Куницын А.П. Право естественное // Русская философия собственности

СПб.. 1993. С. 69.

⁾ См.: Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. I. С. 76. ³ Венедиктов А.В. Государственная социалистическая собственность. С. 270,

272.

Характерно, что в рассуждениях русских юристов, обсуж­давших проект Гражданского уложения, проблематика право-¹-мочий и их соотношения с полнотой права собственности вы* ходила на первый план именно в контексте ограничений, имеющих наибольшее значение, как известно, применительно к земельной собственности. При этом, впрочем, подчеркива­лось, что "ограничения права собственности ни могут состоять в изъятии из его содержания тех или иных правомочий". Такой подход, конечно, был шагом вперед от прослеживавшегося в Собрании законов Российской империи (т. X) "неполного права собственности, когда некоторые правомочия из него исключа­лись", органически связанного с пониманием собственности "как наиболее полного вещного права**'.

Пожалуй, уместно привести суждение С.Н. Братуся: "Пра­во собственности нельзя отождествлять с суммой правомочий владения, пользования и даже распоряжения"².

С технической же точки зрения важно то, что исчерпываю­щего перечня быть не может в принципе³, а когда он все же указан, масса энергии будет тратиться на совершенно бессмыс­ленную борьбу с перечнем, когда конкретные явления жизни по требованиям оборота нужно будет то "подводить" к триаде, то "выводить" из нее или иного перечня. Тем более нет ника­кого смысла Искать в триаде или другой, более подробной описи правомочий, если такая появится, сущность собственности:

' См.: Кудрявцева Т.Ю. Ограничения права собственности на землю в Рос­сии // Правоведение. 1997. № 3. С. 58—59.

¹ Право собственности в СССР. С. 58.

' В.А. Кикрть излагает взгляды на собственность A.M. Онорс, который выделяет одиннадцать правомочий в составе собственности: право владения (в том числе бестелесной вешью); право пользования; право управления, т.е. решения, как и кем вещь может быть использована; право на доход, те на блага, идущие от предшествующего личного пользования вещью и от разре­шения другим лицам пользоваться ею; право на отчуждение, потребление, проматывание, изменение или уничтожение веши; право на безопасность, т.е, иммунитет от экспроприации; право передавать вещь; бессрочность; за­прещение вредного использования, т.е. обязанность предотвратить использо­вание веши вредным для других способом; ответственность в виде взыска­ния, т.е. возможность отобрания веши в уплату долга; остаточный характер, т.е. существование правил, обеспечивающих восстановление нарушенного пра­вомочия (а не права собственности в целом). Л. Беккер, согласный в целом с концепцией А.М. Оноре, приводит подсчеты, которые позволяют указать 1500 вариантов правомочий собственника; (Кикс1ть В.А. Об основных тенденциях развития учения о праве собственности при государственно-монополистиче­ском капитализме // Лазар Я. Собственность в буржуазной правовой теории. М., 1985. С. 20—21. См. также: Советское и иностранное гражданское право (проблемы взаимодействия и развития) / Отв. ред. В.П. Мозолин. М.: Наука, 1989. С. 218-219.)

Наибольшим пороком методологии, согласно которой сущ­ность собственности предполагается скрытой,в триаде право­мочий, является, пожалуй, тот, что на почвс;"прав владения, пользования, распоряжения" возникает устойчивое впечатле­ние о тождественности этих "прав", где бы они ни обнаружи­вались. В результате и в нашей теории права, и в практике весь­ма редко можно, напридхер, встретить понимание того., что владение, осуществляемое собственником, совсем не то, что у арендатора или хранителя, что это совсем разное отношенте-к вещи, совсем разная мотивация и поведение. Если собствен­ник вполне свободен, беспечен, увлечен^вещыо самой по себе, связывает с ней свое будущее, то арендатор стремится извлечь из вещи максимум сиюминутной выгоды, отягощен ответст­венностью за ухудшение вещи сверх нормального износа, и все улучшения вещи не для него, а для другого; владение же хранителя и вовсе лишено всякого чувства общности, и на пер­вом плане у него постоянно ощущаемая чуждость отданной на хранение вещи, которая сама по себе не содержит для него никакого блага и служит лишь источником тревоги. Между тем с позиций триады здесь везде одно и то же "право владения". Понятно, что истинное постижение права невозможно, пока не станет ясной нетождественность позиций владения (или поль­зования и т.д.) в разных юридических ситуациях, различаю­щихся степенью близости к вещи, ведь если, как принято счи­тать с позиций теории триады собственник отдает при аренде "право владения", то у арендатора, конечно, возникает со­всем не то право, какое было у собственника. С. Франк очень тонко заметил: "Именно потому, что веши и вообще средства существования совсем не только механические средства, без­различные, заменимые части внешнего мира, с которым мы случайно и равнодушно соприкасаемся, а любимые индивиду­альности и части или продолжения нашей собственной лично­сти, — именно поэтому нормальное наше отношение к ним не пользование, а "обладание", "владение" — то отношение, при котором вещи поставлены в интимную, внутреннюю, неотъ­емлемую связь с нашей личностью и подчинены нашей сво­бодной воле"'.

Очевидно, то "владение", "обладание", о котором пишет философ, недоступно никому, кроме собственника, ведь они выражают отношение к вещи как к себе, к "части себя", по

' Франк С.Л. Собственность и социализм // Русская философия собст­венности. С.319.

словам Аристотеля. Конечно, такое отношение возможно толь­ко к своему и не может быть передано в принципе.

Не может быть сомнений, что деятельность собственника в принадлежащем ему вещном окружении, какими бы понятия­ми она ни описывалась, пусть даже это будет владение или пользование, всегда будет качественно, принципиально иной, чем поведение в чужой вещной среде всех прочих лиц. Абсур­дом является само предположение, что права, переданные соб­ственником иным лицам, — это те же права, которыми обла­дал и сам собственник.

Однако весь смысл триады состоит в том- что входящие в эту кассету элементы — "правомочия" — представляются качествен­но равными себе и не претерпевающими никаких изменений при передаче; соответственно все богатство реальных правоотноше­ний сводится к разным вариантам незатейливой мозаики из трех одинаковых камешков, а гибкость и многозначность жизни под­меняется неодушевленными схемами. Но как только, следуя жиз­ни и истине права, мы обнаруживаем нетождественность, пест­роту разных владений и пользовании у разных лиц в зависимости от степени присвоения ими вещи, вся ценность триады, конеч­но, в тот же момент рассылается сама собой и остаются лишь связанные с нею затруднения и неудобства.

* * *

По-видимому, все же нельзя закончить эту главу, если не обратиться вновь к наиболее известной из всей проблематики триады задаче о сохранении собственности при отпадении всех трех элементов: владения, пользования, распоряжения в ре­зультате ареста и изъятия вещи.

Во-первых, нужно отметить, что утрата собственником воз­можности владеть, пользоваться и распоряжаться вещью в этом случае не означает возникновения этих прав у иных лиц; во­прос может возникнуть лишь относительно распоряжения, но он легко устраняется: право продажи вещи с торгов вытекает. конечно, не из ареста, а из судебного решения (или иного акта с исполнительной силой).

Во-вторых, и теперь понятно почему, у органа власти, осу­ществляющего арест и изъятие вещи, имеются относительно этой вещи полномочия только административного характера, но никак не частные (гражданские) права.

Иными словами, утрата собственником указанных возмож­ностей в полном составе триады не означает приобретения их

иными лицами, а это в значительной мере лишает, как уже говорилось, ценности всю концепцию триады, которая, по строгой логике, должна сохранять существование, пока сохра­няется и право собственности.

Но мы должны все же решить давно поставленную задачу:

что происходит с собственностью после ареста вещи. Различ­ные ее решения обычно исходили из того, что собственность бралась в отрыве от собственника, сама по себе. Но если мы считаем собственность продолжением личности, рефлексом собственника в материальном мире, то обязаны следовать этой сути собственности и при решении всех-частных задач.

Для права арест вещи, т.е. административное вмешатель­ство, осуществляемое на различных стадиях отправления пра­восудия, является официальной реакцией публичной власти на предосудительное поведение ответчика, а затем должника.

В римском праве принудительное исполнение судебного решения (bonorum venditio), внешне выступающее как сдел­ка продажи имущества должника в форме публичного аук­циона "под копьем", выражало "факт гражданской смерти продавца"'.

Bonorum emptor, выигравший этот аукцион, "становился универсальным правопреемником должника". Это означает, что номинальным собственником считался не должник, a bonorum emptor, соответственно и иски кредиторов предъявлялись ему. Римское право "последовательно воплощало принцип, по ко­торому bonorum emptor замещает в гражданском обороте лицо (persona) экспроприированного"³.

Известные архаичным системам права, не связанные прямо с публичным вмешательством, формы судебного поручительст­ва, основанные в значительной мере на инерции коллективной ответственности, также несли в себе идею замещения, вытесне­ния личности должника, если в конечном счете отвечал пору­читель, вплоть до утраты должником свободы.

Можно указать и на нормы ст. 34 Новгородской Судной гра­моты, ст. 203, 204, 206 Соборного уложения 1649 г. (обобщив­шего право предыдущего периода в этой части), согласно ко­торым должник с помощью власти выдавался головой "до искупу"³.

' ДождевД.В. Римское частное право. С. 218—219.

'Там же. С, 219.

⁾ Российское законодательство Х—ХХ веков: В 9 т. Т. 1: Законодательство Древней Руси / Отв. ред. ВЛ. Янин. М„ 1984. С. 307; Соборное уложение 1649 г. / Ред.кол.:О.И.Вугановидр.Л., 1987. С. 54.

5—3191 129

Во всех этих формах достаточно отчетливо видны архетипы права, согласно которым «"оковы", "сеть", "узы" — это мета­форы смерти»'. Возникающее из архаичной обязательственной связанности рабство также устойчиво связано со смертью: "Раб — смерть; поэтому в Риме каждый приговоренный к смерти зачис­лялся в рабы, и только одних рабов можно было предавать смер­ти. Но суть в том, что "рабом" первоначально и был умерший — тот, кого убивали в схватке с врагами; раб — это враг"².

Наконец, и архаичный суд "вовсе не связан с, правом", это поединок, тяжба³, либо дающие жизнь, либо обрекающие на смерть, причем, что важно для нашей т^мы, уже "акт обвине­ния — тот же акт убийства"⁴.

Эти архетипы, положенные в основу права, позволяют по­нять источник и основание устранения на известной стадии — при отказе от защиты (неявке в суд), побеге от судебного пре­следования и пр. и во всяком случае на этапе принудительного исполнения решения — личности ответчика, вплоть до лише­ния его всех или основных качеств полноправного члена обще­ства. Хотя современное право, конечно, отказалось от идеи ог­раничения статусных качеств лица вместе с отказом от идеи различных статусов в целом, суть публичной реакции на нару­шение права по-прежнему в значительной мере состоит в ли­шении нарушителя определенных базовых юридических воз­можностей, причем формы этой реакции, естественно, сохранили известное сходство со своими архетипами.

Но ведь мы считаем собственность отражением личности собственника. Не может быть, чтобы лишение личности ее ос­новных юридических качеств не сказалось на ее способности влияния, воплощения в принадлежащем ей вещном мире, на ее вещной власти, т.е. на праве собственности. Конечно, в этом случае само право утрачивает свое наполнение, сворачивается

•' Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. С, S3. Эти представления — традиционный материал для анализа древних законов/Они уже упоминались в связи с работой Л. Кофанова.

^] Фрейденберг О.М. Указ. соч. С. 85.

Конечно, нельзя не заметить, что мы с другой стороны коснулись про­блемы, подробно рассмотренной применительно к дуализму права; здесь край­ность дуального противопоставления врагам выражена через оппозицию жизнь—смерть.

³ В известных этимологиях это слово связано только с понятиями силы (тяги, натягивания), но не имеет никаких значений, затрагивающих право, правду (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. IV. М., 1987. С- 139—140; Черных П,Я, Историке-этимологический словарь современного русского языка. Т. 2- М.. 1994. С. 278).

* Фрейденберг О.М. Указ. соч. С. 89-91.

в ожидании возвращения его обладателю утраченных личных качеств.

Именно это и происходит в ситуации ареста. Арест, как и вообще административное вмешательство, направлен, конеч­но, не против вещи, а против лица, он парализует именно его юридически значимую волю — его главное правовое качество, обрекает его на пассивность в течение всего времени вмеша­тельства и в целом игнорирует волю лица в отношении его имущества, по общему правилу не придавая ей никакого зна­чения — хотя орган власти и не игнорирует интересы должни­ка, только присваивая себе их соблюден*^.

Следовательно, юридическая суть ареста имущества — иг­норирование публичной властью, а значит, и обществом ос­новных юридических качеств должника, и прежде всего воз­можности, пользуясь выражением Гегеля, "помещения своей воли в вещь" или возможности волеизъявления себя в своих вещах, что несколько ближе языку позитивного права. Лицо не может быть лишено воли, это не в силах власти. Но игнориро­вать эту волю, не замечать ее, лишить ее возможности реализа­ции публичный правопорядок, конечно, может. Именно в эту точку и направляется административное вмешательство, под­крепляемое силой лишь постольку, поскольку должник пыта­ется придать своей воле материальное воплощение собствен­ными действиями.

Итак, разрешая одну из ключевых в теории триады задач — арест вещи, мы приходим к выводу, что при аресте имущества собственник лишается не трех или иного числа возможностей воздействия на вещь. Происходит качественное изменение в его отношениях к вещи, в каких бы количественных показате­лях эти отношения ни выражались'. С момента ареста воля собственника в отношении вещи игнорируется обществом, ли­шается всякого эффекта. Поэтому прекращается и реализация собственника в вещи, а возможная реализация веши на тор­гах — это уже не его реализация³.

До этого момента его связь с вещью не рвется лишь по­стольку, поскольку в ней еще воплощена его личность, его прежняя деятельность, которая никем иным не может быть заменена, пока вешь не отчуждена.

' Вопрос, стало быть, должен быть поставлен иначе: не что происходит с собственностью при аресте веши, а что происходит с собственником.

¹ Поэтому те концепции, которые рассматривают должника как продав­ца при продаже имущества с торгов, не могут избежать условностей и фик­ций.

Глава 8

Суть собственности

Если нет смысла искать сущности собственности в правомочи­ях собственника (триаде), то, значит, следует обратиться к чему-то другому.

Эта ее истинная субстанция должна, по крайней мере, со­держать те качества, которые отличают собственность от всех других юридических феноменов, а это, как известно, исклю­чительность. абсолютность, полнота и др.

Подумаем, какой из исходных факторов собственности мо­жет иметь эти качества.

Едва ли мы обнаружим их в вещи, ведь она по определе­нию не может быть абсолютно свободной, автономной (в про­тивном случае она не может попасть во владение). И коль скоро наши сегодняшние представления не позволяют говорить о единстве лица и вещи, остается эти качества искать в противо­стоящем вещи факторе — лице. Именно лицо "помещает свою волю в вещь" и тем самым присваивает ее, превращает в свою собственность. Лицо есть "бесконечное, всеобщее и свободное"¹. "Свобода есть основной внутренний признак каждого общест­ва, сотворенного по образу и подобию Божьему"². Не вижу, по каким причинам можно оспорить это суждение, если, ко­нечно, не иметь в виду, что в историческом плане оно не все­гда адекватно описывает состояние человека (на это, однако, можно возразить, что не всегда человеку доводится стать ли­цом). Поэтому будем исходить из этого суждения. И тогда обна­руживаем, что свойства лица — это и черты собственности.

Собственность, как и личность, "которая везде выступает как вечно деятельная"³, имеет свойства бесконечности во време-

' Гегель Г.В.Ф. Философия qpara. С. 97.

¹ Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С-138. ^} Чичерин Б.Н. Собственность и государство // Русская философия собст­венности. Спб., 1993. С. 114.

ни' (несмотря на конечность, уничтожимость вещи) и про­странстве.

Впрочем» в этом отношении замечательны именно те мо­менты, когда обнаруживается временная собственность. Римской архаике была известна продажа на время, что вполне согласует­ся с показанными выше личными чертами права из древней купли-продажи; впоследствии у классиков возникали на этой почве трудности в разграничении аренды и купли-продажи.

А.Я. Гуревич отмечает, что, несмотря на провозглашение прав, прежде всего на землю, "навечно" (ad perpetuum), на самом деле они "имели силу только в течение ограниченного срока, не превышавшего длительности человеческой жизни" и требовали "все нового и нового подтверждения" "при каждой смене" сеньора или государя². Здесь хорошо видно, что огра­ниченность во времени — прямое следствие личного характера возникшего права; превращение права в вещное делает уже ненужным его "подтверждение" сеньором, поскольку из вещ­ного права, по определению, устраняется всякий след личной зависимости.

Собственность всеобща (абсолютна) и свободна³. "Начало собственности связано с бессмертием человеческого лица, с правами его над материальной природой и после его смерти"⁴.

Среди явлений права именно в собственности выражены качества личности, "собственность, строго говоря, есть не­которое свойство самой личности"⁵. Поэтому, надо полагать, она и занимает центральное место среди других правовых ка­тегорий.

Сущность собственности — проявление в ней лица, "соб­ственность есть Идеальное продолжение личности в вещах, или ее перенесение на вещи"⁶, "основание и назначение собствен­ности лежит в отдельной личности"⁷.

Это не только умозрительное понятие, но и реально на­блюдающаяся связь.

С точки зрения Права, существование собственникане ограничено во времени, или. как говорил Л. Блум в"Уяиссе", "домовладелецбессмертен". 2 См.; ГуревичА.Я. Категории средневековой культуры.С.. 154—155.

* "Свобода и собственность в прошлом — слова одного корня" (Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л.: Изд-воЛГУ,19»6- С. 106).

/ Бердяев Н.А. Философия неравенства: Письма к недругам по социаль­ной философии// Русская философия собственности. С. 304.

* Алексеев Н.Н. Собственность и социализм // Русская философия собст­венности. С. 354.

* Соловьев B.C. Оправдание добра / Соч.: В 2 т. Т.!. М., 1988. С- 432. ^v Чичери^ Б. Н, Собственность и государство // Русская философия собст­венности. С. 114.

По первобытным и не знавшим исключения представлени­ям, все вещественное окружение человека было продолжени­ем его личности, им самим (по известному выражению, "про­должением его субъективности")'. Например, египтяне обозначали собственность ("дт", "джт") буквально как отне­сенное к "плоти", "самости" лица: "дом его плоти", "быки, скот, ослы его плоти" и т.д.²

Замечательно буквальное совпадение в определениях: "Ос­мысление... объекта владения как личного свойства субъекта, его "плоти", было в определенной степени закономерным, так как отражало реальный факт — владение.я.рлялось важнейшим условием становления (обособления) личности"³.

Папуасы сианс считали, что личная собственность (амфон-ка) так же неразрывно связана с человеком, как его тень⁴.

"В глазах древневосточного человека веши героя служат пря­мым продолжением его "я"... В древневосточной модели мира вещь предстает связанной, соединенной с человеком"⁵.

Подобные представления можно проследить и в других слу­чаях. Очень характерно, например, что материальное возме­щение ущерба личности вместо расправы — вергельд — вос­принималось как персонификация личности. По "Саксонскому зерцалу" (ст. 65. § 2), "кто жизнь или руку выкупает, если он был приговорен к этому, тот становится лишенным всех прав" (по "Русской Правде", рабы, являвшиеся несвободными, т.е. лишенными юридической личности, не имели вергельда)⁶. Здесь хорошо видна взаимозаменяемость личности и вещи (вер­гельда).

' М. Вебер, обсуждая уходящий "своими корнями в самые отдаленные времена" обычай накопления большого богатства для продолжения "дела", отмечает, что речь идет о "как бы расширенной личности" (Вебер А/. Избран­ные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 265).

¹ Лерепелкин Ю.Я. Древний Египет // История Древнего Востока. Часть вторая: Передняя Азия, Египет/Отв. ред. Б.Б. Пиотровский. М., 1988. С. 341. Более подробно понятие "собственность" ("джт") изложено в монографии:

Перепелкин Ю.Я. Хозяйство староегипетских вельмож. М.. Наука. 1988. С. 8 и ел.

' Романов В.Н. Древнеиндийские представления о царе и царстве // Вест­ник древней истории. 1978. № 4. С. 32. Щит. по: Смирин В.М. Римская familia и представления римлян о собственности. С. 23).

* История первобытного общества- Эпоха первобытной родовой общины. С.350.

* Вейнберг И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. М.: Нау­ка. 1986. С. 76, 83. Там же И. Всйнбсрг отмечает, что а основе очень важного в древности обычая обмена дарами (товарному хозяйству предшествовала, как считают, "экономика даров") "лежит представление, также обусловлен­ное слитным восприятием человека и веши, что при обмене дарами частица сущности дарителя переходит к получающему дары" (с. 80).

*' Вернадский Г. Киевская Русь. С. 150.

Широко известен всеобщий обычай погребения вместе с человеком его личных вещей, невзирая на их ценность. Этот обычай прослеживается и без связи с представлениями о по' тусторонних потребностях (когда, например, вещи уничтожа­ются после смерти их хозяина, как это было сделано с мечом короля Артура, брошенным в море в момент см&рти хозяина, хотя, и это показательно, сподвижник короля и верный его рыцарь уже испытывал колебания, пленясь рукоятью в драго­ценных камнях, и дважды прятал меч "в траве под деревом", пока умирающий король не заставил его похоронить меч в пу­чине)'. "У

Обычай уничтожения личного имущества со смертью его владельца "имел своей основой глубоко укоренившуюся в соз­нании людей веру в тесную, до определенной степени сверхъ­естественную связь владельца со своими вещами"².

На материале греческой мифологии о том же пишет К. Хюб-нер: "Принадлежащее отдельной личности называлось "ктема" или "ктерия", в то время как имущество клана обозначалось как "патроя". Умершего сопровождала в загробный мир лишь его личная собственность, ктерия, поскольку она непосредст­венно принадлежала к его прошлому бытию, к самотождест­венности его истории, к его протекшей жизни,,. Поэтому у Го­мера мы находим стереотипный оборот "kterea ktereizein" (возжигать погребальный огонь), что с тем же успехом означа­ет "погребать имущество умершего". Мертвые, лишенные сво­его имущества, вызывали ужас³. Они не могли по-настоящему умереть до тех пор, пока их частица остается при жизни, и беспокойно блуждали вокруг, досаждая живущим, пока те на­конец не отпускали их в подземный мир со всем их имущест­вом, то есть со всем их прошлым бытием"⁴.

Обращает на себя внимание как активность имущества (в этом качестве оно не отличается от фамильного), так и оче­видные затруднения для введения его в оборот в архаическую

' По дреянеримским обычаям, личные вещи уничтожались со смертью хозяина (см.: Bow П, Очерк истории римского наследственного права с древ­нейших времен до эпохи Северов // Современные исследоиании римского права: Реферативный сборник / Под ред. B.C. Нерсесянца и др. М-: ИНИОН АН СССР. 1987- С. 123) (реферат О.В. Смыка).

¹ История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины. С. 352.

* Может быть, в этом страхе более, чем в гуманизме (само понятие кото­рого едва ли сочетается с войной), коренится и военный обычай предостав­лять противнику возможность захоронения павших.

⁴ Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996. С. 212.

эпоху на каком-либо абсолютном, независимом от прежнего обладателя праве, что уже отмечалось.

Очевидно, что устойчивость этих традиций могла бы пред­ставлять серьезную угрозу бедному материальными ресурсами обществу, особенно по мере обособления личности и возрас­тания личного имущества сравнительно с родовым. М. Вебер отмечает, что "из многообразных видов магической практики, связанной с захоронениями, наиболее значительные послед­ствия имело представление, что все личное имущество умер­шего должно быть погребено вместе с ним. Постепенно это представление сменялось требованием н^ касаться. По край­ней мере некоторое время после смерти человека, его имуще­ства. а иногда требованием по возможности сократить пользо­вание и своим достоянием, чтобы не возбуждать зависти умершего". Дальнейшее перемещение общения с умершими в бесплотный мир духов позволило перейти к символам, заме­щающим веши, например "древнейшие бумажные деньги слу­жили средством платежа не для живых, а для мертвых". Эта практика оказалась и более рациональной'.

А.Я, Гуревич пишет, что "вещи вообще могли воплощать качества их обладателей, это касается не одной лишь земли, но и мечей, коней, кораблей, украшении"².

Уже после возникновения права представления о единстве лица с вещами³ сохраняли свою силу и оказали несомненное воздействие на основные правовые понятия.

Существенно, что первоначальная функция посредников, которыми были только чужие (гости), — "де персонализиро­вать" вещь, подлежащую продаже⁴. В самом понятии вещи, которая, в свою очередь воспринималась "как личность в древ­них и вообще архаичных культурах"⁵ и понятии лица невоз­можно разобраться, если не учитывать их изначального един­ства и только последующего разделения.

На этой стадии рассуждений пора уже привлечь и этимоло­гию, хотя ее непосредственно содержательное значение с того

' См.: Вебер М. Социология религии // Избранное. Образ общества. М., 1994- С. 82-83.

² Гуреяич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 60. ⁾ Это единство следует понимать в отношении не только одного челове­ка, ко и обшины, поскольку она имела юридическую личность. Об этом свидетельствуют, например, очень древние нормы о священности оград и межи (как выражение нспрмкосновенности"тсла" общины). ⁴ Оссовская А/. Рыцарь и буржуа. М.: Прогресс, 1987. С. 353. ¹ Смырин В.М. Патриархальные представления и их роль в общественном сознании римлян // Культура Древнего Рима. Т. II / Отв. ред. Е.С. Голубцова. М.: Наука, 1985. С. 21.

момента, когда, по замечанию М. Фуко, "глубокая сопричаст­ность языка и мира оказалась разрушенной", а "вещи и слова — разделены"', в значительной мере оказалось утрачено, некото­рые, особенно архаичные, смыслы этим путем все же удается заметить, правда в неявном, "просвечивающем" виде. Следует поэтому согласиться с замечанием Клемента Александрийско­го: "Ибо всегда следует постигать не слова, а то, что они обо­значают", понимая, что доводы от этимологии могут лишь по­мочь объяснению, но не объяснить.

Если лицо (persona) происходит от маски (личины), то мы вправе за этой маской усмотреть не только некое экзистенци­альное "Я" (едва ли известное тому времени не только как проблема, но и как факт), но и прикрываемые маской и полу­чающие от нее имя и существование, вещественное продолже­ние, вещественные свойства (слово "свой", кстати, одноко­ренное словам "собственный", "собственность") лица.

По разным данным, этимология "вещи" восходит к грече­скому "слово", латинскому "голос" (vox) либо "бодрствую", "сила", "бодрый", "живой" (лат., древнеинд. и др.)².

Обращает на себя внимание, что все этимологии подчер­кивают не косность, неподвижность, неодушевленность "вещи", как мы ее знаем сегодня (неодушевленность — глав­ный признак "вещи" как у В. Даля, так и вообще в современ­ном и в обозримом прошлом словоупотреблении), а, напро­тив, ее динамичный, живой характер, что лишний раз под­тверждает изначальное единство действующего субъекта (лица) и его вещей.

Кстати, одно из значений res — "дело". Не только лицо проявлялось в веши, но и вещь в лице.

Может быть, и некоторые юридические (скажем так) ка­чества вещей оказали воздействие на человека? Например, рас­поряжение собой, выделение себя из общности не следствие ли возможности распоряжения вещами и выделения вещей? И вообще: мог ли отделиться человек раньше, чем это стало происходить с вещами? И могло ли это отделение иметь силу прецедента, силу примера, если бы до этого лицо не было еди­но с вещами?

Сущность собственности обнаруживает только одну свою сторону, если ограничивать субъект-объектное отношение, воз­никающее в результате эмансипации человека из архаичной общ-

' Фуко М. Слова и веши. С. 79.