Радикальный постмодернизм архитектуры жана Бодрийяра

Один из ведущих социологов постмодерна Жан Бодрийяр, описывая современное общество, упоми­нает как базовый процесс концентрацию населения и увеличение производства отходов [16]. Для урбани­стической проблематики Бодрийяра важны три поня­тия: «концентрация», «опустынивание» (процесс об­ратный и сопутствующий концентрации) и имеющее по его (Бодрийяра) мнению первостепенное значение понятие критической массы. Бодрийяр считает, что «у социальной сущности есть свои пределы». Суть про­блемы критической массы он видит в том, что по мере роста концентрации населения разрушается сама со­циальность. Бодрийяр сравнивает современное обще­ство и законы его развития с космологическими от­крытиями законов развития Вселенной, утверждая, что при превышении Вселенной определенного по­рога массы, большой взрыв и расширение переходят в сжатие (имплозию) – big crunch. Бодрийяр считает, что «бурный рост населения, расширение сетей контроля, органов безопасности, коммуникации и взаимодей­ствия, равно как и распространение внесоциальности» приводят к имплозии реальной сферы социального. В информационной сфере, например, обилие инфор­мации аннулируется само собой и приводит к эффекту перенасыщения информацией. Эпицентром этих про­

цессов современного общества, по мнению Бодрийяра, является современный мегаполис. В социальном плане эти процессы «порождают в индивидах безразличие и замешательство». Он сравнивает модель современно­го общества с транспортной развязкой: «Пути движения здесь никогда не пересекаются, ибо у всех одно и то же направление движения… Может, в этом и заключается суть коммуникации? Одностороннее сосуществование. За его фасадом кроются все возрастающее равнодушие и отказ от любых социальных связей» [16]. Если со­гласиться с космологическим диагнозом Бодрийяра, то остается вопрос, к чему в будущем приведет эта со­циальная сингулярность современного общества – к со­циальной «черной дыре» или появлению «сверхновой»?

Суть современной архитектуры, по Бодрийяру, за­ключается в «искусственном моделировании мира, спе­циализации и централизации функций и распростране­нии по всему миру этих искусственных построений» [16].

Для Бодрийяра современный мир представляется виртуальным, и архитектура также становится виртуаль­ной, т.е. соответствующей этому миру.

«В виртуальном мире речь уже не идет об архитек­туре, которая умеет играть на видимом и невидимом, или о символической форме, которая играет одновре­менно с весом, центром тяжести предметов и потерей этих характеристик. Речь идет об архитектуре, в кото­рой больше нет загадки, которая стала простым опера­тором видимого, об «экранной» архитектуре, которая вместо того, чтобы быть «естественным разумом» про­странства и города, превратилась, в каком-то смысле, в их «искусственный разум» (я ничего не имею против искусственного разума, за исключением того факта, что он в своем всеохватывающем расчете претендует на то, чтобы поглотить все остальные формы и свести духов­ное пространство к цифровому)» [17. – C. 22].

Современная архитектура, по мнению Бод рийяра, отражает не талант мастера и не является произведе­нием искусства, становясь воплощением технических и технологических возможностей компьютерного про­ектирования и строительства.

«Все то, что подобным образом создается при по­мощи техники и с использованием огромных возможно­стей диверсификации, приводит к появлению автомати­ческой формулы мира. Это проявляется и в архитектуре, которая полностью стала полагаться на технические возможности – при этом я понимаю не только материа­лы и конструкции, но и концептуальные модели. Следо­вательно, архитектура больше не указывает на какую бы то ни было правду, на оригинальность, а скорее лишь на техническое наличие форм и материалов. Правда, ко­торая обнаруживается в этом, уже не представляет объ­ективные условия или, тем более, субъективную волю архитектора, но отражает технические характристики и их функционирование. Это можно пока называть ар­хитектурой, но нельзя при этом ни в чем быть уверен­ным» [17. – С. 25].

Для подтверждения своих мыслей Бодрийяр ис­пользует здание музея Гуггенхейма в Бильбао, постро­енное всемирно известным архитектором Фрэнком Гери, проект которого считается примером успешного в финансовом отношении культурного проекта, так как он оказал значительное влияние на жизнь города и оку­пился всего за три года – характерный пример успешной архитектуры общества потребления.

Бодрийяр считает, что Музей Гуггенхейма в Биль­бао – «это идеальный образец виртуального объекта, про­тотип виртуальной архитектуры. Он создан на основе сведения воедино комбинируемых элементов и модулей таким способом, который может применяться при соз­дании тысячи подобных музеев, при этом изменяться

будут только программное оборудование и правила об­работки данных. И даже его содержание – коллекции и объекты искусства – полностью виртуальны. Сколь сильно удивительны его неустойчивая конструкция и нелогичные формы, столь же маловыразительны его выставочные пространства. Он является лишь символи­ческим представлением и «инсценировкой» машинного оборудования, прикладной технологии – как было уже упомянуто, не любой. Объект удивителен, но это лишь экспериментальное чудо, сравнимое с биогенетическим исследованием тела, породившим огромное количество клонов и химер. Музей Гуггенхейма – это простран­ственная химера, продукт машинных процессов, кото­рые опередили саму архитектурную форму» [17. – С. 26].

«Собственно говоря, он не оригинален. Правда со­стоит в том, что при использовании техники и аппарату­ры все теряет свою оригинальность. Все элементы лег­ко комбинируются, нужно только приспособить их для представления публике как большинство постмодер­нистских форм…» [17. – С. 26].

Музей Гуггенхейма – это не единичный пример, Бод­рийяр находит черты виртуальной архитектуры (архи­тектуры клонов) в наиболее значительных сооружениях, ставших символом современного общества, например, в разрушенных 11 сентября 2001 года башнях-близнецах.

«Лично я всегда интересовался пространством, и прежде всего такими, так сказать, «построенными объектами», которые изменяют понятие пространства. То есть мне интересны такие объекты как Beaubourg, World Trade Center или Biosphere-2, то есть здания, которые (для меня) не представляют собой архитектурного чуда. Они меня захватывают не своим архитектурным значением. Эти здания будто из иного мира – что можно, впрочем, сказать о большинстве крупных архитектурных объ­ектов нашего времени. В чем их правда? Когда я в по­

исках правды беру, к примеру, такое здание как башни­близнецы, то я вижу, что архитектура уже в 1960-е годы возвещала приход гиперреального, а может, даже элект­ронного общества и соответствующей эпохи, в которой обе башни выглядят как перфолента. Можно сегодня ска­зать, что они были клонами друг друга, якобы предвос­хищая конец всего подлинного. Являются ли они, таким образом, предвестниками нашего времени?» [17. – С. 10].

Бодрийяр сожалеет об исчезновении архитектуры, он хотел бы, «чтобы архитектура, архитектурный объ­ект оставались чем-то необычным, и чтобы их не постиг­ла та участь, которая нас окружила; не наступила бы эпо­ха виртуальной реальности архитектуры» [17. – С. 29].

«Фактически, мы уже на пол-пути к этой эпо­хе», – продолжает Бодрийяр. «Архитектура сегодня слу­жит по большей части культуре и коммуникации, то есть виртуальному эстетическому идеализированию всего общества. Она функционирует как музей, содержащий социальную форму (мы называем ее культурой) немате­риальных потребностей, которые не могут более никак быть определены, кроме как бесчисленные здания куль­туры. Когда музеефицируются люди из определенного окружения или места (в эко-музеях, где они становятся виртуальными статистами своей собственной жизни – то есть теряют свою оригинальность), они потоком на­правляются в огромные, более или менее развлекатель­ные «склады», то есть культурные и торговые центры по всему миру, или в транспортные и транзитные пунк­ты (которые на французском языке совершенно верно обозначены «lieux de disparition», то есть «пункт исчезно­вения). В Осаке, Япония, уже строится памятник комму­никации XXI века. Архитектуру сегодня поработили все эти транспортные, информационные, коммуникацион­ные и культурные функции. В этом и заключается функ­ционализм, который достиг огромных размеров и уже

не принадлежит механическому миру органических потребностей и реальным социальным условиям, а яв­ляется функционализмом виртуального мира, то есть зачастую связан с бесполезными функциями, подвергая опасности саму архитектуру, которая может также пре­вратиться в бесполезную функцию. В чем опасность? В том, что процент клоновой архитектуры по всему миру – этих прозрачных, развлекательных, мобильных, несерьезных зданий как сети виртуальной реальности – значительно может возрасти» [17. – С. 30].

«Большинство современных общественных зданий сверхразмерны и создают впечатление пустоты (не про­странства): работы или люди, которые там находятся, сами выглядят как виртуальные объекты, будто нет не­обходимости в их присутствии. Функциональность бес­полезности, функциональность ненужного простран­ства (культурный центр в Лисабоне, Grande Bibliotheque de France и так далее)» [17. – С. 32].

«Драма современной архитектуры состоит в бес­конечных клонах того же самого типа зданий в зависи­мости от функциональных параметров или определен­ного вида типичной или живописной архитектуры»

[20. – С. 34]. Взглянув вокруг, на современную архитекту­ру, в том числе и на архитектуру современной Москвы, трудно не согласиться с Бодрийяром.

В то же время Бодрийяр хочет надеяться на буду­щее архитектуры.

«Архитектура имеет будущее по одной простой причине: еще не создано такого здания, такого архи­тектурного объекта, которые могли бы положить ко­нец всем другим формам, которые предопределили бы конец пространства. Таким образом, нет такого города, который бы предопределил конец всех других городов, такой мысли, которая предопределила бы конец всех других мыслей» [17. – С. 38].