Мэтт ничуть не раскаивается в своем поведении вечером в понедельник. Он говорит, что практически захлебывался тестостероном и считал своим долгом быть «королевой ночи», тем более, что все от него только этого и ждали. Он на славу порезвился с Энди и Робби и до смерти запугал Криса. А Тони вообще давно нуждался в уроке скромности. Мэтт уверяет, что Мел совершенно не обиделась, поэтому с какой стати обижаться мне. Я отвечаю, что Мел не обиделась только потому, что решила, будто все дрались из‑за нее.
– Я‑то как раз не обиделась, Мэтт, я просто беспокоюсь. Тоже мне, королева ночи. Скорее, королева убийц.
Мэтт оправдывается, что сделал это ради меня.
– Я знаю, – вздыхаю я. Мой мозг как молочный коктейль, но я все же чувствую, что Мэтт искренне огорчен. – Мне жаль, что я сама не врезала ему. Спасибо, Мэтт.
– Кстати, и следовало. Знаешь, как Стивен разозлился на меня?! Мол, лезу в драки, веду себя как деревенщина.
– Ого, он‑то что выступает? – изумляюсь я. – После того, как сам вывалился из окна, сломал обе ноги, да еще и трещину в бедре заработал!
– Я тоже ему на это указал. Ладно, давай не будем попусту тратить время. Как там твой красавчик‑квартирант?
– Ну, есть кое‑какие новости. И все до одной – плохие.
И рассказываю ему все.
– Шалунишка Энди, – говорит Мэтт, буквально задыхаясь от чувств. – Никому не может отказать.
Мне хочется добраться до того конца провода и придушить его.
– А может, он сделал это просто из вежливости? Может, он…
– Заголовок на первой полосе! – громко кричит Мэтт. – «Этот парень вовсе не хотел с ней трахаться! Он сделал это просто из вежливости!» – Отсмеявшись, он добавляет: – Прости, дорогуша, но таких в природе больше не осталось!
Тяжело опускаюсь на стул. Странно, но я так до сих пор и не научилась мириться с тем, что даже самые классные парни носят в себе тот самый сволочной ген, который может активизироваться безо всякого предупреждения. Энди так и не вернулся домой вчера, а я все еще ищу уважительные причины его отсутствию. Не могу поверить, чтобы мужчина сегодня клялся в вечной симпатии одной женщине, а завтра взял – и сбежал к другой. Как он мог?! Да запросто, судя по всему. Конечно, я сама все это устроила. Но ведь я всего лишь хотела прогнать призрак прошлого. Я ведь не думала, что он переспит с этим призраком. Но ведь мог хотя бы позвонить. Уж такой‑то мелочи я, наверное, заслуживаю?!
А может, у него из «астры» вывалился двигатель, механики сказали, что ремонт займет кучу времени, и Алекс предложила ему переночевать у нее на диване? А может, они проболтали всю ночь и Анди просто уснул на диване? А может, Алекс поняла, что все еще любит его, а он понял, что уже не любит ее, и она расстроилась, расплакалась, а Энди остался из жалости и заснул на диване?
А что, если нет никакого дивана? Почему Энди не позвонил? Может, он ехал домой, попал в аварию и сейчас лежит где‑нибудь в больнице? Не хочу даже думать о том, что лучше: авария или секс с Алекс.
– А вдруг он попал в какую‑нибудь неприятность?
– О нет, – возражает Мэтт. – Энди, похоже, весьма благоразумный парень. Я уверен, он воспользовался презервативом.
Когда я кладу телефонную трубку, то едва сдерживаюсь, чтобы не броситься к холодильнику и не прикончить остатки шоколадного мусса. Чувствую, как меня переполняют злоба и гнев, и хочется опять, по старинке, заняться самоуничтожением. Рывком распахиваю кладовку: жестяная банка «Бендикс» призывно поблескивает: «Ну же, давай, ты же знаешь, что хочешь этого». Я представляю, как разрываю целлофан, лихорадочно вожусь с крышкой, отрываю ее и, одну за одной, вынимаю жирные, комковатые конфеты: эта сливочно‑помадная масса, густая и липкая, это неудержимо‑маслянистое ощущение набитого рта. Хватаю банку. Притупить боль. Ногти царапают обертку.
Швыряю банку в помойное ведро. А поскольку не могу сказать о себе, что я выше того, чтобы доставать продукты из ведра, вываливаю остатки мусса и лазаньи поверх «Бендиксов», чтобы уж наверняка. Мне хочется выскрести тарелку из‑под лазаньи, облизать ложку из‑под мусса, и есть, есть, есть: все что угодно, даже мой скраб для кожи с молоком, медом и миндалем. Поэтому пускаю сильную струю горячей воды, торопливо сваливаю все в раковину, и – вот теперь я в безопасности. Я отказываюсь заменять Энди мятной помадкой. Может, он и гад, но не стоит мешать его с грязью.
Хотя ужасно хочется. Кровь грохочет в ушах. Желание обожраться, чтобы потом выблевать все – не самая заманчивая перспектива. Это как договор с дьяволом. Наверное, именно это называют «навязчивым состоянием». Оно превращается в твоего лучшего друга, в то время как ты наивно считала, что это всего лишь случайный знакомый. Ты околдована. Тебе плевать на то, что будет потом; тебе важно набить свои внутренности сейчас. Знаю, это чистое безумие – пытаться объяснить мои странности нормальным людям. Но, быть может, у вас тоже бывает подобное состояние кайфа, когда вы, скажем, покупаете неприлично дорогую сумочку, зная, что ваш банковский кредит уже на пределе. Наступает момент, когда вы просто физически не можете остановиться. Когда кажется, что все ваше существование зависит только от этой сумочки, и ваша душа надрывается, вожделея ее. Вы готовы рискнуть своим домом, репутацией, карьерой, готовы сесть в долговую тюрьму, – и все ради этой сумочки. «Да, да, прошу вас, просто возьмите мою карточку, девушка, и дайте мне вон ту, мать вашу, су‑моч‑куууууу!!!»
Но даже такое безумие, такое лишенное всяческого достоинства отчаяние – это лишь миллионная доля того, что испытываешь при булимии. Когда ты счастлива – легко сопротивляться полным комнатам всяких разных сумочек, марципанов, крэка, да всего чего угодно. Но стоит настроению упасть – и твои демоны тут как тут. Попробуй теперь отказаться от соблазнов – вот настоящее испытание. Вплоть до сегодняшнего дня я категорически проваливала все тесты. Но сегодня что‑то останавливает меня, и это что‑то – я сама. Я понимаю, что не хочу оказаться в проигрыше дважды. И не окажусь! Собираюсь с силами, представляя, будто меня сейчас снимают скрытой камерой. Кому захочется низко падать на глазах у телезрителей?
Пускай смотрят, как я отмываю, отскребываю, отдраиваю квартиру до тех пор, пока запах духов Алекс («Шанель № 5» – что может быть более раздражающим?) полностью не исчезнет. Возможно, зрители и заметили, как я – пару раз, а может, и все сорок, – заглядываю в нутро холодильника, но даже это можно объяснить обычной скукой. Как и яростные взгляды на часы. А как насчет прыгания по каналам до двух ночи и наведения макияжа? Ну, и что? Да просто человеку нравится хорошо выглядеть для… самой себя. А что до монотонных ударов кулаком в подушку – так, может, человек – боксер‑любитель. Или подушка чересчур жесткая. Сегодня утром я даже съела прописанный мне завтрак (возможно, телезрители подумали, что молоко просто скисло, откуда им было знать, что я галлюцинировала блинами?). Я не собираюсь портить свою репутацию, превращаясь в полную психопатку. Перебьетесь!
– Где тебя носит, ты, мерзкий, долбаный КОЗЕЛ?! – визжу я, колотя кулаками по столу. – СВОЛОЧЬ! Ненавиииииииииижу!
Нужно садиться за работу, но я слишком раздражена. Лучше позвоню маме. Ей наверняка не терпится услышать, понравилась ли гостям ее лазанья. Итак, набираю номер хирургии, выдерживаю долгие допросы «с пристратием» относительно аппетита кажого из гостей, а затем задаю вопрос, который все время забываю задать.
– Мам, – говорю я робко. – Ты хотела со мной о чем‑то посоветоваться.
– Действительно, хотела.
Я жду.
– Мама? Ты все еще там?
– Подожди! – шипит она в трубку чересчур наигранным шепотом. – Тут Сьюзан чего‑то торчит возле картотеки! – Наступает пауза, во время которой мама, вероятно, делает Сьюзан знак глазами, давая понять, что ее план раскрыт, а затем: – Натали. Я приняла решение. Я еду в Австралию.
– Мам! Да это же здорово! Когда ты решила? Когда ты едешь? А Тара и Келли знают?
– Я приняла решение в воскресенье вечером. Билеты заказала вчера рано утром. Дорогая, ну конечно, Тара и Келли знают. Нельзя же сваливаться на людей без предупреждения, как снег на голову! Тони я еще ничего не говорила. Собираюсь, но пока не было подходящего момента. Уезжаю я через две недели. Собираюсь пробыть там недели три: раз уж я все‑таки решила тащиться в такую даль, да еще за такие деньги, то надо уж использовать возможность по максимуму. Келли предложила остановиться у нее, судя по всему, у них довольно миленький городской домик, в каком‑то Паддингтоне, но, знаешь, я сказала, что первую неделю я поживу в гостинице, а там, мол, посмотрим.
– Очень хорошо, мама, – радуюсь я.
– Однако, – добавляет мама, – во всей этой бочке меда есть одна маленькая ложечка дегтя. Твой отец.
– Папа?
Мама вздыхает так, будто я сморозила какую‑то глупость.
– Вот об этом‑то я и хотела с тобой поговорить. В воскресенье, после разговора с тобой, мы беседовали с ним по телефону. И, похоже, он тоже не прочь поехать. Ему очень хочется увидеть внучку. Уж я‑то знаю твоего отца. Пусть он и сотворил из себя эдакий гибрид Хулио Иглесиаса с Берти Вустером.[75]
– Ма‑ам, – говорю я неодобрительно.
– Итак. Вопрос: должна ли я пригласить его? Или пусть этот старый дурак продолжает спокойно вариться в своем собственном соку с пониженным содержанием жиров?
– Мама! – задыхаюсь я от волнения. – Я думаю… я думаю, ты поступишь правильно, пригласив его. Если только… – сглатываю, – Кимберли Энн его отпустит.
– Натали, я была замужем за этим человеком целых шестнадцать лет. И готова поставить свой последний «бакс», так, кажется, говорят у них в Калифорнии, на то, что маленькая Мисс Глупышка‑в‑Трусишках отнюдь не главный начальник в этом семействе. Даже если она так не думает. Да, твой отец издает нужные звуки, но при этом все равно поступает так, как ему хочется. Единственное, что мешает ему сегодня же прыгнуть в самолет, – это его гордыня. Он никуда не поедет, пока я его не приглашу. А я как раз не уверена, что он заслуживает моего приглашения.
Втянув в себя щеки, я тихонько покусываю их изнутри. Хочется выкрикнуть: «Пригласи его!», но я знаю, что папа – не единственный, кто поступает так, как ему хочется. Наконец говорю маме, что мне очень лестно, что она решила посоветоваться со мной, но все же это не мое это дело – принимать такие решения. Но мама, не оценив моей почтительности, внезапно отключается. Или это Сьюзан опять подкралась к ней?
Пытаюсь сосредоточиться на заказе Мэтта, но беспрерывно отвлекаюсь на более срочные дела: проверить, все ли у меня нормально с зубами; вспомнить имена и фамилии всех моих одноклассников в четвертом классе начальной школы; отыскать подставку для яйца в форме снеговика. Когда‑то я ставила будильник на семь, а в 8:30 уже сидела за своим рабочим столом, – успев при этом заскочить в спортзал, чтобы сделать десятимильную пробежку. А что теперь? С «бегущей дорожкой» мы последний раз виделись три дня назад, да и то – каждый шаг давался с огромным трудом! Ощущение было такое, что в груди не сердце, а пережаренный стейк. И это у человека, который занимался аэробикой по шесть дней в неделю! Конечно, от пилатеса тоже устаешь, но от него так не худеешь…
Кстати о пилатесе. Нужно позвонить Робину, – подтвердить, что буду на занятии в 17:00, – и выписать чек. И хотя мама санкционировала мое решение подкатить мое будущее к самому краю обрыва, остается еще одна проблема: заключая договор со знакомым Алекс, я тем самым усложняю ее любовную жизнь. Я – ее подруга. Правда, не думаю, что надолго: дружба кончится, стоит ей узнать, что мы соперницы в борьбе за Энди. И тут до меня вдруг доходит, что Алекс ведь может и не знать о соперничестве.
Почему это я решила, что Энди ей все расскажет? Она, конечно, обязательно поинтересуется, есть ли что‑то между нами: на то она и женщина. Но Энди преспокойно может солгать: ну да, я им увлеклась, но без какой‑либо взаимности с его стороны. И ведь Алекс ему поверит. Бабс будет кипятком пи́сать от восторга, узнав, что они снова вместе, и, разумеется, с радостью подтвердит его басню.
Набиваю пресс‑релиз, барабаня по клавиатуре с такой силой, что чуть не ломаю палец. Может, позвонить Мел? Спросить, как поживает самолюбие моего братца, а заодно выяснить, не пронюхал ли он о мамином визите в Австралию? Готова поспорить, что мама так и не «соберется» сказать ему до самой последней минуты. Напрямую Тони я не звоню исключительно из трусости, но притворяюсь, что обижена на него. Несмотря на неожиданное открытие, что дерется мой брат как девчонка, я все равно его боюсь.
Прекрасно зная, что Мел на репетиции, я трусливо выбираю линию наименьшего сопротивления и оставляю сообщение на ее мобильнике. Еще раз смотрю на время. 14:25. Энди так и нет. Шмыгаю носом, вытираю тыльной стороной ладони и впадаю в печаль. «Это нечестно!» – жалобно блею я, обращаясь в пустоту кухни.
Барабаню пальцами по столу. Уверена: Энди не запер свою дверь. Возможно, он ведет дневник. Уже делаю первый шаг, обрекающий меня на вечные муки, но пронзительный телефонный зовнок заставляет меня подпрыгнуть на месте. Хватаю трубку, виноватая, но ужасно благодарная.
– Алло? – отвечаю я своим самым лучшим гортанным мурлыканьем.
– Натали? Что у тебя с голосом? Ты не заболела? Второй удар за неделю от бывших бойфрендов.
– Здравствуй, Сол, – говорю я, быстренько настраивая голос на «унисекс». – Какая неожиданная радо… какая… я не ожидала!
Наш разговор длится шесть минут, но такое впечатление, что несколько часов. Я все еще зеваю, когда добираюсь до студии. Растерянно оглядываюсь вокруг.
– Знаю, похоже на камеру пыток, – говорит Робин. – Потому что это она и есть!
Улыбаюсь, исключительно из вежливости. Честно говоря, я не ожидала, что кроме нас здесь будут еще и другие люди. Но они есть. Загорелая девушка с выбеленными волосами и проколотым пупком, одетая во все лучшее от «Найк». Солидная тетя с лошадиным лицом, в свободной футболке и мешковатых леггинсах. Невзрачного вида мужичок в тренировочном костюме. Все они растянуты на всевозможных дыбах: руки‑ноги закреплены на всяческих блоках и воротах, и при этом они медленно двигаются вперед‑назад. Инстинкт требует, чтобы я немедленно убиралась отсюда. Но я игнорирую его призывы – как всегда. Заполняю бланк, что выдал мне Робин, и жду вердикта.
Робин читает и улыбается во весь рот.
– Пи‑Аррррр, – рычит он. – Понимаю. Целый день за столом. Ссутуленная спина. Думаю, сегодня мы поработаем над верхней частью туловища: сконцентрируемся на том, чтобы открыть твою грудь.
Какой бы благодарной я себя ни чувствовала, – «как же, мужчина собирается сконцентрироваться на моей груди», – но меня все равно тянет на извинения.
– Я знаю, я сутулюсь, я знаю, у меня не очень хорошая осанка. Мне постоянно делают замечания: говорят, чтобы я выпрямилась.
– Неужели? – Одна бровь Робина лезет вверх. – Вот ведь старые пердуны. Отвечай им, чтоб не лезли не в свое дело!
Я смеюсь, и плечи распрямляются сами собой. Но это последний раз, когда мне позволили расслабиться. Никогда не думала, что лежать на спине может оказаться такой тяжелой, изматывающей работой. Хотя вообще‑то неправда. Кстати, о Соле: мы договорились встретиться позже. Тогда, по телефону, после бесконечных экивоков и обменов любезностями, Сол наконец‑то перешел к делу. Его любимый галстук – «ну тот, с цыпленком Твити Паем», – и подписанный экземпляр «Сталинграда» все еще у меня.
Так что если я не занята (только Сол умеет так опустить человека до уровня кабинки в уборной, демонстрируя при этом предупредительность), то не соглашусь ли я как‑нибудь на неделе где‑нибудь перекусить в его компании? Я могла бы вернуть его имущество, а заодно и обменялись бы новостями, так сказать, убили бы сразу двух зайцев. Меня так и подмывало ответить: «А как насчет того, чтобы внести свой вклад в дело охраны природы, а имущество я могла бы выслать и по почте?»
Но тут же одернула себя: «Будь же справедливой. Он замечательный человек, а ты наставила ему рога».
Если уж быть честной до конца, то раздражение у меня вызывал в основном его вес. У Сола настоящее пивное брюхо (не просто живот: именно брюхо, расползающееся по бокам), притом, что он вообще не пил пиво. В общем, я согласилась встретиться с Солом. В 18:40, у входа в студию.
Я лежу на спине, – на чем‑то, очень похожем на тощий матрас на четырех столбиках, похищенный из какого‑то монастыря, – и, вцепившись в столбики за головой, поднимаю ноги в позицию, которую Робин почему‑то называет «столешницей».
– Напряги живот и опусти ноги в сторону, – приказывает Робин.
Мне слышится: «в стороны» – и в результате я оказываюсь лежащей с разбросанными ногами, словно спаниель, который хочет, чтобы ему почесали животик. Если не хуже.
– В одну сторону, – поправляет Робин, не обращая внимания на пикантность момента. – Вот так. Хорошо. А теперь попробуй поднять ноги, работая только мышцами живота. Медленно, не торопись, расслабь шею. Вот так. А теперь – в другую сторону. Хорошо. Спину не выгибай…
Робин очень терпелив, особенно когда у меня не получается упражнение на спину. Предполагается, что я должна лежать на животе, опираясь на локти, и, сокращая «поясничные мышцы», приподняться «лебедем». Но моя спина похожа на старую деревянную линейку, которую пытаются согнуть о край стола, и вместо лебедя выходит какой‑то слизняк.
– У меня не получается! – пыхчу я из своей лишенной всяческого благородства позиции.
– Натали, – негромко отвечает Робин. – Ты когда‑нибудь видела настоящих мастеров боевых искусств?
– Нет, – говорю я раздраженно.
– Так вот, им всем примерно под девяносто.
Когда же я начинаю извиняться за то, что не могу отделить позвонки один от другого, он задает вопрос:
– Скажи, Натали, а если бы я пришел к тебе на занятие по пиару, ты бы бесилась, что у меня ничего не получается с первого раза?
– Возможно.
Но что мне больше всего нравится в Робине, так это его умение отчитывать людей.
– Натали, – говорит он нежно, – если ты сейчас же не прекратишь поднимать грудную клетку, я тебя сфотографирую, а снимок помещу в свою книгу о том, как не следует заниматься пилатесом.
Вообще‑то не в моих привычках молча сносить подобные издевательства, но Робин делает это так элегантно, что все его замечания словно отскакивают рикошетом. Переодеваясь, я не перестаю поражаться этому его умению. Но что это? Одежда действительно стала теснее или это плод моего воображения? Если бы мои мышцы не напоминали пену, я бы наверняка испугалась, но сейчас на эмоции у меня просто нет сил. Натягиваю джемпер и слегка подкрашиваю губы: пусть Сол видит, что я не махнула на себя рукой. Одному господу известно, как сейчас выглядит этот любитель пирожных. Ну, ладно. Несколько часов, вычеркнутых из жизни. Жаль, что Сол – не Энди.
А эта скотина так и не позвонила: хотя бы поблагодарить за лазанью. Да пошел он! У меня все отлично. Посмотрите на меня: я плавно скольжу по студии, в то время как остальные торчат на работе. Да, я живу на острие ножа! Это – мое, я занимаюсь этим для себя, и мне плевать на то, что думают другие. Подпрыгивающей походкой я возвращаюсь в студию, чтобы выписать чек и договориться о следующем занятии. Это – момент моего триумфа, и я не позволю Энди испортить его. Ничто не сможет испортить его.
– С минуты на минуту подойдет Алекс, – сообщает Робин. – Она специально назначила это время.
Момент испорчен. Пять секунд спустя я несусь вниз по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Если Сол опоздает, я его убью. «Я не хочу встречаться с Алекс, прошу тебя, Сол, не дай нам встретиться, пожалуйста, окажись на месте, я не хочу встречаться с ней». Последние ступеньки я преодолеваю на цыпочках и тихонько выглядываю из‑за угла. Вестибюль пуст, за исключением какого‑то стильно одетого молодого человека: костюм с иголочки, стрижка «ежик», элегантный нос уткнут в еженедельник «Экстремальные виды спорта». Ни Алекс, ни Сола. Сверяюсь с часами. 18:40. Как это непохоже на Сола: с его‑то врожденной пунктуальностью! Вздыхаю. Молодой человек поднимает глаза от журнала. Судорожно вглядываюсь в него еще раз.
– Чтоб мне провалиться! – хриплю я. – А ты изменился!
– Ты думаешь? – говорит Сол. – Ну надо же!
Он самодовольно ухмыляется, демонстрируя невесть откуда взявшиеся рельефные скулы. Ничего себе!
Стараясь выглядеть беззаботной, отвечаю с улыбкой:
– Просто я никогда не видела тебя с короткой стрижкой. Не думала, что бухгалтерам разрешают стричься так коротко.
И как он похудел!
– Да уж, – фыркает Сол. – У нас в офисе у всех глаза повылазили.
Хотя внешне я и присоединяюсь к его фырканью, но внутренне киплю от ярости. Да как он смеет так со мной поступать? Я знаю, зачем он здесь. Самый ребяческий из всех фокусов, что только можно найти в учебнике любовных связей! Галстук ему понадобился! «Сталинград» ему понадобился! Ага, как же! А я‑то… Попалась в ловушку, как последняя дура! Он здесь, чтобы пощеголять своими новыми мышцами. Подразнить меня своей обновленной индивидуальностью. Чтобы до меня дошло, как я пролетела, изменив ему. И должна сказать, его план наполовину сработал.
– Ну, и куда же мы пойдем? – спрашиваю я поспешно.
Сол проводит рукой по стриженой голове – и у меня приоткрывается рот. На большом (большом!) пальце – широкое серебряное кольцо, прямо как у заправского диджея! Где он этого нахватался? Он что, смотрит ночные каналы?!
Да, знаю, это нормально, когда желаешь отомстить своей неверной «экс». Представляешь себе, как одинокая и подавленная «экс», наблюдает, как ты заливаешься довольным смехом в объятьях сногсшибательной красотки. Знаю, это нормально – втыкать булавки в интимные места Барби или Кену. Проблема в том, что такие, как Сол, на этом не останавливаются: они не успокоятся, пока не доведут свой план до трагического финала.
– Я взял на себя смелость заказать столик в ресторанчике по соседству, – отвечает Сол. – Прочел о нем в «Тайм ауте».[76]
Ах да, конечно: библия для тех, кому чужды экспромты.
– А ты сильно обидишься, если мы пойдем куда‑нибудь подальше отсюда?
Сол хмурит брови.
– Но, Натали. Я ведь уже заказал.
Из его уст это звучит так, будто он уже выгравировал наши имена на лучшем столике в этом ресторане.
– Ладно, хорошо, как скажешь.
Сол ни капельки не изменился.
И как раз в этот момент распахивается входная дверь.
– Натали! Как хорошо, что я тебя застала!
– Алекс! – едва не поперхнувшись, говорю я. Сол смотрит на нее вытаращенными глазами. – Привет. Познакомься. Это мой… мой друг Сол.
– Твой друг Сол, – озорно подмигивает Алекс. – Привет, Сол.
– Рад познакомиться, Алекс.
Они обмениваются рукопожатием, а я наблюдаю за ними, стиснув зубы. Она не знает. Энди ничего ей не рассказал. Алекс поворачивается ко мне, и я выдавливаю из себя улыбку. И вот это называется: «наша потрясающая новая дружба»! Я знаю: вчера ночью они спали вместе. Мерзость!
– Прости, что не позвонила поблагодарить тебя за вчерашний вечер. Я надеялась, что застану тебя здесь. Сол, – Алекс широко улыбается ему, – я вам хочу кое‑что сказать. Это такая девушка! Не упустите ее.
Я печально смеюсь. То же самое делает Сол.
– Натали, вы что, уже уходите?
– Да, к сожалению, – отвечаю я, глупо улыбаясь. Точно такая же глупая улыбка блуждает и на лице Сола. – В ресторан неподалеку.
– Отлично. Можно я вам помешаю, когда закончу? Буквально на секундочку? Я ничего такого не нарушу?
– Нет! – кричим мы с Солом хором.
– А она ничего, – выдыхает Сол, стараясь не отставать, пока я буквально несусь к заведению. – Она, вообще, как… пользуется спросом?
– Послушай, Сол, она не племенная свиноматка. И ты уже опоздал, буквально на двадцать четыре часа, – тихо говорю я, пока официант ведет нас к столику у окна.
– Думаю, – Сол сдавленно хихикает, – она решила, что мы с тобой…
– Точно…
В мозгу моем вдруг вспыхивает дьявольский план. Грубо сжав руку Сола, я говорю:
– Знаешь, когда мужчина с кем‑то встречается, это делает его неотразимым для других женщин.
– О… Само собой!
В его голосе слышится приятная задумчивость. Я отпускаю ладонь Сола и следующие сорок пять минут провожу, бесцельно бродя по разговорному мелководью и поджидая Алекс. Сол делает то же самое.
В 19:35 она кладет конец нашим мучениям. Сол тут же принимается всячески ее обхаживать: вскакивает с места, придвигает стул, передает меню. Алекс заказывает апельсиновый сок и позволяет ему суетиться дальше.
– Ах, Натали, – тихонько шепчет она, пока Сол выдает официанту подробнейшие инструкции насчет степени крепости его «Кровавой Мэри». – Знаешь, мне так понравилось! Ну, ты понимаешь, о чем я. – Она дотрагивается до моей руки. Я киваю. Она явно не имеет в виду лазанью. – Я бы и сама рано или поздно позвонила Энди. Но, учитывая то, как мы расстались, телефонный разговор – не совсем то. Так что спасибо тебе.
– Пожалуйста, – мямлю я.
– Он должен подойти с минуты на минуту, – добавляет Алекс, глянув на часы. – После четырнадцати месяцев у нас с ним много есть о чем поговорить.
Конечно. Я так и знала. Извинившись, иду в туалет, где довожу до еще большего совершенства помаду на губах и упражняюсь в прищуривании глаз. Господи, сделай так, чтобы мое сердце покрылось коркой!
И когда пять минут спустя Энди неспешно входит в бар, я полностью готова к встрече.
