Поиск: Рекомендуем: Почему я выбрал профессую экономиста Почему одни успешнее, чем другие Периферийные устройства ЭВМ Нейроглия (или проще глия, глиальные клетки) Категории: Астрономия Биология География Другие языки Интернет Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Механика Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Транспорт Физика Философия Финансы Химия Экология Экономика Электроника	Главная О нас Популярное ТОП Новые страницы Случайная страница Контакты FAQ ЗАКАЗАТЬ РАБОТУ Жандармская полуинтеллектуальность и сановная интеллигентность 6 страница ⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒ К S	Государственная бюрократия	30 000	150 000	180 000
Офицерство и генералитет	4000	40 000	44 000
,<	Юристы	9000	—	9000
S	Инженеры, агрономы,
<	предприниматели	18 900	—	18 900
£	Медики	17 000	48 000	65 000
	Ученые естественных наук	1500	—	1500
	Всего негуманитариев	80 400	238 000	318 400
Интеллектный слой в целом		120 800	536 900	657 700

¹ Соловьев В. С. Сочинения: в 2 т. М., 1 989. Т. 1. С. 342.

368

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

369

В табл. 4.1 приведены количественные данные, характеризующие профессиональный состав российского интеллектного слоя на конец XIX века. Если учесть, что в начале 1860-х годов в России насчитывалось всего 20 тысяч людей с высшим образованием, то в течение 40-летия получается шестикратное увеличение числа профессиональной интел­лигенции. Надо сказать, что существуют иные расчеты. В. Г. Хорос при­шел к выводу, что в конце XIX столетия в России насчитывалось 200 тысяч специалистов с высшим образованием¹. К сожалению, мы не располага­ем точной статистикой, поэтому все расчеты по необходимости являются ориентировочными, но десятикратное увеличение дипломированной интеллигенции явно неправдоподобно, его не подтверждает ни рост ко­личества вузов, ни рост их выпусков.

Профессиональная интеллигенция не исчерпывала весь интеллектный слой того времени. Так, помещики Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, А. А. Фет и другие интеллигентные дворяне-землевладельцы в табл. 4.1 не учтены. Не учтены также интеллигентные женщины-домохозяйки, получившие хорошее домашнее образование, прилежно читающие толстые журналы и книги и воспитывающие детей соответствующим образом. Поэтому российская интеллигенция конца XIX века, по-видимому, превышала рубеж 120 тысяч, но невозможно установить это превышение. Собствен­но говоря, нет резона стремиться к математической точности, достаточно ограничиться общей оценкой. В 1897 году население России, согласно переписи, составляло 125 млн человек. Наши вычисления показали, что профессиональная и непрофессиональная интеллигенция в сумме пре­вышает 120 тысяч, приближаясь, я думаю, к 125-130 тысячам. Тогда получается, что интеллигенция (высший интеллектный слой) состав­ ляла на рубеже столетий 0,1 % населения России².

Резервом пополнения рядов профессиональной интеллигенции слу­жило, разумеется, студенчество. В 1863 году был дарован демократичес­кий университетский устав, смягчавший казарменный режим, установ­ленный Николаем I. Были открыты Одесский и Варшавский университе­ты, в 1890 году — Томский; по мере надобности образовывались технические, педагогические, медицинские вузы. Во многих случаях, особенно в женском образовании, инициатива принадлежала не прави­тельству, а общественности. К концу XIX века в России насчитывалось свыше 60 государственных высших учебных заведений. Приоритетом

¹  Хорос В. Г. Русская история в сравнительном освещении. М., 1996. С. 90.

²  Портретная галерея интеллигентов XIX века представлена в книгах: Кавторин В. В.
Петербургские интеллигенты. СПб., 2001; Рудницкая Е. Л. Лики русской интеллигенции.
М., 2007.

пользовалось университетское образование, которое предоставляли девять университетов: Московский, Петербургский, Юрьевский, Харьковский, Казанский, Киевский, Одесский, Варшавский, Томский. За 30 лет (1861-1890) количество студентов в Московском, Петербургском, Киевском университетах увеличилось в два раза, а в остальных — еще больше. Общий рост университетского студенчества был троекратным: с 4125 до 12 342 студентов. Обратим внимание на характерные особенности поре­форменного студенчества:

а) оно было демократичным; сословные различия не культивировались,
а, напротив, размывались; как отмечали современники, «сыновья мещан,
купцов и дворян в отношениях между собой не обнаруживали и попытки
заявить о преимуществах своих каст»¹;

б) большинство студентов самостоятельно зарабатывало на кусок
хлеба и на плату за обучение. 70 % жили впроголодь. В. Г. Короленко,
учившийся в 1870-х годах в Технологическом институте, вспоминал, что
студенты так привыкали к 14-копеечной колбасе и черному полуторако-
пеечному хлебу, что уже не могли принимать другую пищу. За год ему
удалось пообедать в кухмистерской пять раз. «В сущности, это было
медленное умирание с голоду, только растянутое на долгое время»²;

в) самостоятельно добывавшие средства к существованию студенты
чувствовали себя независимыми людьми и активно протестовали против
ущемления своих прав. Студенческая солидарность ярко проявлялась
в совместных выступлениях студентов разных вузов против полицейско­
го насилия;

г) всеобщее возмущение и острую ненависть вызвал введенный Ми­
нистерством просвещения в 1879 году институт инспекторов, которые
следили за нравственностью и благонадежностью студентов, дабы создать
«скромных, вежливых, пристойных, почтительных и благонамеренных
обывателей». Революционер Герман Лопатин метко заметил: «Правитель­
ство усердно, но бессильно бьется все время над неразрешимою задачею:
создать себе неинтеллигентную интеллигенцию»³.

Несомненно, демократическое товарищество, дух равенства и коллек­тивизма, привычка к самостоятельности и преодолению трудностей, сплоченность и солидарность, готовность к отпору тупой, жестокой и бездарной власти послужили питательной почвой для гражданского

¹   Известно, что в конце века среди студентов университетов превалировали дворя­
не — 45-46 %; разночинцы составляли 40 %, а остальные 4-5 % приходились на крестьян,
инородцев и иностранцев.

²   Короленко В. Г. Собрание сочинений: в 8 т. М,, 1953. Т. 7. С. 75.

³   Цит. по: Лейкина-Свирская В. Р. Указ. соч. С. 40.

370

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНОИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

371

самоопределения молодого поколения, которое происходило по-разному. Чаще всего оно было либеральным, иногда — радикальным, критически-оппозиционным по отношению к правительству, очень редко — консер­вативным, лояльно-охранительным. Именно студенчество стало основным источником русской интеллигенции 1860-1890-х годов XIX столетия.

4.1.2. Царь-освободитель и интеллигенты-монархисты

Кого язвят со злостью вечно новой,

Из рода в род; С кого толпа вснсц его лавровый

Безумно рвет; Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —

Знай: это я!.. В моих устах спокойная улыбка,

В груди — змея!

Козьма Прутков

Судя по табл. 4.1, в 1860-1880-е годы в России образовался интеллект-ный слой, состоящий из типичных профессиональных групп, свойствен­ных капиталистической неокультуре. Но таблица не отражает дифферен­циацию этого слоя по гражданскому самоопределению на консерваторов, либералов и радикалов. Гражданское самоопределение интеллигентов и интеллектуалов играло решающую роль в истории общественной мысли, поэтому ему необходимо уделить особое внимание. Начнем с консерва­торов не по убеждению, а, так сказать, по должности, концентрирова­вшихся вокруг трона и олицетворявших государственную и церковную власть. Каков интеллектуальный уровень первых лиц тогдашней России — помазанников Божьих, возглавлявших бюрократическую иерархию?

Александр II (1818-1881) в воспоминаниях своих приближенных' предстает идеальным мифологическим героем: «статный ростом, с пре­лестным лицом, в котором выражались мягкосердечие и мыслительность... Он умел так же хорошо вести беседу, как и с пользою слушать других. Прилежный к урокам, выказывал всегда большую любознательность и быстро успевал во всех науках; нежно почтительный к родителям, был заботлив к своим сестрам и меньшим братьям и искренне привязан к товарищам своих игр и уроков»². Любящий отец, казалось бы, сделал все

¹ Гачьперина Б. Д. Трагедия реформатора. Император Александр II в воспоминаниях
современников. СПб., 2006.

² Николай II — последний российский император / М. П. Ирошников [и др.]. СПб.,
1992.С. 63.

для того, чтобы подготовить сына к нелегкой монаршей миссии; он дал ему в наставники В. А. Жуковского, с малолетства приобщал к военному делу и государственному управлению. Правда, оставил ему «свою коман­ду» в разгар Крымской войны далеко не в лучшем виде. Александр II вступил на престол 19 февраля 1855 года в условиях военных поражений и политической изоляции страны, истощения казны и растущей инфляции. Он прославил свое имя Великими реформами 1861-1874 годов, открыв­шими дорогу к капитализации страны.

Наверное, можно было сделать больше. Возможно, прав В. О. Клю­чевский, написавший: «Все его великие реформы, непростительно запоз­далые, были великодушно задуманы, спешно разработаны и недобросо­вестно исполнены, кроме разве реформы судебной и воинской. Монарх мудро соизволял, призванные работники, как братья Милютины, Самарин, самозабвенно проектировали, а ввязавшиеся в дело министры камарильи вроде Ланского, Толстого, Валуева, Тимашева, разделывали циркулярами высочайше утвержденные проекты в насмешки над народными ожида­ниями»¹. Вместе с тем есть своя правда в словах И. А. Ильина: «посте­пенно сложилась и окрепла монархически-лояльная русская интеллиген­ция, окружившая Александра II Освободителя и осуществившая его ре­формы»².

Я готов допустить, что «самозабвенных проектантов» можно отнести к русской интеллигенции, а одиозных министров причислить к циничным и деспотичным интеллектуалам, но как типизировать самого императора? Образованность и креативность сомнений не вызывают; затрудняет эти­ческое самоопределение. С одной стороны — альтруист, заботившийся не о собственном спокойствии, а о благе народа, с другой же стороны — бес­компромиссный самодержец, упрямо не соглашавшийся с ограничением своей власти. Когда московское дворянство 11 января 1865 года обратилось к нему с адресом, в котором предлагалось созвать «общее собрание вы­борных людей от земли Русской для обсуждения нужд, общих всему государству», император адреса не принял и заявил: «Право вчинания... принадлежит исключительно мне и неразрывно сопряжено с самодержав­ной властью, Богом мне вверенной. Никому из моих верноподданных не предоставлено предупреждать мои непрерывные о благе России попече­ния и предрешать вопросы о существенных основаниях ее общих госу­дарственных учреждений».

¹   Ключевский В. О. Литературные портреты. М, 1991. С. 439.

²   Ильин И. А. Почему сокрушился в России монархический строй // Социологические
исследования. 1992. №4. С. 6-14.

372

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

373

Толерантность не была отличительной приметой его царствования, скорее наоборот: 1860-1870-е годы отмечены эскалацией насилия по отношению к радикальной интеллигенции. Начав царствование с амни­стии декабристам и отмены телесных наказаний, Александр II санкцио­нировал жестокое подавление волнений в Польше, геноцид на Кавказе, виселицы для революционеров. Он сохранил репрессивный аппарат, созданный его отцом (пресловутое III отделение Е. И. В. канцелярии было упразднено только в 1880 г.). Чиновники, прошедшие николаевскую школу, не были расположены потакать вольнолюбивым интеллигентским акциям и отвечали на них насилием. Насилие плодило насилие вплоть до взрыва самодельных бомб на Екатерининском канале 1 марта 1881 года. Тем не менее Александр II не был, подобно его отцу, интеллектуалом-деспотом, скорее, он представляет собой тип интеллектуала-квазигума- ниста, вынужденного играть роль либерального интеллигента-рефор­матора.

Теперь о правительстве царя-освободителя. Невольно вспоминается сетование одного из министров просвещения А. В. Головина: «Река времен несет ладью, именуемую Россией, и нет кормчего, а сидят греб­цы неумелые». Впрочем, я бы не стал безоговорочно соглашаться с бывшим министром. «Гребцы» в императорской ладье были разные. Хотя среди них не было интеллигентов-гуманистов, но все-таки им уда­лось избежать революционного взрыва, дать ход либеральным реформам и даже выиграть русско-турецкую войну 1877-1878 годов, освободившую народы Балканского полуострова от османского ига. Назову наиболее колоритные фигуры.

Граф Петр Александрович Валуев (1815-1890) — олицетворение интеллектуала-циника с заметным налетом снобизма. Он получил превосходное домашнее образование, владел шестью иностранными языками, обладал изысканными манерами, был искусным оратором. Будучи женат на дочери П. А. Вяземского, молодой интеллектуал в доме тестя познакомился с А. С. Пушкиным и завоевал его симпатию. Свидетельством этому явилось то, что именно Петр Валуев стал про­тотипом главного героя «Капитанской дочки» — Петруши Гринева. Валуев был у постели умирающего Пушкина и не оставлял его дом до кончины поэта. Благодаря тестю, Валуев стал своим человеком в ли­тературных салонах и приобрел снобистский ореол. Но его привлекала не литературная слава, а придворная карьера. Он оказался искусным царедворцем, благодаря уникальной способности лавировать между крайними точками зрения. Он мог надевать маску то либерала, то кон­серватора, то центриста, поскольку был «свободен от политических

принципов»¹. Карьера его была весьма успешной: он занимал высшие государственные посты и оставался доверенным лицом Александра II в продолжение всего его царствования. Оставив службу, Валуев занял­ся литературной деятельностью. В 1882 году вышел в свет его первый роман, потом другие художественные и богословские произведения. Особенно ценным памятником пореформенной эпохи является двух­томный «Дневник министра внутренних дел (1861-1876)».

Полагаю, что П. А. Валуев представляет собой бюрократический тип интеллектуала-книжника. Он зарекомендовал себя в этом качестве, когда в должности министра внутренних дел руководил государственным цен­зурным ведомством. Он избегал библиоцида, и попавшие в его руки крамольные издания не уничтожал, а отсылал в Императорскую публичную библиотеку на предмет хранения до лучших времен. Благодаря преду­смотрительности министра-книжника сформировался фонд «вольной русской печати», который имеет ценность исторического памятника.

Граф Дмитрий Алексеевич Милютин (1816-1912) в 1861-1881 годах был военным министром и сумел осуществить либеральную военную реформу. Суть реформы заключалась в замене рекрутской повинности, введенной Петром I в 1705 году, всесословной воинской повинностью (1874) и создании массовой армии, вооруженной новым нарезным ору­жием. Были приняты новые уставы и учреждены военные гимназии, военные и юнкерские училища для подготовки офицеров. Д. А. Милютин был не чужд научным занятиям в области военной истории (Наполеонов­ские войны), которые принесли ему звание почетного члена Академии наук (1866). Он автор четырехтомного «Дневника». На фоне дворцовой камарильи граф Милютин выделялся альтруистическим чувством долга, образованностью и интеллектуальностью. Поскольку нелепо военного министра объявлять образцом гуманизма и толерантности, я отнесу его к типу интеллектуала-квазигуманиста.

Примером антикнижника и интеллектуала-деспота в высшем чи­новничестве может служить граф Дмитрий Андреевич Толстой (1823-1889). Родовитейший дворянин — правнук П. А. Толстого, который в 1718 году предательски выманил из Неаполя царевича Алексея, он оставил о себе недобрую память и как министр народного просвещения (1866-1880), и как министр внутренних дел (1882-1889). Принцип управления, которым руководствовался Толстой, один из его современников сформулировал так: «Цыц, молчать, не сметь, смирно!»² Ненависть царского министра

' Гетманский А. Э. Петр Александрович Валуев // Вопросы истории. 2002. № 6. С. 64. ² Троицкий Н. А. Россия в XIX веке. М., 1997. С. 306.

374

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНШИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

375

к революционерам доходила до умопомешательства в буквальном смыс­ле (он терял рассудок). Любопытно, что ругал он либералов именно «психопатами». По характеристике Б. Н. Чичерина, он был «бюрократ до мозга костей, ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для до­стижения личных целей». В 1882 году Д. А. Толстой сделался президен­том Императорской академии наук и стал одним из вдохновителей по­литики контрреформ, которой отмечено царствование «миротворца» Александра III.

Среди «великих» александровских реформ, наряду с крестьянской, земской, судебной, военной, заняла свое место реформа образовательная. В 1864 году были высочайше утверждены «Положение о начальных на­родных училищах» и «Устав гимназий и прогимназий». Народные учи­лища могли открываться различными правительственными ведомствами, обществами и частными лицами с целью «утверждать в народе религиоз­ные и нравственные понятия и распространять первоначальные полезные знания» (чтение, письмо, арифметика). Созданием народных училищ активно занимались земские управы, ведавшие просвещением на своей территории. В 1870-1880-х годах, стремясь воспрепятствовать распро­странению среди юношества «чувства материализма, нигилизма и само­го пагубного самомнения», было усилено преподавание древних языков, логики и математики, а также принимались административно-экономи­ческие меры, ограничивающие доступ в гимназии «кухаркиным детям». Консервативно-охранительную политику министров народного просве­щения Д. А. Толстого и И. Д. Делянова либеральное учительство назы­вало «политикой народного затемнения».

Короче говоря, правящая элита второй половины XIX века в интел-лектно-этическом отношении была типичной для императорской России, начиная с Петра Великого. В ней преобладали деспоты и фанатики, ци­ники и конформисты, дотягивающие по своему умственному развитию до уровня интеллектуала, а иногда остающиеся на полуинтеллектуальном уровне. В высшем эшелоне царской бюрократии я не смог найти ни од­ного интеллигента-книжника, соответствующего формуле гуманистиче­ской интеллигентности и поистине заинтересованного в просвещении русского народа. Правда, в династии Романовых обнаружились два вели­ких князя, обогативших русскую книжность: это Константин Константи­нович (1858-1915) —лирик и драматург (псевдоним К. Р.), возглавлявший Академию наук в 1889-1915 годах, и Николай Михайлович (1859-1919), оставивший ряд ценных исторических трудов.

Однако в интеллектном слое пореформенной России были представ­лены не только, так сказать, монархисты «по должности» (высшая бю­рократия и родственники царя), но и монархисты «по убеждению», то есть по осознанному гражданскому самоопределению. Последние пред­ставляли собой консервативное крыло русской интеллигенции. Многие убежденные консерваторы-монархисты отличались высокой образован­ностью, начитанностью и вполне владели книжной культурой своего времени. Главным достижением консервативных мыслителей порефор­менного поколения являются национально-патриотические идеи, отчет­ливо зазвучавшие в их трудах. Миссия России, православие и католицизм, патриотизм и космополитизм, Запад и Византия — эти мировоззренче­ские дилеммы, страстно обсуждавшиеся славянофилами и западниками в 1830-1840-х годах в студенческих кружках и дворянских салонах, в 1870-1880-е годы вновь актуализировались. Сто лет спустя эти «вечные вопросы» с новой силой зазвучали в наши дни, свидетельствуя об идей­ной преемственности пореформенной и постсоветской России.

Федор Иванович Тютчев (1803-1873), профессиональный дипломат, человек западной культуры, как ни странно, по убеждениям своим ока­зался ближе к славянофилам, чем к западникам. К «самовластью» Тютчев относился отрицательно, но не допускал возможности насильственного свержения монархии. Поэтому он осудил в 1826 году «безрассудное» выступление декабристов, а 30 лет спустя проводил «рыцаря самодержа­вия» эпитафией: «Не богу ты служил и не России...» (см. выше). Его гражданское самоопределение можно определить как «просвещенный монархизм». Биограф Тютчева В. В. Кожинов, характеризуя внутренний мир поэта, писал: «Каждого, кто войдет сердцем и разумом в лирический мир Тютчева, не может не поразить это почти сверхъестественное слия­ние поистине вселенской мощи духа и предельной утонченности души... Поэт был постоянно погружен — как мало кто из людей — в сокровенный мир своих глубоко личных переживаний и в то же самое время и со всей страстью мыслил о судьбах России, Европы, целого мира»¹. Общепризнан авторитет Ф. И. Тютчева как одного из величайших мастеров русского стиха, «учителя поэзии для поэтов» (А. Горнфельд), родоначальника «поэзии намеков» (В. Брюсов), поэта-философа, обладающего «косми­ческим чувством» (С. Франк), «поэта хаоса» (В. Соловьев), «мудреца безумия» (Ю. Айхенвальд) и т. д.² Его сравнивают с Пушкиным (Г. Гачев),

¹   Кожинов В. В. Тютчев. М., 1988. С. 5.

²   Достаточно полное представление о личности и творчестве Тютчева дает антология:
Ф. И. Тютчев: pro et contra / сост. К. Г. Исупов. СПб., 2005, где собраны более 40 статей
различных авторов, посвященных поэту.

376

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

377

сопоставляют с Некрасовым (Д. Мережковский), признавая его самобыт­ный и самостоятельный талант. Высокий творческий потенциал Тютчева несомненен.

Несомненна также его глубокая приобщенность к европейскому про­свещению. Двадцать два года заграничной дипломатической службы раскрыли перед русским поэтом-мыслителем сокровенную сущность европейской цивилизации, ее обманчивый блеск и врожденную враждеб­ность к православной России. В 1844 году Тютчев вернулся на родину и, по словам И. С. Аксакова, «велико было удивление русского общества и тогдашних наших западников, когда оказалось, что результатом этого просвещения, так полно усвоенного Тютчевым, было не только утверж­дение в нем естественной любви к своему отечеству, но и высшее разум­ное ее оправдание; не только верование в великое политическое будущее России, но и убеждение в высшем мировом призвании русского народа и вообще духовных стихий русской народности»¹. Тютчев оказался еди­номышленником А. С. Хомякова и оппонентом П. Я. Чаадаева. Патрио­тическая озабоченность судьбами России свидетельствует об альтруи­ стическом самоопределении поэта.

И. С. Аксаков отмечал наличие в его психологии «смирения и скром­ности не как сознательно усвоенной добродетели, а как личного врож­денного свойства. Поклонение своему я было для него ненавистно»². Тютчев никогда не стремился к карьерным успехам. Его жена Эрнестина Федоровна писала о муже в 1850 году: «Честолюбие отнюдь ему не свойственно. Можно сказать даже, что он слишком мало присущ ему — этот недостаток, столь распространенный среди людей»³. Тем не менее Тютчев к середине 1860-х годов был произведен в тайные советники, стал бли­жайшим и доверенным сподвижником канцлера А. М. Горчакова. Но он не использовал своего положения для приобретения каких-либо выгод и привилегий, он посвятил себя защите интересов России, вступая в кон­фронтацию с корыстными глупцами и невеждами. Вот одна из его эпи­грамм:

Как перед ней ни гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы:

В ее глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы!

¹  Аксаков И. С. Федор Иванович Тютчев. Биографический очерк // Ф. И. Тютчев: pro ct contra.
С. 98.

²  Там же. С. 106.

³  Цит. по: Кожинов В. В. Указ. соч. С. 430.

Хотя государственная служба не располагает к толерантности, я счи­таю, что у нас есть основание отметить наличие этого качества в этическом самоопределении Ф. И. Тютчева, и отнести его к типу интеллигентов- гуманистов.

Николай Яковлевич Данилевский (1822-1885) обнародовал свои взгляды в 1869 году, но привлекли они повышенное внимание обществен­ности в 1888-м, уже после смерти автора, когда вышло в свет третье из­дание его книги «Россия и Европа». Данилевский разработал теорию культурно-исторических типов, согласно которой развитие человечества происходит не в виде единого линейно-поступательного потока, а цик­лично — в форме культурно-исторических типов (цивилизаций). Цикл включает: зарождение, расцвет, упадок, умирание. Культурная преем­ственность между типами отсутствует. В качестве типов, завершивших свое существование, Данилевский называет древнеегипетскую, семитскую, древнегреческую, римскую цивилизации. В настоящее время завершает­ся период расцвета западноевропейской цивилизации и формируется молодая, полная творческих сил славянская цивилизация, возглавляемая Россией.

Из своей историософической теории Н. Я. Данилевский сделал поли­тические выводы: существует неизбежный и естественный антагонизм между Россией (славянством вообще) и романо-германской Европой; этот антагонизм обусловливает неизбежность борьбы, военных столкновений Европы и России; для обеспечения богоугодной победы России над одряхлевшей Европой необходимо формирование панславянского союза во главе с Российской империей. Идеи Н. Я. Данилевского были с вос­торгом подхвачены поздними славянофилами (Н. Н. Страхов и др.) и русскими интеллигентами-националистами. Зато теоретик всеединства В. С. Соловьев решительно отверг националистические амбиции, звуча­вшие в сочинениях Н. Я. Данилевского.

В 1883-1891 годах Соловьев выступил с серией статей, объединенных в два выпуска, озаглавленных «Национальный вопрос в России», где разъяснял, что «народность и национализм две вещи разные (так же как личность и эгоизм), что усиление и развитие народности (так же как и личности) в ее положительном содержании всегда желательно, тогда как усиление и развитие национализма (равно как и личного эгоизма) всегда вредно и пагубно; что отречение от своего национального эгоизма вовсе не есть отрицание своей народности, а, напротив, ее высочайшее утверж­дение»¹. Нельзя не согласиться с этими мудрыми словами!

¹ Соловьев В. С. Указ. соч. С. 592.

378

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

379

Объектом критики В. С. Соловьева служили два фундаментальных положения теории Н. Я. Данилевского: 1) множественность самобытных культурно-исторических типов вместо единого человечества, и отсюда — независимое и отдельное развитие этих типов, вместо всемирной истории; 2) Россия со славянством — культурно-исторический тип, совершенно отличный от Европы, и притом тип высший, самый лучший и полный. По мнению Соловьева, теория Данилевского способствует тому, чтобы «воз­вести существующую в человечестве рознь в закругленную и законченную систему и вывести из этой системы некоторые практические "постулаты" для той дроби человечества, к которой принадлежит сам автор» (с. 335).

В дальнейшем оказалось, что культурно-типологическое разделение человечества — факт реальный, с которым нельзя не считаться. О. Шпен­глер в своем «Закате Европы» и Дж. Тойнби в многотомном «Исследова­нии истории» показали значимость этого факта для понимания истори­ческих путей развития человечества. В наши дни в связи со «столкнове­нием цивилизаций» и процессом глобализации идеи Н. Я. Данилевского приобретают актуальное звучание. Его националистически окрашенные взгляды нельзя назвать гуманистическими, скорее, они квазигуманисти­ ческие.

Публицист и писатель Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) полагал, что влияние Запада губительно для России. Он не усматривал разницы между двумя европейскими путями — буржуазным и социали­стическим, потому что и тот, и другой разрушительны для традиционно­го русского общества, для своеобразия русского народа. Источником этого своеобразия Леонтьев считал византизм. Византизм, по его опре­делению, — это царь плюс церковь, то есть монархия, одухотворенная православием. В сохранении присущего русскому народу византизма К. Н. Леонтьев видел национальную русскую идею. Подобно Н. Я. Да­нилевскому, националиста Леонтьева правомерно считать интеллек­туалом-квазигуманистом.

Федор Михайлович Достоевский (1821-1881) иногда рисуется как «пловец страшных человеческих глубин, провидец тьмы... существо инфернальное, как бы вышедшее из могилы и в саване блуждающее среди людей живых»¹, но чаще расценивается как символ русской души. Писатель-достоевсковед И. Л. Волгин утверждал в документированном жизнеопи­сании: «Достоевский — это мы»² и рассматривал своего героя как во-

площение национального архетипа. Не случайно Достоевский выступил в роли идеолога почвенничества в издававшихся им вместе с братом Михаилом журналах «Время» (1861-1863) и «Эпоха» (1864-1865). Он писал: «Мы сознавали необходимость соединения с нашей родной почвой, с народным началом... наша задача — создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую их народного духа и из народных начал»¹. Пафос почвенничества заключался в ликви­дации разрыва между образованным обществом, то есть интеллектным слоем, и неинтеллектной народной массой. При этом, в отличие от сла­вянофилов, почвенники не ограничивались развитием самобытных русских начал, а ратовали за освоение европейских культурных достижений.

Какие социальные силы могли бы осуществить «почвенническую программу»? Ясно, что ни государственная бюрократия, ни необразован­ный народ для этого не годятся. Остается — «интеллигентское сословие», «интеллигентный разряд», «интеллигенция». Беда в нравственной испор­ченности этого «сословия». В статье «Нечто о вранье», опубликованной в «Дневнике писателя. 1873 год», Достоевский делится своими сомнени­ями: «С недавнего времени меня вдруг осенила мысль, что у нас в России, в классах интеллигентных, даже совсем и не может быть нелгущего че­ловека». Далее Достоевский подробно развивает этот тезис, ссьшаясь на «двухсотлетний опыт подражания Европе», и восклицает: «Вот эта-то известного рода бессовестность русского интеллигентного человека—ре­шительный для меня феномен»².

Сущность пореформенного поколения Ф. М. Достоевский выразил в 1877 году словами о рождении «нового корня русских людей, которым нужна правда (курсив мой. — А. С.) без условной лжи и которые, чтобы достигнуть этой правды, отдадут все решительно... Характернейшая черта еще в том, что они ужасно не спелись и пока принадлежат к все­возможным разрядам и убеждениям: тут и аристократы и пролетарии, и духовные и неверующие, и богачи и бедные, и ученые и неучи, и ста­рики и девочки, и славянофилы и западники. Разлад в убеждениях непо­мерный, но стремление к честности и правде неколебимое и нерушимое, и за слово истины всякий из них отдаст жизнь свою и все свои преиму­щества»³. Должен признаться, что меня смутил этот пассаж нашего гени­ального почвенника-правдолюба. Где искать обнаруженный им «новый корень русских людей»?

¹   Айхенвалъд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 242.

²   Волгин И. Л. Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах.
М., 1991. С. 6.

' Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1978. Т. 18. С. 36.

²          Там же. Т. 21. С. 117-125.

³          Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1877. Январь-август // Там же. Т. 25. С. 57.

380

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

381

Правдивость и честность (жизнь не по лжи) — отличительная черта альтруистического этического самоопределения, свойственного не всему интеллектному слою, а только четырем фигурам: интеллигентам-гума­нистам или скептикам и интеллектуалам-квазигуманистам или нигилистам. Молодые люди этих типов образовали основной состав субкультур ради­кальной интеллигенции. Действительно, формирование интеллигентских субкультур (нигилистической, народнической, террористической) — от­личительная особенность пореформенного поколения, неизвестная пре­дыдущим поколениям интеллигенции. Действительно, в субкультурных кружках и обществах вызревал новый тип личности, бескомпромиссно и самоотверженно стремившийся к честности и правде (см. раздел 4.1.3). Но невозможно предположить, что Ф. М. Достоевский, говоря о «новом корне русских людей», имел в виду нигилистов и народников. Не зря же он включал в состав правдоискателей аристократов и разночинцев, людей богатых и ученых, славянофилов и западников, которые образовывали общекультурный истеблишмент и профессиональную интеллигенцию. Достоевскому прекрасно известно, что «интеллигентское сословие» пе­реполняют деспоты, конформисты, циники, традиционно «живущие по лжи» и вовсе не готовые «за слово истины отдать жизнь свою и все свои преимущества». Кого же он имел в виду?

Не удивительно, что на склоне лет своих бывший прогрессивный почвенник стал консерватором-антиинтеллигентом и убежденно вещал на последних страницах «Дневника писателя»: «Вся прогрессивная ин­теллигенция сплошь проходит мимо народа, ибо, хотя и много в интелли­генции нашей толковых людей, но зато о народе русском мало кто имеет понятия... Не в коммунизме, не в механических формах заключается со­циализм народа русского: он верит, что спасется, в конце концов, всесвет­ ным единением во имя Христово (курсив мой. — А. С). Вот наш русский социализм!» Строителями такого социализма должны стать «дети царевы, дети заправские, настоящие, родные, а царь их отец. <...> Для народа царь есть воплощение его самого, всей его идеи, надежд и верований его. У нас в России и нет никакой другой силы, зиждущей, сохраняющей и ведущей нас, как эта органическая, живая связь народа с царем своим, и из нее у нас все и исходит»¹. Написаны были эти слова буквально накануне 1 марта 1881 года, но жизнь императора они не спасли. Несмотря на анти­интеллигентские настроения, обусловленные консервативными взглядами, сам Ф. М. Достоевский, согласно его этическому самоопределению, не­сомненно, является интеллигентом-гуманистом.

' Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1881. Январь // Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч. Т. 27. С. 18, 19,21.

4.1.3. Субкультурная этика «новых людей»: от нигилизма к квазигуманизму

От ликующих, праздно болтающих, Обагряющих руки в крови, Уведи меня в стан погибающих За великое дело любви.

И. Некрасов. Рыцарь на час

В составе пореформенного поколения немало было образованных разночинцев, да и благородных дворян, которые пренебрегали благами государственной карьеры и выбирали жребий самоотверженной борьбы с могучим самодержавием. Именно они становились творцами интелли­гентских субкультур и подпольных террористических организаций. Что питало их альтруизм, доходящий до фанатизма? Конечно, не меркантиль­ные соображения и расчеты, а, скорее, мифологические идеалы и утопии, пленявшие души, жаждущие подвига и отвергающие мещанские добро­детели. Познакомимся поближе с интеллигентской героической мифоло­гией XIX века.

В дореформенной России идеологический репертуар сводился к триа­де «православие — самодержавие — народность», но после смерти Ни­колая I, когда миновали черные дни «цензурного террора» и слово «глас­ность» получило официальное признание, ситуация изменилась. По словам одного из современников: «Все, традиционно существовавшее и принимавшееся ранее без критики, пошло в переборку. Все, начиная с теоретических вершин, с религиозных воззрений, основ государствен­ного и общественного строя, вплоть до житейских обычаев, до костюма и прически волос»'. В подобной ситуации обостряется нужда в культур­ных героях, могущих служить образцом для подражания. Эту потребность особенно остро переживала учащаяся разночинная молодежь. Русская литература и публицистика услышали голос эпохи и ответили на него. Этим ответом стали идеологии, оформленные в виде героических мифов. Именно пореформенное поколение интеллигенции принесло в российское общество заимствованные на Западе либеральные и радикальные, в том числе социалистические и террористические идеологии, и положило начало отечественной интеллигентской мифологии.

Подчеркну, что идеология и мифология интеллигенции органично взаимосвязаны: мифология — поверхностная литературная форма выра­жения идеологии, а идеология — глубинный смысл мифов. Особенно

¹ Цит. по: Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпо­хи реализма. М., 1996. С. 10.

382

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

383

легко поддаются мифологизации радикальные, революционные идеоло­гии, обладающие привлекательным для молодежи романтическим аспек­том. Значительную часть литературы пореформенной эпохи можно ин­терпретировать как интеллигентскую героическую мифологию, ибо она, выполняя сущностные функции мифа (самосознание и социализация личности), весьма активно осуществляла прикладную идеологическую, идейно-воспитательную функцию.

М. Е. Салтыков-Щедрин (1826-1889) очень точно сформулировал героико-мифологическую миссию современной ему литературы: «Лите­ратура провидит законы будущего, воспроизводит образ будущего чело­века... Типы, созданные литературой, всегда идут далее тех, которые имеют ход на рынке, и поэтому-то именно они и кладут известную печать даже на такое общество, которое, по-видимому, всецело находится под гнетом эмпирических тревог и опасений. Под влиянием этих новых типов современный человек, незаметно для себя самого, получает новые при­вычки, ассимилирует себе новые взгляды, приобретает новую складку, — одним словом — постепенно вырабатывает в себе нового человека»¹. Причем необходимой и важнейшей частью литературного процесса сдела­лась критика. В статье, посвященной роману «Что делать?», Н. В. Шел-гунов (1824-1891) не без основания писал: «Беллетристы составляют арьергард направления, авангардом же дружно движущихся литературных полчищ являются публицисты».

Для начала познакомимся с радикально-идеологической мифологией пореформенной интеллигенции, а затем остановимся на реальных во­площениях мифологических образов в российских интеллигентах и ин­теллектуалах второй половины XIX века. Интеллигентская мифология не была застывшей и закрытой; напротив, она эволюционировала вместе с развитием радикальных идеологических концепций. В зависимости от смены культурных героев, мифологию радикальной интеллигенции для удобства рассмотрения можно условно подразделить на три хронологи­ческих периода:

— нигилистический — 1860-е годы;

— народнический — 1870-е годы;

— террористический — 1880-е годы.

Каждый период характеризуется позитивным апологетическим мифом, который сопровождается негативными обличительными мифами.

1. Нигилистический период открывает роман И. С. Тургенева «Отцы и дети» (1862). Этот роман задумывался как разоблачение грубого мате-

¹ Салтыков-Щедрин М. Е. Полное собрание сочинений: в 20 т. М., 1937. Т. 7. С. 455.

риалистического умонастроения разночинной молодежи, то есть как негативный миф-обличение. Поэтому Базарову был присвоен вовсе не комплиментарный ярлык — нигилист¹. Однако, вопреки намерениям автора, литературный образ стал мифическим культурным героем, куми­ром разночинной молодежи. Его кредо: «Нигилист — это человек, кото­рый не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принима­ет никакие принципы на веру, каким бы уважением не был окружен принцип», стало символом веры сотен студентов. Подобно своему герою, молодые нигилисты пренебрегали конструктивной работой — «это уже не наше дело... Сперва надо место расчистить».

Нарисованный Тургеневым образ не ограничивается хронологическими рамками пореформенного поколения. Он представляет собой одну из типичных интеллектуальных фигур интеллектно-этического континуума (см. раздел 1.1.4), этическое самоопределение которой сочетает: альтру­изм + нетерпимость + отрицание общепринятых ценностей культуры. Подчеркну, что нигилист относится к категории интеллектуалов, а не интеллигентов, и нигилистов в наши дни не меньше, чем во времена «Отцов и детей».

Мода на нигилизм быстро распространилась, чему способствовали статьи Д. И. Писарева (1840-1868) «Базаров» (1862) и «Реалисты» (1864). В этих статьях говорится о таких свойствах базаровской натуры, как искренность и честность, разумность и здравый смысл, отвращение к красивой фразе. Писарев отвергал «эстетический мистицизм» и всяче­ски пропагандировал естественные и точные науки, особенно дарвинизм. Полемизируя с критиком «Современника» М. А. Антоновичем, заявившим, что «Отцы и дети» — пасквиль на молодое поколение, Писарев утверж­дал, что образ Базарова верно отражает лучшие черты прогрессивной молодежи, а прозвище «нигилист» вовсе не является оскорбительным. Один из теоретиков анархизма П. А. Кропоткин (1842-1921) также согласен с названием «нигилист», ибо «оно выбрано вовсе недурно, потому что заключает в себе некоторую идею: оно отражает отрицание

¹ В тургеневское время «нигилистами» называли невежд, пустых людей (Н. И. Надеж-дин «Сонмище нигилистов» (1829); В. Г. Белинский «Провинциальные бредни и записки Дормедона Васильевича Прутикова»; рецензии Н. А. Добролюбова). После романа «Отцы и дети» термин был переосмыслен. Кстати, о нигилизме много толковали в XIX веке фран­цузские и немецкие философы, особенно Ф. Ницше. Он даже выделил две формы «совер­шенного нигилизма»: пассивная — осознание и созерцание гибели ценности; активная — всемерное содействие гибели того, что разрушается и слабеет, ради утверждения «сверх­человека». Наверное, если бы Ницше был знаком с образом Базарова, он бы назвал его «активным нигилистом».

384

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

385

всей совокупности явлений современной цивилизации, опирающейся на угнетение одного класса другим; отрицание современного экономи­ческого строя, правительства и власти, буржуазной политики, рутинной науки, смешных или отвратительных своим лицемерием привычек и обычаев, завещанных современному обществу прошедшими веками, — словом, отрицание всего того, что буржуазная цивилизация окружает теперь почетом»¹.

Подлинным создателем апологетического нигилистического мифа был Н. Г. Чернышевский, хотя он не употреблял термин «нигилист». Он за­думал свой роман «Что делать? Из рассказов о новых людях» (1863) как программу поведения и мышления «нового человека», учитывающую все — от общественных идеалов до деталей семейной жизни. Главными культурными ценностями провозглашались «свобода мысли», «разумный труд», «вера в науку как средство спасения и обновления русского на­рода». В отношениях с женщиной «новый человек» руководствовался «свободой сердца» и признанием права женщины на эмансипацию, независимость, образование и развитие. В качестве формы «разумного труда» предлагалась организация трудовых коммун. Между строчками по непонятной оплошности цензуры допущенного к публикации рома­на прочитывались социалистические идеалы и революционные призы­вы. Подлинным мифическим богатырем был представлен Рахметов. Этот образ непроизвольно перекликается с легендарным имиджем его автора.

Николай Гаврилович Чернышевский (1828-1889) — личность, несомненно, историческая. Вместе с А. И. Герценом он является персо­нификацией революционно-демократического крыла пореформенной интеллигенции. По сути своей Чернышевский был не кровожадный тер­рорист, а бескорыстный рационалист-книжник. Жестокое царское прави­тельство способствовало образованию ореола мученика вокруг непокор­ного литературного критика, подвергнув его изощренным издевательствам. Одно из издевательств — демонстративная «гражданская казнь», которой он был подвергнут 12 мая 1864 года. С дощечкой на груди «государствен­ный преступник» он был привязан к столбу посреди городской площади, и палач над его головой переломил шпагу в знак исключения из благо­родного дворянского сословия. Для многих эта сцена была распятием «русского демократического Христа». Герцен в «Колоколе» назвал столб «товарищем креста». Десять лет спустя Н. А. Некрасов в стихотворении «Пророк» написал:

¹ Кропоткин П. А. Этика. М, 1991. С. 407.

Его еще покамест но распяли, Но час придет — он будет на кресте. Его послал Бог гнева и печали Царям земным напомнить о Христе.

Н. А. Бердяев, который отнюдь не относится к поклонникам радикаль­ной интеллигенции, не мог не отдать должное герою-мученику: «Сибирь и каторгу он вынес, как настоящий подвижник. Чернышевский был очень кроткий человек, у него была христианская душа и в его характере были черты святости. Истязание Чернышевского было одним из самых по­стыдных деяний русского правительства старого режима»¹. Однако, не­смотря на «кротость» и «святость» революционера-рационалиста, я не могу признать его гуманистом, на мой взгляд, он относится к типу ква­ зигуманистических интеллектуалов-книжников.

Несмотря на художественное несовершенство, схематизм и назида­тельность произведения Н. Г. Чернышевского, изложенная в нем про­грамма «разумного» переустройства жизни захватила русскую интелли­гентную молодежь. Роман переписывали от руки, и десятки списков его имели хождение. Один мемуарист вспоминал, что эта книга была желан­ным подарком к окончанию учебного заведения или свадьбе. По словам А. И. Герцена, «русские люди, приезжавшие после 1862 года, почти все были из "Что делать?" с прибавлением нескольких базаровских черт». Оппонент Чернышевского, профессор Одесского университета П. П. Ци-тович писал в 1879 году: «За 16 лет пребывания в университете мне не удалось встретить студента, который не прочел бы знаменитого романа еще в гимназии; а гимназистка 5-6 класса считалась бы дурой, если бы не ознакомилась с похождениями Веры Павловны. В этом отношении сочинения, например, Тургенева или Гончарова, не говоря уже о Гоголе и Пушкине, далеко уступают роману "Что делать?"»².

Нигилизм 1860-х годов в значительной степени представлял собой молодежную моду. Типичное проявление моды — вызывающий внешний вид и поведенческий эпатаж. Мужчины носили сучковатые дубинки, стриженые волосы и космы сзади до плеч, синие очки, фра-дьявольские шляпы или польские конфедератки. Женщин-нигилисток газета «Весть» в 1864 году описывала так: большинство нигилисток не имеют женской грации, они безвкусно и грязно одеты, редко моют руки и никогда не чис­тят ногти, часто носят очки, стригут (а иногда и бреют) волосы. Они пре­зирают искусство, обращаются к молодым людям на «ты», не стесняются

' Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М, 1990. С. 42. ² Цит. по: Паперно И. Указ. соч. С. 26.

386

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНУИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

387

в выражениях, живут самостоятельно или в коммунах, говорят более всего об эксплуатации труда, абсурдности семьи и брака и об анатомии. Остроумный А. К. Толстой в стихотворении «Поток-богатырь» (1871) саркастически продолжил эту тему:

В третий входит он дом, и объял его страх:

Видит в длинной палате вонючей,

Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках,

Собралися красавицы кучей.

Про какие-то женские споря права,

Совершают они, засучив рукава,

Пресловутое общее дело:

Потрошат чье-то мертвое тело.

Ужаснулся Поток, от красавиц бежит,

А они восклицают ехидно:

«Ах, какой он пошляк, ах, как он неразвит]

Современности вовсе не видно!»

Но Поток говорит, очутясь во дворе:

«То ж бывало у нас и на Лысой горе,

Только ведьмы, хоть голы и босы,

Но, по крайности, есть у них косы!»

Мне кажется, что отказ от хороших манер, нарочитая демонстрация неотесанности, грубости, неопрятности были мотивированы стремлени­ем отмежеваться от светского дворянского общества с его лицемерным этикетом. П. А. Кропоткин не без восхищения описывал этический кодекс нигилизма: «Прежде всего, нигилизм объявил войну так называемой условной лжи культурной жизни. Его отличительной чертой была абсо­лютная искренность... Он абсолютно отрицал те мелкие знаки внешней вежливости, которые оказываются так называемому слабому полу. Ни­гилист не срывался с места, чтобы предложить его вошедшей даме, если он видел, что дама не устала и в комнате есть еще другие стулья... Но если девушка, хотя бы совершенно ему незнакомая, проявляла желание учиться чему-нибудь, он помогал ей уроками и готов был хоть каждый день ходить на другой конец города. Молодой человек, который пальцем не шевельнул бы, чтобы пододвинуть барышне чашку чая, охотно пере­давал девушке, приехавшей на курсы в Москву или Петербург, свой единственный урок и свой единственный заработок, причем говорил: "Нечего благодарить: мужчине легче найти работу, чем женщине, — это вовсе не рыцарство, а просто равенство"»¹.

¹ Кропоткин П. А. Указ. соч. С. 404-406.

Этический кодекс нигилизма хорошо согласуется с этикой разумного эгоизма Н. Г. Чернышевского, суть которой раскрывается в следующем силлогизме. Эгоизм — естественное свойство личности, он движущая сила всех нравственных поступков. Разумный человек руководствуется расчетом, повелевающим ему отказываться от меньшей выгоды или меньшего удовольствия ради получения большей выгоды, большего удо­вольствия. Этот расчет показывает, что общественная польза и выгода выше личной, частной пользы, поэтому ради собственного блага следует посвятить себя служению обществу, а не самому себе. В разумный эгоизм вписываются героизм, благородство, самопожертвование, и в итоге «ра­зумный эгоизм» становится «разумным альтруизмом», или, скажем прямо, основой этического самоопределения интеллектуала-квазигума­ниста. Следовательно, в соответствии с нашей типологией Н. Г. Черны­шевский — интеллектуал-квазигуманист.

Восхищаясь апологетикой нигилизма, я не стал бы забывать о его разрушительных потенциях, которые обнаружились уже в 1860-е годы. В 1862 году студент Московского университета Петр Зайчевский (1842— 1896) написал «якобинскую» прокламацию «Молодая Россия», где при­зывал ради освобождения ограбленного, «всеми притесняемого и оскор­бляемого народа» захватить Зимний дворец и перебить «живущих там». Он восклицал: «Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах». Угрозами взбалмошного 20-летнего юнца можно было бы пренебречь, но в 1869 году появляется террори­стическое подпольное общество, организованное Сергеем Нечаевым (1847-1882), фанатиком, действительно, не боящимся крови. Однако в 60-е годы нигилизм еще не отождествлялся с терроризмом.

Апологетическому нигилистическому мифу, естественно, были про­тивопоставлены разоблачительные антинигилистические мифы. Здесь первооткрывателями выступили А. Ф. Писемский — роман «Взбаламу­ченное море» (1863) и Н. С. Лесков — роман «Некуда» (1864). Но главным разоблачителем нигилистического «бесовства», бесспорно, является Ф. М. Достоевский, в 1873 году опубликовавший роман «Бесы». Не чуж­дый революционных мечтаний в молодости, автор «Бесов» хорошо по­нимал психологию различных радикалов-интеллектуалов, их он и пред­ставил в своем романе-предупреждении. Главные «бесы», одержимые силами зла и насилия, это идеолог смуты Шигалев — деспот, видящий гармонию «земного рая» в виде неограниченной государственной власти, и Петруша Верховенский — циник, политический авантюрист, жажду­щий власти и готовый для ее достижения на любую мерзость: убийство,

388

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

389

провокацию, ложь, донос. Достоевский предупреждает, что «бесы» спо­собны вызвать кровавую бойню, превратить Россию в арену для «дьяво­лова водевиля», а народ — в человеческое стадо, послушно следующее за коварными и корыстными вождями. Он видит корень безнравствен­ности в социальной утопии Чернышевского, воспринятой в качестве руководства к действию, в вульгарном материализме Фохта, Малешотта и Бюхнера, заменившем для глупых интеллигентов Святое Писание.

Несмотря на то что в основу сюжета романа был положен реальный факт политического убийства студента Иванова, осуществленного по приказу С. Нечаева (П. Верховенский — узнаваемая репродукция Неча­ева), революционная молодежь и демократическая интеллигенция по­чувствовали себя оскорбленными и осудили роман как «уродливую ка­рикатуру» и «злобную клевету». Н. К. Михайловский заявил: «Нечаевское дело до такой степени во всех отношениях монстр, что не может служить темой для романа с более или менее широким захватом». Действительно, в начале 1870-х годов увлеченное гуманистической народнической ми­фологией демократическое студенчество в массе своей готовилось не к пожарам и бунтам (хотя М. А. Бакунин и П. Н. Ткачев призывали к этому), а к мирному просветительско-пропагандистскому хождению в «бедные и стонущие» деревни. Самоубийственные террористические акты были еще впереди, и пророчество Достоевского не взволновало русскую ин­теллигенцию того времени.

Однако после революции и гражданской войны пришлось признать пророческий дар Федора Михайловича. Литературовед В. Ф. Переверзев (1882-1968) писал в 1921 году: «Все сбылось по Достоевскому... Рево­люция соблазнительна, и понятно почти маниакальное увлечение ею. Но вот из бездны поднимается навстречу, рассеивая обаятельные призраки, ничем не ограниченная тирания, и соблазн уступает место отвращению». Далее следовал вывод, что в революционных катаклизмах виновата ин­теллигенция, вскормившая шигалевых и верховенских. Вывод не верный. Историческая правда романа Ф. М. Достоевского состоит в том, что он показывает социально опасные фигуры нигилистических «бесов», кото­рые оказываются вовсе не интеллигентами, а интеллектуалами-деспота­ми и интеллектуалами-циниками. Таким образом, антинигилистический роман Ф. М. Достоевского можно интерпретировать как оправдание ин­ теллигентности и осуждение интеллектуальности.

2. Народнический период интеллигентской мифологии — 1870-е го­ды, когда в качестве культурного героя прославляется народник-разночи­нец, кредо веры которого выражает афоризм: «Все для народа, все в народ и все из народа. И ничего — вне народа» (М. А. Протопопов). Главным

пророком и мифотворцем народничества того времени был всесторонне одаренный Петр Лаврович Лавров (1823-1900), отставной полковник артиллерии и профессор Военной академии, автор знаменитых «Истори­ческих писем», ставших подлинным философским евангелием русских народников в начале 1870-х годов'.

Главная отличительная черта мифологического народника — беском­промиссный альтруизм. П. Л. Лавров писал: «Тот, кто по каким-то личным соображениям останавливается на половине пути, кто из-за прелестной головки вакханки, или из-за интересных наблюдений за инфузориями, или из-за захватывающей ссоры с соперником по литературе, забыл о неимоверном количестве зла и невежества, с которыми должен бороться человек, тот может быть кем вам угодно — изящным художником, заме­чательным ученым, блестящим публицистом, — но он исключил себя из рядов сознательных работников для исторического прогресса»².

Героический альтруизм не вытекал из рациональных соображений, его стимулировало эмоционально переживаемое мистическое чувство вины образованного человека перед обездоленным народом. «Каждое удобство жизни, которым я пользуюсь, — писал Лавров, — каждая мысль, которую я имел досуг приобрести или выработать, куплена кровью, страданиями или трудом миллионов... Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если я употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и будущем» (с. 86). Характерна фигура кающегося дворянина (Н. К. Михайловский). «Кающийся дворя­нин» — это честный дворянин, болезненно переживающий долг своего благородного сословия перед «податным сословием».

«Народ освобожден, но счастлив ли народ?» — спрашивали себя «кающиеся дворяне» и разночинцы-народники. Последним каяться было не в чем, но ощущение долга перед родным необразованным и неграмот­ным народом не было им чуждо. Чувство «виноватости» служило прин­ципом отграничения субкультуры народников от среды «ликующих, праздно болтающих». Мистическая природа этого покаяния и истово религиозного служения народу обусловлена обожествлением народа (народопоклонством). Народник чувствовал себя перед ликом народа в положении грешника перед ликом Божества, а «хождение в народ» очень напоминает хождение к святым местам верующих паломников. Обратим внимание на то, что отставной полковник русской армии П. Л. Лавров

' «Исторические письма» были опубликованы в еженедельнике «Неделя» в № 1—47 за 1868 год и № 6, 11, 14 в 1869-м. В переработанном виде «Письма» вышли в свет в виде книги в 1870 году под псевдонимом П. Миртов.

² Лавров П. 77. Избранные произведения: в 2 т. М., 1965. Т. 2. С. 92.

390

Глава 4. ПОКОЛЕНИЯ РАЗНОЧИННОЙ ИНТЕЛЛИГЕНиИИ

4.1. ПОРЕФОРМЕННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

391

призывал не к «топору» и «революционному пожару», а к просвещению и социальному прогрессу, видя в этом надежный путь освобождения «страждущих братьев». Он считал, что русская революция еще не созре­ла, а идти в народ нужно для того, чтобы «уяснить народу его истинные потребности, наилучшие средства удовлетворения этих потребностей и ту силу, которая лежит в народе, но им не сознана».

Квазирелигиозное народопоклонство — общеизвестная черта интел­лигентской мифологии, о которой хорошо сказал С. Л. Франк в 1909 году: «По своему этическому существу русский интеллигент приблизительно с 70-х годов и до наших дней остается упорным и закоренелым народ­ником: его Бог есть народ, его единственная цель есть счастье боль­шинства, его мораль состоит в служении этой цели... Народничество было всеобъемлющей и непоколебимой программой жизни интелли­гента, в исполнении которой он видел единственный разумный смысл своей жизни»¹.

Можно по-разному оценивать практические акции народников, хотя бы бестолковое, стихийное «хождение в народ», но все-таки не могу не признать, что народнический миф — самый красивый из интеллигентских мифов. Это миф о любви, пусть безответной, о надежде, пусть несбы­точной, о жертве, пусть не прошенной. Это миф об идеальном гумани­ сте-интеллигенте, религиозно воодушевленном атеисте, наделенном русским национальным характером. Этот миф служил идеологическим руководством не только воинствующей этико-политической субкульту­ре, но и трудолюбивой этико-просветительной субкультуре. Пусть гума­нисты-интеллигенты существуют во всех странах, но народническая мифология возникла только в России, это наше национальное достояние, и я склонен им гордиться².

3. Террористический период является продолжением предыдущих периодов и преемственно связан с ними, но его мифология имеет то­нальность не смиренного покаяния перед народом, а беспощадной мести угнетателям народа. Один из зачинателей русского терроризма С. М. Степняк-Кравчинский (1851-1895) обрисовал нового мифологи­ческого героя не без поэтического вдохновения: «На горизонте обрисовалась сумрачная фигура, озаренная точно адским пламенем, которая с гордо

¹ Франк С. Л. Этика нигилизма // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции.
Репринт. М., 1990. С. 188.

² Строго говоря, нарисованный в «Исторических письмах» герой, названный П. Л. Лав­
ровым «критически мыслящей личностью», не убежденный гуманист, а интеллигент-скеп­
тик, подвергающий сомнению и критике общепринятые ценности с идеально альтруисти­
ческих позиций. Но в данном случае логическая строгость не уместна.

поднятым челом и взором, дышавшим вызовом и местью, стала пролагать свой путь среди устрашенной толпы, чтобы вступить твердым шагом на арену истории. То был террорист... Он прекрасен, грозен, неотразимо обаятелен, так как соединяет в себе оба высочайшие типа человеческого величия: мученика и героя... Одинокий, без имени, без средств, он взял на себя защиту оскорбленного, униженного народа. Он вызвал на смерт­ный бой могущественнейшего императора в мире и целые годы выдер­живал натиск всех его громадных сил»¹.

Образ народного заступника и мстителя незаметно перерастает в образ всемогущего «сверхчеловека», владеющего жизнью и смертью обычных людей. Подпольная Россия профессиональных революционеров вела партизанскую войну против российского государства. Профессиональные партизаны редко называли себя «интеллигентами», они предпочитали именоваться «нигилистами», «революционерами», «боевиками». И это правильно, ибо насилие (интолерантность), взятое ими на вооружение, выводит их за пределы интеллигентности. Образованные и креативные революционеры (их было немало) соответствуют формуле интеллекту­альности, остальные — полуинтеллектуалы. Стало быть, если народни­чество облачало свою идеологию в форму интеллигентских мифов, то террористы создавали героические интеллектуальные мифы, которые вдохновляли их на смертный бой.

Создателем первого мифа о профессиональном революционере счи­тается Сергей Геннадьевич Нечаев (1847-1882) — автор «Катехизиса революционера» (возможно, этот «катехизис» редактировал М. А. Ба­кунин). Это страшный, бесчеловечный документ, который требовал: «У революционера нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни при­вязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией. Революционер презирает общественное мнение. Он пре­зирает и ненавидит нынешнюю общественную нравственность, все чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революцион­ного дела»².

Нельзя не заметить, что среди народовольцев 1880-х годов, как и среди позднейших боевиков-эсеров, было очень много молодых людей, нерав­нодушных к поэтическому слову. Поэто

Дата добавления: 2018-11-12; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 146 | Нарушение авторских прав

Лучшие изречения:

Начинать всегда стоит с того, что сеет сомнения. © Борис Стругацкий
==> читать все изречения...

1558 - | 1357 -