ГеикинД.М. Правй собственности вСССР. С- 197. 3 страница

Совмещение в вещном праве взаимоотношений с чужими и ворами косвенно подтверждается не только тем, что они "про­свечивают" в виндикационном процессе: предполагаемый враг как объект захвата и Предполагаемый вор как ответчик, но и тем, что и против чужого, и против вора (впоследствии укра­денной вещи) равно действует "вечная власть" правопредше-ственника — aeterna auctoritas³; auctoritas, возникающую из ман-ципации, можно в данном контексте понимать как способ

' Сила ритуала требовала и материального присутствия этой вещи, по­этому предмет спора в его натуральном виде доставлялся в суд (если спор шел о земельном участке, приносились комья земли). Эти факты не позволя­ют недооценивать первоначальную значимость самого ритуала.

¹ Здесь правомерно возникает вопрос о возможности систематического обмена насильственным образом, который исторически возникает лишь ме­жду сообществами, а не,лицами и чаще всего принимает формы разбоя, грабежей, пиратства, хищнических набегов. Эти явления в силу их неправо-ього характера не могут повлиять на складывание права, пока они не погло­щаются купеческим промыслом, с которым на ранних стадиях нередко чере­дуются и сочетаются. /

^д В классическом праве auctoritas означала невозможность приобретения вещи по давности {Бартошек М. Римское право: Понятия, термины, опреде­ления, М., 1989. С. 36.). Л. Кофанов даст иные значения auctoritas {КофамсмЛ. Обязательственное право в архаическом Риме. С. 54). См. также гл. 15.

пребывания в сфере сделок, оборота, волевых отношений в их цивильных (т.е. отвечающих требованиям ius civile) формах, а aetema auctoritas тогда свидетельствовала о выпадении из ци­вильного оборота. Это совершенно естественно, ведь первей­шим антиподом права выступает всегда насилие, и, поскольку право как феномен идеальный становится через волевые отно­шения людей, постольку материальное насилие оказывается противопоставленным праву (применительно к воровству эта идея выражена через негативное определение — приобретение против воли).

Здесь проблема приобретает более глубокий характер: ка­ким образом насилие или связь против и помимо воли, т.е. явления по определению неправоиые, привели к образованию права, хотя бы (здесь кажется уместной и даже содержательной эта уступительная формула) и вещного? Именно в этой точке нас оставляет Гегель, объявивший вещные права недоразуме­нием, но именно здесь его логика становится в наибольшей мере ясна. Ведь если право выступает как волевое, идеальное отношение (разворачивание его в обмене лишь конкретная форма его бытия, дающая ему непосредственное содержание), то за пределами воли права быть не может.

Настала, видимо, пора вспомнить о том онтологическом противоречии, явственное ощущение которого никогда не покидает юриста при решении эмпирической задачи опре­деления вещной или обязательственной природы конкрет­ного права. ^Е'.

Всякое имущественное право так или иначе связано с ве­щью, но вещь обладает собственным бытием, которое с мо­мента отделения мира вещей от мира людей (а это другая сто­рона ухода Бога в чисто идеальную сферу) оказывается внеш­ним, только материальным, лишенным всякого идеального, а значит, и правового содержания. Следовательно, поскольку воз­действие на это внешнее, материальное бытие остается таким же внешним, неправовым, механическим, постольку оно ли­шено положительного правового содержания. В то же время, когда материальная деятельность осуществляется в силу сло­жившейся волевой связи, она наполняется идеальным содер­жанием и становится правовой, а материальные предметы, вещи вполне поглощаются этой деятельностью, оставаясь, однако, по-прежнему уязвимыми для внешних воздействий, лишенных идеальной санкции. Это кардинальное размежевание возмож­ной природы любого воздействия на волевое, идеальное, внут­реннее, дозволенное, и внешнее, механическое, нсдозволен-

ное, не может быть устранено, пока не устранена сама матери­альность вещи, ее собственное бытие вне права.

Соответственно этому кардинальному качественному раз­делению способов воздействия на вещь возникают и качест-иенно различные ситуации «х юридического выражения, фик­сируемого в ключевом юридическом феномене права. Если воздействие происходит в рамках волевой, идеальной связи (а содержательная идеальная связь возможна лишь с конкрет­ным лицом), право обращено к лицу, и это — личное право. Если вещь испытывает воздействие внешнее, не имеющее во­левого основания, право обнаруживает себя как лишенноелич-ной Силы, как право вещное¹.

Наконец, нужно ответить на вопрос, почему воздействия неправового и прежде всего насильственного характера не могут быть защищены такими же неправовыми, насильст­венными средствами (в этом случае нужды в праве не возни­кает).

Во-первых, в принципе ^ и особенно на первых порах — такая защита не исключена, ей придана форма, имеющая вто­ричное, последующее, надо полагать, обоснование в юриди­ческой форме самозащиты (особенно в сфере владения)².

Вытекающую отсюда возможность снабжения обязательственных прав в известных случаях зашитой вещного типаневозможно объяснить, оставаясь только в рамках правамведь сама ситуациявозникает вне права, и йк спра­ведливо замечает Л. Ефимова, если "в конечном счете законодательство тяе" ст дело только справом", то зашитаобязательственных прав с помощьюабсолютныхисков поставлена в "зависимость отконкретных обстоятельств и потребностей"(См.: Ефимова Д.Г, О соотношениивещкых и обязательствен­ных прав. С. 38.)При этом попытки найти для этогофеномена определенные юридические основания сталкиваются с едва, лиразрешимыми трудностями.

² "Того, кто овладел моим имуществом насильственно, тайно или пре-карпо от меня, я безнаказанно изгоняю (могу лишить владения)", — пишет Гай (Институции, С. 319).

Не случайно В.П.Грибаноа полагал, что самозащита гражданских прав охватывает личность гражданина и собственность (а также иные вещные пра­ва). т.е. разворачивается вне относительных правовых связей (Грибанов В.П. Осуществление и защита гражданских прав. М., 1970. С. t86—187). Оспаривая это суждение как недостаточно широкое, Г. Свсрдлык и Э- Страунинг приво­дят примеры самозашиты обязательственных прав: удержание, односторон­нее вселение взыскателя в свое помещение (Свердлык Г.А., Страунинг Э.Л. Понятие и юридическая природа самозащиты гражданских прав // Государ­ство и право. 1998. № 5. С, 18—21). Авторы, вообще больше уделившие внима­ние теории вопроса, чем его историческому аспекту, кажется, не замечают, что приведенные ими примеры скорее высвечивают неурегулированные, фак­тические стороны владения, в генезисе которого и коренятся, как нам пред­ставляется, истоки самозашиты.

Далее я постараюсь показать, что проблемы удержания, равно как и исполнения, судебных решений — это прежде всего проблемы владения (см. гл. 16, 19).

Здесь проявляется то,-что "возникшая государственная власть вынуждена была не отменить, а лишь ограничить остатки пра­вовой самодеятельности населения и на первых порах поддер­жать их своим авторитетом"'.

Не случайно, кстати,. самозащита свойственна именно вещ­ным правам, а когда таким образом защищаются иные права (арендатора и др.), то предметом защиты являются содержа­щиеся в них вещные качества (сфера соотнесенной с вещью самодеятельности лица). Чисто личные, лишенные вещных ка­честв права (например, право из займа) едва ли могут быть предметом самозащиты.

Во-вторых, нерегулируемое насилие в имущественной сфере в рамках архаичной общности, особенно в тот период, когда разграничение "моего" и "чужого" не завершено и достигло кульминации, конечно», грозит самим основам бытия этого общества и настоятельно требует ввести процесс имуществен­ной дифференциации в ненасильственное, т.е. юридическое, русло. С этих позиций можно объяснить также и вызывающее недоумение современного читателя предоставление владельче­ской (т.е. исключающей признание права на вещь) защиты ворам и грабителям. Но расширение понятия воровства означа­ет вместе с перемещением этого отношения в сферу частного права предоставление самому вору защиты до тех пор, пока не поставлен вопрос о санкции собственника на его владение, ведь воля собственника, равно как и ее отсутствие, не может быть, по определению, очевидна для всех. Апо понятиям част­ного права это само по себе требует невмешательства и соот­ветствующей защиты предварительного характера, гарантирую­щей такое невмешательство до появления собственника.

Здесь уместно привести обобщение, сделанное Д. Дожде­вым: "Защита владеющего несобственника против частных лиц (в пользу вмешательства публичной власти в спорных случа­ях) — это не неизбежное зло, как полагал Йеринг², а, говоря словами И.А. Покровского, кульминационный пункт идеи личности"³.

• ' История первобытного общества. Эпоха классообразования / Под ред. Ю.В. Бромлея. М-: Наука, 1988. С. 519- (Автор главы — А.И- Першиц.)

² "— Нужно различать между сознательными целями института и его неиз­бежными, хотя и нежелательными последствиями", — считал Йеринг (Цит. по: Черепахин Б.Б. Юридическая природа и обоснование приобретения права собственности от неуправомоченного отчуждателя // Уч. зап. Свердловского юркд- ин-та. Т. 2. Свердловск, 1947. С. 76).

¹ Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С. 228.

Если иметь в виду, что владельческая защита противостояла насилию независимо от права на вещь, то ее широта должна пониматься как признание приоритета неприкосновенности лич­ности перед неприкосновенностью имущества¹, поскольку та­кое столкновение правовых" ценностей фактически неизбежно,

В-третьих, защищенность права, сама по себе важная при захвате и распределении, оказывается недостаточной в про­цессе дальнейшего усложнения материальной и духовной жиз­ни индивида, для которого вещное окружение становится сфе­рой и условием его существования и развития, выступая и способом коммуникации с социумом, и это содержательное наполнение приводит к соответствующим изменениям вещной связи, приобретающей положительное содержание, выходящее за пределы одной только защиты от внешних посягательств. Именно этим, по-видимому, объясняется то, что публично-правовые средства (в конечном счете тяготеющие к насилию) оказываются всегда недостаточными для юридического бытия вещного права.

Эта логика усложнения развития, можно заметить, отра­жена в тех взглядах, согласно которым первичными являются деликты и нормы уголовного права. Например, Р. Кросс пола­гает, что "нормы уголовного и деликтного права главным об­разом первичные"².

Независимо от того, в какой мере этот взгляд обоснован конкретным историческим материалом, он отражает идею раз­вития и усложнения права от публичных форм к частным вслед за развитием личности, а этот процесс, безусловно, имел для права формообразующее значение.

Оценивая динамику вытеснения публичного Права частным и наоборот, нужно иметь в виду, что вообще в архаике отмеча­ются два этапа: на раннем публичная юридическая реакция (главным образом религиозно мотивированная и оформленная) выражает нерасчлененность индивида и общности и затем, по мере имущественной и личной дифференциации, заменяется в значительной мере системой частных прав. Например, в ас­сирийском праве этот процесс описан так: пока в архаичном Ашщуре "внутриобщинные связи были еще очень сильны, многие правонарушения (особенно в области земельных от­ношений и отношений, задевающих честь и достоинство сво-

' "Если дело идет о насилии и о владении, то божественный Адриан... указал, что вопрос о насилии должен быть разобран раньше, чем вопрос о собственности (pruprietas)" (Дигесты. 5.1.37. С, 113).

^г Кросс Р. Прецедент в английском праве, С. 207.

бодных граждан)' рассматривались как затрагивающие интере­сы всей общины, а не только потерпевшего. "Публичность" здесь— проявление общинной солидарности. По мере разви­тия частнособственнических отношений и вытеснения общин­ного принципа административным ощущение солидарности ут­рачивалось; оно возникло вновь тысячелетия спустя, уже на совершенно другой исторической основе"².

Развитие и углубление содержания частного права приво­дят к выделению из него некоторых отношений, в которые вмешивается не совпадающая более с обществом публичная власть. Это, стало быть, уже вторичное публичное право, про­тивостоящее частному.

При этом между публичным и частным правом не существу­ет, как уже отмечалось, точной корреляции. Например, при рас­щеплении владения и собственности, когда каждая из этих пози­ций имеет частную защиту, в значительной мере утрачивается публично-правовой смысл понятия "посягательство на чужое иму­щество". Для сравнения предложим квалифицировать средствами уголовного права насильственный захват собственником вещи у добросовестного приобретателя от неуправомоченного лица (чтобы избежать ничего не решающего обращения к самоуправству, пред­ставим, что имеется решение суда об отказе в виндикационном иске собственнику). Интересно, кстати, что именно этот инсти­тут Германского Гражданского Уложения был подвергнут рез­кой критике известным криминалистом Биндингом, изложение взглядов которого Б.^ Черепахин сопроводил не лишенными иронии замечаниями³.

Впрочем, такая по форме и по сути преимущественно пуб­лично-правовая, внешняя, механическая защита, почти лишен­ная правового содержания, получила самостоятельное сущест­вование в виде посессорной (владельческой) защиты интердикт-ными (административными) средствами⁴. Ее соотношение с виндикационной зашитой собственности, наиболее емкая ха­рактеристика которой обозначена знаменитым высказыванием

' Ср. с применением смертной казни среди небольшого числа преступле­ний за сочинение и исполнение лесни, содержащей клевету или опозорение другого, по Законам XII таблиц (Vlj), 16).

² Дьяконов И.М., Янковская Н.Б.. Ардзинба В. Г. Северная периферия Ниж-немесопотамской цивилизации // История древнего Востока- Часть вторая:

Передняя Азия. Египет/Отв. ред. Б.Б, Пиотровский. М., 1988. С. III.

' См.: Черепахин Б.Б. Юридическая природа и обоснование приобретения права собственности от неуправомоченного отчуждателя. С. 74.

⁴ Можно заметить, что выпады Гегеля, а также иных мыслителей против всшных прав как лишенных разумных оснований, гораздо с большей степе­нью основательности могут быть направлены против владения, поскольку за ним признаются качества права. Например, если учесть, что для владения

Ульпиана "между собственностью и владением нет ничего об­щего"', позволяет убедиться, что к моменту провозглашения этого различия между владением и собственностью развитие идеального содержания вещного права прошло уже немалый путь с того времени, когда оно моею сводиться к простой защите от грубого насилия. Тот факт, что превращение посессорной защи­ты в достаточно эффективный инструмент противодействия внешнему насилию² в сфере вещных отношений не только не замедлило, но и углубило развитие собственности и иных вещ­ных прав, не позволяет более сводить собственность лишь к осо­бенному способу защиты (т.е. только к вещному иску)³. Дейст-___,___ 1 •

необходимо "установление непосредственной <телесной> связи, квалифи­цирующей владение как режим принадлежности" (Дождев Д.В. Основание защиты владения» римском праве. С. 20), то это условие, известное как corpus владения, конечно, мало согласуется с идеальной природой права.

Подходя к проблеме с этой стороны, следует ожидать, что смысл собст- ненности как вещного права должен обнаружиться в ее противопоставлении владению, как праву (владение» взятое как состояние фактической принад­лежности вещи, вообше не соотносится с правом, в том числе и с правом собственности, находясь в иной системе отношений).

' Это изречение по поводу владельческого интердикта в целом обосно­вывает право истца, имеющего домнний и начавшего виндикацию, иметь также н владельческую защиту, поскольку между владением и собственно­стью (proprielas) "нет ничего общего". В.А. Савельев подчеркивает частный смысл высказывания, тем более что proprietas не имеет смысла "собственно­сти вообще" (с несколько большим основанием в этом качестве можно упот­реблять dominium, но универсального термина, и понятия, как известно, не было). (Савельев В.А. Власть и собственность: юридические аспекты собствен­ности в праве классического периода //Древнее 'право- 1996. № 1.С. 119—120).

Но даже с учетом этих замечаний, лишающих высказывание Ульпиаиа значения широкого обобщения, разграничение между разными формами права и владением как фактической принадлежностью проводилось вполне после­довательно.

² Ограничение целей посессорной защиты исключительно, "заботой:об общественном порядке" нередко считается "поверхностным взглядом" (До­ждев Д.В. Основание защиты владения. С. 5), которым логика позднейшего развития (и вообще логика) подчиняет себе не столь однозначный историче­ский материал. Например, такому пониманию противоречит, как указывает там же ДДождев, непризнание классическим римским правом владельцами некоторых категорий держателей.

³ В.М. Хвостов, возражая против отнесения залога к вещным правам, замеча­ет, что "главной опорой этого воззрения является то обстоятельство, что залого­вое право, подобно другим вещным правам, пользуется абсолютной зашитой, Более внимательное рассмотрение вопроса возбуждает, однако, сомнения в пра­вильности такого воззрения на залог. Вещные права имеют еще и другие, общие им свойства, которых мы не находим в залоге. И собственность, и сервитута, и другие им подобные jura in re aliena предоставляют своему субъекту возможность длительного господства над вещью... возможность продолжительного непосредст­венного (т.е. без посредства какого-либо иного лица) воздействия на вещь... <А> залог, так же как и обязательство, исчерпывается иском" (См.: Хвостов В.М. Сис­тема римского права. С. 329—330). Не обсуждая любимого цивилистами вопроса о вещной или обязательственной природе залога, отметим главное в аргументации:

способ защиты оказывается недостаточным для определения природы права, суть которого — в "длительном господстве над вешью".

вительно, если природа владения представляет собой объек­тивную, фактическую, материальную связь лица с вещью и "нарушение такой связи неминуемо сопровождается физиче­ским воздействием на один из полюсов отношения: либо на предмет, либо на держателя", а "непосредственность связи с вещью в материальном плане обспечивает абсолютный дей­ствующий против всех>, erga omnes характер отношения**', зна­чит, собственность (dominium, proprietas и др.) не сводится лишь к этим чертам и не может не иметь иной природы, раз она способна к собственному интенсивному развитию в дейст­вующем праве.

В рассмотрение вводится другая сфера бытия вещи — ее ненарушаемое пребывание во власти собственника. Если ото­ждествлять область права с гражданским оборотом, то эта ситуация оказывается лишенной юридического содержания (здесь еще один источник гегелевского игнорирования вещ­ных прав) как внеоборотная. Однако предметная деятель­ность, осуществляемая вне оборота, также не лишена пра­вового наполнения. Во-первых, именно здесь данная в праве свобода переживается наиболее непосредственным образом. Аристотелем хорошо описана полнота этого переживания нераздельной, исключительной принадлежности вещи:

"Трудно выразить словами, сколько наслаждения в созна­нии того, что нечто принадлежит тебе, ведь свойственное каждому чувство лкЙ>ви к самому себе не случайно, но вне­дрено в нас самой природой"².

Ценность, важность свободного соединения личности с вещью, а значит, и рамки этой свободы, положенные в вещи, не могут быть несущественны для субъекта, а поскольку речь идет о рамках, о границе, по другую сторону которой свобода ограничена другими, — то и для общества. Е.М. Штаерман от­мечает: "В древности собственность, в первую очередь земель­ная, обеспечивала бытие гражданина как члена общины и са-

' Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 30. ² Аристотель. Соч.: В 4 т. Т, 4. М.: Мысль, 1983. С. 410. Ср. с более прозаиче­ским, но сходным по сути суждением Д.И. Мейера; "Господство человека над вещью необходимо для удовлетворения его потребностей, а желание удовле­творять им до того свойственно человеку, что он в высшей степени дорожит служащими к тому средствами" (Мейер Д.И. Русское гражданское право. Ч. 2. М., 1997. С. 3).

Впрочем, и Аристотель мог выражаться столь же прозаично: "Собствен­ность оказывается своего рода орудием для существования... орудием деятель­ности активной" (Аристотель. Указ. соч. С. 381).

мой общины как основы существующих отношений"', охваты­вая сразу две черты собственности — и то, что суть ее—в обеспечении бытия лица, в соединении его с вещью, и то, что это соединение существенно важно для общины, а значит, должно иметь форму права (причем в этих отношениях оборот по видимости не участвует). Стало быть, сама область свободы и ее границы становятся правом.

То же у И.А. Ильина: "Человеку необходимо вкладывать свою жизнь в жизнь вещей: это неизбежно от природы и драгоценно в духовном отношении. Поэтому это есть естественное право человека, которое и должно ограждаться законами, правопо­рядком и государственною властью. Именно в этом состоит право частной собственности"².

Во-вторых, все содержание этой деятельности обусловлено социумом, оно заведомо направлено на коммуникацию, а зна­чит, и сам процесс отношения к вещи лишь часть обмена дея­тельностью, причем эта часть не может быть выделена и про­тивопоставлена собственно акту обмена.

Если содержание собственности — в реализации творческих потенций свободного человека в вещном мире, то мы можем отождествить этот процесс (суть которого никак не в статично­сти) с тем наслаждением собственностью, которое, как заме­тил Аристотель, — проявление заложенной в природе человека любви к себе. Но значительной своей частью это наслаждение состоит в предвосхищении возможностей, заключенных в ве­щах, а эти возможности могут быть чаще всего развернуты через обмен (это бесспорно, когда речь идет о деньгах), но даже наи­менее корыстные формы переживания радости обладания, на­пример, предметами искусства не могут быть полными без со­переживания, соучастия, которое уже — некий обмен (по край­ней мере, оценками), а значит, и социальность.

' Штаерман £.M. Указ. соч. С. 363. Нужно, впрочем, предостеречь от бук­вального понимания "обеспечения" в смысле источника пропитания. Об этом лорошо сказал С. Франк: "Защищенная правом сфера материальных благ или "х источников, поставленная в форме "вещного права" или "владения" в непосредственную связь с человеческой личностью и предоставленная его нестесненному пользованию и распоряжению, есть единственное условие реальной свободы личности... Суть дела не в том, что собственность матери­ально обеспечивает человека и тем его освобождает... Суть дела состоит в том, чти право частной собственности, создавая вокруг человека сферу матери­ального мира, ему принадлежащего, с ним непосредственно связанного, тем самым ограждает его свободную личность" (Франк С.Л. Собственность и со­циализм // Русская философия собственности- СПб., 1993. С. 317—318).

² Ильин И.А. О частной собственности // Русская философия собственно­сти. СПб., 1993. С. 126.

Конечно, наполнение отношения лица и вещи идеальным, правовым содержанием не без оснований может быть пред­ставлено как следствие обратного проникновения рожденного. в обмене права на первоначально неправовую ситуацию. Но. изъятие права из сплошной энтелехии, лишение его телеоло­гии, его самодостаточность и дискретность, недопустимые в рамках тотального детерминизма (в том числе и в гегелевской' философии саморазвития Духа), создают условия для таких обратных воздействий и возвратных движений.

Стало быть, то правовое наполнение связи лица с вещью, в котором сплетены как собственные творческие усилия лица, требующие свободного выражения в вещной, материальной суб-j станции, так и обусловленные социумом отрефлектиро ванные возможности, реализуемые в обмене, нет нужды разделять и;

соотносить, пока вещь не переходит в оборот, где возможно;

столкновение двух сторон собственности — покоящейся и ди-' намической, как об этом будет сказано ниже'. Напротив, ис-i ходя из самоценности права, мы должны признать и его то-1 тальность в собственной сфере. Только тогда мы возвращаемся к тому незыблемому для здравого смысла положению, что лю-J бая вещь может не только быть введена в оборот по воле лишь] одного лица, но и принадлежать всегда только тому лицу, ко-1 торое, следовательно, наряду с выполнением роли обмени­вающегося индивида выполняет и функцию восстановления. порядка в мире вещей, движение которых, вопреки мнению| философа, далеко А"е всегда и не во всем совершается как то­варный обмен и только по его правилам. Случайные (т.е. поми­мо воли обладателя) перемещения вещей, их спонтанные из­менения могут быть представлены как быстро нарастающая энтропия, угрожающая упорядоченному обмену, обороту. И даже просто для его защиты собственнику должна быть дана возможность отобрать вещь у ее случайных приобретателей. Та­кому преодолению случайности посредством собственности вполне созвучно высказывание Л. Петражицкого: "Право соб­ственности именно для того и существует, чтобы сохранять собственнику его имущество, несмотря на возможные случай­ности. Иначе это было бы не право собственности, а владе­ние"². Хочется добавить: которое по отношению к собствен­ности само — случайность.

' См. гл. 5.

² Летражыцкий Л.И. Права добросовестного владельца на доходы с точки,' зрения догмы и политики гражданского права. СПб., 1902. С. 113.

Таким образом, чисто правовая невозможность помыслить мир, где нет разделения на мое и чужое, т.е. мир без вещных прав, смыкается и с невозможностью установления оборота, не защищенного от внешнего насилия и случайного измене­ния вещей.

В противном случае нам придется поставить на место обо­рота обмен отобранными вещами взаимно грабящих.друг друга лиц — картина не только абсурдная, но и катастрофическая.

Именно здесь сила вещного права сказывается не просто как отрицательная (негаторная), а как спасительная, противо­действующая стихии рассеяния и хаосу, постоянно угрожаю­щим беспокойному по самой своей природе обороту. Вещное право как бы догоняет, настигает вещи", ушедшие из оборота, оказавшиеся вне договора или иного обязательства, "утрачен­ные, похищенные и растраченные", по словам Биндинга², и, возвращая их, так противодействует распаду вещного мира, его инфильтрации в иную сферу, недоступную человеку.

А если собственник не Справляется с этой подразумевае­мой своей задачей, то вводятся дополнительные, страхующие механизмы, лишающие собственника его права³, но обеспечи­вающие возврат вещи в узаконенный оборот — приобретатель-ная давность, ограничение виндикации и приобретение соб"

' Интересно, что вещный иск об истребовании веши в английском праве справедливости называется tracing (Ансон В. Договорное право. М-, 1984. С. 406), а основные значения tracing связаны с выслеживанием, следованием*. Такое словоупотребление, объединяемое понятием "преследование веши", вообще применимо к вещным искам (у Ансона это прямо указано далее, см. с. 424 и ел.).