Жандармская полуинтеллектуальность и сановная интеллигентность 15 страница

Особенно быстрыми темпами шло увеличение числа научных работников: в 1950 году — 162,5 тысячи, а в 1985-м — 1491,3 тысячи (рост в 9 раз!), в том числе 44,3 тысячи докторов и 463 тысячи кандидатов наук. Надо заметить, что возрастало главным образом число специалистов технических наук, а доля гуманитариев, напротив, несколько уменьшилась к середине 1980-х¹.

Массовый выпуск дипломированных специалистов, естественно, привел к девальвации высшего образования и падению его социального престижа. СССР находился на первом месте в мире по количеству врачей, инженеров, научных работников не только в абсолютном исчислении, но и на душу населения, одновременно держа первенство по мизерности их оплаты. Обследование, проведенное в 1989 году, когда ежемесячный средний заработок по стране составлял 240 рублей, констатировало, что только 45,5 % мужчин с высшим образованием смогли превысить этот уровень (из них только 17,2 % получали более 350 рублей); среди женщин показатели гораздо хуже: 77,6 % имеют заработок ниже среднего, а к категории высокооплачиваемых (свыше 350 рублей в месяц) относятся только 5,9 % выпускниц вузов². Ранжирование среднемесячной заработной платы по отраслям хозяйства показало, что дороже всех ценятся строительные рабочие — 1 -й ранг, инженерно-технические работники и работники науки занимали 4 и 6-й ранги; самый низкий — 17-й ранг был присвоен работникам культуры, медики обрели 16-й ранг, а служители искусства — 15-й³.

¹ Советская интеллигенция: словарь-справочник / сост. В. С. Волков; под ред. Л. В. Ива
новой. М., 1987. С. 165, 196-198.

² КостаковВ. Население. Массы. Народ//Свободная мысль. 1991. № 15. С. 13.

³ Народное хозяйство СССР за 70 лет. М., 1987. С. 43. Кстати, в царской России ум
ственный труд ценился гораздо выше, чем труд физический. В 1913 году средний заработок
рабочего составлял 258 рублей в год, а инженеры имели от 3 до 8 тысяч, учителя гимназий
900-2500 рублей, земские врачи 1200-1500 рублей, а профессора вузов в среднем 3-5 тысяч,
иногда до 12 тысяч (Волков С. В. Указ. соч. С. 14-15).

Капитализм — неравенство в распределении богатств, а социализм — равенство в распределении нищеты.

Юрий Поляков (родился в 1954 г.), яркий представитель интеллигентов-восьмидесятников, написал в одной из своих публицистических статей: «"Я вырастал в глухое время..." — это сказано обо мне и моем поколении. Это в моем поколении появились бичи с высшим философским образованием. Это в моем поколении начался исход творческой молодежи в дворники и сторожа. Это в моем поколении явились миру инженеры-шабашники, которые, перекуривая на кирпичах возле недостроенной фермы, спорили о вполне реалистических, но совершенно нереальных тогда планах перестройки экономики... Все эти годы бессмысленно расходовались не только природные богатства страны, но и духовные ресурсы нации»¹.

Виктор Ерофеев, духовный лидер восьмидесятников-интеллектуалов, пользуется несколько иными красками: «Редкие случаи благородного служения отчизне, никогда не признаваемые подозрительными современниками. Неверие в собственность, нажитую нечестно. Зуд передела. Горечь во рту — основной привкус родины. Неспособность заставить страну работать на себя. Неспособность преодолеть извечную отчужденность государства от человека. Бесконечное нытье. Словоблудие диссиды. Мартиролог. Бесконечный сволочизм русской жизни»².

В этих заявлениях есть немало правды, но есть и ложь. Да, действительно, 1970-е годы, когда происходило взросление поколения восьмидесятников, можно назвать «глухими» в том отношении, что правящие страной престарелые лидеры героического поколения были «глухими» к требованиям времени и упрямо противились какой-либо модернизации советского строя. Не случайно это десятилетие принято клеймить эпитетами «застой», «безвременье», «маразм». «Глухота» героических геронто-кратов заключалась в том, что они не слышали ни сигналов бедствия, подаваемых обветшавшей системой «реального социализма» брежневского типа, ни грозной поступи научно-технического прогресса, раздающейся за рубежом. Воспитанные в суровой сталинской школе семидеся-

¹ Поляков Ю. М. Томление духа // Поляков Ю. М. Россия в откате: пьесы, публицисти
ка. М, 2004. С. 217-218.

² Ерофеев В. Энциклопедия русской души. М., 2005. С. 57.

тилетние ветераны, заседавшие в Политбюро ЦК КПСС, любые изменения воспринимали как вражеский ревизионизм, разрушающий устои марксизма-ленинизма. Они рассматривали судебные расправы с диссидентами как проявление социалистического гуманизма и заботливо оберегали пытливую молодежь от буржуазных соблазнов, неустанно латая сталинский «железный занавес». Им хотелось, чтобы в сознании поколения восьмидесятников, учившихся в советских школах и вузах, закреплялись те же коммунистические стереотипы, которые были известны их отцам и дедам. Отсюда — ощущение застоя, неподвижности исторического времени, с которым вовсе не желало мириться молодое поколение.

Духовное единство отцов и детей, украшавшее 1960-е годы, в 1970-е распалось, как гнилая ткань. Дети не слышат поучений родителей, родители не слышат пожеланий детей, — пожалуй, такое время можно назвать «глухим», но ведь глухие — жизнеспособные люди. Главная опасность глухоты, поразившей руководство социалистической сверхдержавы, заключалась в том, что она обрекала страну на деинтеллектуа-лизацию, а молодежь — на олигофрению, то есть умственную отсталость, слабоумие. Здесь начинает проявляться не застой, а скорее, как выразился В. Ерофеев, «бесконечный сволочизм русской жизни». Что я имею в виду?

Загнивающий капитализм, скрытый от советских людей за «железным занавесом», в 1970-е годы под влиянием научно-технической, точнее — интеллектуальной революции начал преобразовываться то ли в постиндустриальное, то ли в информационное общество, то ли в общество знаний. Новая цивилизационная ступень противопоставлялась доиндустриаль-ному (аграрному) и индустриальному обществам по следующим критериям: основным производственным ресурсом объявляются знания и информация, тогда как в доиндустриальном обществе были дары природы, а в индустриальном — энергия и полезные ископаемые; в производственной деятельности главенствуют не добыча сырья и изготовление изделий, а обработка и управление; превалируют наукоемкие технологии, в отличие от трудоемких и капиталоемких технологий на предыдущих стадиях. Вырисовываются ступени прогресса человеческой цивилизации: доиндустриальное общество — взаимодействие с природой; индустриальное — преобразование природы; постиндустриальное — взаимодействие между людьми.

Нельзя не отдать должное героическому поколению: оно выполнило свою цивилизационную миссию — завершение индустриализации России. Ценой огромных жертв и безумного перенапряжения сил оно добилось

всемирно-исторических успехов. Ракетно-ядерный паритет с США, освоение космического пространства, лидерство во многих областях науки и техники, колоссальная система народного образования и просвещения, превосходное искусство, замечательные спортивные победы — об этом невозможно забыть! Известна всем и оборотная сторона блестящей медали: постоянный дефицит жилья и продуктов потребления, низкая производительность труда, невысокая культура быта и производства и т. д. Главный грех героических отцов, на мой взгляд, состоит в том, что они, находясь в фазе заката и даже позже, вплоть до 1985 года, не расставались с господствующим положением в обществе и не передавали эстафету цивилизационного прогресса своим сыновьям-шестидесятникам.

Сыновья же давно уже слышали «зов времени». Один из шестидесятников, академик Л. И. Абалкин вспоминает: «Необходимость радикального обновления социально-экономической модели, сложившейся в стране, стала все более отчетливо осознаваться интеллектуальной элитой нашего общества уже в начале 60-х годов... Начавшаяся научно-техническая революция и во многом завершившийся индустриальный этап настойчиво диктовали необходимость существенного обновления хозяйственного механизма»¹. О трагических для страны последствиях интеллектуального застоя и догматического насилия не уставали говорить диссиденты. Не случайно знаменитый самиздатовский трактат А. Д. Сахарова назывался «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (1968). В этом трактате мудрый академик показывает, что нельзя довольствоваться успехами в индустриальном производстве, в выплавке чугуна и стали, когда отстают наукоемкие постиндустриальные отрасли, что продолжающееся противостояние социализма и капитализма может иметь гибельные последствия для всего человечества, что необходимы демократизация и демилитаризация советского общества.

Таково было «глухое время» брежневского застоя, названное услужливой пропагандой «развитым социализмом», время счастливого пионерского детства поколения восьмидесятников. Комсомольская юность этих ребят была не менее увлекательной: она совпала с романтической эпохой горбачевской перестройки. Идея перестройки и «нового мышления» решительно отвергала геронтократический застой и, казалось бы, отвечала вызову постиндустриальной цивилизации. Одним из главных аргументов в пользу «нового мышления» была ссылка на научно-технический

прогресс, на опасность использования достижений науки и техники не во благо человечества, а для изготовления средств истребления людей, для разработки оружия массового уничтожения. Привлекательной чертой перестроечной идеологии был ее гуманизм, альтруистическая озабоченность глобальными общечеловеческими, а не локально-национальными или классовыми проблемами, стремление к миру и диалогу со всеми народами.

Перестройку нельзя назвать «глухим временем» отечественной истории. М. С. Горбачев говорил о нравственно-этических преобразованиях: «Нужна новая революция в сознании. Только на этой основе сложится новая культура и новая политика, адекватные вызову времени. Точкой опоры в этом испытании, в решении этой всемирно-исторической задачи станут вечные моральные заповеди, простые законы нравственности и человечности, как их называл Маркс»¹. Это была эпоха гласности и свободы слова, неистощимого красноречия и неутолимой жажды правды, эпоха пробуждения, возрождения, брожения беспокойного духа русской интеллигентности после анабиоза советских десятилетий. Этот дух не мог не увлечь воображение прилежных учеников советской школы, поколение которых находилось в фазе восхода в середине 1980-х годов. Если отцы-шестидесятники стали лидерами перестройки, то сыновьям-восьмидесятникам досталась роль ее социальной базы. Старшее поколение видело в перестройке революцию в идеологии, экономике, политике, а молодое воспринимало ее в этико-эстетическом плане, как победу «добра и красоты» над «злом, насилием, уродством». По данным социолога 3. В. Синкевич, ключевые понятия перестройки трактовались молодежью так:

— перестройка — это «очищение», «оздоровление», «прозрение», «покаяние», «жизнь по совести», «возвращение к принципам истинного социализма», «когда все коммунисты будут, как при Ленине»;

— демократия — это «воспитание свободой», «уважение интересов каждой личности», «справедливость», «честность», «доверие народу», «ответственность каждого за будущее страны»;

— гласность — «боль сердца за все дела», «условие нравственной жизни людей», «право каждого знать и говорить правду», «умение выслушать другого».

Молодые восьмидесятники стали свидетелями борьбы консерваторов и прорабов перестройки, демократов и патриотов, формалов и неформалов — сначала в телеэфире, а в августе 1991 года на улицах Москвы.

' Абалкин Л. И. Россия: поиск самоопределения: очерки. М., 2002. С. 193.

¹ Горбачев М. С. Размышления о прошлом и будущем. С. 202.

Кто-то из восьмидесятников защищал Белый дом от танков ГКЧП, многие радовались уходу незадачливого Горбачева, некоторые надеялись на твердую руку демократа Ельцина, почти все сокрушались по поводу распада «нерушимого Союза республик свободных» и буквально всех потрясла «шоковая терапия» решительного Гайдара. Так или иначе, но участие в российской драме последних лет XX столетия стоило восьмидесятникам культурной травмы, наложившей отпечаток на менталитет поколения.

Понятие «культурная травма» введено в научный оборот польским социологом Петром Штомпкой. Согласно его «теории культурной травмы», реформы и трансформации в современном обществе неизбежно приводят к девальвации накопленного людьми жизненного капитала — знаний, привычек, ценностных ориентации. Общественное сознание оказывается расколотым, дезориентированным¹. В результате происходит утрата идентичности, которую большинство восьмидесятников формулирует однозначно: «мы получили воспитание при застойном социализме, а взрос леть нам выпало при диком капитализме». Вот более развернутые суждения «детей перестройки», полученные во время наших опросов (в них приняли участие 62 библиотекаря).

«Я родилась в 1971 году. Перестройка подействовала на нас магическим образом. Мы читали все подряд: публицистику, воспоминания, "возвращенную литературу". Помню до сих пор то пьянящее чувство свободы и торжества. Хотя жить было трудно, голодно, но ужасно весело. Нам казалось, что теперь, когда рухнул тоталитаризм, горы можно свернуть. А потом настала пора неуверенности, безденежья, безработицы, бандитского беспредела»; «У нас было прекрасное и действительно безоблачное детство. Мы знали, что милиционер всегда стоит на страже порядка, а защищать Родину — почетная обязанность. Нам всем пришлось приспосабливаться к новой жизни, ведь те идеалы, в которые мы верили, оказались развенчаны»; «Моему поколению пришлось нелегко в этой жизни. Мы с восторгом приняли перестройку, мы поддержали первого президента России, а потом горько разочаровались в нем. В годы повального дефицита мы растили маленьких детей, выстаивая часами в огромных очередях за продуктами питания. Мы многое умели делать своими руками. Помню, как шила одежду и даже курточки для старшего сына».

Культурная травма проявляется в отчуждении от общества и государства, в ощущении личной беззащитности и ненужности перед агрессив-

¹ Ядов В. А. Проблемы российских трансформаций. СПб., 2006. С. 31-32.

ным наступлением дегуманизации и деинтеллигентизации. «Мы верили, что нужно еще чуть-чуть потерпеть, и все изменится, Но перемен не было видно. Постепенно мы перестали верить власти, которая не защищала наших интересов. И народ был вынужден защищать себя сам. Появились решетки на окнах, железные двери. Так мы отгородились не только от государства, но и друг от друга»; «Нашему поколению очень трудно перестраиваться. В нас оставалось много социалистических черт — безынициативность, следование по накатанному пути, поэтому нам плохо удавалось подстраиваться под новый темп жизни. Мы прежде всего задумывались, как бы не навредить соседу»; «Для нового общества поклонения "золотому тельцу" и культа денег мое поколение, по крайней мере близкие мне по духу люди, — не нужны».

Результатом «культурной травмы» стал нравственный раскол поколения восьмидесятников, о котором часто упоминали наши респонденты: «Мое поколение попало в очень сложный исторический период. Начиная с детства и по сей день, мы подвергаемся постоянным реформам, что в общем-то не очень хорошо сказывается на нашем здоровье, как моральном, так и физическом. Те, кто посильнее, нашли себя в этой жизни, но очень многие сломались, опустили руки»; «Мое поколение разделилось на целеустремленных предпринимателей и тех, для кого важнее духовная жизнь»; «Мое поколение разделилось на два лагеря. Первые боролись за выживание и достигли, если не богатства, то хотя бы нормальной жизни. Вторые опустили руки, так как достижение цели требовало больших усилий, и превратились в тунеядцев, наркоманов»; «Чтобы выжить, приходится адаптироваться к этому жестокому миру, а это не у всех получается. Одни, плюнув на весь культурный и моральный багаж, окунулись в мир бизнеса и наживы, и в этом преуспели. Другие — либо опускаются на дно, либо где-то прозябают. Многие потянулись к религии, но идти к Богу без Бога в душе — это тупик».

Поколение восьмидесятников в целом выглядит так: верхний диапазон интеллектного слоя антагонистически расколот на гуманистов-интеллигентов и технократов-интеллектуалов; нижние диапазоны заполнены бывшими homo soveticus, развратившимися в условиях «развитого социализма». Известный социолог Ю. А. Левада описывал последних следующим образом: «Ограниченность притязаний, долготерпение и приспособляемость к обстоятельствам, сочетающиеся с вынужденным двоемыслием и лукавством. Такой человек априорно не доверяет власти, безразличен к ее политике, не склонен к открытому отстаиванию своих интересов и предпочитает тихий саботаж не соответствующих его интересам властных решений. Сознание этого человека несет отпечаток

многовекового рабства, проявляющийся в низком самоуважении, пренебрежении к законам, вороватости, склонности работать спустя рукава, готовности к подчинению силе, подхалимству и пр.»¹. Ясно, что некоторые из этих черт должны обнаруживаться у профессиональной интеллигенции.

Другие социологи обратили внимание на следующие особенности восьмидесятников, «детей или жертв перестройки», которым в наши дни 35-45 лет: «синдром ностальгии по прошлому», «синдром раннего разочарования» и вместе с тем «самопрезентация активного, деятельного, предприимчивого социального субъекта, который успешно приспособился к пореформенному времени»². Проиллюстрирую эти выводы оптимистическими оценками наших респондентов: «В трудные времена мы нашли в себе силы, чтобы начать жить по-новому, оставаясь порядочными людьми»; «Мы более созидатели, чем разрушители»; «Мне нравится мое поколение, и я не променяла бы свое детство и юность на другое время. Я застала свою страну большой и великой, и хочу, чтобы она вновь была бы великой, несмотря на территориальные потери». Пессимисты более критичны: «Люди моего поколения достаточно разрознены, нет единства и нет управляющей и всеобъемлющей цели, каждый сам по себе»; «У моих сверстников некоторые отрицательные черты превратились в достоинства. В условиях современной конкуренции "хождение по головам" — норма жизни, а клевета, зависть, хвастовство — ценнейшие качества. Некоторые скажут, что это — инстинкт самосохранения, а на самом деле — потеря чести и совести».

Эмоциональные высказывания наших респондентов хорошо согласуются с результатами социологических исследований, проведенных на излете перестройки³. Ученые-социологи диагностировали переживаемую современниками культурную травму как десоциализацию, утрату иден тичности, социальную дезинтеграцию, аномию. Как отразились эти испытания на русской интеллигентности, которая, напомню, возродилась в поколении шестидесятников?

¹ Левада Ю. А. От мнений к пониманию. М., 2000. С. 467-549.

² Семенова В. В. Современные концепции и эмпирические подходы к понятию «поко
ление» в социологии // Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России / сост.
Ю. Левада, Т. Шанин. М., 2005. С. 100-102.

³ Ценности социальных групп и кризис общества: сб. ст. / отв. ред. Н. И. Лапин.
М., 1991.

2467 -

| 2202 -