Время может замедляться или убыстряться в зависимости от места. В церкви, синагоге или мечети время тянется бесконечно, превращая минуты в месяцы. На кухне же, в компании друзей и подруг, огромные его куски буквально пропадают без вести.
– Ничего себе! Уже полтретьего! – изумляется Бабс. – Мы с тобой проболтали целых три часа. Тебе, наверное, некогда? Хочешь вернуться к работе?
Я энергично трясу головой. Перерывы на кофе – вещь жизненно необходимая: мне не хотелось бы переутомиться, доведя себя до морального истощения.
– Нет‑нет. Я так рада, что ты пришла! Можешь оставаться, сколько угодно. Хочешь чего‑нибудь поесть?
– Ну так. А ты будешь еще кофе?
– Да, можно. Там есть кое‑что в холодильнике. Посмотри сама, Бабс, ладно? – Тррр тррр! – Ой, подожди, я отвечу.
Бегу к телефону, в то время как Бабс повисает на дверце холодильника.
– Да?
– Я смотрю, тебе весело, – осуждающе говорит мама.
– Да, мам. Мне самой с трудом верится. Бабс у меня. Мы болтаем.
– Это хорошо, милая, – отвечает она монотонно. – Надеюсь, она не отрывает тебя от дел. Сейчас, когда у тебя нет постоянной работы, нужно быть особенно благоразумной. Как она? Я очень беспокоюсь за Барбару, естественно, я не говорю ничего Джеки, но, по‑моему, это неподходящая работа для женщины. Я ни в коем случае не хочу казаться старомодной, Натали, но вся эта грубая сила…
– Мама, – говорю я настолько ласково, насколько это возможно, одновременно прикрывая ногой кухонную дверь. – Может, Бабс не такая сильная, как ее коллеги‑мужчины, но силы у нее предостаточно. Она прошла точно такие же испытания, как и все остальные. Если уж на то пошло, она даже лучше мужчин: ведь ей пришлось больше доказывать.
Мама, которая с пеной у рта может доказывать, что небо зеленое, если уж ей так хочется, – фыркает.
– Ты в порядке? Что‑нибудь случилось?
– Ничего, о чем тебе следует беспокоиться, – отвечает она колкостью. – Я спросила твоего отца, не хочет ли он съездить в Австралию. – Поступок, потребовавший от нее проглотить как минимум литр гордости. Должно быть, он ей отказал. – И этот бессовестный тип, этот подлец и негодяй сказал: «Да!»
– Но, мам… это же замеча… ну, не так уж и плохо. Ведь это же хорошо, когда рядом с тобой знакомый человек. Мне кажется, все совсем неплохо.
– Я велела ему заказывать себе другую гостиницу. Иначе одному Господу известно, что может подумать бедняжка Кимберли Энн.
Поскольку моя мама за все восемь лет ни разу не изменила своей озабоченности тем, что может подумать Кимберли Энн (фактически ставя под сомнение то, что Кимберли Энн вообще способна думать), я подозреваю, что за этим всплеском беспокойства скрывается желание наказать папу за его согласие ехать.
– Я специально спросила Келли, не кажется ли ей, что это перебор, если приедет еще и он. Ты не поверишь, что она ответила.
– И что же она ответила?
– «Без проблем!» Я не думала, что австралийцы и вправду так говорят! Ведь это я установила с ней связь, а он теперь примазывается! И еще Келли сказала, чтобы я паковала мои «поплавки», мои «стекляшки» и мои «ремешки». Я аж дар речи потеряла! Не знаю, что она имела в виду, но зато прекрасно знаю, что такое «ремешки», и уж точно не собираюсь брать такое с собой. В общем, я не знала, что ответить, а поэтому просто сказала:
«Посмотрим», – на том мы и распрощались…
– Мам, – говорю я поспешно, – я думаю, «ремешки» в Австралии означают шлепанцы, как у нас «вьетнамки». Я не думаю, чтобы она предлагала тебе взять с собой набедренную повязку или что‑нибудь в этом роде.
– О… Теперь понятно. Ну, «вьетнамок» у меня тоже нет. Я тут почитала про эту Австралию: боже мой, да это же сплошное минное поле! Удивительно, что там вообще еще кто‑то живет. Эта страна кишмя кишит разными ядовитыми тварями: можно сказать, мне очень повезет, если я вернусь оттуда живой. Если меня не сожрут акулы или не укусит красноспинный паук, то наверняка ужалит насмерть какая‑нибудь австралийская медуза. Говорят, если тебя ужалила австралийская медуза, смерть наступает в считаные секунды. Дикость какая! А еще Сьюзан мне рассказала, что какие‑то ее друзья были там и видели живую змею, а от жары там буквально задыхаешься.
– Мама, да не переживай ты так. Все будет нормально. Змею эту они наверняка видели по телевизору. И я очень сомневаюсь, чтобы в таком отеле, как «Хайатт Ридженси», водились ядовитые медузы. Там должно быть очень красиво. Наконец‑то увидишь настоящее солнце: ведь ты никуда не ездила – уже сколько? – шестнадцать лет. Ты ведь очень ждала этой поездки, так почему тебе кажется, что папа непременно все испортит? Послушай, мам, может, мы попозже поговорим?
– И я никак не могу дозвониться до Тони, – продолжает плакаться мама. – Не знаю, куда он мог подеваться: живой он или нет – понятия не имею.
– Мама, насколько мне известно, в Кэмдене ядовитые медузы тоже не водятся. Наверняка он на каком‑нибудь из своих бесконечных совещаний.
– Натали, с тобой невозможно разговаривать, когда ты такая. Возвращайся‑ка ты к Барбаре. Мы продолжим разговор, когда ты сможешь уделить мне минуту без этого своего ребячества.
Бах!
Я возвращаюсь на кухню, плотно сжав зубы. Правда, они тут же слегка разжимаются, когда я вижу, что Бабс вытащила все продукты из холодильника, расставила на столе и теперь терпеливо ждет, когда я дам команду: «Начинай!»
– Начинай!
Она морщит нос.
– Черный хлеб, помидоры, листовой салат и прессованный творог. Скажи‑ка мне, Нэт, какого черта здесь делает прессованный творог?
– Он очень полезен для здоровья.
Бабс испускает тяжелый вздох.
– Кто бы сомневался. Что с тобой, Нэт? Я же шучу. Творог – это круто!
Мрачно улыбаясь, я протягиваю ей «Принглс», припрятанные на верхней полке буфета (она изображает восторженный обморок). А затем рассказываю об Австралии.
Пока я говорю, Бабс кивает головой, а под конец звонко хлопает в ладоши.
– Мне только что пришла блестящая мысль. Ты тоже должна поехать!
– Я? – чуть не давлюсь хрустящей картошкой.
– Да, ты!
– Я не могу!
– Почему?
– Ну, у меня работа.
– Ах да. Кулинария. Конечно. Это же никак не отложить.
– Ой… Так все в силе? Нет, я про другую работу. У Мэтта. Плюс пилатес! Вот это действительно никак нельзя отложить!
– Это кто сказал?
– Но ведь я уже начала. И заплатила за первые полгода.
– И что с того? Ты разве берешь не частные уроки?
– Да, но…
– Значит, даже если ты пропустишь несколько занятий, то все равно ни от кого не отстанешь.
– Нет, но ведь Робин…
– Ты могла бы поехать месяца на три, а потом спокойно продолжить с того места, где закончила.
– Три месяца? – Я смеюсь. – С чего ты это взяла? Мама едет всего лишь на три недели!
– И что? А ты бы могла остаться, попутешествовать, посмотреть Австралию. Она ведь огромная, любовь моя.
– Что? В одиночку?
– А почему бы и нет?
– Но ведь это опасно!
– Ой, брось! Только если ты сама каких‑нибудь глупостей не наделаешь. Найдешь себе кучу новых друзей из «рюкзачников».
Я подавляю невольное содрогание. Рюкзачники! И я – одна из них?!
– Ты что, не хочешь увидеться со своей племянницей? – лукаво добавляет Бабс.
– Конечно, хочу.
– А с папой?
– Все может быть.
– Ну?
Я вздыхаю.
– Просто все это как‑то…
– Увлекательно? Рискованно? Неожиданно?
– Да, но…
– Легкомысленно? Глупо? Безрассудно?
– Точно.
Я киваю, признательная ей за то, что она меня понимает, но потом поднимаю на нее взгляд и вижу, что ни черта она не понимает.
– Нэт, я настаиваю, чтобы ты подумала над моей идеей. Ты не брала академку, как другие, – и упустила замечательную возможность. Сколько я тебя знаю, ты ни разу не позволила себе расслабиться. Для тебя это будет настоящий праздник. Тебе понравится, вот увидишь. И ты отлично проведешь время. Ах, Нэт, ты только представь! В конце концов, разве не для этого мы живем? Согласись, не для того ведь, чтобы изнурять себя работой и все время осторожничать, придерживаясь всяких дурацких, скучнейших и абсолютно бессмысленных правил.
– А я и не изнуряю себя работой, – говорю я, надувшись. – Я даже поправилась на четыре фунта. А как быть с деньгами?
– Да хрен с ними, с этими деньгами! – орет Бабс. – Превысь кредит или получи в банке четвертую карточку, как делают все остальные!
– Но…
– Ты меня извини, Нэт, но я припарковалась рядом с твоей машиной: так вот, она – единственная на всю улицу, где дверца «бардачка» открыта, а внутри – пусто. Точь‑в‑точь как рекомендует полиция, чтобы не привлекать воров. Боюсь, это уже ненормально. Тебе просто необходимо успокоиться и расслабиться.
– Ну я…
– Ведь Тара и Келли живут в Сиднее, так?
– Да.
– А в каком районе?
– Хм… – Морщу нос, пытаясь вспомнить, что мне говорила мама. – Паддингтон?
– Пад‑динг‑тон! – ухмыляется Бабс.
– Что? Что не так?
– Ничего. Все так. Лучше и быть не может! Паддингтон – это круто. Уютные кафешки и шикарные магазины. Можно сказать, центр цивилизации, и к тому же всего в двух шагах от роскошных пляжей. Кстати, будет очень интересно послушать впечатления твоей мамы от Паддингтона.
– Это почему? – спрашиваю я с подозрением.
– Да потому, что это такое место, где есть все, – говорит Бабс, сосредоточенно разглядывая крошки на своей тарелке. – Австралийский Сан‑Франциско. Модный, шикарный, артистичный район, и очень популярный среди геев. Там, кстати, есть «Олбери» – самый известный гей‑паб в городе, и каждую ночь голубые устраивают там свои тусовки. Фантастическое зрелище! Жаль, что вы не поехали чуть пораньше, могли бы успеть на Марди Гра.[80]Твоя мама пришла бы в полный восторг: стопроцентно семейное зрелище, когда всем семейством приезжают посмотреть на гомиков в обтягивающих трусиках, пританцовывающих парами на движущихся платформах…
– Ты это специально делаешь, да?
– Что? – Бабс распахивает глаза, имитируя удивление.
– Все, чтобы я не смогла не поехать.
– Вовсе нет. Я просто взяла на себя роль путеводителя.
– А заодно мелкой шантажистки – чтобы я почувствовала себя обязанной сопровождать маму.
– То есть?
– Чтобы не дать ей возможности спустить свою хендонскую натуру на бедных паддингтонских геев.
– Как ты можешь говорить такое?
– В общем, дело серьезное. И мне надо как следует подумать.
Бабс возвращается к изучению своей тарелки, но без особого успеха, поскольку улыбка ее такая широкая, что буквально достает до ушей.
Когда Бабс наконец уходит, на часах 16:30, и уходит она лишь потому, что позвонил Саймон: спросить, не хочет ли она посмотреть кино вечером.
– Вот видишь. Он в самом деле старается, – говорю я.
Бабс улыбается:
– Вероятно, он имел в виду пятый канал.
После ее ухода я принимаюсь за посуду и целую вечность вожусь с каждой чашкой. Я считаю, что мытье посуды в малых дозах обладает терапевтическим действием. Мы с Бабс обсудили, пожалуй, все на свете, кроме Энди: тема, на которую, как я полагаю, наложено табу – отныне и навсегда. Если не считать комментария в самом начале, Бабс так ни разу и не упомянула о нем. Я – тоже. Былые страхи вновь начинают колотиться в груди. Так или иначе, рано или поздно, но он все равно мог исчезнуть из моей жизни. Даже если мужчинам с тобой интересно, они ведь ужасные лентяи. И не желают прикладывать усилий, чтобы поддерживать отношения. Австралия. Почему бы и нет? Чем не приключение? Ведь у меня ни разу в жизни не было приключений. Мне всегда нужно точно знать, что я собираюсь сделать прежде, чем делать это. Я люблю режим и порядок: с ними я чувствую себя гораздо спокойнее. Хотя что такое спокойствие? Когда‑то я считала, что спокойствие – это когда выходишь замуж. Получается, я ошибалась, – как и моя мама.
Моя мама.
Конечно, всем будет только легче, если я поеду с ними и буду сглаживать углы. Но если я и поеду, то вовсе не потому, что Бабс считает, что мне нужно ехать. И не ради мамы. Если я поеду, то только ради самой себя. Я поеду не для того, чтобы убежать как можно дальше от Энди. Я отказываюсь быть «беженкой от любви» – у меня, кстати, даже нет подходящей одежды. Энди никак не повлияет на мое решение. Он свой выбор сделал, и с ним покончено. Я все равно не захотела бы жить с человеком, который носит тапочки.
Сердце глухо шлепает в груди, словно старый пластмассовый мяч по бетону. Энди тут совершенно ни при чем. Австралия. Почему бы и нет? Готова поспорить, Робин простит меня и поддержит эту идею как полезную для духовного роста или чего‑нибудь в этом роде. А заодно удастся избежать встреч с Алекс и не показаться при этом недружелюбной. Знаю, это признак слабости. Но, возможно, мне и в самом деле стоит месяца три поболтаться по стране Оз с рюкзаком: эдакая человекообразная черепаха. Короче, я прихожу к мысли, что меня ничто не останавливает, – и тут вдруг понимаю, что это не так.
Тони.
Тони меня просто убьет. Выскоблит мои потроха и запечет в горшочке. Он никогда не простит мне, если я поеду в Автралию. Он не хочет, чтобы мы добавляли Тару и Келли к нашему семейству. Да одной мамы хватит! А уж когда он узнает, что и папа едет… Папа, да еще вместе с дочкой! Когда папа ушел от нас, Тони решил отомстить ему. Отказавшись от общения с ним, он сделал все, чтобы папа не смог получать удовольствия от своего отцовства. (Хотя, если вы знаете, что из себя представляет Тони, то еще очень большой вопрос: такое уж ли это наказание?) Но Тара – это лазейка. К счастью для папы, Тони сам лишил себя возможности высказать ему все, что он думает о его поступке. Зато он обязательно выскажет это мне.
Накручиваю волосы на пальцы. Итак, теперь, когда между мной и Австралией возникает огромный барьер в виде Тони, я тем более хочу поехать. Причем с огромным удовольствием. Атака – лучшая форма обороны. Я должна позвонить Тони. Я еще никогда в жизни никого не атаковала. Ну разве что миску с салатом «Цезарь» – да и то потерпела поражение от сливочного соуса. А вдруг Тони позвонил маме и уже все знает? Лучше проверить заранее. И надо выяснить у мамы, а хочет ли она, чтобы я поехала с ней? А уж потом бронировать билет. Мама очень педантична в вопросах этикета.
– Но, Натали, ты точно уверена, что сможешь выкроить время? – Первая же реакция с ее стороны.
– Наверное, – мямлю я, сникая на глазах. (Естественно, я бы предпочла что‑нибудь вроде: «Наконец‑то! А я‑то боялась, что ты так никогда и не спросишь!» Но – увы.)
– Вот что плохо, когда нет постоянной работы, – вздыхает она. – Берешь отпуск – теряешь деньги.
Я игнорирую ее колючки, мне хватает и той дюжины, что уже торчат у меня в заднице, и всаживаю в ответ свою.
– Можно подумать, я тут в золоте купаюсь.
Но, похоже, получается не так грубо, как хотелось бы. Решаю попридержать свой трехмесячный план до лучших времен.
– Надеюсь, свободные места на рейсе еще остались. Ты и так дотянула до последнего. Как выясняется, Австралия – невероятно популярное место.
– Уверена, это не единственный рейс. Но, мам, мне ведь вовсе не обязательно ехать. Если ты не хочешь, я никуда не поеду.
– Вздор! Я этого не говорила. Наоборот, мне будет приятно, если ты будешь рядом. Я уверена, Тара и Келли обрадуются. Мы с тобой могли бы пожить в одном номере. Правда, турагентство вряд ли придет в восторг от этой идеи. Они всегда хотят, чтобы их предупреждали заранее, но, – вздох, – я же не знала ничего…
– Мама, я знаю, тебе не нравится, когда вмешиваются в твою жизнь…
– Иногда выбирать не приходится!
– Да, и это действительно очень любезное предложение, – жить вместе – но, думаю, это несправедливо по отношению к тебе. Или ко мне, – тихонько добавляю я, дернувшись от сильного тычка со стороны совести. – Может, мне лучше повыяснять, какие еще есть варианты… – и выкладываю главный козырь, – по более умеренной цене?
– Натали, я все понимаю, ты не хочешь жить в одном номере со своей мамой. Ничего, я давно уже привыкла справляться в одиночку. Но я не хочу, чтобы ты испытывала какие‑то неудобства… – долгая страдальческая пауза, – и думаю, твой отец способен заплатить за тебя.
– Что?
– И заплатит!
– Но…
– Я посмотрю в «Ведущих отелях мира», что там у них есть в Сиднее.
– Но…
– И это еще самое меньшее, что этот человек обязан сделать для своей дочери!
– Мам…
– Говори потише, дорогая, а то у меня уже мигрень начинается.
Поскольку любое упоминание о мигрени фактически означает: «будет так, как я сказала», признаю себя проигравшей в этом раунде и перехожу к следующему:
– Мам, а ты уже разговаривала с Тони?
– Нет, не разговаривала, и если он и дальше будет себя так вести, то узнает обо всем, когда мы уедем. Я заготовила для него полный холодильник. Полагаю, он и сам в состоянии заехать и все забрать. Насколько мне известно, у «БМВ» достаточно вместительный багажник, но…
– Мама. Не волнуйся. Я выясню, где он и что с ним.
– Не знаю, как тебе это удастся. Его секретарша – это не человек, а бультерьер какой‑то! И мобильник у него тоже не отвечает.
Наступившая пауза пышет недовольством и раздражением, поэтому я быстро обещаю:
– Я найду его.
Распрощавшись, набираю короткое сообщение:
«Дорогой Тони, я беременна от Криса Помроя».
Но я чересчур труслива, чтобы послать такое. Удаляю и начинаю снова:
«Дорогой Тони. Пишу тебе из реанимации».
Стираю, начинаю снова.
«Дорогой Тони, мама, папа и я едем в Австралию, к Таре и Келли, с любовью, Натали. PS: Все уже заказано!»
Затем сажусь, подложив под себя руки, и трясусь, пока не раздается телефонный звонок.
