Человек – или не человек вовсе 4 страница

«Интересно, каким Гришка изобразит Пахана? – с невольным любопытством подумал Сергей. – Сущность такого гада в красках – это нечто! Хорошо, что Лапшин не из трусливых и подраться любит. А уж с Паханом – в любой момент и по любому поводу!»

В притихшем классе смотреть было больше не на что. Сергей тяжело вздохнул и поднял глаза на Свету. Пора начинать. И без того он потерял уже кучу времени.

Минуты незаметно складывались в часы. Запах масляной краски приятно кружил голову. Рука летала, послушно перенося на холст задуманное.

Лицо сидевшей напротив него девочки постепенно сливалось для Сергея с лицом на портрете. И второе казалось ему более значительным, выпуклым, ярким, будто постепенно отбирало жизнь у оригинала.

Наконец уставший Сергей отложил кисть и машинально потянулся, разминая затекшие за прошедшие два урока мышцы. И только тут он обнаружил за своей спиной почти весь класс во главе с Карандашом. К удивлению Сергея, ребята смотрели на его холст молча. Никаких иронических замечаний. Никаких смешков. Вообще – никаких комментариев. Глубокая тишина – и странные, какие‑то потерянные глаза.

Лишь Светлана Лукьяненко по‑прежнему сидела на своем месте. Она все еще рисовала. Да он сам пока еще не всматривался толком в собственную работу. Пока писал, Сергей отключался полностью. Обдумывать и рассматривать сделанное он начинал намного позже, когда немного остывал.

Но молчаливая толпа за плечами ощутимо давила на психику, и сегодня Сергей изменил своему правилу – взглянул на холст сразу же. И замер – растерянный, пожалуй, не меньше, чем остальные. И немного… испуганный.

Да, на полотне действительно была изображена Света Лукьяненко. Во всяком случае, чисто портретное сходство налицо. Но вот в остальном… Сергей потрясенно выдохнул – там… незнакомка!

Огромные васильковые глаза смотрели на мир абсолютно беззащитно. Внешняя невозмутимость оказалась лишь маской, и эта маска трещала на картине Сергея по всем швам.

Сергей судорожно сглотнул, не понимая, как такое можно изобразить обычными красками на обычном полотне или на бумаге. Стало видимым щемящее душу одиночество и панический страх перед жизнью: казалось, эта хрупкая девочка внезапно осталась с ней один на один. Почему‑то было предельно ясно, что опереться Светлане не на кого. Рядом – ни друга, ни просто надежного человека. Она одна. Совершенно. И чувствует себя в этом мире лишней.

Какая‑то удивительная чистота просматривалась в тринадцатилетней девочке на ильинском полотне! Чистота и незащищенность.

Увидев, как изменилось лицо Сергея, Светлана Лукьяненко медленно отложила кисть в сторону. Ей почему‑то стало не по себе. Она почувствовала: что‑то случилось. Что‑то страшное. Только вот – что? Подумаешь, портрет! Она тоже два урока подряд рисовала Сергея, и ничего особенного…

Одноклассники молча расступались перед ней. Встревоженная Светлана подошла к мольберту Ильина. И застыла перед ним, бледнея все сильнее и сильнее.

Чем дольше девочка всматривалась в свое изображение, тем заметнее на него походила. Будто с лица Светланы постепенно сползала чужая, взятая на время личина. Словно действительно живым было именно лицо на портрете, и теперь оно делилось силой и выразительностью с оригиналом. Это выглядело потрясающе! Казалось нереальным.

Наконец Светлана подняла на Сергея огромные, уже знакомые всем – по его полотну – своей беззащитностью глаза и еле слышно прошептала:

– Зачем? Зачем ты написал меня… такой?

Она закрыла лицо руками и выбежала из класса.

 

Глава 12

Гришкина работа

 

Сергей растерянно смотрел на дверь, захлопнувшуюся за Лукьяненко. Он почувствовал себя виноватым. И не знал, что делать. Перевел беспомощный взгляд на свою работу и словно впервые увидел ее. И потерянно подумал, что Светлана красива. Необычайно красива. Почти… как Дина!

Помрачневший Сергей выбежал из класса, даже не заметив, что одноклассники косятся на него чуть ли не с ужасом. Он не обратил внимания и на догнавшего его Гришку. Лишь угрюмо кивнул ему и вышел на улицу.

Растерянные семиклассники сегодня почему‑то очень быстро и почти бесшумно разошлись по домам. После уроков не состоялось даже обычного обсуждения работ. Всем было как‑то не до этого. Душевшая обнаженность, которую ребята вдруг увидели в портрете Лукьяненко, испугала класс. По‑настоящему испугала. В этом… крылось что‑то неправильное! Даже нечестное. А уж обсуждать подобное – и вовсе невозможно.

Сбежавшую Светлану встревоженный Карандаш отыскал только через сорок минут, в каком‑то тупичке на третьем этаже, и привел к себе в мастерскую. Он едва заметил ее! Девочка забилась между старыми, пыльными новогодними плакатами, и учитель с трудом извлек Свету оттуда. И к себе вел ее за руку, как маленькую.

Карандашу казалось: девочка и не сознает, что идет за ним. Пришлось накапать в стакан с водой валерьянки и заставить ее выпить. Хорошо, что валерьянка или пустырник всегда были в мастерской – старик слишком близко к сердцу принимал любое событие в школе, а капли помогали ему успокоиться.

Через полчаса Карандашу показалось, что Светлане стало немного легче. Она наконец заснула, свернувшись жалким калачиком на диване. Учитель бережно накрыл ее своим плащом и удрученно покачал головой.

Он тоже чувствовал себя виноватым. Старик понимал – подобная открытость его ребятам пока что не по возрасту, она может и сломать их… Что‑то он не рассчитал сегодня, чего‑то не учел. Сделал грубую ошибку, не имея на нее права.

Карандаш вздохнул: он и подумать не мог, что мальчишка настолько талантлив! Что в свои тринадцать лет он сумеет уловить то, о чем старый мастер лишь смутно догадывался. Он ведь просто хотел проверить, насколько хорошо Сергей понимает натуру. Из‑за его вчерашнего портрета. Старому художнику очень важно было знать – можно ли доверять наброску, написанному на его глазах всего за сорок минут? Теперь он знал – можно. И это очень плохо! Нужно срочно решать, что делать дальше. Пацан‑то, судя по всему, ни о чем не догадывается…

Карандаш вновь тяжело вздохнул – необходимо как‑то добиться, чтобы эта страшная женщина оставила семью Сергея. Ушла из их дома – навсегда. Пока она их всех не погубила!

Карамзин начал нервно массировать постоянно затекающие пальцы левой руки. Правильно врач сказал – нельзя ему волноваться. С другой стороны – а как же не волноваться‑то… И учитель сказал себе: этого осталось ждать недолго. Если его подозрения справедливы, дама скоро начнет действовать. Ведь уже наступил апрель. И скоро Пасха, Воскрешение Христа. Великий праздник для верующих. И ненавистный день для нескольких сотен сумасшедших. Они уже много столетий подряд пытаются как‑то перечеркнуть это событие, омрачить его. Причем чаще всего перечеркивают они… кровью. Именно кровью! Невинной, детской. Велика вероятность, что именно Сергей станет жертвой. Ведь чем талантливее дитя, тем оно беззащитнее.

Карандаш грузно опустился на диван. Он как‑то раз специально поинтересовался статистикой и выяснил: особенно часто попадают в число жертвоприношений дети, родившиеся в апреле. Именно среди них больше всего рождается людей творческих. Именно их чаще всего можно переманить на другую сторону. Как это ни печально. Из‑за какой‑то их душевной незащищенности. Странного надлома. Неуверенности в собственных силах… В этом – особое торжество темных. Изначально светлое они желают не просто уничтожить, а извратить и переиначить на свой лад.

А Сергей Ильин – как раз апрельский. Как и его отец. Карандаш прекрасно помнил, как мальчик рассказывал, что они с папой родились с разницей всего в три дня. Иногда их дни рождения приходились на Пасху. Они оба явно талантливы. Каждый в своей области. Один – финансист, другой – художник. Оба могут оказаться жертвами.

Карандаш нахмурился: неизвестно, что лучше – полная грязи жизнь или ужасная смерть на жертвенном камне? А уж адепты черной магии стесняться в средствах вряд ли будут!

Старый художник никогда не отличался особой религиозностью. Ему милее, ближе казалась идея, что Бог – в каждом существе. Как и нечто темное. И вся наша жизнь – это борьба за доброе начало в самом себе. Переступив же через него…

Ну, там уже кончается Человек. А вот кто приходит на его место – неизвестно.

Карамзин искренне не понимал религиозных фанатиков, ведь любая из религий учит прежде всего терпимости. И тем более он не понимал и боялся так называемых «сатанистов».

Эти отвратительные античеловеческие секты то и дело возникали там и тут. Карандаш узнавал о них из криминальных новостей. И ничего хорошего миру эти люди не несли. Только смерть и боль. Их идеи были враждебны старому учителю. Он ненавидел зло в любом его проявлении.

«Хоть бы лицо Сережиной мачехи не оказалось лицом той страшной женщины, – тоскливо подумал Карамзин. – Хоть бы я ошибся! Лучше бы память меня подвела…»

Старый художник осторожно отошел от уснувшей девочки и начал машинально просматривать работы семиклассников. Ему так легче было думать. Да и успокаивали они старого мастера, эти ребячьи рисунки. Грели душу. Утешали и мирили его с этим сложным миром. Как правило, они все еще очень беспомощны, эти детские работы, но каждая по‑своему интересна.

Всматриваясь в их рисунки, Карандаш невольно усмехнулся и рассеянно подумал: «Если бы не подписи на холстах и мое знание руки и манеры каждого, мне было бы трудно определить, какой портрет кого изображает». И действительно – все рисунки оказались на удивление доброжелательными. Полными мягкого юмора и желания беззлобно подшутить над одноклассником.

Вот Вася Парусов, например, изобразил свою соседку, Лилю Смирнову, в виде симпатичнейшего крокодила. Наверняка из‑за Лилиной слезливости. Девчушка вечно проливает слезы по любому пустячному поводу!

Зато глаза крокодилу Василий вырисовал очень тщательно, и они были изумительно похожи на Лилины. Сразу ясно, насколько хорошо Парусов относится к девочке. Уж очень красивыми получились ее глаза! И выразительными.

Старый художник перебирал ребячьи работы и чувствовал, как с каждой секундой у него поднимается настроение. Он временами улыбался и даже начал насвистывать какую‑то непритязательную мелодию. Пусть фальшиво, это неважно.

Карамзин видел: его мальчишки и девчонки приобрели за эти годы главное – интерес к человеку. Добрый интерес, что радовало. И не без его помощи – учитель очень на это надеялся.

Карандаш взял в руки последний рисунок из стопки и невольно застыл на месте. С его лица медленно сползла улыбка, а взгляд снова стал напряженным и острым. Старый художник протяжно вздохнул: эту сумасшедшую руку он знал отлично. За столько‑то лет! И все равно, в который раз – растерялся. И не знал, что ему думать. Карамзин озадаченно покачал головой: «Ох уж этот рыжий Гришка Лапшин!» Мальчик толком не умеет рисовать, и в то же время он – художник. Кажется, талантливый. Как такое совместить?! Может, он, Карандаш, по старости лет и скудоумию своему просто не в состоянии должным образом оценить этого хулиганистого мальчишку? Раз шарахается от его полотен? Карандаш угрюмо усмехнулся: надо признать, работы Григория всегда его шокировали. И чем‑то даже оскорбляли. Как и теперь.

Старый художник бросил почти враждебный взгляд на Гришкин рисунок: «Ведь вроде бы ничего конкретного на этом невероятном холсте нет, и в то же время – есть все. Главное – настроение». Невероятно! Как только мальчишка этого добивается? С его‑то легкомыслием и вечными глупыми шуточками?! Карандаш внимательнее всмотрелся в полотно: тревожный грозовой фон и жутковатое подобие волчьей пасти. Где‑то в стороне плавает удивительно живой и зловещий человеческий глаз. Единственный. С жестким и холодным взглядом. Очень расчетливым взглядом. Глаз подлого и опасного человека.

Как можно изобразить нечто подобное?! Какие краски для этого использовать? Как передать зрителю собственное отношение к своему натурщику? Нет, это фантастично!

От человека, неуловимо проглядывавшего среди серо‑голубой палитры цветов и оттенков, невольно хотелось держаться подальше. Он действительно опасен. Это ощущение, раз созданное, держалось стойко, несмотря на абсолютную «некорректность» рисунка.

Карандаш угрюмо усмехнулся: а ведь эту работу даже нельзя назвать абстрактной! Уж очень четко «читается» переданное автором настроение. Интересно, кто сегодня Лапшину позировал? Или это – его фантазия? Нужно обязательно просмотреть записи, где указано, как он разбивал седьмой класс на пары.

Мысли Карандаша перескочили на сегодняшний портрет, написанный Сергеем Ильиным, и старый художник вновь помрачнел. «Вот уж действительно два сапога пара», – вяло подумал он о двух своих самых талантливых воспитанниках и не спеша направился к телефону. Нужно было срочно позвонить родителям девочки.

«Не буду их тревожить зря, – поколебавшись, решил Карандаш. – Ведь ничего страшного не случилось. На самом деле, вообще ничего не случилось – обычный урок рисования и чересчур впечатлительная девочка. Скажу – Светлана сейчас у меня в мастерской, задержится в школе ненадолго. А при желании малышка сама расскажет дома все детали…»

 

Глава 13

Признание

 

Сергей с Гришкой не спеша брели по улице. День был удивительно теплым и ясным, идти домой им не хотелось, да и после урока необычного рисования друзья чувствовали себя не в своей тарелке. Оставаться с этим наедине… нет уж, спасибо!

Гришка покосился на мрачного приятеля и недовольно проворчал:

– Да ладно тебе! Ничего же страшного не случилось. Отойдет Светка до завтра, вот увидишь.

Сергей промолчал, лишь тяжело вздохнул. Гришка проводил взглядом маленькую девчонку с симпатичным рыжим спаниелем на поводке – он который год страстно мечтал о собаке! – и вяло продолжил:

– Потом, ты же не знал, что так получится. Ты же, когда за мольбертом сидишь, полностью отключаешься. Ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не соображаешь. Сам небось не понимал, что из‑под кисти твоей на бумаге появляется. Ведь так?

Сергей неохотно кивнул. Гришка смущенно признался:

– Я по сравнению с тобой – ничто, ноль круглый, а тоже ведь вырубаюсь. Ну, если всерьез пишу. – Он хмыкнул: – Я вообще, если хочешь знать, от красок дурею. От одного их запаха! И от вида чистого полотна. Или бумаги.

Сергей внимательно посмотрел на друга. Гришка задумчиво сказал:

– Ведь это – как окно в пустоту. В никуда. Пугает! Хочется побыстрее ее заполнить. Пустоты в природе вообще быть не должно…

Ребята какое‑то время шли молча. Потом Гришка рассмеялся:

– Я из‑за тебя даже на свой холст толком не взглянул! Меня к твоему мольберту чуть ли не под локотки утащили. Девчонки. Вначале ахи, охи – ну, как и положено! – а потом смотрю: замолчали, сороки, только физиономии у них вдруг разом повытягивались. Тогда‑то я и понял – у тебя получилось. И попер за толпой.

Гришка ловко пнул пустую банку из‑под пива. Сергей еле слышно сказал:

– А ведь это страшно… Я как будто раздел ее перед всем классом. Она столько лет пряталась от нас, а тут – все! Теперь не скроешься.

– Подумаешь! – преувеличенно бодро воскликнул Гришка. – Ты так говоришь, будто у нас монстры какие‑то учатся! К ней теперь, если хочешь знать, даже лучше будут относиться, вот увидишь.

– А оно Светке надо? – буркнул Сергей.

– Хватит себя грызть! – неожиданно разозлился Гришка. – Ты же не нарочно!

Он вдруг фыркнул.

– Ты чего? – заинтересованно поднял на него глаза Сергей.

– Да так. Интересно, рассмотрел Пахан свой «портрет» или нет?

– А ты что, – невольно улыбнулся Ильин, – в своей любимой манере его писал?

– Ну да!

– Тогда можешь не волноваться. Он все равно ни черта не понял. Наверняка.

Ребята поравнялись с известным им кафе.

– Зайдем? – вопросительно посмотрел на друга Гришка и напомнил: – Учти, ты еще вчера обещал после уроков расколоться! Хотя бы сегодня расскажешь все. А то Ленка с Динкой и завтра могут в школу не прийти, и что – мне терпеть еще целый день?

– Ты о чем? – невинно приподнял брови Сергей.

– Я тебе дам – о чем! Откуда мне знать? Ты сам говорил: что‑то там с Карандаша началось. Позавчера. Вот от печки и попляшешь. И нечего валенком прикидываться!

– Думаешь, – проворчал Сергей, – легко о таком рассказывать? Еще решишь, что я свихнулся.

– Кончай кокетничать, – отрезал Гришка.

Сергей мрачно рассматривал новую вывеску над дверью кафе. Гришка фыркнул:

– Ты же художник! Тебе, – он выразительно покрутил пальцем у виска, – это не повредит! И потом, кто вообще сказал, что ты у нас нормальный?!

И Лапшин решительно подтолкнул друга ко входу в кафе.

 

Выслушав сбивчивый рассказ Сергея, Гришка долго молчал. Лишь усиленно поглощал мороженое. Даже глаз на Ильина не поднимал.

Если бы Сергей не знал приятеля с пеленок, он вообще решил бы, что Лапшин пропустил все мимо ушей. Уж очень старательно и демонстративно Гришка лакомился. И молочный коктейль он пил так, будто умирал от жажды. Физиономия сосредоточенная, белесые брови сдвинуты – умора! А рыжая шевелюра стоит веером, как всегда. И усы от мороженого над верхней губой. И веснушки вот‑вот посыпятся на стол, такими яркими они казались сейчас. На Лапшина даже официантки косились с улыбкой.

Наконец Гришка покончил со своей порцией. С сожалением облизнулся и выдохнул:

– Да, брат! В фантазии тебе не откажешь. А я‑то думал, в нашей компашке один я – брехло…

– Значит, не веришь?!

– Почему – не верю? – хмыкнул Гришка. И скороговоркой забормотал: – Я вообще жутко доверчивый. По жизни. Всему верю. Прямо беда. – И вдруг он окрысился: – Да тебе такое в жизни не выдумать! Ты и пересказать‑то толком ничего не можешь, одноклеточное, елки‑палки!

Гришкина физиономия пылала от возбуждения. Сергей заволновался: не зря ли он все ему рассказал? Сгоряча Лапшин что угодно может натворить…

К счастью, Гришка довольно быстро успокоился. Задумчиво потряс пустым стаканом и заявил:

– Уж лучше б я тебе не поверил! Честно. А то… – Он сдвинул брови и сердито воскликнул: – Ты хоть соображаешь, что несешь?!

– Ну? – Сергей посмотрел на него весьма мрачно.

– Не нукай, не запряг! Ишь, умный какой нашелся! Вывалил мне все! А дальше? Что дальше, я спрашиваю?!

– Не понял…

– Ну, еще бы! Куда тебе! Ты вечно свои проблемы перевешиваешь на меня!

Гришка разъяренно посмотрел на остолбеневшего друга. Сергей изумленно молчал.

– Вот скажи: ты почему сразу после уроков не подошел к Карандашу? – Гришка резко отставил в сторону стакан. – Он же что‑то знает о твоей мачехе! И будь уверен – ничего хорошего, иначе б он действовал открыто…

Напоминание о мачехе заставило Сергея вздрогнуть. Но неожиданные и, в общем‑то, несправедливые Гришкины обвинения не на шутку его разозлили. Сергей сжал кулаки и возмущенно воскликнул:

– И с чем, по‑твоему, я к нему подойду? С напитком, что ли?!

Гришка ничуть не смутился:

– И с ним – тоже! И с тем, что вместо мачехи ты видишь черт‑те что! Надо же – сгусток тьмы! И почему ты раньше не говорил, что в ее присутствии у тебя то сердце болит, то ноги не держат? И про кошмары свои ничего не рассказывал!

Сергей понуро молчал. Гришка почти распластался на столе, растопырив локти в стороны. С большим подозрением оглядывая соседей, он прошептал:

– Может, эта баба вообще – дьявол! Ну, в женском воплощении. Вспомни ее портрет. Кровь стынет, только взглянешь!

– Точно, с ума сошел, – угрюмо констатировал Сергей.

– Еще нет, но сойдешь! – грозно пообещал Гришка.

– Да я не про себя, болван! Это ты с ума сошел со своими вечными фантазиями! Надо же придумать – дьявол…

И Сергей расхохотался.

– Смейся‑смейся, – огрызнулся Гришка. – Смотри только, как бы потом тебе плакать не пришлось! Не моего же отца обрабатывают и не ко мне в мачехи набиваются!

– Ты что, серьезно? – удивился Сергей.

– А ты как думал! И потом – ты ведь это свечение и сейчас видишь?

Сергей кивнул.

– Ну вот. Этого‑то точно с тобой раньше не было! И началось сразу после того, как ты ее отвар выпил, верно?

– Не знаю, – неуверенно пожал плечами Сергей. – Может, мне все это приснилось? Ну, напиток тот…

– А рвало тебя тогда почему? – сердито возразил ему Гришка.

– Откуда же мне знать…

Мальчишки помолчали. Гришка проводил взглядом пробежавшую мимо них официантку. Сунул руку в пустой карман и разочарованно вздохнул. Потом нехотя обернулся к другу.

– Ладно, пусть стакан с напитком – сон, не возражаю, хоть и уверен в обратном. Но ведь вместо мачехи то черное пятно ты действительно видел?

– Кажется, – осторожно подтвердил Сергей и виновато добавил: – Страшновато мне было в открытую к ней присматриваться, как ты не понимаешь?

– Так‑так‑так…

Гришкины глаза азартно заблестели. Лапшин хищно потер руки, и Сергей опасливо поежился. Подобное состояние приятеля было прекрасно ему знакомо. Это всегда означало одно – скорый переход к активным действиям. Причем, как ни странно, действовать‑то приходилось обычно ему, Сергею. Или Ленке. Гришка как‑то ухитрялся оставаться в почетной роли руководителя. И критика. А все шишки доставались на долю других.

– Решено, – энергично продолжил старейший друг детства, привычно не обращая ни малейшего внимания на то, как поник Сергей. – Для начала нам нужно выяснить, как выглядит на самом деле твоя будущая мачеха. Это – задача номер один! И она не очень‑то сложная.

Сергей затравленно взглянул на него. Гришка раздраженно воскликнул:

– Да не трясись! Ты на нее просто посмотришь. Ну, своим новым зрением. Сейчас же!

– Пойми, – вяло запротестовал Сергей, – она же по моему виду мгновенно все поймет. Вдруг она действительно… э‑э… чудовище какое‑нибудь?

– Ага, – засиял Гришка, – очень на это надеюсь! И потом: ведь если она специально подсунула тебе этот напиток, значит, она и так в курсе! Может, Эльвира и хотела показаться тебе в своем истинном виде? Попугать тебя, так сказать, чтобы ты больше кровь ей не портил! Ну, если эта кровь у нее вообще есть…

Сергей окончательно помрачнел.

Гришка бросил на него озабоченный взгляд и задумался. При этом он безжалостно покусывал нижнюю губу, запускал руку в рыжие лохмы, звучно скреб в затылке и зачем‑то дергал себя за мочку правого уха. Он мыслил! Правда, недолго. Не прошло и пары минут, как Гришка радостно заявил:

– Ничего страшного! Просто мачеха не должна тебя увидеть, когда ты на нее уставишься!

– Это как? – растерянно поинтересовался Сергей, со страхом чувствуя, что он, похоже, выпустил джинна из бутылки.

– Запросто! Я тебе помогу. Как всегда, заметь! – Гришка опять поскреб в затылке и пояснил: – Мы сейчас завалимся к вам домой. На пару. Ну, будто бы за книгой для меня…

Сергей невольно фыркнул:

– А ты что, много читаешь? – Он демонстративно осмотрел продувную Гришкину физиономию и покачал головой: – Не выйдет. В это Эльвира ни в жизнь не поверит. Она, может, и чудовище, но вовсе не дура при этом!

– Ладно, – не стал возражать ему Гришка. – Переиграем. Значит, так: я к тебе пришел за новым диском. С компьютерными играми. – Он победно усмехнулся: – Это сойдет?

– Наверное, – обреченно вздохнул Ильин.

– Значит, ставим точку, – обрадовался Гришка. – Дальше: ты бежишь наверх за диском, а я занимаю твою мачеху разговорами. Сам знаешь, я это умею. Она у меня поплывет, как масло на сковородке, клянусь! Я ее… это… обаяю!

Сергей рассмеялся.

– А ты не торопись спускаться. Вначале приглядись к ней получше. Рассмотри все как следует. Потом опусти глаза и чеши к нам. Эдаким скромником и послушным мальчиком! Понял, нет?

Сергей пожал плечами. Гришка обеспокоенно поинтересовался:

– Со спины‑то разберешься? Ну, я про черную дыру. Или ты о кусочке тьмы говорил?.. А‑а‑а, все равно!

Сергей покрутил в руках ложечку для мороженого и неохотно отозвался:

– Разберусь. Наверное. А дальше что?

– Потом… – Гришка решительно отобрал у него ложку. – Потом придется тебе пойти со мной. Нужно будет посоветоваться…

Сергей молчал. Гришка бодро воскликнул:

– Слушай, придумал! После этого мы потопаем к девчонкам! Якобы навестить болящих. – Он довольно хохотнул. – Классная идея! Нужно же узнать, чего ради они и сегодня прогуляли? Святое дело! А то, может, Динка у стоматолога от страха уже концы отдала, а Ленка готовит ей пышные похороны?!

Гришка восторженно заухал, как филин в ночном лесу. Молоденькая официантка, проходившая мимо их столика, укоризненно покачала головой. Сергей обреченно вздохнул:

– На самом деле, пойдем к девчонкам?

– А то! Я на всякий случай и твою мачеху подготовлю! Такого наплету, что ей и в голову не придет нас задерживать. Скажу – нам в школе велели девчонок навестить. Мы же дружим. Ну как?

– Может, и сойдет, – хмуро согласился Сергей.

– Может?! – взвился Гришка. – Точно – сойдет! – Он посмотрел на часы и вскочил. – Пошли, чего ты расселся? Уже почти четыре. Твоя Карповна давно икру мечет, уверен! Как и моя бабуля…

Сергей кивнул: Карповна и правда волновалась, когда он сильно опаздывал к обеду.

Вылезая из‑за стола, Лапшин озабоченно проворчал, шаря по карманам в поисках сотового:

– Перед тем как мы к тебе потащимся, я домой звякну. Навру своим что‑нибудь. А то, сам знаешь, у моей бабули сердце того… больное.

Гришка Лапшин страстно любил такие мгновения в жизни, когда все вокруг буквально кипело и одно событие стремительно сменяло другое.

Конечно, Гришка не очень‑то верил, что мачеха его друга – чудовище, скажем, или ведьма, или (что совсем невероятно!) и не человек вовсе, но… так же интереснее, и значит, эта версия вполне имеет право на жизнь.

А Сереге немного поволноваться не вредно! А то Ильин слишком уже серьезно ко всему относится, никак не поймет, что жизнь – игра, в хорошем смысле слова, понятно. И если Эльвира сама подбросила им тему этой игры… отлично, они сыграют! Ведьмы, чудища, всякие чернокнижники – это сейчас очень популярно.

Гришка с некоторым удивлением вдруг подумал о том, что за полгода ни разу не видел мачехи Сергея. Как‑то так получалось, что они не пересекались, хотя Гришка с друзьями бывал в доме Ильиных раза два в месяц, не реже. Карповна всегда встречала их приветливо, а вот Эльвира не выходила из своих комнат, будто и не слышала нарочито поднимаемого ребятами шума…

 

Глава 14

Человек – или не человек вовсе

 

Эльвира оказалась дома. И, видимо, уже давно. Она встретила мальчишек раздраженной отповедью, кивая на настенные часы. И на Гришку смотрела так, будто давным‑давно его знала, будто и не ждала, что пасынок вернется домой один. Лапшину даже показалось – приди они всей компанией, Эльвира сделала бы вид, что так и должно быть.

А еще Гришке почудилась некая странная насмешка в излишне светлых глазах молодой женщины: она смотрела на Сергея нетерпеливо и… жадно даже, безуспешно стараясь поймать его взгляд. Что‑то Гришку смутно во всем этом встревожило, и он решил отвлечь ее внимание на себя.

На обед Сергей действительно опоздал, выговор счел заслуженным, поэтому и промолчал. А хитрый Гришка сразу же начал расшаркиваться перед Эльвирой.

Придуриваться Лапшин умел, Сергей давно уже отдал другу должное в этом отношении. Иногда ему казалось: играя, Гришка чувствует себя гораздо увереннее, чем в реальной жизни. Он настолько сливался с выбранным им образом, что забывал обо всем. И менялся при этом – разительно.

Гришка в самом деле становился тем, кого он изображал: недотепой, хвастунишкой, пай‑мальчиком из рождественской сказки или героем. Сейчас Гришка играл рубаху‑парня. Играл талантливо.

Сергей и не заметил, как его отослали наверх за диском с играми. Причем отослала мачеха. Лично. Со сладкой улыбочкой на губах. А сама осталась в холле с Гришкой – выслушивать его почти правдивый рассказ о трагическом походе девочек к стоматологу и об их невольном прогуле. Эльвира даже не слишком противилась, когда настырный Гришка принялся выпрашивать для Сергея разрешение навестить сегодня их одноклассниц. Он беззастенчиво ссылался на просьбу классного руководителя. И сюда же приплел их давнюю детскую дружбу. Практически начавшуюся с пеленок! Может, он надеялся выжать из Эльвиры слезу умиления?

В холл Сергей возвращался на цыпочках, стараясь ступать осторожно и тихо, чтобы его не услышали и не обернулись.

Гришкин приказ – повнимательнее присмотреться к мачехе – сейчас казался ему диким. Эльвира вела себя как самый обычный человек, и его утренние фантазии выглядели в глазах Сергея детскими глупостями.

Услышав же, как Гришка треплется о его якобы пылких чувствах к Дине, Сергей буквально рассвирепел: он‑то надеялся, что о его особом отношении к Динке никто не догадывается! Если честно, Сергей и от себя‑то его скрывал! А бесцеремонный Гришка вдруг выставил тайное на всеобщее обозрение. Ну, зараза!!!