Ровно в восемь, минута в минуту, Робби стучит в дверь: в одной руке – лиловый шлем, в другой – бутылка шампанского.
«Вот уж что нам точно не понадобится», – так и хочется сказать мне.
Но вместо этого я улыбаюсь:
– Привет. Спасибо, что пришел. Шампанское. Ну зачем ты? Право, не стоило.
Робби наклоняется для поцелуя.
– Для любимых – только самое лучшее, – тихонько мурлычет он. – И к тому же теперь, когда я знаю, что ты держишь в своем баре, мне просто не хотелось рисковать. Я и так утром еле встал. Да и ты, я смотрю, неважно выглядишь. Как, кстати, волосы?
– Волосы? Какие волосы? Ах, мои волосы! Неплохо. Я стараюсь вести более здоровый образ жизни. Выпадают, конечно, понемногу, но, наверное, они просто не успевают угнаться за остальным организмом. И я больше не принимаю ванну, так что пусть себе выпадают, сколько душе угодно: мне все равно незаметно размеров ущерба.
– Отлично придумано, – хвалит Робби. – Мне нравится! А мои – только все сильнее. В смысле, все сильнее лезут.
Я смеюсь. Очень трудно поддаваться панике рядом с таким парнем, как Робби. Мне хочется доверить ему тайну Алекс, но только я открываю рот, как он вдруг расплывается в широченной улыбке. Повернувшись, я вижу Энди: тот появляется из своей комнаты, волосы еще мокрые. Я едва сдерживаюсь, чтобы не заскулить от вожделения.
– Как оно, Роб? – говорит Энди, кивая на кожаную байкерскую куртку Робби. – Помогает тужурочка‑то? Должно быть, чувствуешь себя в ней настоящим мужиком?
– Да, Энди, жаль только, тебе этого испытать не дано, – отвечает Робби.
Я напряженно улыбаюсь. Момент истины неумолимо приближается. А мне позарез нужен союзник: на тот момент, когда Алекс войдет в дверь, и начнется светопредставление в стиле «ча‑ча‑ча». Чем бы отвлечь Энди, пока я буду совещаться с Робби? Послать его купить орешков? Притвориться, что не могу найти салфетки?
– Энди, мне нужно кое о чем переговорить с Робби в гостиной, не мог бы ты пока проверить духовку?
Энди послушно идет на кухню, а Робби смиренно следует за мной в гостиную.
Я закрываю дверь, запираю замок, вынимаю ключ, смотрю в замочную скважину, – убедиться, что Энди не подслушивает, – и рассказываю все Робби.
– Твою мать! – только и может вымолвить он. – Твою мать!
Смертельный ужас густой слизью расползается по всему моему телу.
– Робби! – едва слышно шепчу я. – Что значит: «Твою мать»?! Я сделала что‑то не то, да? Скажи!
Робби тяжело падает на мой замшевый диван, – производимый при этом звук можно описать лишь одним словом: «бац!». «Ну, все, – думаю я, – точно прорвал». Робби проводит рукой по лбу, будто стирает пот.
– Не знаю, Натали, – вздыхает он. – Черт. Я не знаю, что с ним происходит последнее время, он не очень‑то со мной откровенничает.
– Зато со мной откровенничает. Он все еще любит ее. Говори тише!
Робби понижает голос до проникающего сквозь стены шепота.
– Понятно… Вот что я думаю. Если бы он хотел увидеться с ней, то давно бы увиделся, а раз…
– Да, но он уверен, что она по‑прежнему с этим парнем, он же не знает, что у них ничего не выгорело!
– Точно. Но все равно, нельзя же, чтобы он просто взял – и открыл ей дверь, без всякого предупреждения! А что Саша? Она когда‑нибудь говорила, что хотела бы увидеться с ним?
Я пытаюсь увильнуть от ответа.
– Энди сказал, что она хотела остаться друзьями. Я точно не помню, может, она что‑то такое и говорила, мол, сожалеет о случившемся и…
– В любом случае, – перебивает Робби. – Мы должны сказать ему прямо сейчас, пока она еще не пришла, и если он не захочет ничего знать, то может валить себе куда‑нибудь в па…
Дрррррр!
Мы с Робби в смятении смотрим друг на друга и одновременно ныряем к двери.
Клац, клац!
– Заперто! – хриплю я.
– Ключ! – кричит Робби.
– Я открою! – орет Энди.
Клац, клац!
– Подожди! – ору я во всеь голос.
– Стой! – вопит Робби.
– Открываю!
Щелк!
Тишина.
Мы с Робби застываем на месте. Сейчас мы похожи на две жалких «морских» фигуры, замерших на месте на счет: «море волнуется – три». Медленно и бесшумно Робби протягивает мне ключ. Мы напрягаем слух.
– Черт! Саша?
– Ну… привет.
– Когда мы последний раз виделись, э‑э… да, э‑э… давно это было.
– Ровно столько, сколько ты не хотел меня видеть, Эндрю.
– А разве я в этом виноват? Как он, кстати?
– Кто?
– Слушай, Саша, давай только без этого! Как его там – Клинч, Клянч, – тот парень, с которым ты сбежала за месяц до нашей свадьбы. Или ты уже не помнишь этого хмыря?
– Митчелл, Энди. Его звали Митчелл. Откуда мне знать, как он? Мы расстались.
– О… Так. Ну. Не могу сказать, что мне жаль.
– Я тоже, Энди. Это был один сплошной кошмар. Уверена, тебе будет приятно это слышать.
– С чего бы это мне было приятно? Мне‑то какое до всего этого дело?
– А раз тебе нет до этого никакого дела, то почему тогда просто не сказать, что тебе жаль, что мой брак распался?
– Ты… вышла замуж за Клянча?
– За Митчелла! Да, Энди! Я ушла от тебя не для того, чтобы просто с ним переспать!
– То есть белое платье таки пригодилось?
– Нет, ничего такого не было, если тебе обязательно нужно знать. Обычная гражданская регистрация при двух свидетелях.
– Даже не верится, Саша. Какой тонкий вкус, какое изящество. Мне как‑то сразу полегчало.
– Чего они тянут? – шепчет Робби. – Нет чтобы просто трахнуться прямо в прихожей, да и покончить со всей этой лабудой?
– О чем это ты? – вскидываюсь я. – Господи, ты что, не слышишь?! Они же ругаются! Это не имеет никакого отношения к сексу. Это, это, это… подожди, мы и так с тобой пропустили целый кусок! Тсс!
– А почему, по‑твоему, все так получилось, а, Саша? Есть какие‑нибудь мысли? Ты не думаешь, что сделала мне больно? Я даже представить себе не мог, что можно быть таким несчастным.
– Энди, послушай, единственное, что я хочу сказать: не надо теперь делать из меня козла отпущения. Я знаю, что причинила тебе боль. Но ты что думаешь: мне было легко? Ты думаешь, мне легко было вот так поступить с тобой? Ты думаешь, я не переживала, глядя на тебя?
– Какое доброе сердце!
– Господи, Энди! А что бы ты предпочел? Чтобы мы с тобой сыграли свадьбу, съездили в свадебное путешествие, а на следующий день я начала бы гулять на стороне?
– Нет, Саша! Можешь считать меня идеалистом, витающим в облаках, но я бы предпочел, чтобы моя невеста никогда и ни с кем, блин, не гуляла на стороне! Ни с Клинчем, ни с Клянчем, ни с кем‑то там еще!
– Прости.
– Что?
– Я сказала: «прости». Прости меня за все. Прости, Энди.
– Ну, что ж… Ты поступила так, как должна была поступить. Дело прошлое.
– Так что, Энди?
– Что?
– Что ты здесь делаешь?
– Я? Я здесь живу. А вот ты‑то что здесь делаешь?
– Ты здесь живешь?! В смысле: с Натали?
– А ты откуда знаешь Натали?
Все, больше я этого выносить не могу. Буря улеглась – не хватало теперь только жарких объятий двух старых друзей. Намеренно громко бряцая замком, открываю дверь и врываюсь в прихожую.
– Сюрприз, – говорю я слабым голосом.
Два лица смотрят на меня осуждающе. Перевожу взгляд на Робби, ища поддержки.
Тот не заставляет себя ждать:
– Можете звать ее просто: Силла![74]
– Почему ты не сказала мне, что знаешь Сашу? – спрашивает Энди. По его тону ясно, что он в ярости.
– Алекс, – поправляет Алекс. – Мне надо было сразу сказать. Я больше не называю себя Сашей.
– Вот именно! – выпаливаю я. – Я не знала, что Алекс – это и есть Саша, для меня она всегда была Алекс… я только сегодня узнала и… и… и подумала, что вам обоим будет приятно вновь встретиться.
– Секундочку, давайте‑ка, разберемся, – резко говорит Алекс. – Значит, вы двое живете вместе?
Подтекст понятен: если между мной и Энди романтические отношения, то зачем было приглашать на ужин его бывшую невесту? Я бы и сама задала точно такой же вопрос. Мне очень не хочется ничего прояснять.
Зато у Робби, похоже, с отсутствием колебаний все в порядке.
– Не в этом смысле! – кричит он. – Это не то, что ты думаешь! Он просто снимает у Натали комнату. А Нэт – подруга Бабс, сестры Энди. Между Нэт и Энди ничего такого нет. Дорогая, все нормально, он одинок и свободен как ветер!
Я награждаю Робби улыбкой: нежной, как серная кислота. То же самое – отмечаю я с удовлетворением – делает и Энди.
– Робби, – мурлычет Алекс. – Какое счастье снова увидеть тебя, сколько лет, сколько зим.
Не могу понять, издевается она или нет, но очень надеюсь, что – да.
– Натали, – говорит Энди очень холодным голосом. – Ты так и не объяснила, откуда ты знаешь Са… Алекс.
– Из спортзала, – отвечаю я грубо. – Именно Алекс пристрастила меня к пилатесу.
– Теперь все понятно, – вздыхает он. – То есть ты подумала… Подумать только, а я еще когда‑то хотел стать психологом. Ладно. Мы собираемся сегодня есть или нет? Ты хочешь остаться… Алекс?
Тон его смягчается, и я чувствую, как мое сердце сдавливает холодными тисками ревности. Это не входило в мои планы. Ну да, я хотела испытать Энди – проверить, действительно ли он все еще любит Сашу, – но в глубине души я была убеждена, что эксперимент пройдет полностью под контролем. Ведь еще час назад мы с ним целовались! Но похоже, я ошибалась. Надо было подождать. Годы неуверенности – это все равно было бы лучше, чем то, что происходит сейчас на моих глазах.
– Я не хотела бы портить вам вечеринку, – растягивает слова Алекс, улыбаясь Энди из‑под ресниц.
Напрягаюсь от досады и вопрошаю про себя: «Значит, уходишь?» Стараюсь не пялиться на нее. У этой женщины до неприличия шикарная фигура, которую выгодно подчеркивают яркая бирюзовая рубашка с открытым воротом, кремовые брюки в обтяжку и босоножки на высоком каблучке. Мне достаточно одной секунды, чтобы распознать откровенную сексуальность. Господи, как бы я хотела, чтобы Бабс оказалась сейчас здесь со своим огнетушителем. И еще я хочу, чтобы у меня были такие же формы, такие же изгибы. Впервые в жизни я этого действительно хочу. Чувствую себя каким‑то карандашом.
– Вот и отлично, – говорю я, коряча губы в подобие улыбки. – Почему бы вам всем не пройти в гостиную? Проходите и рассаживайтесь.
Ставя ноги одна перед другой, я каким‑то чудом умудряюсь добраться до плиты.
Я как раз переливаю суп в супницу, когда на кухню вваливается Робби.
– Да уж, дело‑то принимало опасный оборот! Но ты молодец, Натали, сейчас вроде все нормально! Здорово, что ты прибралась в гостиной и все такое! Они сейчас пьют шампанское. Я подумал, будет лучше, если я оставлю их ненадолго наедине: ну, ты понимаешь – зачем.
Нет, мне, конечно, очень нравится Робби, но в этот момент требуется вся моя выдержка, чтобы не вылить горячий суп на его плешивую башку.
– Вообще‑то, Робби, – отвечаю я сквозь зубы, – ты только что совершил очень большую ошибку. Без тебя они могут снова начать ссориться. И все может кончиться плохо. Возвращайся‑ка лучше к ним, а?
– Но…
– Иди, Робби! – приказываю я, стараясь говорить как киношный фэбээровец. – Иди! иди! иди! иди! иди!
Робби бросает на меня удивленный взгляд и поспешно ретируется. Примерно так же Падди смотрел на Мэтта, когда тот отчитывал его за изгрызенный альбом «Мой щенок». (Как‑то на Рождество Мэтт хвастался им: куча фотографий с подписями типа «Падди со своей игрушечкой‑пищалкой» или «Падди кушает собачью галетку с арахисовым маслицем». По‑моему, Падди счел эти картинки унизительными для своего собачьего достоинства.)
Вытаскиваю глубокие суповые тарелки из буфета и пронзительно кричу:
– Эй, народ! Ужин готов!
Первым в кухню врывается Робби:
– Есть, сэр! Слушаюсь, сэр!
Энди и Алекс плетутся следом с мечтательной поволокой в глазах. А может, у меня паранойя?
– Помощь нужна? – услужливо предлагает Робби.
– Нет уж, спасибо. Ты и так уже достаточно помог.
– Где мне сесть? – спрашивает Алекс.
– Где хочешь, – говорю я бархатным голоском. – Рядом с Робби.
Расплескиваю суп по тарелкам, словно маленький ребенок, разбрызгивающий краску из банки на полотно. Зеленый шлепок приземляется на рубашку Энди.
– Извини, давай вытру, – сердито рычу я.
Схватив грязное полотенце, начинаю с силой втирать пятно в рубашку.
– Если ты будешь продолжать в том же духе, Нэт, – тихо говорит он, – то у меня сосок встанет.
Швыряю полотенце в раковину и сажусь за стол. Замечаю, что Энди уселся напротив Алекс. Первоклассная позиция для соблазнения! А я оказываюсь лицом к Робби.
– Восхитительный суп, Натали, – улыбается Алекс. Она уже покончила с шампанским и сейчас потягивает красное вино. Очень надеюсь, что у нее окрасятся зубы. По крайней мере, мои зубы и губы всегда окрашиваются от вина: после него я становлюсь похожей на свинью, побывавшую в кустах ежевики.
– Спасибо.
Мы дружно принимаемся за суп. Мне не терпится подпустить в разговор какую‑нибудь гадость, что‑нибудь вроде: «Ну, и как? Кто из них лучше в постели: Митчелл или Энди?» – но не позволяет строгое воспитание. Алекс тем временем разглагольствует о том, что я просто рождена для пилатеса, то и дело поглядывая на меня в поисках одобрения. Энди и Робби издают ободряющие звуки, а я умудряюсь кривить лицо в подобии улыбки. Напряжение вокруг такое – хоть ножом режь. Чего нельзя сказать о лазанье (которая, не спеки я ее до состояния окаменелости, была бы просто восхитительной).
– Нэт, – говорит Энди. – Не хочу показаться невежливым, но чем ты скрепляла макароны? Неужели бетоном?
Я как раз сражаюсь со своим языком, – который раздулся так, что заполнил собой весь рот и не дает мне возможности говорить, – когда в разговор встревает Алекс:
– Не обращай на него внимания, Натали. Он всегда был такой. Говорит: «Не хочу показаться невежливым», – и тут же выдает самую невежливую из всех возможных невежливостей. В силу какой‑то необъяснимой причины он думает, что это его извиняет.
Улыбнувшись, она приглаживает волосы, которые забраны в высокий секусальный хвостик, и совершенно не нуждаются в приглаживании. Р‑р‑р! Еще и красоту тут наводит!
– Правда, что ли? – Я заливаюсь фальшивым смехом. – Как смешно!
Втыкаю нож в лазанью так, будто решила заколоть ее насмерть. Вот это нервы! Ведет себя так, будто он ее собственность. Смотрите‑ка, она за него извиняется! Похоже, Алекс слаба на алкоголь. Да и на память тоже. Кто бы только знал, как мне хочется отшвырнуть этот бесполезный нож и с воплем выскочить из кухни! Однако даже в момент полного помешательства меня не покидает мысль, что сделай я так – и сама же об этом еще не раз пожалею.
– Да бросьте вы ее, – говорю я. – Я лучше подам дессерт.
– Это что – угроза? – интересуется Робби.
– Очень смешно.
Вываливаю основательные порции шоколадного мусса в три креманки и малюсенькую порцию – в четвертую.
– А знаешь, – бубнит Энди, – по‑моему, когда человек считает что‑то смешным, он не станет говорить: «очень смешно». Человек либо засмеется, либо улыбнется, либо… он не считает это смешным.
– Что ты хочешь этим сказать? – вскидывется Робби. – Что Нэт просто притворяется, что считает меня смешным?
– Робби, дружище, – вздыхает Энди. – Мне что, повторить еще раз, по слогам?
– Нет! – выпаливаю я. – Не надо. Кто‑нибудь хочет апельсина к муссу?
Робби сдавленно хихикает.
– Сам не знаю, почему, но звучит похабно!
У меня даже руки чешутся: так и хочется взять Робби за шкирку – и сунуть этим его добродушным лицом прямо в мусс.
– Ммм, – Алекс облизывает ложку. – Просто объедение. Как мило, Натали, что ты не забыла мой новогодний зарок.
Она хлопает своими ресницами, пародируя полный экстаз. Украдкой бросаю взгляд на Энди. Он не сводит с нее глаз. Ну, все, с меня хватит! Я плюю в лицо этикету и закуриваю.
– Кто‑нибудь хочет кофе? – Стараюсь, чтобы голос звучал как можно дружелюбней.
Гости реагируют так, будто под словом «кофе» зашифрованы либо «мышьяк», либо «игра в шарады».
Робби громко кричит:
– Не‑а, мне не надо, спасибо, я еще после вчерашнего‑то не отошел, который, кстати, час, черт, уже так поздно… – Я удивленно смотрю на часы, которые показывают 21:37. – …Я, пожалуй, буду выдвигаться, все было просто замечательно, Нэт, еще увидимся, пока, Энди, и очень приятно было снова увидеть тебя, Саша, ой, извини, Алекс, всем пока, до скорого.
С этими словами он целует меня, затем – Алекс (легонько, в щечку), жестом прощается с Энди и исчезает за дверью.
Алекс, слегка пошатываясь, поднимается из‑за стола.
– Мне тоже пора, Натали. Я вызову такси. – Она улыбается. – Отличный вечер. Кто бы только знал!
– О… Я – знала.
Она крепко обнимает меня. Я слабо отвечаю. Энди болтается тут же. Ловлю его взгляд: он улыбается. Так и хочется влепить ему пощечину.
– Спасибо, – дышит она мне в самое ухо. – Спасибо тебе, Натали.
Для тех, кто не имеет ни малейшего понятия об истинном значении слова «подтекст», поясняю: Алекс благодарит меня за жесткий, как камень, ужин. Затем отодвигается и улыбается мне прямо в глаза: эдакой ужасно многозначительной улыбкой. Нет никаких сомнений: она дает понять, что снова хочет вернуть его обратно. О боже! Не будь она такой милой и славной, возможно, сердце щемило бы не так сильно. Не будь она моей подругой, я хотя бы выиграла утешительный приз: ненависть к ней. А так получается, что я злюсь на нее, одновременно злясь на себя. Энди неожиданно объявляет:
– Зачем тебе брать такси, Алекс? Я выпил всего один бокал, да и то час назад. Я отвезу тебя.
– Ты уверен? – спрашивает она застенчиво. – Это же в Западном Лондоне! Это совсем не обязательно.
– Все нормально, – говорит он, а мой мозг заходится истошным криком: «Один бокал – это все равно опасно! Говорят же: „Не пей за рулем!“», – если ты, конечно, ничего не имеешь против «воксхолла‑астры».
– «Воксхолла‑астры»? – смеется она. – Я смотрю, твой стиль изменился.
– У меня много что изменилось в жизни, – отвечает он с широкой улыбкой.
С таким же успехом я могу быть просто мухой на стене. Прихлопните меня кто‑нибудь, пожалуйста.
К сожалению, никто не реагирует на мой зов. Когда голубки вылетают в ночь, до меня доносится смешок Алекс:
– Ты, похоже, забыл, Энди. Я сужу о мужчинах не по их машинам.
