В. Ерофеев считает себя «постгуманистом» и видит свою задачу в том, чтобы ниспровергнуть концепцию homo sapiens, восходящую к эпохе Просвещения, и разоблачить гуманистическую идеализацию человека. Он пишет: «Советская и антисоветская литература состязались в гуманистических прыжках. Между тем именно при советской власти человек, то есть субъект гуманизма, показал, на что он способен. Продемонстрировав чудеса подлости, предательства, приспособленчества, низости, садизма, распада и вырождения, он, выяснилось, способен на все... Как бы то ни было, русская литература конца XX века накопила огромное знание о зле. Мое поколение стало рупором зла, приняло его в себя, предоставило ему огромные возможности самовыражения. Чтобы выразить силу зла, в русскую литературу пришло поколение далеко не слабых писателей»'.
Произведения литераторов-постмодернистов переполнены злыми и отвратительными персонажами, которые не всегда являются продуктами болезненной фантазии автора. С этими персонажами соперничают социальные типы, выявленные серьезными социологами. Показательна предложенная Ж. Т. Тощенко типизация «парадоксальных людей», клички которых говорят сами за себя:
— хищники, обладающие неуемной жаждой наживы, навыками грабежа государственного имущества и лишенные этических принципов, что оправдывается рационалистичностью, умением организовать дело, добиться максимальной прибыли;
— мародеры, неразборчивые в средствах и жадные приобретатели материальных или духовных ценностей, оставшихся без хозяйского присмотра;
— мутанты — советские идеологические работники, сменившие свои взгляды на прямо противоположные и яростно критикующие прежнюю идеологию; к ним примыкают шатуны, блуждающие по всему политическому спектру от одной партии к другой;
— хамелеоны, всегда лояльные по отношению к власти царедворцы, какой бы эта власть ни была;
— холуи — образованные люди, готовые за соответствующую плату на все виды прислуживания сильным мира сего по принципу: «Чего изволите?»;
— демагоги, свободно мешающие правду и ложь, намеренно извращающие факты для обработки массовых аудиторий в своих целях1.
Таковы лики интеллектно-этической, точнее — интеллектуально-безнравственной элиты поколения восьмидесятников. Действительно, нет оснований ожидать появления великих писателей, мыслителей, ученых... Тем более что по сути дела отсутствует интеллигентская, не интеллектуальная элита. Конечно, можно найти среди восьмидесятников образованных людей с повышенной креативностью и альтруистическим, культуроцентристским этическим самоопределением. Например, неоднократно цитированный мной Ю. М. Поляков. Но их так мало, что трудно говорить об элитарном интеллигентском слое этого поколения. В заключение оглянемся еще раз на элиту господствующего ныне поколения, которая дает повод и для радости, и для печали.
Радость заключается в том, что в постсоветской России сложились мощные экономические и политические элиты. Я надеюсь, что в будущем они сыграют решающую роль в преодолении системного кризиса. В настоящее же время новоявленные элиты не пользуются авторитетом и уважением ни со стороны интеллигенции, ни со стороны обнищавших народных масс. Это общественное мнение поэт Андрей Дементьев отчеканил четверостишием:
Вчерашние клерки пробились во власть. Дремучие неучи стали элитой. Теперь не властители дум знамениты, А те, кто Россию успел обокрасть.
Не могу сказать, что в этих чеканных строках нет поэтического преувеличения. Современная российская элита весьма порочна, это верно, но она довольно образованна, и «дремучие неучи» в ней практически отсутствуют. Печалит деградация интеллектно-этической элиты. Вряд ли она сыграет конструктивную роль в разрешении стоящих перед страной проблем. Другое дело массовая профессиональная интеллигенция — отцы и матери постсоветских студентов, способные передать своим детям спасительное пламя духа русской интеллигенции.
Теперь обратим внимание на те интеллектно-этические изменения, которые отличают поколение восьмидесятников от поколения шестидесятников. Эти изменения, разумеется, просматриваются в ликах восьмидесятников, обрисованных выше, но сейчас сформулируем и охарактеризуем их в явной форме. Вот они:
1 Ерофеев В. Время рожать. Предисловие // Время рожать: сб. / сост. В. В. Ерофеев. М., 2001. С. 9; 29-30.
' Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. М, 2001. С. 316-320.
636
Глава 5. ПОКОЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
53. ПОКОЛЕНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТНИКОВ
637
— 
дегуманизация и этический вакуум;
— ирония как форма мировосприятия;
— утилитаризм как принцип жизнедеятельности.
Этико-культурологический идеал, вытекающий из формулы интеллигентности, является отличительной особенностью шестидесятничества, для которого приоритетными ценностями были бескорыстный альтруизм, забота об общественном благополучии, презрение к пошлости и насилию, благоговение перед культурой. В постсоветской России произошла девальвация традиционных интеллигентских ценностей, которая травмировала не только престарелых шестидесятников, но и воспитанных в советских школах восьмидесятников. Например, один из травмированных интеллигентов с недоумением восклицал: «Мы всегда знали, что бескорыстный труд ценнее, чем оплаченный. Что человек, работающий не для себя, не для заработка, должен пользоваться уважением в обществе. Что если кто-то посвящает свою жизнь служению бескорыстному, он должен быть выше в глазах общества, чем тот, кто стремится разбогатеть... Нас объединяли какие-то другие, небуржуазные ценности, которые мы передали своим детям, внушая им, что не в деньгах счастье, что не богатством измеряется благополучие и достоинство человека. Но уже сейчас дети некоторых наших знакомых на такие родительские наказы отвечают усмешкой, недоверием, а то и грубостью: мол, это вы, дураки, ничего не нажили, а мы поумнее вас»1. Авторитетный социолог Н. Е. Покровский подтверждает: «В наши дни профессор университета — профессия весьма сомнительного престижа (не мог никуда "по делу" устроиться, вот и работает профессором). То же касается любой другой "умной" профессии в искусстве, науке, медицине, школьной педагогике»2.
Не хочется радостно приветствовать избавление России от гуманистической интеллигентности и присоединяться к злословию «постгуманиста» Виктора Ерофеева: «Переход от "шестидесятничества" к новой волне в культуре выражается, прежде всего, в резком ухудшении мнения о человеке. Крушение гуманизма (как казенного, так и "подлинного") запечатлелось в здоровом скептицизме, в понимании того, что зло в человеке лежит глубже, по словам Достоевского, чем это кажется лекарям-социалистам и убежденным демократам, совсем глубоко, на самом дне, откуда ласково взирает на нас входящий в моду маркиз де Сад»3. Однако
1 Розовская И. Реформа без героя, или Еще одно размышление на тему «Кому на Руси
жить» // Знание — сила. 1990. № 8. С. 31.
2 Покровский Н. Е. Указ. соч. С. 35.
3 Ерофеев В. Крушение гуманизма № 2 // Ерофеев В. Страшный суд: Роман. Рассказы.
Маленькие эссе. М., 1996. С. 442.
поневоле приходится признать, что дегуманизация — сущностная черта поколения восьмидесятников. Что компенсирует этический вакуум? Ирония! Ироническое отношение к реальному миру — другая сущностная черта поколения восьмидесятников. Я бы даже назвал его ироническим поколением русской интеллигенции. Что же такое ирония?
Ирония в толковых словарях трактуется как «насмешливая похвала, одобрение, выражающее порицание», «похвала, которая хуже брани» (В. И. Даль, 1881); «тонкая и вместе несколько колкая насмешка», «назвать злодея ангелом — значит иронизировать» (Ф. Ф. Павленков, 1905); «тонкая, скрытая насмешка», «стилистический оборот, фраза, слово, в которых преднамеренно утверждается противоположное тому, что думают о лице или предмете» (Институт лингвистических исследований РАН, 1998).
Почему ирония стала так популярна во времена дряхлеющего советского тоталитаризма? Ю. М. Поляков поясняет: «Отличительная черта моего ровесника — ирония. Блистательный щит иронии! Мы закрывались им, когда на нас обрушивались грязепады выспреннего вранья, и, может быть, поэтому не окаменели»1. Поистине щит иронии был необходим, потому что в 1980-е годы взрослеющей советской молодежи по крайней мере трижды пришлось пережить болезненное разочарование. Во-первых, разочарование в коммунистических идеалах, знакомых со времен золотого детства; во-вторых, разочарование в юношеском увлечении — интеллигентских иллюзиях горбачевской перестройки; в-третьих, разочарование в блистательных демократах, алчущих личного обогащения. В чем же все-таки привлекательность и сила иронии? Была ли она знакома шестидесятникам и героическому поколению советских интеллектуалов?
Недавно на русский язык было переведено философско-психологи-ческое эссе французского мыслителя Владимира Янкелевича (1903-1985), посвященное роли иронии в европейской культуре с Античности до наших дней2. Янкелевич очень серьезно, в духе классической филологии изучил разные ипостаси иронии. Обратимся за разъяснениями к вдумчивому и эрудированному автору, сохраняя его изысканно-старомодную манеру выражения.
В отличие от словарных толкований, зачастую отождествляющих иронию и насмешку, В. Янкелевич представляет иронию как очень сложное, противоречивое, амбивалентное явление. Он соглашается с тем, что ирония, строго говоря, есть псевдология, то есть «лжевысказывание»,
1 Поляков Ю. М. Указ. соч. С. 218.
2 Янкелевич В. Ирония. Прощение: пер. с фр. М., 2004. С. 5-140.
638
Глава 5. ПОКОЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
5.3. ПОКОЛЕНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТНИКОВ
639
потому что ей «свойственно думать одно, а говорить другое» (с. 29). Но ирония вовсе не злонамеренная ложь, пытающаяся сбить свою жертву с пути истинного. Напротив, она побуждает к умственному движению, помогает проникнуть в задние мысли, читать между строк, понимать с полуслова. «Ирония — вознесение, ложь — притяжение к земле. Ложь — тяжела, она привязывает камень к шее жертвы, чтобы утопить ее, ирония же протягивает шест тому, кого она вводит в заблуждение» (с. 48). Отсюда следует, замечу я, что в условиях тоталитарной идеологии люди, желающие «жить не по лжи» (А. И. Солженицын), не могут пренебрегать иронией. Замечательное свойство иронии в том, что она не может быть оружием лжи, она служит только правде.
В иронии разум «обнаруживает свою самую скрытую и существенную правду», которая «навсегда заглушает и рев одержимых манией величия, и трели обезумевших певцов» (с. 71). «Ирония губительна для всякой иллюзии. Она повсюду раскидывает и ткет паутину, куда попадаются педанты, честолюбцы, гордецы... Ирония постоянно подвергает сомнению сакральные предпосылки, своими нескромными вопросами она разрушает всякую определенность, неустанно оживляет и обновляет решение всех проблем, ежесекундно смущает и расстраивает напыщенный "священнодействующий" педантизм, уже готовый было утвердиться в своем ограниченном самодовольстве» (с. 137).
Получается, добавлю я, что иронизирующий человек в тоталитарном государстве — нонконформист и потенциальный диссидент. В подтверждение этого вывода процитирую высказывание российского культуролога Н. Н. Суворова по поводу силы иронии: «С помощью иронии можно осуществить наиболее продуктивную интеллектуальную диверсию и уничтожить сложившиеся стереотипы массового и индивидуального сознания. Ирония, как смертельный вирус, способна изнутри разложить любую интеллектуальную структуру и добиться более продуктивных результатов, чем террористический акт. Власть же неспособна к юмору, и потому не в силах противодействовать иронической агрессии»'.
Ирония — обоюдоострое оружие, требующее осторожного обращения. Мне кажется, что расчетливым интеллектуалам, в том числе советским «внутренним эмигрантам», можно адресовать следующие слова В. Янкелевича: «Слишком уверенный в своем собственном безразличии иронизирующий искушает самого себя», он становится «искренним лжецом» и «напоминает тех провокаторов и агентов, которые настолько
' Суворов Н. Н. Элитарное и массовое сознание в культуре постмодернизма. СПб., 2004. С. 231.
вошли в свою роль, что уже сами не знают, на кого работают, на полицию или на революционеров», и поэтому «начинают обманывать всех» (с. 109). Тем не менее ирония очень удобная и полезная вещь, если пользоваться ею осторожно и осмотрительно. Ирония избавляет нас от излишне трагического восприятия событий, она развивает в нас «иммунитет ко всякой экзальтации и чрезмерно чувствительным терзаниям». Иронии свойственна гибкость, она избегает «узости и искажений, которые привносятся непримиримым пафосом», она «против нетерпимости крайнего фанатизма».
Ирония многообразна и многолика. Важно различать жестокую, пес симистическую иронию, когда иронизирующий желчен, презрителен, агрессивен, и иронию юмористическую, представляющую собой воистину «улыбку разума», а не упрек или суровый сарказм. Пессимистическая ирония смыкается с цинизмом, который есть «не что иное, как исступленная, неистовая ирония, которая забавляется тем, что эпатирует обывателей» (с. 11). В то время как пессимистическая ирония презирает глупое человечество, обращается с ним «как с трупом», юмор проявляет сочувствие к объекту насмешки, он оказывается его тайным соучастником, чувствует свою близость к нему.
Ирония — давний спутник человечества, она — дитя зрелого разума. «История человеческой мысли прошла через несколько оазисов иронии, эпохи схоластической жизни сменялись эпохами свободных насмешек, когда человеческая мысль набирала дыхание и отдыхала от угнетавших ее тяжеловесных систем; поколения любителей иронии время от времени уступали место поколениям почитателей серьезного, подобно тому, как в обычной жизни каждого человека чередуются трагическое и легкомысленное» (с. 7). По-моему, это очень верное наблюдение, которое можно распространить на историю советской интеллигенции. Более того, берусь утверждать, что ирония — исповедь поколения, потому что она представляет собой признание и покаяние в грехах.
Героическое поколение, несомненно, поколение серьезное, угнетенное тяжеловесной идеологией, но не греховным корыстолюбием. Ему свойственна простая и наивная вера в светлое будущее, готовность к самоотверженной борьбе и труду, а не к шутливому рефлектированию. Говоря словами французского мыслителя, об этом поколении можно сказать, что оно вело «жизнь простую и чистую, не задающую излишних вопросов и доверяющую ощущениям собственных органов», его сознание исполнен-но «наивным энтузиазмом, сумасшедшими надеждами, неискоренимыми иллюзиями», которые просто провоцировали иронический интеллект. Интеллектуальная ирония отчетливо просматривается в произведениях
640
Глава 5. ПОКОЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
5.3. ПОКОЛЕНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТНИКОВ
М. Зощенко, И. Ильфа и Е. Петрова, Д. Хармса, Н. Олейникова, но она была чужда пафосу социалистического реализма, нашедшему выражение в идее бесконфликтности, которая была провозглашена маститыми литераторами 1940-х годов.
Поколение шестидесятников одухотворено «рождающейся иронией, улыбкой разума и духа». Ирония шестидесятников — это юмористическая интеллигентская ирония, зачастую добродушная, но не лишенная скрытой насмешки. Она неизменно остается «врагом педантов, честолюбцев, гордецов». Как сказал бы В. Янкелевич, «она использует во всем фигуру умолчания, но именно в этом и заключается ее способ ничего не упускать и ни о чем не умалчивать» (с. 68). Символами иронического шестидесятничества, на мой взгляд, могут служить Аркадий Райкин и жизнерадостный Клуб веселых и находчивых — КВН, придуманный остроумными студентами 1960-х годов. Иронизирующие шестидесятники оправдывали характеристику иронии как «великого искусства и высшей свободы, самой дьявольской, интеллигентной (!) и смелой» (с 55). Они «взяли на себя риск вести тяжбу с добродетелью, хвалить глупость и недостатки», но при этом они не утратили безобидной пассивности юмористической иронии.
Иронической прозе В. Аксенова, В. Войновича и некоторых других нонконформистов иногда удавалось преодолеть цензурные рогатки, но это случалось не часто и не без содержательных потерь. Пространством формирования неподцензурной иронии в 1970-е годы стал андерграунд, где циркулировал самиздат и звучали песни А. Галича, Ю. Алешковского, В. Высоцкого, Ю. Кима, Е. Клячкина, Ю. Визбора, Б. Окуджавы. Исповедальными памятниками шестидесятничества стали «Прогулки с Пушкиным» А. Д. Синявского (Абрама Терца), «Пушкинский дом» А. Г. Би-това, «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева. Эти произведения, по мнению нынешних литературоведов, были предтечей литературно-художественного стиля постмодернизма, ставшего выражением не юмористической, а пессимистической иронии восьмидесятников. Впрочем, пессимистические нотки слышатся и в юморесках старшего поколения. Например, искусный мастер иронии Игорь Губерман написал в своих «Гариках на каждый день»:
В нашем климате, слезном и сопельном, исчезает, почти забываемый, оптимизм, изумительный опиум, из себя самого добываемый.
По мнению Янкелевича, «с помощью шуток можно отвергать устаревшие антитезы, отпускать остроты относительно "бессмертных
641
истин". Однако потешаться над каким-нибудь вопросом — не значит решать его! Остроумцы изобретают множество предлогов для того, чтобы не выбирать, для того, чтобы отвергать все крайние решения. Юморист таким образом обрекает себя на поражение» (с. 119). Да, мы знаем о трагической судьбе шестидесятников, это поколение нельзя назвать «юмористическим», но тем не менее их ирония была интеллигентной!
Теперь определим, можно ли иронию восьмидесятников назвать интеллигентной. Как было сказано, для юных восьмидесятников ирония стала защитной броней, но затем в травмированном перестройкой обществе превратилась в оружие агрессивного, порой — циничного отрицания. Рациональные эгоисты-приобретатели, отбросив этические ценности русской интеллигенции, успешно использовали в жизненной борьбе жестокую иронию, чреватую пессимистическим разочарованием. Они достигли своей цели. Можно сказать, что беспощадная ирония восьмидесятников нокаутировала одряхлевшую коммунистическую идеологию. Беда в том, что ирония хорошо служит разрушению, а не созиданию. «Ирония слишком трезва и здрава для того, чтобы действовать. Поскольку ирония пренебрегает дерзкой храбростью первичной воли, первичного гнева и первичного движения, то она никогда ничего не станет предпринимать и обрекает сама себя на бесплодие... Пресыщенная и слишком щепетильная ирония не верит больше ни во что, ничто не стоит труда, и мир есть только суета» (с. 116). Я думаю, что пресыщение иронической рефлексией, отбивающее охоту к серьезной общественной деятельности, — отличительная черта восьмидесятни-чества, позволяющая назвать это поколение ироническим, имея в виду не добродушно-снисходительный интеллигентский юмор шестидесятников, а язвительную «насмешку горькую обманутого сына над промотавшимся отцом».
Возможно, эта «насмешка горькая» питает пессимизм иронического поколения, который звучит в произведениях постмодернистов, ставших элитой постсоветского литературного движения. Ироническое воспевание дегуманизации литературы и культа зла, конечно, не имеет ничего общего с русской интеллигентностью. Это излюбленная игра западных |Интеллектуалов, последователей Ш. Бодлера и Ф. Ницше. Поэтому постмодернизм, захвативший сейчас господствующие позиции в элитарной литературе и искусстве, означает вытеснение интеллигентности шести-есятников злой иронией восьмидесятников. Остается надеяться, что остсоветское поколение будет более серьезным и альтруистичным, чем еспощадно иронизирующие отцы-восьмидесятники.
642
Глава 5. ПОКОЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
5.3. ПОКОЛЕНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТНИКОВ
643
Обобщая сказанное, динамику иронических настроений в поколениях русской интеллигенции можно увязать со сменой эстетических стилей и представить в виде следующей схемы:
— героическое поколение советских интеллектуалов — господство весьма серьезного социалистического реализма с отдельными вкраплениями юмористической иронии;
— шестидесятники —размывание норм социалистического реализма и возрождение интеллигентской эстетики модернизма, сопровождаемой юмористической иронией с вкраплениями иронии пессимистической;
— восьмидесятники-интеллектуалы — господство постмодернизма и пессимистической иронии.
Теперь очевиден ответ на вопрос, можно ли иронию восьмидесятников считать интеллигентной? Конечно, нет! Таким образом, подтверждается весьма важный факт: шестидесятничество включает интеллигентность как существенный и необходимый признак, а восьмидесятничество ориентировано на эстетику интеллектуализма.
Утилитаризм представляет собой принцип оценки всех явлений исключительно с точки зрения их полезности, пригодности служить средством для достижения какой-либо цели. Этот принцип, философски обоснованный И. Бентамом (1748-1832), до последнего времени казался чуждым русской духовности и сочувствия не вызывал. Но в постсоветские времена утилитаризм привлек внимание наших теоретиков, потому что, как оказалось, он является сущностной чертой поколения восьмидесятников, да и других поколений россиян, включая советские поколения. Я буду опираться на теорию утилитаризма, развиваемую в публикациях А. С. Ахиезера и Е. Н. Ярковой1. С точки зрения этой теории получается, что причина психической травмы восьмидесятников заключается в вынужденной замене привычного коллективистского самоопределения новым утилитарным самоопределением.
Коллективистское самоопределение во многом подобно традиционному самоопределению, которым оперируют названные авторы. Восьмидесятники, воспитанные в социалистическом мире, воспринимали его как заданное жизненное условие («мир — условие») и жизненную стратегию понимали как адаптацию к этому миру. Суть этой адаптации состояла не в инициативной самореализации, а в послушном и неукоснительном следовании авторитетным традициям, принятым в этом мире.
Образцами служили люди героического поколения, строители социализма и победители врагов советской власти. Социалистическая этика отрицает личностную автономию и осуждает индивидуализм, она подчиняет волю индивида воле социалистического коллектива. Отрицаются и осуждаются также утилитаристские (мещанские) склонности к личному приобретательству, обогащению, потреблению. В лице верховной власти утверждается патернализм, гарантирующий социальную справедливость, защиту интересов каждого, равенство всех и социальное обеспечение нуждающихся. Сказанное дополняют слова академика Т. И. Заславской: «Характерными чертами советских людей были патерналистский тип сознания, слабая ценность самостоятельности, независимости и личной инициативы. Большинство проявляло слабый интерес к новациям, самоорганизации, самоуправлению, отчужденно воспринимало разные начинания власти и общественные инициативы»1. Нетрудно привести другие авторитетные высказывания в том же духе.
Утилитарное самоопределение воспринимает мир как средство, предназначенное для удовлетворения человеческих потребностей и желаний («мир — средство»). Практическая этика утилитаризма противоположна коллективистской этике. Вместо патерналистских предписаний и социальных традиций признается единственно принцип полезности («истинно то, что полезно»); вместо установок на подчинение коллективным интересам — самоограничение и умеренность притязаний. Утилитаризм санкционирует в качестве терминальных ценностей успех, удовольствие, благополучие, которые желательно приобрести здесь и сейчас. Не признаются абсолютные этические нормы, человек произвольно выбирает средства и методы достижения своих целей, которые могут варьироваться от конформизма и соглашательства до откровенного цинизма.
А. С. Ахиезер различает две формы утилитаризма: умеренную и развитую. Умеренный утилитаризм ориентируется на приобретение уже готовых продуктов путем захвата, грабежа, ростовщичества, мошенничества. Я бы сказал, что «умеренный утилитаризм» — это не что иное, как «дикий капитализм». Важнейшей приметой проснувшегося духа утилитаризма является жажда наживы. Развитой утилитаризм не чужд этой жажде, но он удовлетворяет ее путем создания новых благ, повышения эффективности производства, новаторства и творческого предпринимательства.
1 Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта (Социокультурная динамика России): в 2 т. Новосибирск, 1997-1998; Яркова Е. Н. Утилитаризм как тип культуры: концептуальные параметры и специфика России. Новосибирск, 2001.
' Заславская Т. И. Современное российское общество: Социальный механизм трансформации. М., 2004. С. 174.
644
Глава 5. ПОКОЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕШИИ
5.3. ПОКОЛЕНИЕ ВОСЬМИДЕСЯТНИКОВ
645
Коллективистское самоопределение и индивидуалистическое утилитарное самоопределение несовместимы, отсюда — та психическая травма, жертвой которой стали многие восьмидесятники. Мы уже обращали внимание на раскол поколения на тех, кому трудно адаптироваться в новых условиях, и тех, кто успешно процветает. Первых естественно отнести к коллективистам, вторых — к «умеренным» утилитаристам, ибо источником их процветания была приватизация социалистической собственности, то есть узаконенный властью грабеж. Поскольку эффективного производства новых материальных благ российским предпринимателям наладить пока не удается, современная Россия находится во власти «умеренного» утилитаризма. Действительно, экономическая элита наживает свои миллионы не в сфере постиндустриальных технологий, а в банковском деле (ростовщичество), торговле, распродаже полезных ископаемых. К сожалению, прогнозисты не обещают скорого наступления «развитого» утилитаризма: «В России в настоящее время отсутствуют условия не только для расширенного, но даже для простого воспроизводства научного и технологического потенциала... Поэтому в среднесрочной перспективе (до середины следующего десятилетия) следует ожидать сохранения негативных тенденций его сокращения»1. В итоге получается следующая грубая схема:
— шестидесятники — господство коллективистского самоопределения при вкраплениях замаскированного утилитарного сознания;
— восьмидесятники — господство умеренного утилитаризма в сознании интеллектуальной элиты при стойко сопротивляющемся коллективизме в сознании интеллигенции;
— постсоветское поколение — зарождение на базе постиндустриального производства развитого утилитаризма в присутствии остальных видов самоопределения.
Из этой схемы вытекает, что если суть шестидесятничества заключается в возрождении духа русской интеллигентности, то суть восьми-десятничества состоит в ироническом отрицании интеллигентности ради принципа утилитаризма. Но не все поколение восьмидесятников охвачено этой сутью. Есть интеллигенты, не спешащие расстаться со своей интеллигентностью. Фактически они являются хранителями ин-теллектно-этических идеалов шестидесятничества в среде утилизирующихся современников.
1 Наука и высокие технологии на рубеже третьего тысячелетия. Социально-экономические аспекты развития / рук. авт. кол. В. Л. Макаров, А. Е. Варшавский. М, 2001. С. 627.
5.3.3. Хранители русской интеллигентности
Пока русская классическая литература доступна, пока она печатается, библиотеки работают и для всех раскрыты, в русском народе всегда будут силы для нравственного самоочищения.
Д. Лихачев. Об интеллигенции
В 2005-2007 годах нами было проведено исследование жизненных ожиданий и притязаний гуманитариев-восьмидесятников, занятых в социально-коммуникационной сфере (более 200 человек). Удалось выявить следующие типичные смысложизненные цели:
A. Семейное счастье: «Вырастить детей достойными, образованными,
трудолюбивыми, чтобы они могли многого добиться в этой жизни»; «Моя
цель в жизни — вырастить достойного сына, чтобы он был порядочным,
умным и опорой в старости. Я стараюсь сделать все, что возможно, для
этого». У подавляющего большинства женщин семья — приоритетная
ценность, за которой следуют хорошая работа, успешная карьера, само
развитие и самосовершенствование, верные друзья.
Б. Успешная служебная карьера: получить образование и найти интересную и достойно оплачиваемую работу с тем, чтобы «смотреть на окружающий мир глазами, полными надежды и уверенности в завтрашнем дне»; «Хочу совершить головокружительную карьеру, чтобы муж и дети гордились мной»; «Моя цель — стать отличным специалистом своего дела»; «Мои ценностные ориентиры: личное достоинство, материальный достаток, предприимчивость, свобода».
