Человек – или не человек вовсе 3 страница

Потрясающе! Знакомый с пеленок мир словно взбесился и заиграл совершенно другими красками. Весьма неожиданными. Причем только живой мир. Все остальное выглядело вполне пристойно и привычно.

Словно сквозь вату Сергей услышал:

– Что с тобой, сынок?

Папа встал из‑за стола и встревоженно приложил к его лбу широкую прохладную ладонь.

– Все в порядке, па, – еле слышно пробормотал Сергей и осторожно, пытаясь не выдать себя, улыбнулся.

Папа смотрелся очень странно. Очень! Его тело как бы светилось в мягком сумраке столовой. И если одежда чуть приглушала свечение тела, то вот папина голова… Нежно‑голубоватый, игольчатый ореол менял цвет его лица, всегда бодрого и довольно смуглого. Оно выглядело сейчас бледнее, чем обычно. И намного беззащитнее. Потрясенный Сергей вдруг ясно увидел то, на что раньше никогда не обращал внимания – папа одинок и смертельно устал. Как‑то внезапно он понял, что, кроме него, Сергея, у папы больше нет настоящих привязанностей в этом мире. Разве только работа?

Сергей коснулся отцовской руки и дрогнувшим голосом повторил:

– Правда, па, я в норме. Просто за компьютером сегодня пересидел. Даже заснуть за ним умудрился, представляешь?

Папа с явным облегчением улыбнулся. Вернулся на место и укоризненно сказал:

– Не понимаю тебя. Умный парень, а время на эти детские игры гробишь, не жалея! Сколько раз я тебе говорил – ничего нет дороже времени. Особенно в твоем возрасте. А у тебя оно уходит, словно песок сквозь пальцы. Глупо! И расточительно.

– Да, па, – торопливо кивнул Сергей. – Ты, кажется, прав. Заснуть за игрой – это уж слишком.

– То‑то же, – примирительно проворчал папа и снова взялся за вилку.

Сергей нехотя поднял глаза на Карповну. Она подошла к столу с полной, восхитительно благоухавшей тарелкой горячего плова. Присматриваться к пожилой женщине ему совсем не хотелось. Сергей любил ее, Карповна заменила ему маму. Ну, если маму вообще можно хоть кем‑то заменить… Новый, странный, ни на что не похожий мир пугал Сергея. Пугал до дрожи! Копаться во внутренней сущности людей Сергей побаивался. Он и без того видел и понимал больше своих сверстников. Как и любой художник. Особенно, когда он переносил увиденное на холст. Иной раз его работа высвечивала нечто такое в человеке или вещи, о чем и не догадаешься в реальной жизни. И все же, при желании, эти неприятные откровения можно было свалить на его разыгравшуюся не в меру фантазию. Но в данном случае, как казалось Сергею, все было совершенно по‑другому. Пронзительнее, что ли. И очень, очень определенно. Никаких иллюзий не оставалось! Голая, ничем не прикрытая правда. Правда, безжалостно высвеченная нереальными, яркими красками. Нужно ли Сергею это?! Тем более – в отношении Карповны. Ближе нее у Сергея никого нет. Разве что папа, которого он почти не видит из‑за его работы…

Старая нянька удивила и обрадовала мальчика. Ее свечение успокаивало. Нежно‑золотистое, оно добавляло облику Карповне тепла, придавало ее образу какую‑то законченность, завершенность. В отличие от его папы старая нянька оказалась ясна, как картинка в школьном букваре. И, кроме любви, доброты и обеспокоенности его бледностью и плохим аппетитом, Сергей ничего затаенного в ней не увидел. Он благодарно улыбнулся старой женщине, и весь этот словно взбесившийся мир вдруг стал устойчивее. И почти перестал пугать его. Сергей философски пожал плечами – какой смысл страшиться того, чего ты не понимаешь? Лучше считать это игрой, шуткой, так проще жить.

Оставалась мачеха. Поднять на нее глаза Сергей не мог. Не мог, и все. Не смел. Он просто трусил! Когда Сергей вошел в столовую, ему на секунду показалось – на месте Эльвиры висит сгусток тьмы. И оттуда тянет парализующим холодом. Убивающим. Неземным. Он не увидел… человека! Больше Сергей в сторону мачехи ни разу не посмотрел, но леденящее дыхание смерти чувствовал постоянно. Сергей не сомневался – веселого калейдоскопа красок вокруг этой женщины он не увидит. Особенно, если эти странные всполохи высвечивают ее сущность. Эльвира – не Карповна! К тому же Сергею почему‑то казалось – если он сейчас посмотрит на Эльвиру, мачеха мгновенно все поймет. По его глазам. И все его дикие страхи она уловит тоже! Сергей каждой клеточкой своего тела ощущал то жадное нетерпение, которое испытала мачеха при его появлении в столовой. И ту насмешливую успокоенность, какую она почувствовала после его разговора с отцом. Эльвиру вполне устроило данное им объяснение своему плохому самочувствию. И Сергей не понимал, почему. Вернее, боялся понять. Вывод напрашивался единственный: тот лиловый, мерзкий, якобы витаминный напиток – не сон. Сергей действительно выпил его! По приказу этой страшной женщины. Тогда понятным становилось его ужасное самочувствие при пробуждении. И даже его новые – странные, нечеловеческие – способности следует приписать действию этого травяного отвара. Зачем, зачем Эльвира заставила его выпить этот мерзкий напиток?! Чего она хотела добиться?! А если она знала, что с ним потом произойдет? Знала, в каком виде он увидит ее? И хотела этого! Чтобы… напугать его еще больше? Подчинить себе? Сергей насупился: да никогда!!!

Лучше думать, что все это – случайность. Нечто такое, что могло произойти лишь с ним, Сергеем. Ведь он рисует. Он – художник, а они всегда видят мир по‑своему. Приготовленный мачехой отвар, предназначавшийся для того, чтобы его обезволить – Эльвира хотела лишь допросить будущего пасынка! – видимо, просто усилил его врожденные способности, обострил их. Хорошо ли это – Сергей не знал. Уж слишком необычным все казалось. Будто его перебросили в какой‑то другой мир. Пусть даже – в параллельный! Сергей обрадовался: он всегда любил фантастику. Так легче принять произошедшее. Если, конечно, все не объясняется гораздо проще и он попросту не свихнулся. Элементарная шизофрения… ну, допустим. Сергей читал где‑то – художники нередко ею страдают. Но это не мешает им писать, к счастью. Так что посмотрим, что будет дальше.

Видеть мачеху Сергей не хотел. Он по‑прежнему ее боялся. Или просто осторожничал – неважно. Решил так: для начала ему нужно как‑то определиться с этими новыми способностями и поверить в них. Хотя бы поверить! Самому определиться. И принять этот новый мир. Отбросить все дикие, сводящие его с ума мысли. А то внезапно показалось – во всем виноват компьютер. И правда: вдруг виртуальный мир начал становиться для него реальностью, как в примитивном ужастике? Сергей видел подобное в каком‑то фантастическом фильме. Или читал о таком… Точно, читал. Он озабоченно сдвинул брови – а может, у него что‑то со зрением? Ну, какая‑нибудь экзотическая болезнь глаз? Которую, к слову, можно вылечить, как лечат куриную слепоту. Сергей угрюмо вздохнул и склонился над тарелкой с пловом. Он старался не обращать внимания на сидевшую рядом с отцом мачеху. Ну ее!

Он твердо сказал себе – в любом случае вначале нужно все проверить. Спешить не следует. И с робкой надеждой он подумал, что к утру вполне может проснуться нормальным человеком. А видеть внутреннюю сущность людей… Зачем ему это? Лишняя головная боль!

 

Глава 9

Буйство красок

 

Сон не помог, это Сергей понял сразу после пробуждения. Еще хорошо, что он вовремя успел отвести взгляд, когда в комнату вошла мачеха. Очень уж Сергей испугался, наткнувшись спросонок взглядом на дышавший холодом сгусток тьмы! Тот самый, который он мельком заметил вчера вечером в столовой. Потрясенный, он даже не понял – видно ли за этой темной массой саму Эльвиру. Запаниковав, он крепко зажмурился… К счастью, Сергей быстро пришел в себя. И принялся демонстративно тереть глаза, будто с трудом просыпался. Почему‑то ему казалось: мачеха наблюдает за ним – жадно, неотступно и… с усмешкой. Будто понимая или зная о том, что с ним происходит. И ждет, нетерпеливо ждет его реакции. Но она не дождется! Он не пойдет у нее на поводу!

Сергей вышел из дома и убедился окончательно – со старой жизнью покончено. Весь мир словно сошел с ума! К удивлению Сергея, странные ореолы окружали не только людей, но и животных, и птиц. Мальчик увидел двух породистых псов, которых их хозяева выгуливали в сквере, и тощую бродячую кошку. Голубей, круживших вокруг скамейки, их подкармливала плохо одетая старушка. Крошила прямо на асфальтовую дорожку хлеб. Воробьев, воровато выхватывающих крошки у голубей из‑под носа. Наглую ворону, она и не подумала уступить мальчику дорогу. Бесстрашно сновала у Сергея под ногами – завтракала. Их свечение оказалось одного цвета – золотистого. Зато оттенков – множество! Сергей и не знал, что желтый цвет имеет такую богатейшую палитру.

Но люди…

Они поразили Сергея – все цвета радуги были представлены в их обликах! Лишь степень свечения и чистота красок разнились между собой. От чего это зависело, Сергей не знал. Пока что он просто старался не приглядываться. Чтобы окончательно не сойти с ума. И хоть как‑то различать за буйством красок человеческие лица. Сергей хмуро усмехнулся: и собственное лицо нужно держать в узде. Чтобы его не приняли за ненормального. Самое интересное, что своего ореола Сергей так и не увидел, хоть и простоял сегодня у зеркала чуть ли не полчаса. Вертелся в ванной, как девчонка! Поворачивался к зеркалу то одним, то другим боком. Отворачивался на время, а потом до рези в глазах всматривался в знакомое отражение. Бледное, растерянное и жалкое. «Наверное, – сдался наконец Сергей, – просто невозможно самому увидеть себя со стороны…» Он с невольным любопытством подумал о своих друзьях. Интересно, какие они? Конечно, вряд ли он увидит что‑нибудь новое, все‑таки они знают друг друга почти с пеленок. Все четверо. И все же – забавно!

Долго маяться ему не пришлось. Не успел Сергей войти в школьный вестибюль, как к нему с приветственным воплем бросился Лапшин. Он уже сдал куртку в гардероб и теперь ждал друзей. Подниматься и идти в класс одному Гришке не хотелось.

Сергей настороженно осмотрелся. До звонка оставалось минут пятнадцать, девчонки, к счастью, пока не пришли. На остальных ребят Сергей старался не обращать внимания. Он сумел добиться почти невозможного – чужое «свечение» стало проплывать мимо его сознания. Если специально не концентрировать на этом внимание, Сергей его как бы не замечал. Видел лишь знакомые с детства лица, и все. Но на ближайшего друга Сергей, естественно, взглянул по‑другому, именно с целью увидеть его ореол. Мальчик сгорал от нетерпения – каким он увидит сейчас Гришку и сильно ли ореол Лапшина отличается от привычного внешнего образа приятеля? Менять мнение о друге детства Сергей не собирался. Даже если его «свечение» окажется каким‑нибудь диким. Или высветит в друге что‑нибудь необычное. Например, вдруг Лапшин окажется… маньяком?! Нет, ерунда. Ну, не мог Сергей не знать Гришку Лапшина буквально наизусть! Они же с двух лет вместе. Нет, даже с полутора, если верить словам Гришкиной матери. Ясли, затем – садик, потом – школа. Одиннадцать с половиной лет из тринадцати уже прожитых! Не шутка, ведь так? Нет, Сергей просто обязан знать Лапшина как облупленного! И все‑таки – страшно.

Но Сергей рискнул. Радостно улыбнулся и тут же замер – восхищенный, не в силах отвести от друга глаз. Гришка Лапшин – задира и выдумщик, несчастье всей школы, обладатель тьмы двоек по поведению и чемпион гимназии по количеству вызовов родителей к директору – подсвечивался одним из оттенков изумрудного! Цвет был пронзителен, но на удивление мягок. Он поражал своей чистотой и какой‑то изначальной, особой прозрачностью. Ничего не скрывал, но и практически ничего нового не высвечивал. Сергей вздохнул с облегчением – он не ошибся в отношении старого друга. И это – здорово!

Сергей украдкой изучал ауру лучшего друга, открывая его для себя по‑новому. И поражался! То, что Гришка простодушен без меры и очень добр, Сергей знал и без этих недавно приобретенных им способностей. Что он бесстрашен до ненормального – тоже. Что любит фантазировать и часто путает собственную выдумку с реальностью – еще бы!

Сколько раз они из‑за Гришкиных фантазий вляпывались в неприятности – не передать! Все четверо. Как и не пересказать – сколько нервов поистрепали из‑за Лапшина его несчастные родители. Было время, когда всем ребятам из их класса даже пытались запретить дружить с Гришкой. Приглашать его к себе или встречаться с ним после уроков. Причем прошли через это все родители по очереди. Даже Ленкины! Хотя Парамонова и сама хороша, если уж говорить честно. Они с Гришкой – два сапога пара.

– Ну и взгляд у тебя сегодня, – перебил путаные мысли друга Гришка. – Заболел, что ли? Смотришь… – Гришка непроизвольно поежился. Неуверенно хмыкнул и закончил: – Не так, словом!

Сергей насторожился: может, напиток здесь ни при чем? С чего это он все на него свалил? Вдруг и Гришка… тоже… Сергею стало не по себе. Он припомнил кое‑что из прочитанной им фантастики и неуверенно подумал: «А если все, абсолютно все со вчерашнего вечера видят мир по‑другому? Просто восприняли это как должное, и всего делов. Вдруг – как это? – наша планета прошла через какое‑нибудь сверххитрое излучение, и мы изменились? Все! До единого».

Мысль эта показалась ему до того потрясающей, что Сергей невольно остановился с открытым ртом посреди лестницы. И осторожно спросил Лапшина:

– Чем тебе мой взгляд не понравился? Что не так?

– Ну‑у, – Гришка перепрыгнул сразу через три ступеньки, – шалый ты какой‑то! Как будто привидение увидел. Прямо здесь и сейчас!

Сергей разозлился на себя: ну и болван же он – путать реальность с фантастикой! В считаные секунды выдумал какое‑то поле, сам себя уговорил, сам себе поверил…

Конечно, Гришка видит все по‑прежнему. Как и вчера, и десять лет тому назад. Это он, Сергей, вляпался во что‑то несусветное.

– Больше ты ничего странного во мне не замечаешь? – настороженно поинтересовался Сергей, с невольной тревогой ожидая ответа.

– Не‑а, – беззаботно отозвался Лапшин. И с любопытством спросил: – А должен?

Гришка перепрыгнул через очередную ступеньку. Обернулся и смерил друга насмешливым взглядом:

– Стричься ты не стригся, и шмотки на тебе вроде бы старые… – Он фыркнул. – Разве что физиономия твоя кажется на удивление глупой? Так я уже давно привык!

– Да ну тебя, – отмахнулся Сергей. – Я серьезно!

– И я серьезно, – Гришка ловко обогнул учителя географии, тот нес куда‑то солидный рулон свернутых в трубку карт. – Я вообще слишком серьезный, самому тошно, ты разве не знаешь?

Сергей улыбнулся – от сердца у него отлегло. Мальчик всерьез опасался, что изменения в нем всем бросятся в глаза. Особенно его друзьям.

И все‑таки странно! Стал другим мир – или он сам? Неужели все же он? А Гришка, как слепой, ничего не замечает? Друг называется!

Сергей догнал Лапшина. Легонько толкнул его локтем и с нарочитой небрежностью бросил:

– Так что, во мне нет ничего нового? Ничего‑ничего?

– Абсолютно, – подтвердил Гришка. Остановился, внимательно всмотрелся в лицо Сергея и потребовал: – Давай уж колись! Крутишься вокруг да около. Как трехлетка!

Сергей невольно рассмеялся и тут же помрачнел. Гришка сочувственно спросил:

– Случилось что? Опять с мачехой поцапался?

– Если бы, – вздохнул мальчик.

Гришка смотрел на него вопросительно, и Сергей задумчиво пообещал:

– После уроков расскажу. Честно. Пока мне самому все нужно обдумать. И звонок скоро.

– Чего тянуть‑то?! – возмутился Лапшин.

Но Сергей промолчал. Гришка с деланным равнодушием принялся что‑то насвистывать. И тут же получил замечание от идущего им навстречу завуча. Мол, как можно, в школе, среди этих старинных стен, ведь их гимназии больше двухсот лет… У Лапшина – сразу видно! – ничего святого нет в душе, видимо, давно они его родителей в школу не вызывали, он совершенно распустился… Наконец завуч от них отстал.

Ребята уже подходили к классу, когда Сергей спохватился:

– А где девчонки? Ни Ленки нет, ни Дины. И урок вот‑вот начнется. Мы с тобой на лестнице сколько проболтали…

– Ах да! Ты же не знаешь, – проворчал Гришка. – Они позже придут.

– Почему?

– Если бы ты вчера после звонка сразу к Карандашу не помчался, сам бы все знал!

– Заболели? – не поверил Сергей. – Обе сразу?

– Скажешь тоже! Когда это Ленка болела?

Сергей разозлился. Гришка снисходительно пояснил:

– Просто Динке с утра к зубному надо, дошло, нет? А Ленка потопала с ней, за компанию. Ну, чтоб поддержать ее. Сам знаешь, какая Динка трусиха!

– Так они сегодня в школе вообще не покажутся?

– С чего бы? – ухмыльнулся Гришка. – Собирались явиться. Ну, где‑то к третьему уроку. А там – как получится.

– Жаль, – вздохнул Сергей. – Мне бы проще один раз все рассказать. Сразу всем.

– Да о чем? – сердито воскликнул Гришка. – Хоть намекни!

– О таком не намекнешь…

Гришка остановился перед дверью в класс и в упор уставился на друга:

– Кайся: это ты после вчерашней беседы с Карандашом так раскис?

Сергей отрицательно покачал головой:

– Нет. С той беседы все только началось, клянусь! Карандаш тут почти ни при чем.

Девочки в школу так и не пришли. Ни после третьего урока, ни после четвертого. Все понятно: на последние два урока они уж точно не явятся. Особенно если Динке сделали обезболивающий укол.

Сергей сочувственно вздохнул – в прошлый раз у нее полдня язык вообще был словно деревянный. Бедняге казалось, что и рот у нее перекошен. Неправда, конечно, но Динка им так и не поверила, когда они попытались ее переубедить. Даже зеркалу не поверила! Мол, она это чувствует… Оказывается, все по‑разному переносят «заморозку»! А Парамонова – просто нахалка. Будто мало занятий она прогуливает из‑за своих соревнований по карате! Сегодня могла бы и прийти.

Гришка хмуро подумал: «Наверняка сидят они сейчас с Динкой где‑нибудь в сквере и преспокойно болтают. Авантюристки!»

 

Глава 10

Урок рисования

 

Но и на следующий день девочки в школе не появились, и Сергей опять не стал Гришке ничего рассказывать, как тот ни наседал на него. Гришка, не выдержав, на первой же перемене позвонил Парамоновой. И ворчливо сообщил Сергею:

– Прикинь, Динке вчера с зубом делать ничего не стали, только положили мышьяк. Так что сейчас она как раз у врача. И Ленка – с ней. Заявила, что она с утра горбатилась в спортзале и через час побежит туда же – у нее соревнования на носу. Так что она не знает – придут ли они обе сегодня в школу. Мол, у Динки на руках справка от врача, а у Ленки – бумажка от тренера.

Сергей только вздохнул, подумав, что и сегодня ему не удастся посмотреть на девчонок «по‑новому», а ведь интересно…

А Гришка завистливо заметил:

– Везет же некоторым!

Последние два урока семиклассники рисовали. Потому что заболела учительница литературы. Естественно, шустрый Карандаш захватил ее часы себе. Он постоянно так делал, искренне считая – в наше время школьники не получают необходимого эстетического воспитания. Вот он и пытался восполнить этот пробел.

Пока ребята возились с красками и карандашами, старый художник обычно бродил по классу и рассказывал что‑нибудь об искусстве. Говорил он интересно, и семиклассники никогда против дополнительных занятий не возражали. К тому же на его уроках можно болтать буквально обо всем. Без малейших ограничений. Карандаш отвечал практически на все вопросы! И отвечал всерьез, не как другие преподаватели.

Слов «Это вам знать еще рановато» ребята от него ни разу не слышали. По мнению Карандаша, запретных тем вообще не существовало на свете. Особенно – в школе.

Старый художник отвечал и на записки. Ребята подкидывали их на учительский стол, когда не решались спросить о чем‑то вслух. И ни одна тема не звучала в ответах Карандаша пошло. Даже о сексе он говорил абсолютно спокойно. Благодаря старому Карандашу класс понял: в мире нет пошлых тем, все зависит от людей и их личного восприятия.

Учитель разбил ребят на пары и дал им задание – набросать портреты друг друга. Причем постараться выразить настроение и сущность натурщика, а не только портретное сходство.

Затем он объяснил:

– Художник должен уметь видеть самую суть людей и вещей. Сквозь любую мишуру. Он должен быть философом и психологом. А краски – его первые помощники. Портретное же сходство сейчас – не проблема. Для этого есть фотоаппараты, не забывайте.

Ребята сначала восприняли это необычное задание с энтузиазмом. Оно показалось им на удивление легким. Подумаешь, настроение и сущность! Главное – необязательно передавать сходство.

Но вскоре седьмой класс озадаченно притих. Подростки растерянно посматривали друг на друга и на краски. Они не знали, с чего начать. Простенькое с виду задание оказалось довольно‑таки коварным. Действительно: как прикажете изобразить скромность? Или наглость? Или завистливость? Как показать, что ты к этому человеку относишься хорошо, а вон к тому – плохо? Тем более – в красках, в цвете!

Хитрый Карандаш преспокойно бродил между мольбертами и что‑то потихоньку советовал растерянным «художникам». А потом он принялся рассказывать им о Ван Гоге. О человеке, который стал настоящим Мастером, не обладая необходимой для этого техникой. Или опытом.

Карандаш заявил – лишь его особое видение мира, чутье и настроение художника, талантливо переносимые им на свои холсты, заставляют людей и сегодня замирать перед полотнами Ван Гога в восхищении. Именно поэтому в наше время с его работами знакомы люди практически из всех стран мира.

Карандаш рассказывал так, что ребята почувствовали: каждый их них сумеет сделать подобное. Сумеет, если сможет жить лишь на своих холстах. Хотя бы в тот момент, когда он берется за краски.

И в класс пришла тишина.

 

Сергей рассматривал усаженную напротив него Свету Лукьяненко и недовольно хмурился. Почему бессовестный Карандаш дал ему в напарницы именно ее, мальчик понял сразу же. Лукьяненко – еще та девчонка!

Вечная молчунья. И друзей у Лукьяненко среди одноклассниц нет. Как‑то так получилось, что она вечно держалась в стороне. В младших классах она часто болела, месяцами пропуская школу, и родители даже наняли для дочери домашнего учителя. Позже несколько лет подряд Лукьяненко сопровождал в школу охранник. На уроках он не сидел, но на переменах держался неподалеку от Светки – кому из девчонок захочется такого счастья? Болтали, что Светкин отец боялся, что его дочь похитят. Глупости, конечно…

В седьмом классе Лукьяненко наконец избавилась от охранника, но… одноклассники уже разбились на группы, обзавелись друзьями. Она оказалась почти чужой для всех, так до сих пор ни к кому не прибилась – все время одна и одна. Если честно, Сергей и не помнил такого, чтобы Лукьяненко болтала, скажем, на переменах с ребятами. Обычно она так и сидела за партой, уткнувшись носом в учебник. Зубрила!

Карандаш наверняка счел Светку «трудной натурой». Хотя внешне она почти не отличалась от других девчонок. А если и отличалась, то в лучшую сторону.

Например, Лукьяненко (несмотря на ее нелюдимость) считалась общепризнанной школьной красавицей, за ней даже ребята из старших классов пытались ухаживать. При этом Светка отлично училась. Лучше всех. Сергей и не помнил, проскальзывали ли у нее четверки. И еще, Светка никогда не выходила из себя. Никогда не позволяла себе грубостей. Никогда ни с кем не ссорилась. Даже странно, что у нее нет подружек. Да, Лукьяненко всегда держалась отстраненно! Одноклассники четко чувствовали разделяявшую их дистанцию, Светка умела держать ее. Как – непонятно. Все же она – девчонка.

Хотя они учились вместе с первого класса, Сергей ничего не знал о ее домашних. Знал лишь, что Светка – из обеспеченной семьи. Как, впрочем, и он сам, и большинство их одноклассников. В этой гимназии «простые» смертные почти не учились. Так уж сложилось. Может, потому, что очень дорого стоила школьная форма – ее шили для гимназистов в городском ателье. И почти по всем предметам велись факультативы, тоже, понятно, не бесплатно. А бесконечные родительские пожертвования то на ремонт, то на закупку новейшего оборудования? Не всякая семья такое вытянет.

Сейчас эта странная девчонка спокойно сидела напротив и внимательно рассматривала Сергея, а глаза у нее были… цвета васильков в пшеничном поле!

Лукьяненко даже пыталась что‑то изобразить на своем холсте. Развернув в другую от Сергея сторону мольберт, чтобы он не подглядывал и не мешал. Сергей никак не решался посмотреть на одноклассницу всерьез, используя свои новые возможности. Трусливо отводил взгляд в сторону, думая – не нарисовать ли Светку по памяти? Так намного проще. Для него. Кстати, запросто можно припомнить прошлогоднюю фотографию! Они тогда снимались всем классом прямо в школьном дворе. Весной…

Внезапно Сергей поймал странно напряженный взгляд, брошенный на него учителем. И понял – этот необычный урок проводится только из‑за него.

Сергей насупился – Карандашу что‑то нужно! Именно от него, Сергея. Что‑то очень важное. Получается, он должен выложиться по полной программе. Сергей доверял учителю. Он прекрасно понимал: Карандаш ничего просто так не делает.

Неожиданно ему пришло в голову – это забавное задание имеет связь с предыдущим портретом. Портретом его мачехи, бездумно набросанным им на прошлом уроке!

 

Глава 11

Портрет Cветланы

 

Сергей машинально покосился на Гришку и невольно фыркнул: Лапшин старательно переносил краски не столько на холст, сколько на собственную физиономию. Гришкины многочисленные веснушки сейчас почти не выделялись среди ярких цветных пятен. Лапшин, как помнил Сергей, рисовал всегда увлеченно. Даже слишком! Никогда не передавая полного сходства с натурой, Гришка умудрялся устраивать на своих полотнах настоящий праздник красок. Правда, их сочетание порою пугало. Поражало воображение. Казалось немыслимым. Словом, у Гришки при отсутствии, быть может, особого таланта, явно было свое собственное видение мира. Пусть и довольно необычное!

Старый Карандаш частенько – и с нескрываемым изумлением! – застывал перед Гришкиным мольбертом. А одноклассники, хоть и подсмеивались над Лапшиным, обычно рассматривали его работы с любопытством. Такого буйства красок нигде нельзя было увидеть, только на Гришкиных холстах! Временами казалось – таких цветов и оттенков и в природе не существует. Особенно интересно было гадать – что же изображено на лапшинском рисунке? – через месяц‑другой, когда тема урока уже забывалась. Чаще всего ответить на этот вопрос мог только сам Гришка.

Как только он не путался и мог отличить, например, собственный натюрморт с виноградом от весеннего лесного пейзажа – этого не понимал никто. Но Гришка не ошибся еще ни разу. А ребята лишь по дате на его работе припоминали тему тогдашнего урока.

У Сергея в комнате висело несколько Гришкиных картин – это были его подарки. Якобы осенний букет. Старая церквушка на Соборной горке. И Гришкина любимая пестрая кошка – Маруська. Все полотна были написаны в излюбленной Гришкиной манере. «Сплошное безобразие» – как ее называла озадаченная Карповна. Первое время она честно старалась хоть что‑то понять. Она едва шею себе не сворачивала, изучая Гришкины рисунки с разных ракурсов и расстояний… Да все без толку! Правда, старушку все же что‑то тянуло к Гришкиным работам. Она сама не понимала – что именно, и это ее тревожило. Сергей видел: Карповна как‑то раз даже украдкой перекрестилась.

Сам Сергей настолько привык к Гришкиным картинам, что почти не обращал на них внимания. Поэтому однажды его очень удивила реакция мачехи: Эльвира буквально отпрянула от одной из Гришкиных картин! Ее правильное лицо побледнело, на лбу мгновенно выступила испарина, длинные тонкие пальцы мелко задрожали…

– Что здесь делает эта мерзкая древняя церковь?! – прошипела она, злобно глядя на пасынка.

Сергей тогда ей не ответил. Лишь усмехнулся.

Больше мачеха ни разу не подошла к этому полотну. Она и в комнату Сергея стала заходить лишь по необходимости. И, иногда все же бывая там, держалась очень скованно.

Сергей же в тот момент удивился: как Эльвира сумела рассмотреть часовенку в этой какофонии красок? Именно тогда он подумал – видимо, у Гришки все‑таки есть талант, пусть и очень нетрадиционный.

Вот и сейчас Сергей посмотрел на Гришку – нижняя губа прикушена, лицо все перемазано – хорош! И с любопытством перевел взгляд на его «натурщика». Лапшину тоже «повезло». Напротив него вразвалку сидел Пахан – вот уж кого весь класс дружно ненавидел! Сергей хмыкнул: на самом‑то деле не Пахан, а Игорь Сушков, но это – по документам. С первого класса все звали Сушкова только Паханом. По его же просьбе. Нет – по требованию!

В городе шептали, что отец Игоря – какая‑то крупная фигура в криминальном мире. Если честно, Сергей в этом не очень хорошо разбирался. Знал он другое – единственный сын твердо собирался последовать по папиным стопам. Пахан уже и сейчас отличался редкой жестокостью и наглостью. И запросто пускал в ход кулаки. По любому поводу. Да и без него! Пахана в классе не любили и побаивались. Учился он, кстати, очень даже неплохо. По требованию предусмотрительного родителя. Сушков‑старший желал, чтобы его сын получил хорошее образование. В отличие от него самого. По словам Пахана, отец мечтал о юридическом образовании для своего отпрыска. И не где‑нибудь, а в Московском университете! Так что Пахану приходилось в школе изрядно крутиться. Отец каждую его тройку воспринимал как личное оскорбление. Как выпад против своей персоны. Как бунт на корабле!