Такие моменты я обычно репетирую в ванной. Можно было, к примеру, просто ответить: «Нет». И положить трубку. Или насмешливо съязвить: «Ты и твой братец – вы что, сговорились изводить меня по очереди?» Но, когда раздался звонок, я еще не вполне оправилась от последствий своей немоты. Ну и главное, я просто очень обрадавалась, и у меня хватило здравого смысла сообщить Бабс об этом. Правда, она не назвала меня лучшей подругой, но это было уже не важно.
– Возможно, что и она, – отвечаю я угрюмо.
– А это Бабс, – добавляет она, все тем же почтительным шепотом, – которая звонит сказать, что она полное ничтожество и поймет, если ты не захочешь больше никогда иметь с ней никаких дел.
– Ба‑абс! – Я вся сияю от удовольствия. – Ты даже представить себе не можешь, как мне тебя не хватало. И никакое ты не ничтожество, ты – моя самая лучшая подруга, и я так рада, что ты позвонила. Ты где?
– Дома, сижу и сгораю со стыда. Я ударила свою подругу.
– Бабс, я все понимаю. Я заслужила ту пощечину. Вела себя как… – пытаюсь подыскать слова, достаточно драматичные, чтобы выразить всю мою глупость, и, покопавшись в памяти, извлекаю что‑то, оставшееся от долгого вечера в компании Сола и «Гамлета», – «вертлявый, глупый хлопотун».[78]
– Мне бы вашу литературную образованность, мисс Миллер! Энди рассказал мне о Саше.
– Да?.. Кстати, он только что заходил за своими вещами.
– Просто поразительно! Это так мило с твоей стороны!
– Еще бы. Так, э‑э…
– У меня был еще один разговор с Саем. И я беру назад, мм, большинство своих обвинений. Прости, Нэт. Слишком много всего сразу навалилось. Правда, кроме моего собственного мужа. Ой, заткните мне кто‑нибудь рот!
– Кстати, как там Саймон? – спрашиваю я. А еще мне до смерти хочется узнать, когда она в последний раз разговаривала с Энди. Сомневаюсь, что в последние пять минут.
– Спасибо, хорошо. Он в порядке. Я полагаю, мы прогрессируем. – Последнее слово Бабс произносит нарочито аристократическим, слегка глуповатым голосом: чтобы я, не дай бог, вдруг не подумала, что она это всерьез. – А ты, Нэт, чем сейчас занимаешься?
– Я? О… работаю.
– Господи, ну конечно же! Прости, пожалуйста. Почему ты сразу не сказала? Не буду тебя отвлекать.
– Нет‑нет‑нет‑нет‑нет, ничего страшного, я вовсе не к тому. Не хочешь зайти?
– Прямо сейчас?
– Ну, если ты не заня…
– Не говори глупостей, у меня четыре выходных. Правда, я без сил, вчера у нас был пожар. Кроме того, я сходила на занятия по физподготовке, такой шок для организма! А теперь вот сижу перед ящиком, лопаю кексики и щелкаю полиэтиленовыми пузырьками от упаковки.
Чувствую угрызения совести. Мне тоже неплохо бы заняться физкультурой. Но только не той «качковой» физкультурой, что занимается Бабс (турник, штанга, велосипед, бег). А той физкультурой, которая по вкусу мне. Бег. Бег. Бег. Бег.
Подавив раздражение, переспрашиваю:
– Кексики?
– Мини‑суфле, покрытые молочным шоколадом, бисквитная основа, сначала слизываем шоколад?
– Я и не думала, что их еще делают, – шепчу я, потрясенная. – Когда‑то я их обожала!
– Надо просто знать, где искать, – счастливым голосом отвечает Бабс. – А в этом деле я профессионалка. Я захвачу несколько штук с собой, можно? Ты точно уверена, что я не помешаю твоей работе? Ведь я же тебя прекрасно знаю: заявляешь, что все нормально, а сама потом только и думаешь о сорванном графике тренировок и потерянном времени.
– Бабс, – говорю я серьезно. – Давай начнем с первоочередных задач. Я ставлю чайник.
Вскакиваю, чтобы навести порядок в квартире, но здесь и без того все сверкает чистотой. Кроме кофейных чашек. В пальцах начинает свербить. Но я оставляю чашки в покое, – пускай Бабс мной гордится, – и пытаюсь хоть немного поработать. Правда, из‑за того, что в голове все – и хорошее, и плохое, – поперепуталось, словно вареные спагетти, места для работы там уже не осталось. Энди говорил, что Бабс простит меня, – хорошо; я заслуживаю золотой звезды героя за то, что свела их с Алекс, – хорошо и плохо; она, должно быть, полагает, что это я велела ему уйти, – хорошо; хотя на самом деле он ушел сам, по своей воле и очень обиженный, – плохо; ей очень не хотелось, чтобы мы с ним были вместе, – плохо; хотя раз уж я теперь больше не «Сука № 1», может, Бабс и не станет возражать, если я, ну, как бы «того» с ее братом – отлично.
А теперь взглянем с другой стороны. У меня, пожалуй, больше шансов, ну, как бы «того» с архиепископом Кентерберийским, чем с Энди. И от этой мысли я немедленно мрачнею (пусть архиепископ Кентерберийский не обижается). Да пошел он! (В смысле, Энди.) Когда раздается звонок, я караулю под дверью. После недолгих – смущенных и неточных – движений головами мы обнимаемся. «Господи, я так рада, что мы снова подруги, – думаю про себя. – Я так счастлива».
На деле это сводится к:
– Рада видеть тебя, Барбарелла.
В общем‑то не так все и ужасно. Бабс отстраняет меня от себя.
– Натали! – Она приоткрывает рот в изумлении, потом широко улыбается. – Хорошо выглядишь!
Пробежав рукой по волосам, я оттягиваю рукава джемпера и бормочу слова благодарности куда‑то в пол. Я всегда чувствую себя неловко, когда мне делают комплименты. Хотя Бабс говорит комплименты только тогда, когда действительно так думает. Точно так же, как она с огромным удовольствием – теперь мне это слишком хорошо известно, – скажет тебе прямо в глаза, если ты и в самом деле похожа на пугало.
– Нет, серьезно, – продолжает она, – ты выглядишь… даже не знаю, в чем тут дело, но ты выглядишь менее… иссохшей. Я имею в виду, что…
– Спасибо за комплимент.
Бабс принимается лихорадочно взбивать волосы, пока лицо ее не скрывается за взлохмаченными космами.
– Эй, ну‑ка вылезай оттуда, – приказываю я. – Я знаю, что ты имела в виду.
Она отбрасывает волосы назад и, потупив взор, заканчивает:
– …то, что я наговорила тебе в воскресенье.
Я поворачиваюсь от буфета.
– Бабс. Не надо. Я это заслужила. Скажу тебе абсолютно честно. Твоя помолвка оказалась для меня самым ужасным… почти самым ужасным ударом в жизни. Я не хотела терять тебя. Когда папа ушел от нас… с тех пор все стало каким‑то грязным. Знаю, это смешно. Знаю, что со временем все меняется, но, похоже, я боялась перемен. Для меня любая перемена означает утрату, хотя чаще всего она означает просто… перемену. Наверное, я думала, что, ворвашись в «Кувшин и кабачок», я улажу ваши семейные проблемы и почувствую себя нужной. А Саймон… – тут я решаю быть милосердной, – слабый и уязвимый. Я принесла тебе сплошные страдания и прошу у тебя за это прощения.
– Нэт, – говорит Бабс. – В жизни все действительно меняется. Но, знаешь, в глубине души я всегда считала… и буду считать тебя своей лучшей подругой.
Мое сердце скручивается, как пожухлая бумага. Хочется стиснуть живот и выдавить стон из самого нутра. Но вместо этого я спокойно наливаю воду в чайник и отвечаю:
– И я тебя.
Бабс откашливается.
– Знаешь, ты и вправду изменилась. Я имею в виду: не только внешне.
– Ты думаешь, сверху все‑таки еще маловато?
– Ну, Нэт, ты никогда и не была Долли Партон.[79]Да и вообще, ты все еще слишком худенькая, но…
– Да нет же, Бабс, конечно, спасибо тебе, но я вообще‑то говорила о своих волосах.
– О волосах? О… По крайней мере, отсюда, мне кажется, у тебя прекрасные волосы. А что с ними такое?
– Они ужасно лезут. Как ты думаешь, они не выглядят редкими или… нестойкими?
– Да вроде нет. Волосы как волосы, вполне нормальные и здоровые. Так что там у тебя произошло?
Я виновато дергаюсь на месте.
– Что ты имеешь в виду?
Бабс отклоняется на стуле так, что тот встает на две задние ножки, а я прикусываю язык, чтобы сдержать рефлексивную реакцию («Не надо качаться на моем стуле!»).
– Я имею в виду, – поясняет она, – что с тобой вдруг такое произошло? Во‑первых, твоя квартира… – она кивает на две заляпанные чашки, – … просто помойная яма. Во‑вторых, ты сама какая‑то… уверенная в себе, что ли. Чего‑то я не понимаю.
– Ты правда так думаешь? – отвечаю я, очень довольная. – Это я так тренирую себя, чтобы немного снять напряжение. Черт, я…
– Все‑все‑все, беру свои слова назад, – широко улыбается Бабс. – Ты нисколько не изменилась. Все так же чертыхаешься. – И добавляет: – Означает ли это, что ты сейчас спросишь, не хочу ли я йогурта к чаю?
Я корчу такую физиономию, словно меня только что засосало в аэродинамическую трубу.
– Неужели я и вправду тебе когда‑то такое предлагала? Прости, пожалуйста. Вообще‑то я собиралась спросить: не хочешь ли ты печенья к чаю?
– Ты спросила, я отвечаю: хочу. А какое у тебя есть?
– С обезжиренным шоколадом, полезное для пищеварения.
– Н‑ну… Ладно, давай. Хотя, на будущее: я предпочитаю с молочным шоколадом.
– Я тоже. – Бабс выглядит заинтригованной. – Поэтому‑то я и купила именно эти.
– Понятно. Хотя, знаешь, я вообще удивлена, что ты держишь в доме печенье.
Я смущенно поеживаюсь. Даже в худшие времена я всегда покупала печенье. Только я его никогда не ела. Прятала, как белка, на самой верхней полке в кладовке. Чтобы потом навязывать другим или просто смотреть на него, вдыхая запах. Как безутешная мать, вдыхающая запах одежды умершего ребенка. Как я дошла до такого?
– Я потеряла контроль над собой, – говорю я поддразнивающим тоном. – Как мне и прописывалось. Буквально спятила в магазине.
Бабс кивает.
– Я просто потрясена. И я нисколько не издеваюсь. На полном серьезе. Так чье же, – «тук‑тук‑тук», – это серебряное кольцо? Размер явно мужской. Ты что… снова с Крисом?
– Нет, конечно! – вскрикиваю я. – Я о нем уже и забыла. Нет, это кольцо Сола, если ты, конечно, сможешь в это поверить.
– Сола?! Ничего себе! Почему же ты мне ничего не сказала?
– Так мы же с тобой не разговаривали, – напоминаю я. – К тому же это совсем не то, о чем ты думаешь. У меня с ним ничего нет. Он решил снова нарисоваться, чтобы преподать мне урок: выпендриться своим крутым новым телом – сплошь мышцы и загар. Знаешь, я вот сейчас подумала: наверняка, едва мы расстались, он рванул в спортзал, да так и не вылезал оттуда вплоть до вчерашнего дня.
Бабс выглядит ошеломленной.
– Сол? Во дает! Хотя, с другой стороны, значит, ему не все равно. Ты ведь ничего от меня не утаиваешь, правда? Ты ведь не купилась на это, а?
– Все в порядке. Трюк не сработал. И все потому, что хотя тело крутое и новое, но хозяин‑то у него старый: все тот же Сол.
– Бедный Сол, – мурлычет Бабс. – Ну, а как он вообще, этот твой юный консерватор? Господи, вот еще одна вещь, из‑за которой меня гложет совесть. Что навязала тебе этого Боукока.
Удивленно смотрю ей в глаза.
– Так ты… с самого начала об этом знала?
Бабс макает печенюшку в чай.
– Нет, не знала, пока не задумалась над этим. И поняла, что для меня как‑то уж чересчур важно, чтобы ты была рядом с таким здравомыслящим человеком, как Сол. Думаю, это защитная реакция на собственное замужество. Всегда трудно быть первой. Прости, – добавляет она.
– Да ладно, забудь. Ну, а с Саем‑то у вас как? Можешь, конечно, не рассказывать, если не хочешь.
Бабс отмахивается.
– Потихоньку налаживается. Но медленно. В общем, не супер. Семейная жизнь – это совсем другое. Даже если до свадьбы живешь вместе, а мы не жили. Все иначе. Я знаю, звучит как хренотень какая‑то, но по жизни так оно и есть. А сколько приходится подстраиваться! Со мной‑то все проще – я ведь знаю, чего хочу. Но Сай гораздо меньше уверен в себе, в своих решениях. Он еще слишком, – и я не раз говорила ему об этом прямо, – молод в этом смысле. Он и сам это признает. Что в общем‑то уже прогресс. Все это так забавно, Натали. Тебе кажется – вы прекрасно ладите друг с другом, ты чувствуешь себя счастливой и уверенной, и тут перед тобой открывается пропасть, в которой маячит огромная и гнусная проблема, которую вы оба так мастерски игнорировали раньше. И вы оказываетесь на краю этой пропасти. И чем ближе вы подбираетесь к проблеме, тем больше она раздувается в размерах. Это все равно что поднести спичку к нефтяному заводу. Вот что меня пугает больше всего, Нэт. Начинаешь чувствовать себя дико беспомощной. Хуже чувства я лично не знаю. Я к такому не привыкла.
– А что думает Саймон? Он понимает, как он с тобой поступил?
Бабс натянуто улыбается.
– Понимает и жалеет о случившемся. Я знаю, он любит меня. Он очень старается. Ему тяжело. Думаю, ему просто нужно привыкнуть, понять, что я не мешаю ему делать многое. Он по‑прежнему самостоятельный человек и может делать практически все, что хочет. Знаешь, как они называют жену? «Пила»! Вдалбливают парням в голову это дерьмо, пока те не начинают верить. Подогревают страх у таких, как Сай, и те вдруг видят в каждой твоей фразе – даже в такой безобидной, как «передай соль, пожалуйста», – эту самую «пилу». А эти неудачники, его сослуживцы, чье развитие застряло где‑то на уровне двенадцати лет, вечно подкалывают его. Господи, они такие придурки, искренне считают, что если ты не бросаешься на женщину с порога, то ты точно гей. Я знаю, что это за люди. Я же когда‑то работала с ними. Школяры, вот они кто.
– А Саймону ты все это говорила?
– Да я ему все уши прожужжала. Они неудачники, им было бы плевать, что там у Сая за жена, если бы у них самих все было нормально. Они приняли бы все как есть. Но они такие слабаки, что воспринимают как личную угрозу все, что не похоже на их собственную жизнь. Вот почему они так озлобились, узнав, что он собирается жениться. Они просто испугались. И я пыталась сделать так, чтобы он понял: это у них проблема, а вовсе не у него.
– Ну, и как? Понял?
– Наполовину. Скажем так: принял к сведению. Но продолжает утверждать, что они счастливы. Это с их‑то проблемами! Наркотики, пьянки, нервные расстройства и т. д. и т. п. – На лице Бабс появляется слабая улыбка. – Но одна вещь, похоже, попала в самую точку.
– Ну?
– Я потеряла всякое терпение. И заявила: «Знаешь что? Тебя никто не заставлял на мне жениться. И тебя никто не заставляет жить со мной. Ты не обязан. Это твой выбор. Ты сам сделал его. Ты связал жизнь со мной, потому что нам хорошо… было хорошо вместе». И он решил, что я собираюсь уйти от него. Как стоял – так и сел.
– Боже! – Я даже открываю рот от изумления. – Но ты же не станешь делать этого, правда? Бабс, такие вещи утрясаются не сразу. На это могут уйти годы. И он действительно еще молод. Дай ему шанс. Ведь он тебе… ни с кем, а?
Бабс трясет головой.
– Говорит, что нет. И я ему верю. Да, ты права. Хотя, знаешь, какое это ужасное дело – латать протершиеся отношения! Ведь неизвестно, как и когда все это закончится. И стоило ли все это стольких мучений.
– Конечно, стоило, Бабс. Просто надо иметь терпение – вот и все. Нельзя останавливаться на полпути, даже если тебе в этот момент хочется врезать ему по башке сковородкой.
– Не надо мне подбрасывать идеи. Вот я все время думаю: «Я же новобрачная! Я должна светиться от счастья, как китайский фонарик! Я должна доводить его член до полного истощения! Я должна буквально на крыльях лететь домой, к горшочку с карри, приготовленным его нежными, любящими руками!» А не сидеть, как мы с Саем, на диване – с напряженными физиономиями, съежившись каждый у своего подлокотника. Ты знаешь, у нас ведь даже ничего не было в первую брачную ночь. Сай тогда перепил.
– Бабс, – говорю я, – хватит твердить «должна, должна». Иначе точно станешь пилой. Ты ведь не знаешь, как там все происходит у других людей. Да, конечно, молодожены всегда разгуливают со счастливыми лицами. Потому что именно этого все от них и ждут. И вряд ли ты услышишь хоть от одной молодой пары: «Вообще‑то мы не занимались сексом в первую брачную ночь, потому что очень устали». Их ведь никто не поймет. Хотя, скорее всего, это нормально.
Наклонившись вперед, Бабс сжимает мою руку.
– Ты настоящая подруга, – говорит она. – Настоящая.
