Поиск:

Жандармская полуинтеллектуальность и сановная интеллигентность 7 страница

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

а само мировоззрение утрачивает жизнеспособность (музеефицируется), потому что когорты сыновей отказываются его воспринять, отвергают этику и идеалы своих отцов. Возникает идейно-нравственный конфликт отцов и детей, где победа, естественно, остается за молодым поколением. Закат пореформенного поколения мы датировали 1881-1904 годами: убийство царя-освободителя — Русско-японская война (см. табл. 2.1). Террористическая акция «Народной воли» потрясла русское общество и дискредитировала либерально-гуманистические идеалы, выношенные пореформенной интеллигенцией. Обескураженная и разочарованная интеллигенция не имела сил для противостояния реакционной контрреформации. Новое, молодое поколение не сформировалось и не заявило о себе. Наступило «безвременье» — период духовной апатии, уныния, застоя, когда постепенно изживалось наследие, накопленное в пору расцвета пореформенного поколения, а существенные идейные новации не возникали на русской почве.

«Победоносцев над Россией простер совиные крыла», — сказал А. Блок, выросший в печальную эпоху «безвременья». Но я не могу назвать Победоносцева символом закатной фазы пореформенной интеллигенции хотя бы потому, что его нельзя считать интеллигентом. Думаю, что на эту роль подошли бы С. Я. Надсон и А. П. Чехов, олицетворившие разные аспекты интеллигентности 1880-1890-х годов.

Семен Яковлевич Надсон (1862-1887) был певцом больной интел лигентности. Он прожил менее 25 лет. На долю впечатлительного и талантливого мальчика выпало сиротское детство, бесприютное отрочество, юность, омраченная тяжелой болезнью, мучительная смерть, настигшая молодого поэта в начале многообещающего творческого пути. В 1882 году он дебютировал в «Отечественных записках», в 1884-м вышла в свет первая книга его стихов, принесшая ему всероссийскую известность. Надсон быстро стал кумиром молодежи, образованная публика признала его «лучшим поэтом современности». В чем секрет его успеха? Он привнес в русскую поэзию эстетику печали, для него «источник творчества — заветная печаль». Программно и исповедально звучат строки:

Милый друг, я знаю, я глубоко знаю,

Что бессилен стих мой, бледный и больной;

От его бессилья часто я страдаю,

Часто тайно плачу в тишине ночной...

Но молчать, когда вокруг звучат рыданья И когда так жадно рвешься их унять,

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ 425

Под грозой борьбы и пред лицом страданья... Брат, я не хочу, я не могу молчать!.. Пусть я, как боец, цепей не разбиваю, Как пророк — во мглу не проливаю свет: Я ушел в толпу, и вместе с ней страдаю, И даю, что в силах — отклик и привет!..

Эти печальные, но гордые слова были созвучны настроениям альтруистической молодежи, отказавшейся от «разбивания цепей», но готовой «идти в толпу», чтобы облегчить ее страдания. Эстетическое воздействие стихов Надсона заключалось не в изысканной образности и мелодичности, а в заразительной искренности и откровенности поэтической речи. Молодые интеллигенты поры «безвременья» идентифицировали себя с прекраснодушным певцом, призывавшим:

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат, Кто б ты ни был, не падай душой!

Верь, настанет пора, и погибнет Ваал, И вернется на землю любовь!

Мир, погрязший в грязи и крови, Верь в великую силу любви!

Но не тому сложить трудящиеся руки И дать бездействовать тревожному уму, Кто понял, что борьба, проклятия и муки — Не бред безумных книг, не грезятся ему...

Печальная интеллигентность С. Я. Надсона облачена в простую и скромную поэтическую форму, но по содержанию своему — человеколюбива, альтруистична и толерантна. Она—дочь «кнутом исхлестанной» музы Некрасова и внучка «светлой грусти» Пушкина. О самом себе поэт записал в своем дневнике 28 сентября 1882 года после первого литературного успеха: «Я вступаю в тот мир, из которого, как из "сумасшедшего дома", бежал величайший честнейший граф Л. Толстой. Я вхожу в этот мир с честной мыслью и искренностью, с глупым, страстным, отзывчивым сердцем, с мальчишеским благоговением перед святыней и чистотой искусства. Скоро ли я изолгусь, как многие, скоро ли угаснет последний свет души моей — вера в искусство?..»' К счастью, дурные предчувствия

¹ Надсон С. Я. Дневники. М., 2003. С. 197.

426

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

427

не сбылись: Надсон навсегда остался интеллигентом-гуманистом, символом гуманистической интеллигентности своего поколения.

Антон Павлович Чехов (1860-1904), как и Семен Надсон, — типичный представитель разночинной интеллигенции. Он прославился как тонкий исследователь и знаток интеллигентской психологии, непримиримый враг мещанства и пошлости, парадоксально сочетающий в своих сочинениях иронию и лиризм. Свое жизненное да и творческое кредо А. П. Чехов изложил в письме к А. Н. Плещееву (1825-1893) 4 октября 1888 года: «Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферент. Я бы хотел быть свободным художником — и только, и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретари консисторий, так и либералы Нотович и Градовский. Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в единых только купеческих домах и кутузках: я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи... Поэтому я одинаково не питаю пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновенье, любовь и абсолютная свобода, свобода от насилия и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником»'. Десять лет спустя в письме к А. В. Суворину Чехов писал: «Большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее». В этих высказываниях отражается гуманитарная толерантность и гражданское самоопределение Чехова — сознательная аполитичность.

Пореформенный интеллектный слой скептически относился к церковному православию, предпочитая науку, а не религию. Вспомним бло-ковское: «И дух естественных наук / (Властей ввергающий в испуг) / Здесь был религии подобен». А. П. Чехов, профессиональный медик, по религиозному самоопределению был позитивистом-атеистом. Высшими авторитетами для него были И. М. Сеченов, Ч. Дарвин, Н. И. Пирогов, С. П. Боткин. Всю жизнь Чехов не оставлял врачебную практику. В 1892-1899 годах, проживая в своем имении в Мелихово, врач-писатель устраивал регулярные приемы больных, выезжал к тяжелобольным, организовал медицинскую лабораторию. Мелиховская усадьба стала амбулаторией, куда стекались пациенты из окрестных деревень².0 своих коллегах

¹ Цит. по: Чехов М. П. Антон Чехов и его сюжеты. М, 1923. С. 44.

² Более подробно см.: Бычков Ю. А. Течение мелиховской жизни. А. П. Чехов в Мелихове.
1892-1899 годы. М., 1989.

земских врачах он писал: «Земцы здесь интеллигентны, товарищи дельные и знающие люди»¹. Слово «интеллигенция» здесь не случайно, потому что профессиональное самоопределение наложило отпечаток на этические взгляды Антона Павловича, которые он сформулировал так: «Профессия врача — это подвиг, она требует самоутверждения, чистоты души и чистоты помыслов. Надо быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически»². В этих словах содержится идея альтруистической озабоченности, которая определяет этическое самоопределение интеллигента-гуманиста.

На основании сказанного А. П. Чехова, бесспорно, следует отнести к типу интеллигентов-гуманистов пореформенного поколения. Но какой аспект этого поколения символизирует его фигура? Чехов еще в большей степени, чем С. Я. Надсон, печалился (лучше сказать — скорбел) о судьбе своего поколения, потому что он более непосредственно и в больших масштабах сталкивался с различными слоями современников. Удручала Чехова пошлость образованного общества и дикость мужиков, купцов, рабочих, баб. Судьба умных альтруистов, самоотверженных тружеников, чистых девушек в его рассказах трагична, ибо все они обречены на болезни, сумасшествие, гибель, все они — несчастны. Чехов не в восторге от интеллигенции, он бичует самодовольную глупость, эгоизм, пошлость интеллектного слоя своего времени («Скучная история», «Рассказ неизвестного человека», «Палата № 6», «Черный монах», «Попрыгунья», «Дом с мезонином»). Еще в 1892 году критик М. А. Протопопов (1848-1915) назвал Чехова «Жертвой безвременья»³, а его коллега А. М. Скабичевский (1838-1910) язвительно вопрошал «Есть ли у г-на Чехова идеалы?»⁴, впоследствии репутация Чехова как неизлечимого пессимиста стала общепринятой. Профессор С. Я. Венгеров (1855-1920), подводя итоги развитию русской литературы в 1890-1910 годах, писал, что в 1880-е годы бодрость совершенно исчезла из русской действительности и «заменилась сознанием своего банкротства перед реальным ходом истории. Отсюда нарождение целого поколения, часть которого утратила самое стремление к идеалу и слилась с окружающей пошлостью, а часть дала ряд неврастеников, "нытиков", безвольных, бесцветных, проникнутых сознанием, что плетью обуха не перешибешь... Этот-то период неврастенической расслабленности

¹ Шубин Б. М. Доктор А. П. Чехов. М, 1982. С. 55.

² Там же. С. 66.

³ Протопопов М. А. Жертва безвременья // А. П. Чехов: pro et contra: антология / сост.
И. Н. Сухих. СПб., 2002. С. 112-143.

⁴ Скабичевский А. М. Есть ли у г-на Чехова идеалы? // Там же. С. 144-179.

428

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

429

русского общества и нашел в лице Чехова своего художественного историка». В творчестве Чехова, — продолжал Венгеров, — «пессимизм, рожденный тусклой мглой безвременья, действительно, принял ужасающие размеры»¹.

Однако вовсе не пессимизм, пусть даже скрашенный добродушной иронией и юмором, обусловил более чем столетний интерес к его творчеству во всем мире, переиздания его сочинений, театральные постановки и кинофильмы по чеховским сюжетам. Дело в том, что в типичных персонажах своего времени Чехов раскрыл общечеловеческие достоинства и недостатки, то есть показал общечеловеческую сущность пореформенного поколения. Чуткий литературовед Ю. Айхенвальд в завершении своего эссе о Чехове предложил глобальную аналогию: «Все человечество, как бедный дядя Ваня, не знало в своей жизни радостей — оно утомлено за свои долгие и страдальческие века. Его усталость Чехов изобразил в красках проникновенной печали. Но он заветно мечтал о бессмертном отдыхе человечества»². Поэтому этот русский интеллигент-гуманист стал классиком мировой литературы.

Теперь обратимся к другому полюсу интеллектного слоя пореформенного поколения 1880-1890-х годов. Если интеллигенты-гуманисты в меру своего таланта и этического потенциала пробуждали в деморализованном русском обществе «чувства добрые» в пушкинском их понимании, то располагающие государственными ресурсами интеллектуалы и полуинтеллектуалы были озабочены сохранением своей власти и подавлением либеральной и радикальной крамолы. Воцарение Александра Ш (1845-1894) в 1881 году знаменовало начало эпохи контрреформации. Будучи внешне огромным колоссом, новый венценосец не блистал умственным развитием. Наследником престола он стал неожиданно, уже в зрелом возрасте (20 лет), после смерти старшего брата Николая. К царским обязанностям его своевременно не готовили, сам он учиться не любил и писал с диковинными ошибками («идеот», «а вось», «при дерзкия»), знаков препинания, кроме восклицательного, не признавал. Симпатизировавший ему С. Ю. Витте вспоминал, что царь имел «сравнительно небольшое образование» и «небольшой ум рассудка», но отличался «громадным, выдающимся умом сердца». Этот «ум сердца» дает о себе знать в рассуждении Александра о своих министрах: «Когда Дурново мне докладывает, я все понимаю, а он ничего не понимает; когда Витте — я не понимаю, но зато он все понимает, а когда Кривошеий — ни

¹ Русская литература XX века (1890-1910): в 2 т. / под ред. С. А. Вснгсрова. М., 2000. С. 49-51.

'-Айхенвальд Ю. Указ. соч. М., 1994. С. 342.

он, ни я — мы ничего не понимаем». Ясно, что в силу недостаточной образованности Александр III относится к полуинтеллектуалам.

Примером интеллектуала-деспота, возможно, циника, может служить обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев (1827-1907)— первый советник и доверенное лицо последних русских императоров. Видный историк и философ русского православия Н. М. Зернов (1898-1980) дал ему следующую характеристику: «Несмотря на ум и усердие, он был одним из тех, кто подготовил падение императорского строя. Отпечаток цинизма лежал на этом чрезвычайно консервативном государственном деятеле. Его полнейшее неверие в людскую честность и добродетель вело к политике угнетения в религиозной и культурной жизни... Он боролся против реформы самодержавия, пытался подавить всякое прогрессивное движение и "заморозить" страну; препятствовал всяческому проявлению либерализма в политике и образовании»¹. Соратник К. П. Победоносцева по борьбе с радикальной крамолой К. Н. Леонтьев (1831-1891) в одном из частных писем выразился следующим образом: «Человек он очень полезный; но как? Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению; порасти при нем ничего не будет»².

В годы обер-прокурорства Победоносцева церковная жизнь весьма оживилась: каждый год в период с 1881 по 1894 год открывалось 250 новых храмов, причем их архитектура приближалась к допетровскому благолепию, было организовано всенародное празднование 900-летия Крещения Руси (1888), но главным делом обер-прокурора стало создание системы церковноприходских школ. Результаты его стараний впечатляют: если в 1880 году в России существовали всего 273 церковноприходские школы (13 тысяч учащихся), то в 1905-м их насчитывалось 43 700 (1,783 тысяч учащихся). Церковноприходская школа была представлена на Всероссийской Нижегородской ярмарке 1896 года как одно из выдающихся достижений царствования Александра III. И в том же году Победоносцев написал: «вера во всемогущество школы, в книжные уроки и чтения принадлежит к числу главных суеверий нашего времени. Книге, даже как орудию умственного образования, придается слишком много значения»³. Невольно вспоминаются слова грибоедовского героя: «Чтоб зло пресечь, собрать все книги бы да сжечь!»

Михаил Никифорович Катков (1818-1887) не был государственным служащим, но ухитрился стать, наряду с Победоносцевым, одним из

¹ Зернов Н. М. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1991. С. 80-81.

² Памяти К. Н. Леонтьева, 1891: лит. сб. СПб., 1911. С. 124.

³ Победоносцев К. П. Московский сборник // К. П. Победоносцев: pro et contra: анто
логия / вступ. ст., сост. и примеч. С. Л. Фирсова. СПб., 1996. С. 132.

430

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

431

главных советников Александра III. Его можно отнести к интеллиген там-конформистам с ярко выраженными циничными наклонностями. В 1830-е годы он входил в философский кружок Н. В. Станкевича, имел репутацию умеренного либерала, англомана. С 1856 года он — издатель толстого журнала «Русский вестник», вечного оппонента некрасовского «Современника». По словам Б. Н. Чичерина, Катков был «журналист, одаренный значительным умом, образованием и талантом, но чуждый всяких нравственных побуждений, имевший в виду только личные цели — достижение власти и влияния». Во время Польского восстания он, «играя на патриотической струнке, с успехом действовал и на правительство, и на общество». После гибели Александра II «прежний льстец обрушился на него всею силою своего ядовитого красноречия, осыпая ругательствами все совершенные им великие дела». Другим примером придворного консерватора-конформиста, убежденно защищавшего незыблемость царской власти и дворянских привилегий, был князь Владимир Петрович Мещерский (1839-1914), который с 1872 года был издателем монархической газеты-журнала «Гражданин»¹.

Царское правительство, обеспокоенное нашествием «нигилистов» в российскую книжность, безуспешно пыталось законодательно и репрессивно управлять сеющей «крамолу» прессой и формирующимся библиотечным социальным институтом. Напомню, что еще в 1862 году секретным циркуляром Министерства внутренних дел все воскресные школы, народные библиотеки и читальни были закрыты. В 1865 году новый закон о печати поставил открытие публичных и общественных библиотек в зависимость от разрешения губернатора. Надзор за библиотеками осуществляли не только губернские власти, но и жандармское «всевидящее око», и отцы духовного ведомства. С 1884 года стали издаваться «Алфавитные списки произведений печати, которые не должны быть допускаемы в публичных библиотеках и общественных читальнях». Министр народного просвещения потребовал изъять из учебных библиотек книги, которые «не допускаются в общественные библиотеки», и тут же запретил учащимся посещать общедоступные библиотеки. Владельцам коммерческих публичных библиотек предписывалось не выдавать учащимся книг без письменного разрешения учебного начальства. Не хочется продолжать печальный перечень антикнижных акций бездарных «за-темнителей народа». Цензурные запреты и ограничения не приносили желаемого результата, потому что русская интеллигенция выработала два

средства для нейтрализации коммуникационного насилия власти: бесцензурная печать и эзопов язык.

Бесцензурная (вольная, свободная) печать представлена двумя разновидностями: «тамиздат» — издания, публикуемые вне пределов данного государства и затем нелегально в нем распространяемые (вспомним «Полярную звезду» и «Колокол» А. И. Герцена, которые читались даже в Зимнем дворце), и «самиздат» — издания (рукописи), тайно подготавливающиеся и тиражируемые на территории страны-цензуродержателя. Одним из первых прецедентов «самиздата» было грибоедовское «Горе от ума», которое, по свидетельству Н. А. Полевого (1833), «было переписываемо тысячи раз» и «сделалось достоянием словесности, не имея надобности в изобретении Гутенберговом».

Эзопов язык — обнародование неугодных власти идей в подцензурных изданиях, благодаря особому способу изложения. Салтыков-Щедрин разъяснял: «С одной стороны, появились аллегории, с другой — искусство понимать эти аллегории, искусство читать между строками. Создалась особенная, рабская манера писать, которая может быть названа эзоповскою, — манера, обнаруживающая замечательную изворотливость в изобретении отговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств. Цензурное ведомство скрежетало зубами, но ввиду всеобщей мистификации чувствовало себя бессильным и делало по службе упущения. И существовала эта манера долго-долго, существует и доныне»¹. Н. А. Рубакин, со своей стороны, уже в XX веке добавил: «Сведущий обыватель и между строк прочитает! Поищи, пошмыгай по газетным строкам — на то ты и обыватель. Коли в них нет ничего, — пожалуйте, куда следует — в пустое пространство между строчек! В этом пустом пространстве ныне русская жизнь и помещается»².

Наше по необходимости краткое повествование о пореформенном поколении интеллигенции будет страдать непростительной неполнотой, если не поклониться двум властителям дум: разночинцу Владимиру Соловьеву — предтече грядущего Серебряного века и аристократу Льву Толстому — апофеозу (торжественному завершению) дворянско-разно-чинной интеллигентности XIX столетия.

Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) был разносторонне одаренным мыслителем, владевшим «змеиной» диалектикой, и талантливым творцом «голубиной» поэзии. Соловьев-философ стоит у истоков

¹ Лукоянов И. В. Российские консерваторы (конец XVIII — начало XX в.). СПб., 2003. С. 43^7.

¹ Салтыков-Щедрин М. Е. Сочинения: в 20 т. М., 1973. Т. 15. Кн. 2. С. 185-186.

² Рубакин Н. А. Читатели между строк. Разговор в вагоне // В защиту слова: сб. СПб.,
1906. С. 38.

432

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

433

русской религиозной философии начала XX века; Соловьев-поэт и литературный критик — первооткрыватель символизма в русской литературе на стыке веков. Обе ипостаси сливались и дополняли друг друга, причем, как отмечал С. Н. Булгаков, «поэтическое влияние Соловьева неуловимее и тоньше, но зато глубже и прочнее, нежели чисто философское»¹. Серебряный век воспринял романтические поиски всеединства, поклонение Софии — вечной женственности, мистическую эротику поэта-философа. Если личность и творчество Владимира Соловьева рассмотреть с точки зрения интеллигентности, получится выразительная фигура интеллигента-скептика — высокая креативность + альтруизм + толерантность + критика общепринятых стереотипов. Аргументируем этот вывод.

Новаторский скепсис сопровождал философа-поэта всю его жизнь, которую биографы Соловьева делят на три периода²:

— 1870-е годы: критика позитивизма и защита в 1874 году магистерской диссертации «Кризис западной философии. (Против позитивизма)»; сближение с литературными кругами (знакомство с Ф. М. Достоевским, А. А. Фетом); выработка оснований собственного философского мировоззрения и публикация трудов «Философские основы цельного знания» (1877), «Чтения о Богочеловечестве» (1878-1880), «Критика отвлеченных начал» (1880). Этот сравнительно благополучный период завершается в конце 1881 года отставкой профессора Соловьева. Отставку вызвало публичное осуждение Соловьевым смертного приговора народовольцам, когда он сказал: «Если русский царь, вождь христианского народа, заповеди поправ, предаст их казни, то русский народ от него отвернется и пойдет по своему отдельному пути». С аналогичным увещеванием обращался к новому царю и Лев Толстой. Но Александр III не смог проявить великодушия.

— 1880-е годы: период пересмотра прежних воззрений: дискуссии со славянофилами по политическим и национальным проблемам; идея объединения христианских церквей, особенно отчетливо выраженная в парижских публикациях «Русская идея» (1888) и «Россия и Вселенская церковь» (1889); протесты против произвола самодержавия в церковной политике. Характерный эпизод: в конце марта 1886 года Соловьев прочитал в Москве в пользу бедных студентов две публичные лекции на тему «Славянофильство и русская идея», на которые «съехалась московская публика, разделявшая, так или иначе, взгляды славянофилов». Соловьев призвал к организации на земле Вселенской церкви, но аудитория

' Булгаков С. Н. Тихие думы. М., 1996. С. 52.

² Соловьев С. М. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. М, 1997. С. 6.

его не поняла. «Встреченного шумными рукоплесканиями» оратора проводили «гробовым и мрачным молчанием»¹. За Соловьевым упрочивается репутация «крамольного литератора».

— 1890-е годы: возвращение к философии, разработка гуманистической этики в виде трактата «Оправдание добра» (1894-1899), разработка гносеологических и эстетических проблем («оправдания истины» и «оправдания красоты» Соловьев написать не успел). Этот период завершили эсхатологические «Три разговора» и «Три свидания».

Критический пересмотр миросозерцания — свидетельство скептического умонастроения философа-поэта, но неизменными на разных жизненных этапах оставались главные интеллигентские установки: альтруизм и толерантность. Подобно Ф. М. Достоевскому, В. С. Соловьев пришел к убеждению, что средствами позитивной науки и атеистического разума, включающими принуждение и насилие, нельзя утвердить на земле справедливый общественный порядок, нельзя построить новый мир «свободы, равенства и братства». Только религия может быть надежной основой народной жизни, ибо только она определяет «понятие о добре и зле», показывая невозможность «устроиться на земле без Бога». Отсюда — центральное в религиозной философии Соловьева понятие всеединства как единства человечества в Боге, то есть как Богочелове-чества. Понятие всеединства, кстати сказать, не является абсолютной новацией: оно восходит к славянофильской идее соборности. Необходимым условием реализации единства человечества в Боге является объединение христианских конфессий Востока и Запада в единую Вселенскую церковь. Только Вселенская церковь способна объединить народы на началах «любви, свободного согласия и братского единения». Только тогда, когда все человеческие дела — политика, экономика, искусство, наука и так далее — будут целиком проникнуты христианским идеалом, наступит, согласно Соловьеву, торжество вселенской правды в реальной жизни человечества и осуществится идея всеединства, то есть наступит Царство Божие на земле, а не только на небе². Говоря современным языком, всеединство — это религиозная глобализация.

¹ В. Соловьев ответил москвичам следующим «комплиментом»:

Город глупый, город грязный,

Царство сплетни неотвязной,

Смесь Каткова и кутьи,

Скуки, сна, галиматьи. (См.: Соловьев С. М. Владимир Соловьев. С. 240-241.)

² Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М, 2001. С. 15-19.

434

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

435

Решающую роль в реализации христианского всеединства должна сыграть Россия, именно в этой роли состоит «смысл существования России во всемирной истории», или русская идея. «Идея нации, — объявил Соловьев, — есть не то, что она сама думает о себе во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности». Русскую идею он сформулировал так: «Христианская Россия, подражая самому Христу, должна подчинить власть государства (царственную власть Сына) авторитету Вселенской церкви (священству Отца) и отвести подобающее место общественной свободе (действиям Духа). Русская империя, отъединенная в своем абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн. Русская империя, пожелавшая служить Вселенской церкви и делу общественной организации, взять их под свой покров, внесет в семейство народов мир и благословение»'. Явный утопизм соловьевской «русской идеи» вполне очевиден. Ожидать от самодержавия Александра III служения какой-то «Вселенской Церкви» все равно, что агитировать волков снабжать ягнят душистым горошком. Впрочем, к концу жизни Соловьев отошел от теократической «русской идеи» и «краткую повесть об Антихристе», включенную в «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899-1900), завершил выводом о том, что «развязка нашего исторического процесса» состоит в «явлении, прославлении и крушении Антихриста»².

В философии всеединства, развиваемой В. С. Соловьевым, София предстает как символ человечности, как залог осуществления исторической миссии человека. Она не умопостигаемое абстрактное совершенство, а доступная чувственному восприятию «материя божества». Вместе с тем в качестве Премудрости София равна Богу, и эта Премудрость может быть доступна человечеству в его совокупности, а отдельный человек приобщается к ней лишь в силу своей причастности к всечеловеческой соборности. София как носительница вечной Истины и Красоты есть олицетворение Вечной женственности. В мистических видениях философа София являлась ему то в облике женщины, то как чистая красота мироздания. Незадолго до кончины Владимир Соловьев подвел итог своих софийных откровений в небольшой поэме «Три свидания». Здесь Вечная женственность предстает и как небесная лазурь, и как лик прекрасной женщины одновременно.

Все видел я, и все одно лишь было, — Один лишь образ женской красоты...

¹ Соловьев В. С. Русская идея // Соловьев В. С. Соч.: в 2 т. М., 1989. Т. 2. С. 245.

² Соловьев В. С. Чтения о Богочсловсчестве. Статьи. Стихотворения и поэма. Из «Трех
разговоров»: Краткая повесть об Антихристе. СПб., 1994. С. 486.

Безмерное в его размер входило, — Передо мной, во мне одна лишь ты.

София может выступать реальной силой, противостоящей «глубинам дьявольским», то есть в качестве защитника и охранителя человечества. Вместе с тем Вечная женственность приравнивается Соловьевым к апокалипсическому образу Жены, облаченной в солнце, которая есть символ окончания земной истории человечества. И прозревает он безжизненное всеединство:

Исчезает в душе старый грех первородный;

Сквозь зеркальную гладь, Видишь, нет и травы, змей не виден подводный,

Да и скал не видать. Только свет да вода. И в прозрачном тумане

Блещут очи одни. И слилися в одно, как роса в океане,

Вес житейские дни.

Было бы не просто некорректно, а непростительно вульгарно относить потомственного аристократа графа Льва Николаевича Толстого (1828— 1910) к поколению разночинной интеллигенции. Сам он никогда себя не считал ни интеллигентом, ни тем более разночинцем. С юных лет он идентифицировал себя с дворянином comme il faut пушкинского поколения, и светский шарм сохранился в нем на всю жизнь¹. В традициях дворянского сословия он стал офицером, затем помещиком, вел рассеянную холостую жизнь в столицах и за границей, иногда заполнял свой досуг чтением и литературным трудом. Хотя одобрение его произведений тешило тщеславие молодого аристократа, но профессиональная литературная деятельность всегда казалась ему не достойной его звания и способностей. Между тем пореформенные новации не оставляли в покое хозяина Ясной Поляны: то работа в качестве мирового посредника, то педагогическая деятельность и составление «Азбуки», то участие в московской переписи, то организация помощи голодающим, то выступление против смертной казни и т. п. Поневоле граф Лев Толстой стал излюбленным автором разночинной публики. Получилось, что он синтезировал в своей личности узнаваемые черты двух поколений русской интеллигенции

¹ Хорошо знавший Л. Толстого брат его жены вспоминал: «Он сам сознавался в своей гордости и тщеславии. Он был завзятый аристократ и, хотя всегда любил простой народ, еще больше любил аристократию. Середина между этими сословиями была ему несимпатична» (Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников: в 2 т. М., 1978. Т. 1. С. 183). Эту «середину» образовывали духовенство и разночинцы.

436

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒

Поделиться с друзьями:

Дата добавления: 2018-11-12; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 170 | Нарушение авторских прав

Поиск на сайте:

Лучшие изречения:

Наглость – это ругаться с преподавателем по поводу четверки, хотя перед экзаменом уверен, что не знаешь даже на два. © Неизвестно
==> читать все изречения...

1696 -

| 1371 -

Ген: 0.055 с.