Классическая социология и социологическая теория первой половины ХХ века об архитектуре

ГЛАВА I. ЗАПАДНАЯ СОЦИОЛОГИЯ АРХИТЕКТУРЫ

ЧАСТЬ 1. ОТДЕЛЬНЫЕ ВЗГЛЯДЫ, ИДЕИ И ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОСТРОЕНИЯ

КЛАССИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ И СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА ОБ АРХИТЕКТУРЕ

 

При анализе развития городов и демократии в сво­ей известной работе «Город» М. Вебер не делает никаких предположений о влиянии архитектуры на социальные процессы, упомянув только в качестве необходимых атрибутов раннего города наличие крепости и рыноч­ной площади. Вот как М. Вебер дает определение города: «..город представляет собой замкнутое (во всяком случае, относительно) поселение, «населенный пункт», а не одно или несколько отдельно расположенных жилищ. В горо­дах (впрочем, не только в городах) дома тесно (а сегод­ня, как правило, стена к стене) примыкают друг к другу... С социологической точки зрения этот признак города характеризует его как населенный пункт, следовательно, поселение в тесно соприкасающихся друг с другом домах настолько велико, что в нем отсутствует специфическое для общества соседей личное знакомство друг с другом»

[5. – С. 513]. Дальнейших предположений о влиянии ар­хитектуры на социум Вебер не делает.

В социологических работах, имеющих отношение к данной теме, ссылаются на социолога Г. Зиммеля, ко­торый еще в 1908 году описал основные характеристи­ки и значение пространства для общественной жизни в своей книге «Социология». Зиммель подробно рас­сматривает качества пространства как формы, «воз­действие, которое оказывают на пространственные определения группы ее собственно социологические формообразования и энергии», в том числе размеще­ние сообщества в своем собственном «доме», значение

пустых и нейтральных пространств [6]. Говоря о про­странстве, Зиммель замечает, что так как «...вся чело­веческая деятельность происходит в обществе и ничто не может избегнуть его влияния, то все, что не является наукой о внешней природе, должно быть наукой об об­ществе. Наука об обществе оказалась всеохватывающей областью... науки о человеке» [6, т. 11. – С.14]. В работах Зиммеля находим и анализ конкретной архитектурной практики, Так, сравнивая архитектуру Флоренции и Ве­неции, он приходит к выводу, что если архитектура пер­вой является точным выражением внутреннего смысла, то во втором случае архитектура призвана скрывать ис­тинную жизнь, протекающую за фасадом. «Флоренция воспринимается как произведение искусства, так как ее образный характер связан с некоторой жизнью, хотя и исторически исчезнувшей, но все же идеальным обра­зом верно сохраняющей здесь свое внутреннее присут­ствие. Венеция же – это искусственный город. Флорен­ция никогда не может стать всего лишь маской, так как ее явление было неискаженным языком некоторой дей­ствительной жизни; здесь же [в Венеции – прим. М.В.], где все веселое и светлое, легкое и свободное служило лишь фасадом для некой мрачной, жестокой, неумоли­мо целесообразной жизни, после ее ухода остается лишь бездушная декорация, лишь лживая красота маски» [7].

Кроме того, необходимо отметить внимание к теме Эмиля Дюркгейма, который в 1895 году подразделял со­циальные факты на: морфологические, составляющие «материальный субстрат» общества (физическая и мо­ральная плотность населения, под которой Дюркгейм подразумевал частоту контактов или интенсивность общения между индивидами; наличие путей сообщения; характер поселений и т.п.), и духовные, нематериаль­ные факты («коллективные представления», составляю­щие в совокупности коллективное или общее сознание)

[8. – C. 38]. Т.е. «материальный субстрат» общества, по мнению Дюркгейма, представлял собой географиче­ское отображение социальных реалий. Характер путей сообщения и форма жилищ не могут, по мнению Дюрк­гейма, быть сведены «к образам действий, чувств и мыс­лей». Он отнес это к материальной плотности, т.е. к та­кому свойству среды, которое способно оказать влияние на развитие социальных явлений. При этом Дюркгейм так описывает устойчивость формы жилищ: «Если наше население теснится в городах вместо того, чтобы рассеи­ваться по деревням, то это потому, что существует кол­лективное давление, принуждающее индивидов к этой концентрации. Мы также не можем избирать форму наших жилищ, как и фасон наших одежд: первая обяза­тельна в такой же мере, как и последний». «Тип наших строений представлял собою лишь тот способ, которым привыкли строить дома все вокруг нас, и отчасти, пред­шествовавшие поколения»[8. – C. 39]. Дюркгейм отно­сит типы архитектуры к устойчивым морфологическим социальным фактам [8. – C. 39]. «Часто социальный факт материализируется до такой степени, что становится элементом внешнего мира. Например, определенный архитектурный тип будет явлением социальным; он во­площается в домах, в различных зданиях, которые, раз уже они выстроены, становятся самостоятельными ре­альностями, независимыми от индивидов» [9. – C. 313].

Важно упомянуть также, что Герберт Спенсер в 1868 году отмечал непосредственное влияние среды обитания на архитектурные типы и системы, принятые в конкретных обществах. Так, он писал, что «постройки в греческом и римском стилях, по высокой степени сво­ей симметрии, кажутся как бы заимствовавшими свой тип из животной жизни. В готических, отчасти нестрой­ных, зданиях идеи, заимствованные из растительного мира, кажутся преобладающими. А также совершенно

нестройные здания как замки могут быть рассматривае­мы как имеющие в основании своем формы неоргани­ческого мира» [10. – C. 162, 163]. Спенсер считал также, что письменный язык имеет прямое родство с живопи­сью и скульптурой и что все три отрасли в начале своего развития были дополнением архитектуры [10. – C. 21].

Рассуждения Спенсера можно продолжить ана­лизом Бориса Гройса, в котором утверждается, что вся история русского авангарда есть, в известном смысле, история реализации метафоры «искусство = машина»

[70. – С. 305]. «Русский авангард, как и исторический авангард ХХ века в целом, в первую очередь можно рас­сматривать как реакцию на возникновение современ­ной техники. Появление машины как искусственного объекта, не имеющего прямых образцов ни в приро­де, ни в традиции и отсылающего своей формой лишь к внутреннему принципу своего функционирования, оказало почти магическое воздействие на многих худож­ников, побудив их к попытке сконструировать произ­ведение искусства как своего рода «эстетическую маши­ну», функционирующую не в качестве знака чего-либо иного, какого-либо внешнего ей «содержания», а лишь как обнаружение собственной конструкции. Художни­ки анагарда, таким образом, поставили знак равенства между произведением искусства и машиной по общему признаку «оригинальный артефакт» с тем, чтобы таким образом инициировать и легитимировать новый тип художественной практики и завоевать независимость от господствующей художественной традиции, ском­прометированной в рамках авангардного дискурса в ка­честве «домашинной» [70. – С. 304].

Карл Манхейм, анализируя вопросы социальной дистанции и демократизации культуры, исследует влия­ние «демократизации» церковной архитектуры позд­него средневековья на аналогичную трансформацию

социальной структуры общества, приходя к выводу о на­личии прямой связи между этими явлениями. Мерой демократизации церковной архитектуры у Манхейма выступает сокращение «дистанции» между верущими, священником и «важнейшими символами и объектами веры». Аналогичные изменения параллельно наблюда­ются и в средневековых социальных отношениях [11. –

C. 206]. «Дистанция» понимается Манхеймом как общая социологическая категория и как своего рода ключ, по­средством которого можно объяснить свойственную обществу (в первую очередь современному) тенденцию к демократии. Анализируя, что за чем следует, Манхейм считает, что социальные изменения первичны по от­ношению к искусству и архитектуре, но делает вывод о том, что «вполне вероятно, что художники могут вы­ступать в авангарде социальных изменений, но если они являются «пионерами» в этой сфере, значит они просто быстрее, чем другие, реагируют на социальные измене­ния и отчетливо их выражают» [11. – C. 208].

Норберт Элиас в рамках фигурационной социо­логии в своем главном труде «О процессе цивилиза­ции…», объединив данные социологии, антропологии и психологии, анализировал процессы становления цивилизации через изменения психологии поведения представителей дворянских придворных кругов, преж­де всего Франции, и связь этих изменений с социаль­ными и политическими процессами в обществе. Раз­витие цивилизации происходит на фоне архитектуры замков французской аристократии. Замки выполняют важную социальную роль, выступая центрами создания городов и развития процессов формирования государ­ства в средние века. «Поначалу мы видели ландшафт со множеством замков и имений в ситуации, когда взаимозависимость между людьми была слаба… Затем из множества этих замков и поместий начинают возвы­

шаться те, чьим владельцам в непрестанной борьбе уда­лось на большей или меньшей территории расширить свои земли и увеличить воинскую мощь, заняв господ­ствующее по отношению к прочим рыцарям положение. Жилища победителей становятся центрами значитель­ных владений, в них стекается все большее количество людей» [12. – C. 264]. Элиас объяснял особенности развития архитектуры конкуренцией между города­ми и государствами. Так, выступая в салоне Марианны Вебер в Гейдерберге с докладом о связи готической ар­хитектуры с социально-экономическими процессами в средние века, он утверждал, например, что устремлен­ные ввысь шпили готических соборов возникали не из­за усиления религиозности горожан, а в силу возраста­ния конкуренции между городами [12. – C. 353].