Ночью я сплю как ребенок. То есть просыпаюсь вся в слезах раз пятнадцать. В конце концов сдаюсь и встаю в 6:37. Одеваюсь в черное – под стать настроению – и начинаю намеренно громко брякать и звенеть чем попало на кухне, чтобы разбудить Энди. Неважно, что этот бездельник пока ничего не знает. Хочет он того или нет, но сегодня он съезжает. Избавлюсь от него с огромным удовольствием. Окажу услугу не только Бабс, но и самой себе. Мною больше не будут пользоваться. Меня не будут больше употреблять (пусть мне и было это очень приятно). Меня больше не отшвырнут, как использованную бумажную салфетку. Его проблема – посткоитальная трусость, переросшая в трусость общего характера. Ведь знал же, что на карту поставлена моя дружба с Бабс! И что же он делает? Отходит в сторону и спокойно смотрит, как она догорает!
– Ты можешь прекращать свой грохот: я уже встал, – говорит Энди откуда‑то из‑за спины.
Я поворачиваюсь от мойки так резко, что телу нужно не меньше секунды, чтобы догнать голову.
– Надо же, почти как в «Изгоняющем дьявола», – добавляет он.
В кои‑то веки я совсем не настроена шутить. И набрасываюсь на него:
– Ты же прекрасно знал, что должно было случиться вчера. Почему не встал на мою защиту? Почему не заступился за меня?
– Эй, куколка. По‑моему, как раз‑таки встал, причем не один раз.
Я изо всех сил стараюсь сохранить самообладание перед лицом этой чудовищной наглости.
– Перестань придуриваться! – захлебываюсь я. – Ты прекрасно понял, что я имела в виду! Тебе наверняка будет интересно узнать, что Бабс вычеркнула меня из своей жизни, начиная со вчерашнего вечера! Ты знал, зачем она приехала. Почему ты ничего ей не сказал? Я должна была сразу догадаться, что Саймон только все испортит!
Останавливаюсь, перевести дух.
Энди стирает ухмылку с лица.
– Нэт, ты уже большая девочка, – говорит он ледяным тоном. – И вполне можешь сама постоять за себя.
Мой рот открывается и закрывается.
– Я не прошу… я не просила тебя… постоять за меня. Я… о господи!.. забудь.
Вытянув из‑за стола стул, с шумом грохаюсь на него. Энди одет в какую‑то старую, ободранную бейсбольную рубашку. И хотя это полная антитеза понятию «стиль», рубашка ему к лицу: причем я нисколько не имею в виду этим его оскорбить.
Он садится за стол.
– Нэт.
– Что, – отзываюсь я, пряча взгляд.
– Не будь ребенком. Расскажи, что она там наговорила.
Закурив, рассказываю ему все: с вызовом и стараясь не хныкать и не скулить.
– Ты ведь знала, какой это риск, – говорит он, – не рассказать ей все сразу же. Всегда получается раз в пять хуже, если за тебя это сделает кто‑то другой. А если это Франни, то вообще – в десять.
Я согласно киваю.
– Возможно, мне действительно надо было с ней поговорить, – добавляет он. – Но она этого не хотела. Это было видно.
Я качаю головой, стараясь казаться снисходительной и милосердной.
– Нет, ты правильно сделал, что не стал вмешиваться. Правильно сделал, что остался в стороне. Я должна была все рассказать ей раньше, не откладывая на потом. Так что я сама во всем виновата. Знаешь, и все равно… – Я медлю. Мне просто нужен был козел отпущения. – Все равно, я не могу поверить, что это конец нашей дружбы. Все так ужасно запуталось. И…
– И?..
– Ничего. Не важно. Просто очередная глупость.
– И все же?
– Ну… Я просто вспомнила один случай. Мы с Бабс как‑то были на одной вечеринке, и дверь в туалет там очень плохо закрывалась, и мы договорились караулить друг дружку. А потом мы не меньше часа спорили, как ведут себя красавицы типа Наоми Кемпбелл, если их застукали на толчке: меньше они стесняются, чем обычные девушки, или так же. И я просто подумала, – с огромным трудом сдерживаю рыдания, – что мало найдется людей, с кем можно было бы запросто говорить на такие темы…
Я понимаю, что мое достоинство тает на глазах.
– Я же говорила тебе, что это глупость, – рычу я. – Не надо было вытягивать.
– Прости.
Закашлявшись, давлю окурок в пепельнице и тут же раскуриваю очередную сигарету.
– А ты, я смотрю, не на шутку увлеклась, – замечает он. – В такую‑то рань.
– Безникотиновые, – я мрачно указываю на пачку.
– Нэт, – говорит он очень медленно, вынимая сигарету из моих губ и затягиваясь: поступок, который вроде как абсолютно не должен выглядеть сексуально, но все как раз наоборот. – Фу! Господи, хорошо, что я бросил: мерзкий вкус. Я уверен: рано или поздно, но вы все равно помиритесь. Просто она сейчас в шоке. И это может продлиться какое‑то время.
– Энди, она ненавидит меня.
Гашу сигарету: а то она слишком отвлекает, особенно с учетом того, где эта сигарета только что побывала.
– Она ненавидит тебя, потому что предпочитает ненавидеть тебя, а не Саймона. Представь, что ты Бабс: кого бы ты больше хотела считать плохим мальчиком? Свою лучшую подругу или своего мужа? Да, выбор не из легких, но, будь я на ее месте, я выбрал бы лучшую подругу.
– О! Да, конечно, ты прав! – кричу я, но тут же вспоминаю, что не хочу быть Энди ничем обязанной. – Хотя, по большому счету, все‑таки неправ. Знаешь, почему? Ведь даже если она признается себе в ошибке, даже если Саймон втолкует ей, что случилось на самом деле, даже если я напишу ей письмо, или… – возможность заступничества Энди я безжалостно отбрасываю, – …даже если нос Франни вдруг вытянется в три раза, Бабс все равно продолжит злиться на меня за то, что я стала кондуитом, – я настаиваю на этом слове, – Саймоновой неверности.
Энди щурится.
– Может, это случится и не очень скоро, но она все равно захочет помириться. С ней всегда так: наорет на тебя, выпустит пар – и все. А если не все, то представь себе ситуацию: ты и…
– О нет! Она запретила мне даже появляться в кулинарии!
– Так, – принимается квакать Энди, – так.
И закашливается. У него такой вид, будто он только что сел на дикобраза. Я уже готова объявить о предстоящих переменах в его жилищных условиях, как вдруг он говорит:
– Натали, есть еще кое‑что, о чем я собирался тебе сказать.
– Что?
– Вчера. Помнишь, когда я говорил, что не могу перестать думать о своей бывшей?
– Смутно, – отвечаю я.
Господи! Откуда вообще возникла эта идиотская мысль, будто мне тяжело будет расставаться с этим полоумным?
– Я неправильно выбрал момент. Поэтому и результат получился не тот. Я рассказал тебе потому, что не хочу водить тебя за нос. Но ты не дала мне возможности закончить. Я больше не люблю Сашу. Дело, скорее, в вопросах, оставшихся без ответа. Я не понимаю, почему она бросила меня. И я не понимаю, почему это все еще имеет значение. Мне просто хотелось, чтобы ты знала, что со мной происходит. Мне пришлось через многое пройти. Когда она ушла, меня словно выпотрошили, и только теперь я начал понимать, насколько сильно выпотрошили. Я не хочу, чтобы это стало препятствием к тому, что… может произойти между нами. Не знаю, что чувствуешь ты, но ты мне очень нравишься. У нас могло бы что‑то получиться. Если ты, конечно, этого хочешь.
Он смотрит на мое ошеломленное лицо и добавляет:
– Или нет.
Десять секунд спустя мы с Энди неистово сплетаемся на моей кровати, в то время как прозрачные белые шторы мягко колышутся под дуновением нежного весеннего ветерка. На самом‑то деле все совсем не так. Но – эй! – ведь запросто могло быть так. Моя рука была в его руке: он нежно поглаживал мне ладонь. Я ощущала грубость и шероховатость его пальцев, и от этого ощущения по всему телу пробегала дрожь. Он посмотрел мне в глаза – и я узнала этот напряженный взгляд, это сдерживаемое желание. Мне хотелось раствориться в нем. «О боже, да, возьми же ты меня, всю без остатка, я вся твоя!»
Но я этого не сказала. А лишь пробормотала:
– Можно я подумаю?
Он ответил коротким, застенчивым кивком. Несколько секунд я жадно смотрела на его губы, а затем, пискнув: «Отлично. Спасибо!», убежала в свою комнату.
Вскоре я услышала, как хлопнула входная дверь. Ну и как я могла выселить его после всего этого? В лицо я сказать о выселении не смогла, а записок строчить не собираюсь. Так что я просто потерянно брожу по квартире, поправляя идеально висящие картинки. Ты, идиотка несчастная, надо было сказать ему «да»! Ловлю себя на том, что плавно перемещаюсь к холодильнику, вставляю – один за другим – четырнадцать ломтиков хлеба в тостер «Дуалит», густо намазываю маслом каждый поджаренный тост и с жадностью поглощаю все это.
Через двадцать секунд я чувствую себя отвратно. Унитаз манит и зовет, но я не поддаюсь искушению. И что? и что? и что? Мне осточертело притворяться, будто я схожу с ума по овощам. Я только что набрала фунт. Целый фунт! И что? Кто, кроме меня, заметит‑то? С физиологической точки зрения, от набранного фунта меньше вреда, чем от общения с унитазом. В любом случае я обещала маме. Чувствую себя обрюзгшей и разжиревшей свиньей, но принимаю решение: пусть будет так, как есть. «Минута на губах – всю жизнь в окороках». Все самые гнетущие слоганы, когда‑либо придуманные диетической индустрией, всплывают в памяти специально, чтобы подразнить, но меня так просто не возьмешь. «Ничто не может быть приятнее на вкус, чем ощущение стройности!» Итак, подведем итог 16‑го размера: моя автобиография и так достаточно порочна. И вовсе незачем добавлять еще и булимию к списку моих и без того весьма сомнительных достижений.
«У нас могло бы что‑то получиться. Если ты, конечно, этого хочешь».
Твержу про себя предложение Энди снова и снова, пользуясь им как заклинанием против притяжения унитаза. Это что: кульминация нашего романа? И пусть я ощущаю себя безмозглой овцой, – остается лишь противно проблеять: «бееее», – заклинание все‑таки сработало. Да, я не могу сопротивляться желанию шастать и поправлять картинки обратно, но все же, – каким бы смешным это ни казалось, – я чувствую гордость. Там, внутри, где раньше была лишь холодная каверна, теперь прорастает зернышко тепла.
Хотя одного его предложения недостаточно. Раньше – может быть, но не сейчас. На данный момент сойдет и то, что он все‑таки спросил. У меня вполне богатая фантазия, а фантазии иногда бывают на удивление реальными: часто даже более реальными, чем сама реальность (еще в бытность девочкой‑подростком, мы с Томом Крузом провели вместе много‑много лет, и наша жизнь была долгой и счастливой). Хотя на данный момент реальность была бы совершенно некстати. Да, я хочу Энди, но я также хочу помириться с Бабс. И сделаю для этого все. Я сейчас вовсе не настроена заниматься сексом на могиле нашей дружбы.
Но и это еще не все. Да, я согласна, – причем каждой своей клеточкой, – с Энди. Мне кажется, мы понимаем друг друга. Мы прекрасно подходим друг другу. Как повидло к капустному салату, правда, но подходим. Даже если это означает долгие годы бесконечных криков: «Когда ты наконец прекратишь запихивать свои грязные носки между стенкой и диваном?!» Пусть! Я знаю: у нас действительно могло бы что‑то получиться. Я даже начинаю дрожать, стоит лишь подумать о том, что могло бы у нас получиться. Потенциал просто готический по своему масштабу. Само собой, я не имею в виду всякие жутики с привидениями и за́мки с рыцарскими турнирами тоже, я просто хочу сказать, что меня почти трясет от страха перед будущим. И от страха перед прошлым тоже трясет. Саша. Вряд ли я смогу занять место Саши до тех пор, пока оно не станет вакантным.
