– Я Володя, – выдал он спустя полминуты. – Ты куда‑то собираешься?
– В лес идем.
– А это у тебя что? – Он кивнул на мой сверток. Мне на секунду стало даже не по себе: что это все так интересуются моим свертком?!
– Так, деталь одна для отцовой машины… А хочешь, с нами пойдем? В лес, а? Скажи, из какой ты группы, я договорюсь?
– Не… – Пацан встал и направился к выходу. – Я пойду лучше, ты собирайся.
– Как хочешь. Ну заходи тогда.
– Ага. Если что, я тут, по соседству.
– Да в какой ты группе‑то?
– Рядом. Мы скоро увидимся. Только деталь свою здесь оставишь, и увидимся. – Он быстро вышел, а я так и стоял со штанами Кита в руках, соображая, что это было. Парень из местных, что ли? Похоже, если номер группы не назвал. А чего хотел? Ненормальный какой‑то.
Тогда я, наконец, оделся и повертел в руках пакет с куклой: брать с собой, не брать? Да ну, в лесу еще потеряю… Звери сожрут. Уже тумбочку открыл, хотел сунуть сверток туда, но в последний момент меня что‑то остановило. Вот как будто за руку взяли: «Не клади». Тогда я сунул куклу в карман штанов и пошел.
Леха поймал меня на выходе:
– Ты с нами, пациент? Смотри, не теряйся. Я уже позвонил твоему отцу, он дал «добро». В палате есть кто еще?
Я помотал головой и побежал к своим. Нелегко дается Лехе этот поход! Интересно, он всем родителям звонил или только моему? Леха между тем пересчитал всех по головам (спасибо, хоть парами не построил), поскандалил с кем‑то из опоздавших девчонок и наконец сказал, что можно идти. Сам он пристроился в хвосте (впереди шла Лена), и я чувствовал его взгляд у себя на затылке. Иногда я даже оборачивался и встречался с ним глазами. «Шаг в сторону – расстрел при попытке к бегству», – вот что читалось в его взгляде.
Сашка всю дорогу расспрашивал меня про больницу и хвастался, что сам ни разу туда не попадал. Кит цыкал на него и делился новостями из дома (кто из наших одноклассников куда поехал и как там вообще). Я сам не заметил, как мы дошли до леса.
Позади виднелись раскрашенные таунхаусы, крыша больничного корпуса и еще малюсенький кусочек лагерного забора. Леха вышел вперед и выдал нам суперкраткий курс молодого туриста:
– Шаг в сторону – билет домой. Вопросы есть?
Клязьма, конечно, поумничал:
– Плацкартный или купе? А может, на самолет? Ну если я широко шагну?
– А за широкий шаг – у нас белый билет! – крикнула Лена уже из леса.
Недосохшую майку я оставил в сушилке, о чем тут же пожалел. Оголодавшие лесные комары набросились на меня с такой яростью, будто я один тут гуляю. Лена впереди что‑то вещала про север и мох, Леха в хвосте прожигал меня взглядом. Я отмахивался от комаров, они ухитрялись прокусывать даже повязку на животе. Честно говоря, первые полчаса в лесу я только и видел, что комаров и затылки девчонок впереди. По дороге Леха велел собирать хворост, но мне было как‑то не до этого.
– А того парня, кстати, в этом лесу нашли. – Сашка ловко скакал туда‑сюда за сухими веточками и ни к кому особо не обращался. А я, признаться, уже успел забыть эту историю. Вот честно! Все‑таки люди быстро забывают все страшное.
– Какого?
– Не ори, Леха услышит! Который в первую смену пропал, я же рассказывал, помнишь?
– Ты его тут видел? – включился Кит.
Сашка обиженно засопел, я даже не успел сообразить, о каком таком парне речь.
Девчонки между тем приглядели поляну для костра и вон то бревнышко, чтобы сидеть. Сашка с Китом пошли за бревнышком. Мне, как прооперированному, Леха велел собирать хворост в поле зрения, а сам занялся костром.
Наблюдать, как Леха добывает огонь, было вообще‑то увлекательно. Он взял с собой здоровенный рюкзак с шампурами, мясом, бумагой, я подглядел через плечо, когда Леха все это доставал. А вот зажигалку он не припас. Когда дрова, хворост и бумага были разложены, как полагается, настал момент истины. Леха рассеянно шарил в рюкзаке, при этом на лице у него была такая обреченность, что ясно: зажигалку он туда не клал и надеялся на чудо. Наконец, рюкзак был выпотрошен, а чуда не произошло.
– Огонь у кого‑нибудь есть?
Тишина. Огонь есть, дураков нет. Так предложишь человеку зажигалку, а он тебе сразу: «Ты куришь?» Доказывай потом, что в жизни полно других поводов носить в кармане источник огня. В Китовых штанах на мне тоже болталась какая‑то зажигалка, но я помалкивал.
– Я спрашиваю, огонь есть? Что, все некурящие?
– Да! – раздался робкий девчоночий голос.
Мы дружно заржали, потому что кто‑то явно спалился.
– Ладно, некурящая, давай мне свою зажигу, а я закрою глаза и не буду видеть, откуда она прилете… – В этот момент ему попало по лбу. Веселое это занятие, поход в лес!
Сашка с Китом притащили бревно, Леха уселся, продолжая ворчать, а Лена отправила их за следующим, посадочных мест явно не хватало. Мне она сказала: «Хватит хвороста, посиди», – хотя я только и успел поднять пару веточек. Рядом с Лехой уже громоздилась приличная куча хвороста, опять все сделали за меня. От нечего делать я стал подсовывать Лехе бумажки из рюкзака. Он ворчал, что пока не надо, но принимал и поджигал.
Наконец, костер разгорелся. Леха умиротворенно отбросил зажигалку в толпу: «На кого бог пошлет», – и вытянул ноги. Ребята принесли еще бревен, и я сразу пересел к Сашке и Киту, подальше от зануды‑воспитателя. Ребята не обратили на меня внимания, они шепотом заканчивали какой‑то дурацкий разговор, начатый, похоже, еще в лесу.
– Убедился, Фома неверующий?!
– Нет, – стоял на своем Кит. – Там ничего не написано. Может, он в то дерево на квадроцикле въехал.
– По ухабам и буреломам?
– Ну и что? В этом поселке психопатов, как деревьев в лесу. Как раз, по дереву на каждого…
– Нельзя так говорить…
– Хорошо, мой впечатлительный друг, пусть это будет волк, росомаха, черт с ним, маньяк пусть будет. Но никакой мистики…
– А мне не хотите рассказать? – Надоело подслушивать.
Кит подпрыгнул, как будто сам чего‑то маньячил и его застукали. Нет, он бы все равно мне рассказал, но тогда почему‑то растерялся.
– Мы лучше покажем. – Сашкин театральный шепот, похоже, слышали все. – Пойдем! – Он неосторожно вскочил, и Леха тут же среагировал:
– Куда это вы собрались?
– За хворостом. Я ему говорю, что хватит, а он…
– Хватит, – подтвердил Леха. – Лучше вон шашлыки нанизывайте. – Он подтолкнул нам рюкзак с мясом и шампурами и продолжил рассказывать Лене какую‑то пургу, над которой смеялись только девчонки и он сам.
– Ну и глупо, – ворчал Сашка, нанизывая мясо. – Все равно все узнают и все увидят. Сейчас кто‑нибудь в кусты пойдет…
– У Лехи, пожалуй, сходишь, – парировал Кит. – Котяра, блин, это мои последние треники! – Он шлепнул меня по колену, и только тогда я почувствовал жжение. Синтетические широкие штаны мирно тлели от шальной искорки, мне только тепло было, и все. А теперь, когда паленая ткань коснулась кожи…
Я вскочил с воем и принялся хлопать по штанине руками. Кит швырял в меня землей, кто‑то из девчонок схватил первую попавшуюся бутылку, но я успел прочесть: «жидкость для розжига» – и ловко увернулся. Сашка вопил: «Снимай, снимай», – а я не слушал и все пытался затушить штаны руками. Наконец, Лена отыскала у себя бутылку минералки и щедро облила мою ногу.
Паленая синтетика воняла утюгом. Я задрал штанину, ерунда: парочка маленьких красных пятен, быстро заживет. Нога и не болела толком… Правая, на которой штаны горели. А вот левую жгло как огнем. Я даже штанину потрогал, может и эта занялась? Нет, порядок вроде. А нога болела. Я закатал треники: на левой ноге, которой не касался огонь, было здоровенное красное пятно, от щиколотки до колена.
– В крапиву, что ли, лазил? – буркнул Кит.
А я, уже не стесняясь никого, достал из правого кармана свой бумажный сверток. Бумага не горела, а вот фигурка от жара, должно быть, чуть размякла с левой стороны. Глиняная нога была горячей и мягкой.
– Что это у тебя? – Кит полез руками, но я его оттолкнул и перепрятал сокровище в другой карман.
– Отсядем подальше.
– Давно пора. Ты, Котяра, малость одичал после больницы. Я тебя боюсь.
Я сказал, что сам себя боюсь и сунул в карман кусок холодного мяса, чтобы охладить кукольную ногу. Кажется, я и правда схожу с ума. Кусок говядины со спичечный коробок величиной целиком закрывал размякшую ногу куклы. Моей собственной левой ноге от этого становилось легче и прохладнее. А кукла теперь лежала в правом кармане.
Сашка с Китом притихли. Девчонки достали гитару, кто‑то уже что‑то пел. Запахло шашлыком, быстро‑то как. Я сидел и слушал, как отпускает больную ногу, даже комаров перестал замечать. Или они сами отстали, испугавшись дыма от костра?
– Там венок. – Ни с того ни с сего поведал Сашка, когда я уже успел забыть о разговоре. Леха протянул нам по шампуру, со смешной озабоченностью спросил меня: «А тебе‑то можно?» Я с благодарностью принял и утвердительно ответил уже с набитым ртом. Леха отвернулся, а я опять успел забыть про какой‑то там венок.
– Венок с фоткой пацана в лесу, слышишь? – не отставал Сашка.
– Угу. На квадроцикле, что ли, влетел?
Кит захихикал, а Сашка посмотрел на меня, как на врага народа, и сказал:
– Ничего смешного. Идем. – Он потянул меня так решительно, что я подвинулся: проще посмотреть, он же не отстанет! Сунул Киту свой шампур и, пригибаясь, чтобы Леха не увидел, драпанул за Сашкой в лес. Леха за спиной пел что‑то лирическое, перекрикивая всех остальных. Мне хотелось верить, что он закрыл глаза.
Сашка тянул меня в какие‑то колючие кусты, а я все еще думал, что за венок такой и что за пацан. Чтобы лезть сюда на квадроцикле, надо вообще не иметь ума или подвеску иметь такую, что ума не надо. Я споткнулся о корень, чуть не влетел в тонкое деревце, на котором висел венок, и забыл про все квадроциклы. При чем тут они вообще!
На маленькой лиственнице висел тяжелый венок с черной лентой и цветной фоткой. Пацан, мне ровесник. Лицо его мне показалось знакомым.
– Видал? – Сашка кивнул на венок.
– Знакомая физиономия…
– Дурак, это парень, который пропал в первую смену. Здесь его тело нашли, помнишь, я рассказывал? И спал он на твоем месте.
Зачем он это сказал, я не понял. Попугать, что ли, хотел? Но пацана я тотчас же вспомнил, он приходил ко мне час назад. Этот странный в палате, который не знал номера своей группы. Я прилип к фотке и целую минуту разглядывал с разных ракурсов, мало ли что? Нет, точно он.
– Чушь какая‑то. У него брата не было?
– Сестра младшая. А что?
– Он ко мне в палату приходил час назад.
– Такое бывает. – Сашка кивнул с таким пониманием, будто не удивился. – Мертвые могут наведываться к живым, чтобы предупредить о чем‑нибудь… Что он тебе сказал?
– Чушь не пори! Просто похож. Да и не сказал он ничего информативного. Все не мог вспомнить, из какой он группы. Говорил: «Я здесь, по соседству, мы скоро встретимся»…
– Вот видишь! – Сашка испуганно уставился на меня. – Точно предупреждал! Как можно встретиться с мертвяком, если сам живой? Только… Тебе что‑то угрожает! Еще что‑нибудь говорил?
Я прикусил язык и поверил Сашке. Вот венок, вот фотка. Рядом с лагерем, по соседству. Скоро встретимся, значит… Нет, он сказал: «Только оставь сверток здесь, и мы сразу встретимся». Я не оставил. В последний момент будто за руку отвели. Значит, парень и правда предупреждал?
– Чего притих? – Сашка испуганно поглядывал то на меня, то на венок. – Он должен был еще что‑то сказать, что‑то конкретнее, там: «Не садись в желтый автобус», а? – Это звучало как полный идиотизм, но было правдой. Я отмахнулся:
– Все нормально. Пойдем, нас, наверное, уже ждут. – И поплелся по кустам к костру. Все и правда было нормально, куклу я взял с собой, нигде не оставлял, мне ничто не угрожает…
– Ты не бойся! – Сашка продирался за мной и еще пытался успокаивать: – Может, тебе показалось, может, и правда кто похожий, а?
Такой он Сашка и есть: сперва страшилок понарасскажет, а потом успокаивает.
– Может быть. – Я сказал, хотя как такое может показаться? Разве что меня кто‑то разыгрывает? Ну, допустим, фотку на венке и визит парня легко устроить. Шаги на лестнице, с аппендицитом просто не повезло… Но вот ожог, ожог на левой ноге, это, извините, как? Нет. К тому моменту я уже не просто верил. Я знал, что влип, причем по уши… Из‑за дурацкого разбитого стекла. Интересно, этот на фотке чем провинился?
К костру я вернулся притихший и злой. Леха ничего не заметил, а Кит умял мой шашлык, но до этого ли мне было? Я ждал, когда Кит спросит: «Ну как?» – или что‑то вроде того, но он не спросил, и хорошо. Я с чистой совестью мог молчать, смотреть на огонь и думать: когда это все кончится? А главное – чем? Если ко мне уже мертвяки в гости захаживают, есть над чем подумать, правда? К Киту вон никто не приходил. Я вдруг подумал: «А почему? Стекла же вместе били?» Думал‑думал, и выходило, что не почему! Я не мог сказать, что насолил Контуженой больше, чем Кит, и почему я должен огребать за двоих, мне было неясно. Может, это все правда дурацкий розыгрыш и Кит – инициатор? Я его, конечно, сто лет знаю, но именно поэтому… Нет, ерунда, Кит бы давно спалился на какой‑нибудь ерунде. Просто мне не повезло. Просто я один из нас двоих оставил кусту репейника свои волосы.
Остаток дня я почти не помню. Мы жарили шашлыки, что‑то пели, во что‑то играли, опять жарили шашлыки… А когда, наконец, пришли в лагерь, нас ждал сюрприз.
Сашка первый влетел в палату, да так и встал в дверях, не давая никому войти. Я по инерции наскочил на него, все‑таки протолкнул внутрь и увидел. В палате был бардак. Нет, не так: в палате явно был обыск, но полицейские вместе с понятыми нас не дождались. Перевернуто было все: матрасы, тумбочки, выпотрошены сумки, и даже подушки лежали отдельно от наволочек. Содержимое сумок и тумбочек валялось на полу одной живописной кучей, тут же громоздились матрасы с кроватей и одеяла без пододеяльников. Я присел на голую кровать и увидел, что моей тумбочки нет. На ее месте валялась теперь гора щепок, будто топором рубили.
– Ничего себе!
– Хорошо погуляли.
– У кого что пропало? Надо Леху позвать…
Ребята обводили палату ошалевшими взглядами и ныряли в кучу вещей на полу, выискивая свои. А я уже знал, что ничего не пропало.
В палату влетел очумевший Леха, огляделся и, выкрикнув: «Разберемся!» – побежал обратно. Через секунду он вернулся, будто что‑то забыл, бросил мне: «За тобой отец пришел» – и уже сбежал окончательно.
Я не спешил. Зашел в сушилку, переоделся, попутно осмотрев каждый сантиметр штанов и майки: вдруг там булавка или что там втыкают ведьмы, чтобы сделать тебе гадость. Сказал всем: «Пока», – хоть почти никто и не ответил, все разгребали гору барахла на полу. А когда вышел, отец с порога вцепился в мой рукав и потащил восвояси:
– Не могу связаться с матерью. Уж бабушке, деду позвонил из лагеря, никто до нее дозвониться не может. Прокатимся в город, ладно?
Глава X
Дорога
Поселок показался мне до безобразия длинным, я весь извертелся, ожидая, пока отец наберет скорость. На скорости было отчего‑то удобнее сидеть, рана от операции меньше болела и ожоги… И ушибленный о решетку палец, и рука… Обо мне как будто вспомнили все болячки разом, я извелся весь, пока не выехали на шоссе. На скорости было легче.
Вдоль дороги уже загорались фонари, куда девался день? Отец нервно рулил, объезжая мизерные ямки и даже, кажется, камушки. А я отчего‑то был спокоен за мать, даже странно. Еще утром волновался, а теперь… Теперь мне казалось, что уж с родителями ничего мистического и просто плохого не может случиться. Особенно с матерью. Что может произойти с человеком, который, выходя из дома, сто раз проверит, выключен ли газ, целы ли набойки на каблуках, не истек ли срок годности у газового баллончика и достаточно ли близко он лежит, ежели что. Да у нее топлива в машине никогда не бывает меньше чем полбака! Если стрелка показывает половину, это ужас‑ужас, надо срочно заправиться, а то обсохнем прямо на шоссе. Меня эти привычки жутко бесят, а отец вообще старается с ней не ездить, но сейчас, что может случиться с таким человеком?
Вот я и ехал спокойный, как шланг: мать в городе, отец со мной, кукла… Кукла! Я пощупал карман, тот, где она была все это время, но мог бы этого не делать. На мне были узкие джинсы, в их карманы и брелок‑то еле влезал. А кукла осталась в лагере в просторных трениках Кита.
В голову шибанула паника, я завопил отцу:
– Стой! – И он резко встал, будто перед ним пешеход. Несколько секунд он еще смотрел на дорогу, похоже, и правда, высматривал невидимого пешехода. Потом вопросительно глянул на меня. И что ему сказать?
– Я кое‑что важное забыл. Давай вернемся.
Несколько секунд отец молча смотрел сквозь меня. Я знал, что в голове его открывается окно «яндекс‑пробок». Час туда, час обратно, потом еще сколько‑нибудь, и утром мы въедем в самый затор…
– Что, интересно, ты мог забыть? Все документы у меня, телефон твой вот… – Он тронулся с места, чтобы прижаться к обочине, а я уже внутренне запаниковал: неужели не вернемся!
– Это правда очень важно.
– Я тебя слушаю.
И что прикажете говорить? Наверное, надо было быстро придумать какой‑нибудь чужой и очень ценный гаджет, который срочно требовалось доставить в Москву больной бабушке, но у меня как будто соображалка отключилась.
– Ну я…
– Говори уже! Хочешь до утра тут простоять?! – Это он из‑за матери психовал.
– Кит просил кое‑что передать домой.
– А до конца смены не подождет его грязное белье?
– Ну, пап, это очень срочно!
– Сутки потерпит. Никто ведь не думал, что ты уедешь сегодня, правда? А если дома все в порядке, мы все вместе вернемся завтра‑послезавтра. Устроит тебя?
Такого глупого провала у меня, пожалуй, еще не было. Все‑таки страх способен начисто лишить рассудка. Отец уже тронулся с места, а я еще раздумывал, как заставить его повернуть. Первый шанс я уже упустил, и теперь мне требовалось что‑то совсем уж фантастическое. Отец, что отец, он собрался домой и едет себе. Чтобы развернуть его в лагерь, лагерь должен по меньшей мере гореть, а отец – везти в цистерне‑прицепе последнюю в округе воду. Тогда, может, и согласился бы…
За окном мелькали фонари и деревья. Отец рассказывал какую‑то ерунду, наверное, чтобы не уснуть, а я чувствовал себя как тот Кощей, у которого ларец сперли. Со смертью, ага. Причем Иван‑царевич, чтоб ему пусто было, уже в пути. И в любой момент… Я прикидывал, что такого он может мне сделать, и тихо паниковал от разнообразия вариантов. Кит может не глядя скомкать штаны и сунуть в пакет с грязным бельем. Тогда я себе что‑нибудь сломаю или задохнусь. Кит может все‑таки достать пакет и банально выбросить. На помойке меня поджидают собаки, вороны или жуткая смерть под ковшом экскаватора. Куклу можно разбить (необожженной глине много не надо) и просто нечаянно сломать так, что ни один хирург не пришьет мне отломанного. Сжечь на той же помойке. Утопить под дождем, просто забыв пакет на улице. И, в конце концов, до куклы может добраться Контуженая. Утром увижу мать, сяду в электричку и поеду в лагерь один. Скорее доеду, а то пока отец соберется…
Под капотом странно щелкнуло, панель приборов засветилась всеми огоньками сразу. Отец чертыхнулся и вырулил на обочину.
«Началось!» – Я аж подпрыгнул от этой мысли. А вслух проворчал:
– Говорил же: вернемся.
– Тебя никто за уши не тянул, – огрызнулся отец и стал нашаривать фонарик в бардачке.
Я уже знал, что нам оттуда не выехать. Поломка может быть какая угодно, да только автосервис далеко, и дурака, чтобы нас туда отбуксировать, ночью не встретишь.
– Иди держи фонарь!
И я пошел держать фонарь. Поломку заметили сразу: ролик натяжителя разлетелся от старости, и ехать нам было не на чем. В городе это было бы ерундой: я бы сам сбегал в «Автозапчасти», выбрал нужный ролик и заменил. Не с закрытыми глазами, даже с отцом, но заменил бы. Ночью же на пустой трассе о таком даже мечтать было неумно.
Отец остался на дороге ждать чуда, а мне велел сидеть в машине и помалкивать. Он прошел чуть вперед по обочине и встал под фонарем, чтобы его было видно с дороги. Машин не было совсем, кто нас тут подберет?!
Я устроился на переднем сиденье, подобрав ноги, и стал себя ругать за то, что не уговорил отца повернуть в лагерь. Нет бы сказать: «У меня живот болит», – слова абсолютно волшебные, и так они способны остановить даже пассажирский самолет (ну если бы отец был пилотом), а с учетом того, что я на днях из больницы… Уступил. Или просто надуться, проворчать: «Ну и ладно, обойдусь», – и демонстративно уставиться в окно. Отец бы повернул в лагерь из принципа, как бы ни торопился в свою Москву, он всегда покупается на этот фокус. Ничему его мать не учит!.. И сломались бы мы тогда у самого лагеря, в поселке, где сколько хочешь машин, а может, и магазинчик запчастей найдется…
Отец стоял под фонарем и даже руки не поднимал: за десять минут на шоссе так никто и не появился. Вдоль обочины шевелились на ветру высоченные сосны. В темноте они казались гуще, так сразу не поймешь: лес или просто полоса у дороги. В окно постучали.
У машины стояла девушка, лет на пять меня старше. У нее были красивые рыжие волосы и здоровенный синяк на скуле. Откуда она появилась, я не заметил. На всякий случай, глянул в зеркало: машин за нами по‑прежнему не было. Девушка опять постучала в окно, мелко барабаня пальцами, как будто спешила. Я сперва опустил стекло, а уж потом подумал: может, не стоило? Ночь, трасса…
– Здравствуйте. Я тут сломалась…
Похоже, девчонка плохо разглядела меня в темноте, но все равно было лестно, что ко мне обращаются за помощью. Лестно‑то лестно, а что я сделаю‑то?
– Тут недалеко! – Она по‑своему истолковала мое молчание. – Всего пять шагов. Мне бы только машину вытащить, а дальше…
– Вы в яму, что ли, съехали?
– Ну да! – Вот тебе и синяк на скуле. А я, признаться, не видел ничего, даже не заметил, как она подошла. Может, теперь так машины грабят? Деньги‑документы отец взял с собой… Хорошая мысль – позвать отца!
– Сейчас! У меня отец рядом… – Я вышел, хлопнул дверью (пусть угоняют, а я посмеюсь!). Стоя девушка была выше меня на голову и уже могла бы разглядеть, что перед ней подросток, но звать отца все равно не захотела.
– Не надо, мы справимся. – Она взяла меня за руку и, раньше чем я успел возразить, быстро потащила вниз по склону.
У меня перед глазами только мелькали заросли лопухов, кусты, деревья. Ничего себе она улетела! Если, конечно, не врет. Вопить «пап!», когда тебя уже волокут в кусты выручать девушку, было все‑таки неловко. Я высматривал машину, но видел только деревья, мусор и ветки под ногами, даже аварийные огоньки нигде не горели.
– Эй, погоди! Надо все‑таки отца позвать, хотя толку… Мы ведь сами тут сломались…
Сзади послышался визг тормозов, жуткий грохот и почему‑то бряканье цепи. Девчонка резко встала, и я влетел носом в ее спину. Потом оглянулся и увидел, как тяжеленький кузов, радостно мигающий аварийкой, катится кубарем вниз по склону. Колеса мелькали, как лапы здоровенного диковинного животного. Казалось, что оно так играет. На том месте, где секунду назад стоял наш автомобиль, все еще тормозила фура.
Водитель выпрыгнул из кабины (мне показалось, что на ходу) и побежал вниз к нашей машине. Наверное, он думал, что там есть люди. Отец тоже бежал к машине и меня, конечно, не видел в темноте среди кустов и деревьев. Наверное, тоже думал, что я там. Я хотел крикнуть ему и почувствовал, что мою руку отпустили.
– Вот и приехали! Отец расстроится… – Я повернулся к девушке, но ее больше не было. Ни впереди, ни справа, ни слева, я еще минуты три вертел головой: куда ж она подевалась? И где ее машина, которую надо вытаскивать? Я даже сделал несколько шагов дальше в заросли, пока не запутался в кустах и не понял: машина бы тут все поломала. Не было никакой машины!
– Васька! – В пятидесяти метрах от меня отец пытался открыть помятую дверь нашей перевернутой легковушки. Даже фонарик не включил, иначе бы давно увидел, что меня там нет. Грохот стоял такой, будто он чеканит по двери кувалдой. Надо было бежать, чтобы успокоить его, а я стоял, как дурак, будто в землю врытый, и все думал: «А где девчонка‑то? Где машина?» Пока тормозил, ноги среагировали вперед головы и все‑таки побежали в нужную сторону. Надо было крикнуть, но голос пропал, как в страшном сне. Я поднял руку и помахал, хотя вряд ли отец смотрел в мою сторону.
– Васька!
Я не смог выдавить из себя никакого ответа. Бежал к отцу, пока не запнулся о какую‑то проволоку. Растянулся на земле и буквально носом уткнулся в еловый венок.
– Я здесь, пап! – Это сказалось само, в обход головы. Я все еще валялся на земле, уставившись на еловые лапы, переплетенные грязной лентой. На обочинах много таких венков. Без имени, без фотки и даты. Но тогда, лежа на пузе в двадцати метрах от перевернутой машины, я точно знал, кому повесили этот. Похоже, не в этом году дело было: вон как все вокруг заросло.
– Васька, жив? Ты как здесь?!
– Вышел.
Отец сгреб меня в охапку и так держал долго‑долго. Я даже успел кое‑как осознать произошедшее и заодно изучить лицо водителя фуры. Он стоял в шаге от нас, курил и деликатно отворачивался, что‑то бормоча под нос. Вроде не пьяный, а вот не заметил машины, мигающей аварийкой…
– Посидите у меня в кабине, пока дэпээсников ждем. – Голос у него был молодой. А на вид не скажешь. Я бы дал ему лет сорок.
Отец что‑то пробубнил в ответ. Я так понял, что он согласился, и побежал вперед, бросив: «Мне нужно позвонить!» Отец еще кричал что‑то из‑за спины типа: «Осторожнее там», – а я уже отыскивал номер Кита. Ну и что, что ночь! Мое дело не терпит.
– Где пожар на этот раз? – Голос у него был не сонный, уже хорошо.
– Я у тебя сверточек забыл в трениках.
– Видел. Там что‑то бьющееся? Я долбанул нечаянно, извини. – Он говорил об этом так спокойно, как будто там и правда дурацкая глиняная поделка. Кривая чашечка маме на Восьмое марта. Детский сад, вторая группа, Вася К.
– Что ж ты!.. Не выкинул хотя бы?
– Не, в тумбочке лежит.
Уже хорошо.
– Сделай одолжение, разверни сейчас и посмотри, что там конкретно отколото.
– Тебе делать нечего?
– Кит! Я тебе все объясню при встрече. Не телефонный разговор. Просто сделай, не спрашивая зачем.
В трубке послышалось шуршание, Кит разворачивал сверток. Я замер, как у врача на осмотре.
– Что за дрянь?!
– Конкретнее, Кит, конкретнее!
– Да почти пополам разломлено… Держится на одном корешке… Это что, кукла вуду, что ли? С волосами…
Я так и присел, где стоял. Представил себе смерть под колесами фуры. Груженая – сорок тонн. Да мне бы и одной за глаза хватило…
– Ты что, веришь в эту фигню?
– Потом, Кит. Я хочу, чтобы сейчас ты потихонечку нагрел ее в сушилке и слепил, как было. Только очень осторожно, лады?
– Ты чего, Котяра, совсем спятил? Ночь на дворе! Да хоть бы и день…
– Кит! Сделай, что просят, а? Объяснения потом.
– Да ну, глупости! Спи давай! – И он отключился.
Я так и стоял, прижимая к уху мертвую трубку, потому что не мог так сразу поверить в такое легкое и быстрое предательство. Кит просто не понял, как все серьезно, надо было сразу ему объяснить… Я опять принялся тыкать кнопки, но Кит, похоже, отключил телефон.
Глава XI
Ночь
Кабина фуры оказалась неожиданно просторной. За двумя передними сиденьями, как в поездах, была полка. Георгий (водитель фуры) торопливо сбросил оттуда ворох грязных тряпок, припрятал куда‑то под сиденье и велел:
– Ныряй, поспи. А мы с отцом дэпээсников подождем. – Голос у него был очень усталый.
Он плеснул мне чаю в крышку здоровенного металлического термоса, сунул пакет с колотым печеньем и голубой флисовый плед с мишками. Я отчего‑то подумал, что дальнобойщика, наверное, бабушка в рейс собирала. Очень эти мишки нелепо смотрелись на фоне грязноватой кабины, пахнущей дерматином и топливом, обклеенной, где только можно, тетками в купальниках.
Я принял у Георгия горячую крышку. Чай в ней был налит до краев, а руки у меня еще тряслись. Конечно, я плеснул на штаны и даже не почувствовал кипятка.
Отец сидел впереди и смотрел на меня в зеркало. Взгляд у него был скорбный и невидящий, как на похоронах.
– Хочешь вернемся?
Я покачал головой, я уже ничего не хотел. Меня задавила такая апатия, будто я все‑таки попал под эту фуру и уже ничего не могу ни чувствовать, ни хотеть. Пальцы с трудом удерживали крышку термоса. Я вернул ее Георгию, пробубнил «спасибо» и отвернулся к стене.
Спать тоже не хотелось. Отец и Георгий молчали, наверное, чтобы мне не мешать, а меня пугала эта тишина, от нее уж совсем не до сна становилось. Я лежал и рассматривал обивку салона: рубчик черный, рубчик красный, дыра, бахрома… Потом отец захрапел и через несколько минут к нему присоединился Георгий. Потом в кабине стало светлее, а на улице зачирикали птицы и воздух посвежел, даже прохладно стало.
