Ноября
2.45
В 1888 году Миллерс‑Корт был темным аппендиксом Дорсет‑стрит, известной как «худшая улица Лондона». И тринадцатый номер дома двадцать шесть по Дорсет‑стрит имелся отдельный вход с Миллерс‑Корт. Тринадцатый номер был даже и не комнатой, скорее клетушкой, отделенной хлипкой перегородкой, четыре на четыре метра, с разбитым окном. Внутри имелись кровать, стол, камин. Именно там утром 9 ноября 1888 года было обнаружено тело Мэри Келли. Нашел ее домовладелец, явившийся в десять сорок пять за платой. То был единственный случай, когда Потрошитель настиг свою жертву в четырех стенах, единственный случай, когда место преступления было сфотографировано. Жуткие снимки – Мэри Келли в ее тринадцатом номере – вошли в анналы истории.
Дорсет‑стрит была такой выгребной ямой, что в двадцатые годы там просто снесли все дома, чтобы освободить место для нового рынка Спайталфилдс. Прямо на том месте, где когда‑то находился номер тринадцать, построили склад, куда грузовики доставляли овощи и фрукты на продажу. В два часа утра 9 ноября текущего года там собралось почти пять тысяч человек. Они заполнили узкий проход между складом и многоэтажной автостоянкой, выплеснулись на окрестные улицы. По большей части, они пришли на всенощное бдение, которым собирались почтить всех жертв Потрошителя, как прошлых, так и нынешних.
Но были здесь и другие люди. Десятки репортеров что‑то бормотали в работавшие камеры на десятках разных языков. Десятки полицейских, в форме и в штатском, смешались с толпой. Были здесь сувенирные лотки, заваленные футболками с надписями: «ДЖЕК СО МНОЙ НАВЕК» и «Я ПЕРЕЖИЛ 9 НОЯБРЯ И ПОЛУЧИЛ НА ПАМЯТЬ ТОЛЬКО ЭТУ ГРЕБАНУЮ ФУТБОЛКУ» (ниже – поддельное кровавое пятно). Были тут и разносчики, торговавшие горячими каштанами, газировкой, чаем, сосисками в тесте и мороженым. Зрелище во многом напоминало карнавал.
Никто не заметил, кто начал раздавать эти листовки. Они просто появились в толпе, люди передавали их друг другу совершенно бездумно. На листовках было напечатано всего четыре слова – ни призыва к действию, ни конкретных инструкций. Одна лишь простая, но странная фраза.
Через несколько минут, для пущей убедительности, с неба хлынул целый поток таких листовок. Моросящий дождь намочил их, сделал липкими и тяжелыми – многие, спускаясь, прилипли к стенам домов. Все глаза обратились к многоэтажному гаражу на заднем плане. Листовки продолжали падать, хотя никто их не бросал. А они все летели и летели, пачка за пачкой.
Одна из организаторов акции отлепила листовку от стены, прочитала.
– Что это? – спросила она. – Чья‑то неумная шутка?
Поскольку автостоянка находилась примерно на том месте, где Потрошитель совершил свое пятое убийство, ее закрыли и заперли на эту ночь. На первом этаже дежурили несколько полицейских. Проникнуть на верхние этажи было невозможно. Однако листовки летели именно оттуда. Последовали переговоры по рации, группа полицейских была отправлена осмотреть все уровни и выяснить, кто там находится. Еще двое сотрудников полиции дежурили в офисе – они в замешательстве смотрели на экраны, передающие изображение с камер видеонаблюдения. Они видели, как листовки вылетают из окна, но не видели, кто их бросает. То и дело поступали донесения: «Первый уровень: чисто», «Второй уровень: чисто».
Внизу, на улице, репортеры таращились на сыплющиеся с неба листки бумаги. Объективы камер повернулись вверх, чтобы запечатлеть это зрелище. Хоть что‑то необычное, хоть что‑то нарушило тоскливое ожидание каких‑то событий, непрекращающуюся болтовню репортеров и бесконечную череду однообразных кадров: проезжающие по улице полицейские машины.
Только один человек в толпе видел, кто бросает листовки. Человеком этим была семнадцатилетняя Джесси Джонсон, которая за три дня до этого пережила анафилактический шок – аллергическая реакция на съеденный арахис. Она видела женщину в военной форме образца 1940 года: высунувшись из окна на одном из уровней, та бросала в воздух листки бумаги.
– Вон же она! – сказала Джесси. – Вон там!
Слова ее потонули в шуме – низко над головами прошел вертолет, утопив все в грохоте винта и ослепив зрителей мощным прожектором. Прожектор обрыскал крышу автостоянки, а люди внизу заслоняли глаза и свечи и пытались не прерывать свое бдение.
– Мы никогда не забудем, – проорал кто‑то в микрофон, – что у жертв есть имена, есть лица… мы вновь переживем эту ночь…
Джесси смотрела: женщина в форме разбросала последние листовки и исчезла. Через несколько минут она стремительной походкой вышла из здания, легко миновав троих полицейских. Но уже по ходу того, как это происходило, мозг Джесси изобретал альтернативную версию событий. Скорее всего, эта женщина тоже из полиции или откуда еще. Джесси и в голову не пришло, что она только что видела последнего из оставшихся на своем посту бойцов британской армии времен Второй мировой войны: женщину, которая не сняла формы, которая по‑прежнему защищала Ист‑Энд.
Джесси посмотрела на листовки, усыпавшие тротуар, – их читали тысячи людей, снимали тысячи телекамер. На листовках было написано:
ГЛАЗА НАЙДУТ И ТЕБЯ
Терминус
Хотели бы мы ангелами стать,
И в боги метит ангельская рать.
Александр Поуп. Опыт о человеке. Перевод В. Микушевича
33
Мы сидели в полицейской машине, припаркованной напротив «Риджис‑Хауса». Это было одно из бесчисленных огромных офисных зданий лондонского Сити – этажей десять, светло‑серый камень, офис на офисе. Фасад был, но большей части, из стекла, на нем висела внушительная круглая табличка из черного металла с названием и адресом – Кинг‑Уильям‑стрит, 45. Несколько минут назад мы высадили Каллума на станции «Лондон‑Придж». Сейчас он пробирается под руслом Темзы к туннелю.
– Дадим ему еще десять минут, – сказал Стивен, взглянув на часы на приборной панели. Было без пятнадцати четыре.
Стивен посмотрел в окно, окинул взглядом улицу. Кинг‑Уильям‑стрит ведет прямиком к Лондонскому мосту, на нашем участке пабов и ресторанов было немного. Полное безлюдье, если не считать нас. Я следила, как чередуются сигналы светофора: крошечный пешеход меняет цвет с зеленого на красный.
Новое ожидание. Ждал весь Лондон, ждал в молчании – будто все жители разом вдохнули и задержали дыхание. Мне было душно в машине. Что‑то давило на грудь. Страх. Я пыталась мысленно повторять слова Джо: в страхе нет ничего зазорного. Это змея, лишенная яда.
Не было никакой змеи. Был груз, груз неподъемный.
– Помнишь, я сказал тебе, что со мной произошел несчастный случай на гребной тренировке? – сказал Стивен, прервав мои мысли. – Это неправда.
Он нервно поправил что‑то на своем бронежилете.
– Когда мы с Каллумом познакомились и он спросил меня, что со мной произошло, я начал рассказывать ему подлинную историю, а она начинается в лодочном сарае. Но на полдороге я передумал. Вот он и пришел к выводу, что со мной что‑то произошло в лодке, а я не стал его разубеждать. Так и говорю с тех пор – случай на гребной тренировке.
– А что с тобой произошло на самом деле? – спросила я.
– Я из довольно богатой семьи. Но родители не дали нам ни любви, ни тепла. В детстве у нас чего только не было. Только не было нормального дома. Мне было четырнадцать, когда моя старшая сестра умерла от передозировки. Вроде как произошло это случайно, на какой‑то вечеринке в Лондоне. На вскрытии у нее в крови обнаружили большие дозы и кокаина, и героина. Ей было семнадцать лет.
На такие слова полагается что‑то отвечать, но в нынешних обстоятельствах я сочла возможным просто промолчать.
– Умерла она в субботу. К следующему четвергу родители уже сплавили меня обратно в школу, а сами поехали в Сент‑Мориц кататься на лыжах, «чтобы развеяться». Вот как в моей семье отреагировали на гибель дочери. Меня отослали прочь, а сами отправились на гору. Потом я три года пытался от этого прятаться. Учился. Занимался спортом. Был круглым отличником. Ни на миг не давал себе расслабиться, чтобы не думать о том, что случилось. Годами прятался от прошлого. А потом, в одну из последних школьных недель – меня уже приняли в Кембридж – я вдруг понял, что впервые за все это время мне нечем заняться, не над чем работать. Тогда я начал думать, и думал все время. Все время думал о ней. Пришел гнев. Пришла тоска. Я полагал, что вычистил все это из головы, – а оказалось, что никуда оно не делось, просто дожидается случая. Я был капитаном гребной команды, у меня был ключ от лодочного сарая. И вот однажды, в начале июня, я пошел туда, достал веревку и перекинул через потолочную балку.
Дальше он мог не говорить. Я все поняла.
– Ты попытался покончить с собой, – сказала я. – Ну тебя не получилось. Потому что ведь ты же жив. Стоп. Ты случайно не призрак? Потому что, если да, голова у меня точно откажет.
– У меня бы получилось, – сказал Стивен. – Но мне помешали.
Он вынул ключ из зажигания и положил в карман жилета.
– Во всех рассказах про повешение упускают одну деталь: какая это страшная боль, – сказал он. – И все происходит вовсе не мгновенно. Вот почему эта казнь считалась одной из самых тяжких. Милосердные палачи знали, как разом сломать шею, что было очень гуманно. А когда ты вешаешься сам, веревка врезается в горло. Непереносимая боль. Я почти сразу понял, какую допустил ошибку, но скинуть петлю уже не мог. Это в принципе невозможно после того, как она затянулась вокруг шеи и вес тела тянет тебя вниз. Можно дрыгать ногами, дергать за веревку, вырываться. Я уже хотел было все это прекратить, и тут ко мне кто‑то подошел. Один из учеников, хотя раньше я его никогда не видел. Он спросил: «Ты меня видишь?» И принялся рассматривать меня, с этаким любопытством. Потом поднял стул с пола и ушел. Я сумел поставить ноги на стул, сдернул с шеи веревку и дал клятву никогда больше не покушаться на свою жизнь, как бы ни повернулись обстоятельства.
Вой сирены вдали прервал наш разговор.
– Я с этим справился, – сказал Стивен. – Я сознаю, что совершил, и больше так не поступлю. А не рассказываю я об этом прежде всего потому, что… не могу. Не могу говорить всем и каждому: «Я пытался покончить с собой, потому что не сумел примириться со смертью сестры, но теперь все со мной хорошо, потому что меня спас призрак».
– Не можешь, – подтвердила я. – Я понимаю, чем это может кончиться. Но как ты попал оттуда сюда? В призрачную полицию?
– В рассказах упускают и другую деталь – наверное, она просто представляется малозначительной: от попытки повешения на шее остаются следы. – Он поправил воротник, будто ощутив их снова. – Их ни с чем не спутаешь. На следующее утро меня вызвали в лазарет, там ждал психиатр. Я мог бы ему соврать, но голова у меня все еще плавала в тумане. Я в точности пересказал ему все, что видел. В тот же день меня перевели в частную психиатрическую клинику, накачали лекарствами и назначили курс лечения. А через два дня раздался телефонный звонок, и мне предложили работу. Звонившая сказала: я не псих. У меня депрессия, но я не псих. А депрессия у меня по понятным причинам. Она знала, что произошло с моей сестрой. Знала, что я ничего не придумал. У меня открылся редкий, особый дар, хочу ли я употребить его на благородные цели? Хочу изменить мир к лучшему? Через неделю меня выписали из клиники. Отвезли на Уайтхолл, там, в кабинете, другой человек объяснил мне правила. Я буду первым сотрудником заново созданного особого отряда. С официальной точки зрения, я буду полицейским. Пройду соответствующую подготовку. Окружающие будут считать меня обычным констеблем. Так я и должен представляться. На деле же я буду командовать новым отрядом полиции.
Стивен так стиснул руль, что пальцы у него побелели. Я впервые видела, чтобы он испытывал нечто похожее на чувства.
– Видишь ли, тогда они именно так и набирали сотрудников, – сказал он. – Просматривали медицинские карты толковых студентов, которые рассказывали истории вроде моей – соприкосновение со смертью в юном возрасте, общение с людьми, которых больше никто не видит. Всех нас вытащили из психушки. Но я – последний из этого набора. Бу и Каллума приметили в реанимации. Оба рассказывали, что видели каких‑то загадочных людей… Оба чуть не погибли. У обоих хорошая физическая подготовка. Оба быстро соображают, хотя и не великие интеллектуалы. Оба из Лондона, хорошо знают город. Их вычислили, а потом меня отправили их завербовать. Я – последний из психов.
– С виду ты не псих, – заметила я.
Стивен кивнул и посмотрел в окно на «Риджис‑Хаус», потом снова на часы.
– Три пятьдесят пять, – сказал он. – Каллум уже на месте. Пора.
Вообще‑то, в четыре часа утра «Риджис‑Хаус» должен был быть заперт, но когда мы толкнули дверь, она оказалась открыта. В вестибюле горел свет, стояла стойка охраны – по идее, там должен был кто‑то дежурить. Но охранника не было, что наводило на тревожные мысли: стул его стоял так, будто его резко оттолкнули к стене. На столе чашка чая, наполненная до половины, и компьютер, открытый на сайте новостей Би‑би‑си. Стивен нагнулся к нему, взглянул на экран.
– Последний раз обновлялся полчаса назад, – сказал он.
Тут я увидела на столе листок бумаги, на котором было накорябано: «Спустись на лифте на один этаж. Лестница в дальнем конце коридора. Ищи черную дверь».
Мы ни словом не обмолвились о судьбе охранника. Это было бессмысленно. Спустились на лифте, потом по лестнице в служебное помещение – там извивались трубы, стояли нагреватели и прочая техника, необходимая для функционирования огромного здания. В дальнем углу обнаружилась черная дверь. На ней висело несколько объявлений – опасно, не входить, – а так она не представляла собой ничего особенного. И ничто в ней не выдавало, куда она ведет. Стивен снял жилет со светоотражателями и бросил на пол, потом осторожно нажал на ручку. Дверь открылась. Я почувствовала, как в щель потянуло холодным воздухом.
– Один вопрос, – сказала я. – Ты мне это рассказал потому, что думаешь – я погибну?
– Нет, – ответил он. – Потому, что ты совершаешь храбрый поступок, вот я и решил, что надо рассказать.
– По‑моему, это и есть утвердительный ответ, – сказала я.
Не дав себе задуматься еще хоть на секунду, я накрыла его ладонь своей и открыла дверь пошире.
34
Служебная винтовая лестница, построенная году в 1890‑м, с тех пор не ремонтировалась. Вереница тусклых огней уходила, извиваясь, все дальше вниз – дна видно не было. Почему‑то при виде этой нисходящей спирали голых лампочек мне стало только хуже. Светили они тускло – только и удавалось различить старый кафель, грязный, отчасти обвалившийся, и неровные, вытертые ступеньки.
Я стояла наверху, свесив кончики пальцев с края, и не могла заставить себя шагнуть вперед. Я чувствовала, как холод обволакивает шею, студит ладони, лежащие на старых перилах. В воздухе висел резкий химический запах. Единственным источником тепла был Стивен, стоявший прямо за мной.
И тут, помимо моей воли, нога моя сдвинулась с места, и вот я уже спускалась по лестнице – прочь от мира, прочь от безопасности. Сделав несколько шагов, я впервые уловила стук падающих капель. Он делался все громче и громче. Кроме этого, я слышала лишь один звук – странное, негромкое посвистывание, отзвук движения воздуха, который вентиляторы и кондиционеры нагнетали в туннели, в бесконечный лабиринт, раскинувшийся под городом. Это и была настоящая подземка. От спуска по спирали, от бесконечного однообразия у меня закружилась голова. А потом винтовая лестница превратилась в прямой пролет из двадцати – двадцати пяти ступенек.
– Спустись, пожалуйста, – сказал голос. – Аккуратнее на последних ступенях. Они в скверном состоянии.
Я замерла на месте. Тут мозг мой вдруг вспомнил, что ему положено бояться. Стивен был рядом, всего ступенькой выше, – он положил руку мне на плечо.
– Какой смысл останавливаться? – продолжал голос.
Он был прав. Я спустилась в такую глубину, что возвращаться было уже поздно. Дальше Стивен меня отпустит, и я пойду одна. Он кивнул, снял с пояса фонарик, сжал в руке, вместе с терминусом.
Последние несколько шагов я сделала очень медленно. Ступени становились все шире и закончились в обветшавшем вестибюле – тут, видимо, когда‑то продавали билеты. Старые кассы были забиты досками. Часть кафеля со стен явно ободрали. По стенам были развешаны современные таблички, воспрещавшие вход, вперемешку со старыми табличками – не курить, опасайтесь нервно‑паралитического газа. Передо мной открылись две арки. На каждую указывала полустертая нарисованная рука, фрагмент ушедшей Викторианской эпохи, – так регулировали когда‑то потоки входящих и выходящих пассажиров. Когда‑то, наверное, они выглядели миленько, а теперь наводили жуть.
Стивена я больше не видела – он затаился где‑то на лестнице, выжидая. Я прошла через правую арку и оказалась на платформе. Огромное пространство, высокий сводчатый потолок. Желоб, где когда‑то были проложены рельсы, засыпали до уровня платформы, и все помещение превратилось в один огромный зал. Частично оно было разгорожено на два уровня, на второй вела лестница. Остальное организовали как‑то нелепо. Были тут странные стены, дверные проемы, коридоры. Туннели для поездов превратились в темные провалы, они вели к еще каким‑то странным помещениям – а ведь здесь вовсе не должно было быть помещений. Вдоль стен, повыше и возле самого пола, был проложен толстенный кабель, сантиметров тридцать толщиной. На стенах остались плакаты тех времен, когда здесь было бомбоубежище, со всякими призывами вроде «НЕ БОЛТАЙ – ЭТО СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО!» и карикатурами на Гитлера. Висели таблички с просьбой не курить и не тревожить спящих соседей.
Из‑за одной стены показалась фигура. Я поняла, почему часто говорят: призраки парят в воздухе. Они передвигаются со странной легкостью. Кажется, что у них такие же ноги и руки, как у всех, чтобы ходить и чтобы брать предметы, но в этих руках и ногах нет мышц – нет крови, нет веса, нет ничего, что заставляет каждого обычного человека двигаться по‑своему, не так, как другие.
Он приблизился совершенно бесшумно – а в остальном Ньюмен выглядел обескураживающе нормально.
– Привет, – сказала я.
– Не стой в проходе, – сказал Ньюмен. – Входи.
– Мне и тут хорошо.
В руке у Ньюмена был какой‑то чемоданчик – с такими раньше ходили врачи. Видела я такие чемоданчики. Они были из «потрошительского» реквизита, которым торговали на всех лотках города. Ньюмен поставил его на старый металлический стол и раскрыл.
– С посланием – это вы ловко, – сказал он. – Не знаю, как вам это удалось, но вышло эффектно. «Глаза найдут и тебя».
Он вытащил из чемоданчика длинный нож с тонким лезвием. Он по‑прежнему был довольно далеко. Я плохо определяю расстояние на глаз, но оно было достаточно велико: если он на меня бросится, я успею повернуться и рвануть к лестнице. Но он и не думал на меня бросаться. Он неспешно ковырялся в чемоданчике.
– Сколько их здесь? – осведомился он.
– Что?
– Помнишь нашу последнюю встречу? – сказал он. – Когда я бросил твою подружку под колеса? Я спросил, встречала ли ты других таких же, как мы, и ты ответила, что встречала… Кажется, ты сказала так: «Всяких дуриков, дома». Ты солгала, верно?
Я не ответила.
– Отпираться бессмысленно, – сказал он. – Я искренне надеюсь, что сюда ты пришла не одна. Отправить тебя одну было бы верхом безответственности. Кто тут есть еще – выходите‑ка, поучаствуйте в нашей игре. Мы тут все друзья.
Ничего. Только падение капель.
– Не хотите? – крикнул он. – Не выйдете? Осмотритесь‑ка. Видите? Это наша бывшая штаб‑квартира. Самое подходящее место для нас, для «духов». Загробный департамент Скотленд‑Ярда. Ни следа не осталось от того, что здесь происходило, от нашей тогдашней работы. Если правительство решило, что ваши услуги ему больше не нужны, вам остается только исчезнуть. Вы что, думаете, если вы не выйдете ко мне, кто‑то по заслугам оценит ваше мужество?
Ничего.
– Вряд ли кто знает это место лучше меня. Я помню все входы. С тобой вроде как никто не пришел, остается предположить, что они явятся через туннель под Лондонским мостом.
Он протянул руку вправо, к зияющему проему в темноте.
– А второй путь – это путь, которым ты пришла, Аврора, вот по этой лестнице. Я наблюдал за тобой. Ты пришла одна. Вот разве что кто затаился там на лестнице и ждет подходящего момента. Только не ждите слишком долго, ей же будет хуже.
– Эй! – раздался голос из другой части зала. – Джек Дрочила! Я тут! Дай автограф!
Каллум шагнул из темноты, в руке у него был терминус.
– А! – сказал Ньюмен. – Совсем молоденький. Впрочем, понятное дело.
– Вот‑вот, – подтвердил Каллум. – Я совсем мелкий пацан. Иди, игрушечку покажу.
– Я кое‑что знаю про ваши игрушечки, – заметил Ньюмен. – Всего их три. Значит, и вас трое? Надеюсь, что так.
– Я и без помощников обойдусь, – заявил Каллум.
– Телефоны, – проговорил Ньюмен, делая шаг к Каллуму. – Замечательно. А мы ходили с фонариками и с плейерами. Однажды даже зонтик попытались приспособить. Ужасно неудобно. Телефон – куда лучше.
Пока Ньюмен смотрел в другую сторону, Стивен метнулся со ступеней, проскочил через будку кассы и прижался к стене между арками, прямо рядом со мной.
– Ты, похоже, смышленый, – сказал Ньюмен Каллуму. – Хорошо, что у меня ножик при себе. И кто из нас победит, как ты полагаешь? Чтобы перерезать тебе горло, мне нужно столько же времени, сколько тебе, чтобы включить терминус. Как, проверим?
Он взмахнул ножом и сделал несколько шагов в сторону Каллума, который не сдвинулся ни на сантиметр.
– А ты мне нравишься, – сказал Ньюмен, наступая на Каллума. – Храбрости не занимать.
– Стоять, – сказал Стивен, отпихивая меня в сторону и делая шаг в проем.
– Ну вот, – сказал Ньюмен. Тревоги в его голосе не прозвучало. – Двое. Кто‑то должен быть еще.
– С нами обоими тебе не справиться, – сказал Стивен. – Бросишься на одного – другой тебя прикончит. Может, ты и сильный призрак, но мы сильнее.
– Мертвые двигаются быстро, – заметил Ньюмен.
– Не до такой степени, – сказал Каллум. – Уж я‑то тебя обгоню, не сомневайся.
– Обгонит, – подтвердил Стивен.
– Что же, – сказал Ньюмен, улыбнувшись. – Тогда, видимо, лучше сдаться.
– Нож на землю, – приказал Стивен.
– Знаете… – Ньюмен сделал шаг назад, в направлении двухуровневой постройки в центре платформы. – За годы, проведенные здесь, я узнал одну важную вещь…
А потом – темнота, темнота столь непроглядная, что глаза мои и не догадывались, что такая бывает. Мозг отказывался ее переваривать. Тут я наконец поняла, в каком мы месте. Мы глубоко под землей. Я утратила чувство пространства, расстояния, перспективы. Я ни за что не нашла бы дорогу обратно к лестнице. Мобильника у меня с собой не было – его забрали, когда вычисляли источник сообщений.
– Я узнал, где находится выключатель, – договорил Ньюмен. – Просто удивительно, как нас пугает темнота.
Голос метался во всех направлениях, отскакивая от сводчатого потолка, от кирпича, от кафеля. Он мог быть в тридцати метрах, а мог и совсем рядом. Вспыхнули два крошечных огонька – экраны мобильников. Потом к ним добавилась тонкая полоска света со стороны Стивена, потом другая – со стороны Каллума. Фонарики.
– Два фонаря, – заметил Ньюмен. – А где же третий? Выходи, ну же…
Я видела, как фонарик Каллума судорожно обшаривает пространство.
– Куда он удрал? – крикнул Каллум. – Ты его видишь?
– Держи терминус наготове, – откликнулся Стивен. – Тогда он к тебе не подойдет. Они же теперь мощнее, чем раньше.
– Это вы меня так пугаете? – осведомился Ньюмен. – Я по‑прежнему вижу только двоих. А где остальные?
– Нас было бы больше, если бы ты не ликвидировал всех своих сотрудников, – откликнулся Стивен.
– Этого не должно было случиться. Я не собирался никого убивать. Так уж все грустно сложилось.
– Убить пятерых коллег называется «грустно сложилось»? Превратиться в Джека Потрошителя – это «грустно сложилось»?
– Цель оправдывает средства, – изрек Ньюмен.
Я была почти уверена, что Стивен вызывает его на разговор, чтобы определить его местоположение, но определить это было невозможно. Отскакивая от сложной поверхности, звук распространялся во всех направлениях. Стивен протянул руку и прижал меня к себе, обхватив за пояс. Подтащил к стене, потом высвободился и вложил мне в руку терминус.
– Держи, – прошептал он. – Нажми девять и один. Не отпускай. И стой у стены, чтобы он не зашел сзади.
Я хотела спросить, что Стивен собирается делать, но язык отнялся от страха. Я слышала, как он отошел, потом наступила тишина. Ни слова. Прошла целая минута, а может, и больше – ничего не происходило. Я так крепко вжимала пальцы в клавиши, что чувствовала, как ногти разрывают резину. Телефон озарял ладони слабым светом, который распространялся сантиметров на пятнадцать, не больше.
Внезапно вновь вспыхнул свет. Зрачки мои судорожно сократились, на миг я ослепла. Я стояла у стены рядом с двумя арками. Каллум распластался у противоположной стены, где раньше была платформа. Мы уставились друг на друга.
– Стивен! – заорал Каллум.
– Я здесь, – негромко откликнулся Стивен.
Голос его раздавался из кассы, у меня за спиной. Именно поэтому он не звучал особенно гулко. И по его ровному звучанию мне стало ясно, что произошло нечто страшное. Каллум бросился ко мне, а я медленно отлепилась от стены и заглянула в арку.
Стивен стоял на нижней ступеньке – он только что включил резервное освещение. Правой рукой он держал левую пониже плеча. Ньюмен стоял в метре от него, привалившись к кассе.
– Стивен? – спросил Каллум.
– Я знал, что кто‑то пойдет к выключателю, – сказал Ньюмен.
– Кончай с ним, – проговорил Стивен негромко. – Кончай – и все.
– Что за хрень тут творится? – вопросил Каллум.
– Позвольте объяснить, что здесь происходит, – сказал Ньюмен. – Я только что ввел вашему приятелю огромную дозу инсулина. Через несколько минут он начнет потеть и трястись от озноба. Потом дезориентация. Слабость. Потом нарушение дыхания – тело выйдет из строя. Если ничего не делать, доза эта смертельна, но еще одним уколом все можно повернуть вспять. У меня при себе имеется готовый шприц. Я готов обменять его на три терминуса. Давайте их сюда – и он останется жив. В противном случае мы будем стоять здесь и смотреть, как он умирает. Это недолго продлится. Вы не успеете сбегать наверх и позвать на помощь. Все три, сюда.
– Каллум, кончай с ним, – повторил Стивен. Он успел побледнеть и цеплялся за перила, чтобы не упасть.
– Придурок, – сказал Каллум. Голос его дрожал.
– Настоящий Джек Потрошитель был безумцем, – ответил Ньюмен. – В этом нет никаких сомнений. Я же действую логично. Терминус – это единственная вещь на земле, которая может нанести мне вред. Если они будут в моих руках, я буду неуязвим. Мне нечего будет бояться. Мы все хотим жить без страха. Положите их на пол и подтолкните в мою сторону. Оба. И кто там еще есть – тоже.
– А в задницу меня не хочешь поцеловать? – огрызнулся Каллум. – Есть такое вот предложеньице.
– А про своего друга подумать не хочешь?
Каллум чуть передвинул пальцы на приборе.
– Мы пришли сюда, чтобы покончить с ним, – сказал Стивен. – Давай, Каллум.
– Убьешь меня – убьешь и его, – сказал Ньюмен. – Выбирай.
Каллум посмотрел на меня.
– Не сдаешься? – вежливо поинтересовался Ньюмен. – Может, ты просто хочешь стать главным? Поэтому и ждешь, пока он умрет?
– Каллум! – сказал Стивен. – Рори! Чего вы ждете? Давайте!
– Нет, – сказал Ньюмен, указывая на Каллума. – Вот он… его я полностью понимаю. Он не отдаст свой терминус, даже ради тебя. Ни за что не отдаст. Я это понимаю. Ведь с терминусом в руке ты ничего не боишься, да? Ты чувствуешь себя нормальным человеком. Ты чувствуешь, что все в твоих руках. Этот ваш дар – проклятие, а терминус – единственное спасение от него. Я тебе очень сочувствую. Правда. Именно поэтому я здесь. Мне просто нужен этот прибор.
Это было сказано без сарказма, без тени улыбки. Думаю, он говорил искренне, верил в каждое слово.
– Все это, – продолжал Ньюмен, – Потрошитель, эта станция… все это были лишь способы заманить сюда сотрудников нашего отряда. Я разработал четкий план, и он привел вас в место, которое я прекрасно знаю. Я заранее знал, что у вас будет численное преимущество, что со всеми мне не справиться. Поэтому я разработал план, согласно которому я получу то, что мне нужно, а вы уйдете живыми. У него мало времени, Каллум.
Ньюмен прислонился к кассе и смотрел на нас обоих. Я сообразила, что по‑прежнему сжимаю свой терминус, что пальцы так и лежат на кнопках один и девять. Я это делала бессознательно. Мы с Каллумом попали в западню, мы не могли сделать ни шагу.
– Я прекрасно тебя вижу, – сказал Ньюмен, обращаясь к Каллуму. – Вижу, как ты вцепился в свой терминус. На тебя тоже кто‑то напал, да? После этого ты и стал видеть? Со многими из нас произошло нечто подобное. Все мы были не такими, как другие, пристальнее вглядывались в вещи. Со мной это случилось в восемнадцать лет. Я поступил в Оксфорд, и за это мне подарили старенький мотоцикл. Шел тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Было это дома, в Нью‑Форесте. Вокруг куча проселочных дорог, на которых никого не встретишь, кроме пони. Лучшее лето моей жизни. Экзамены позади, впереди светлое будущее. Был очень ясный вечер, к девяти солнце еще не село, середина июня – я ехал домой от своей девушки, по дороге, которую прекрасно знал. И вдруг я ощутил толчок, который выбросил меня из седла. Я полетел назад, мотоцикл врезался в дерево. А когда я поднял глаза, надо мной стоял мальчишка. Он смеялся. Мимо как раз шли друзья отца – направлялись в паб, – они и нашли меня и разбитый мотоцикл. Я рассказал им про мальчишку. Указал на него. Он продолжал хохотать. Они его не видели, и меня забрали в больницу. Врачи пришли к неизбежному выводу, что я врезался на мотоцикле в дерево и получил травму головы.
После этого я начал видеть людей – людей, которых больше никто не видел. Меня принудительно поместили в психиатрическую клинику и месяц за мной наблюдали. Я уверен, вы все знаете, каково это. Сам ты прекрасно понимаешь, что в своем уме, но при этом факты неоспоримо свидетельствуют об обратном.
Я видел, что Каллум слушает очень внимательно, время от времени переводя взгляд с Ньюмена на Стивена.
– Лето шло к концу, я понимал, что должен принять решение. Либо я застряну в этой клинике, либо буду жить дальше. Я решил, что лучший выход – солгать, сказать врачам, что больше я ничего не вижу и не слышу. Они пришли к выводу, что я поправился, и выпустили меня. После этой истории я решил стать психиатром. В Оксфорде я изучал медицину, а потом пошел работать в больницу Святого Варфоломея. Она находится в районе, где когда‑то обитали похитители трупов. С нашим даром лучше не жить в таком районе, потому что он просто кишит призраками, причем не слишком приятными. Но я закончил ординатуру, сдал экзамены, стал психиатром. Первым местом работы стала детская колония. Мне это как раз подходило – я общался с людьми молодыми, отверженными, озлобленными. Хорошее место для постижения сути зла. Сути страха. Того, что происходит с людьми, которых в юные годы изолируют от общества и сажают за решетку. Вас, наверное, не удивит, что у четверых из моих подопечных оказался наш дар.
Стивен держался из последних сил, но тут ему пришлось сесть на ступеньку. Каллум отчаянно боролся с собой, но то, что говорил Ньюмен… я понимала, это находит отклик в его душе.
– А потом, в один прекрасный день, ко мне подошел на улице какой‑то человек и спросил, не хочу ли я воспользоваться своими способностями в благородных целях. Я так и не выяснил, кто это был, какая‑нибудь шишка из лондонской полиции или из МИ‑5. Выяснилось, что они начали шерстить архивы психиатрических клиник в поисках людей, у которых наблюдались галлюцинации особого сорта – которые едва избежали смерти и потом утверждали, что видят призраков. Блистательный способ набрать новые кадры.
Меня отвезли на Уайтхолл, в маленький кабинет, и рассказали про работу «духов». Они знали, кто я такой. То, что я работал в тюремной системе, говорило в мою пользу. Им все во мне понравилось. Мне выдали то, о чем я после того случая мечтал сильнее всего: оружие. Защиту от видимых только мне сущностей. Я снова стал хозяином своей жизни. День, когда я сделался «духом», оказался первым счастливым днем моей жизни после семнадцатилетия. Полагаю, и с вами было так же.
Я знал, что мы, по сути, работаем мусорщиками: очищаем платформы метрополитена и старые здания от призраков, но меня это не тревожило. Впервые за всю свою жизнь я был счастлив. Однако внутренне перемениться я не мог. Другие изначально были обычными полицейскими. Я был ученым. Врачом. Исследователем.
В те времена существовал способ лечения шизофрении, который назывался инсулиновой шокотерапией. На протяжении нескольких недель пациента регулярно привозили в клинику и вводили в инсулиновую кому, каждый раз все глубже и глубже. В конце концов повторяли это каждый день, кома длилась примерно по часу. Не слишком полезное лечение, да и результаты были сомнительными. Но я воспользовался этим в своих целях. Я разработал серию опытов, позволяющих протестировать различные участки мозга, я хотел выяснить, с каким из них связано возникновение нашего дара. Но для этого нужно было воспроизводить условия, в которых впервые проявляется дар. А именно, нужно было привести пациента в состояние, пограничное со смертью. Именно это и происходит при инсулиновой шокотерапии. Это называется паранормальной нейропсихиатрией, я один во всем мире владел этими навыками.
Мое официальное положение давало мне неограниченный доступ в нужные мне сферы, в полиции уже знали, что я врач. Я вернулся туда, где работал раньше. Идея была проста. Взять знакомых мне подростков, наделенных даром, сказать им, что они подвергнутся экспериментальному лечению. Достать инсулин не так уж сложно, ввести человека в диабетическую кому еще проще. В этом есть свой риск, но я действовал осторожно, без ущерба для их здоровья. Кроме того, я ведь работал с малолетними правонарушителями, которых общество признало неисправимыми. Я проводил исследования на протяжении двух лет, с одними и теми же испытуемыми, вводя каждого в кому примерно по двенадцать раз. Я наблюдал их физическое и психическое состояние.
– Никто, разумеется, не знал о моих опытах, – продолжал Ньюмен. – Результаты я собирался раскрыть только тогда, когда они будут неопровержимыми, – я знал, что после этого мне наверняка дадут лабораторию и возможность продолжать исследования. Открыть, как возникает способность видеть умерших? Это многого стоит. Я продолжал выполнять свои прямые обязанности – освобождал здания от призраков, запускал поезда, занимался текучкой. А в свободное время я делал свою основную работу. Я как раз нашел пятую испытуемую, молоденькую девушку. Начал с ней работать. Я и по сей день не знаю, что случилось. Я усыпил ее, а она не очнулась. Тут‑то власти и обратили внимание на мою деятельность. Им бы поблагодарить меня, подумаешь – одна ошибка. Дождешься.
Я больше не сомневалась, что Ньюмен говорит правду. Да, он был убийцей, злодеем, но он не был лжецом. По крайней мере, сейчас он не лгал.
– Принимая тебя на работу, любая секретная государственная структура создает себе одну проблему: тебя уже не уволишь. Под суд меня отдать они тоже не могли. Нет… все нужно было проделать без всякого шума. Меня изгнали с этой станции, лишили всех полномочий, отобрали терминус. В тот день я пришел сюда поговорить с коллегами‑«духами» и забрать один терминус. Мне он был нужен. Я не мог жить, как раньше, беззащитным. Я принес пистолет, потому что… я должен был их как‑то вразумить, заставить отдать мне прибор. Не удалось. Они отказались вразумляться. Наверное, думали, что я не выстрелю…
– Каллум! – слабо произнес Стивен.
– Пусть умирает, – сказал Ньюмен. – Или спасай его, прямо сейчас.
– Покажи, – потребовал Каллум. – Сначала покажи шприц.
– Не могу, – ответил Ньюмен. – Не могу, пока вы не опустите терминусы на землю и не толкнете ко мне.
– А если ты врешь?
– Ты теперь знаешь мою историю. Знаешь, почему я совершал убийства. Знаешь, что мне нужно. Мне нужно спасти его твоими руками. Нужно обеспечить безопасность тех, кто наделен даром. А еще мне нужно обеспечить свою безопасность. Так почему бы нам всем не разойтись с миром?
Потом он посмотрел на меня.
– Аврора, – сказал он, – ты проявила исключительное мужество, а ты ведь даже не наш сотрудник. Ты рискнула жизнью, чтобы спасти других. Клянусь тебе, если ты положишь его на землю и толкнешь в мою сторону, я сдержу свое обещание. Дай его мне.
Стивен уронил голову. Видимо, он понял, что я сейчас сделаю, и не мог этого видеть. А я не могла видеть, как он умирает. Я медленно опустила терминус на грязный пол и подтолкнула. Он остановился совсем рядом с Ньюменом.
Я сложила оружие – теперь вся ответственность легла на Каллума. Выглядел он немногим лучше Стивена. Некоторое время он переминался с ноги на ногу, будто собираясь убежать. Тело было готово, разум – нет.
– Теперь ты, сынок, – сказал Ньюмен.
– Я тебе не сынок! И не смей мною командовать!
Ньюмен закрыл рот и развел руки в стороны, превратившись в крупную, открытую мишень.
– Решай, – сказал он. – Я ко всему готов. Если ты готов убить друга и жить дальше, я готов закончить свой путь прямо здесь. Схватка была благородной.
Стивен уже не мог ни о чем просить. Он привалился к стене, полузакрыв глаза. Каллум перекатился на пятки, согнул колени. Вот сейчас. Я была в этом уверена.
А потом он разжал пальцы и выпустил терминус.
– Подтолкни ко мне, – тихо скомандовал Ньюмен.
Каллум точнейшим движением ребра стопы послал терминус прямо на Ньюмена. Я никогда не видела на человеческом лице такой муки. Каллум провел руками по щекам и задержал их там, будто молясь.
– Давай лекарство, – потребовал он.
– Только когда получу третий, – сказал Ньюмен.
Его поведение тоже изменилось. Глаза расширились, из него била энергия – он выглядел живым.
– Третий не здесь, – сказал Каллум.
– Лжешь!
Пронзительный вопль, эхо заметалось под потолком.
– Он не здесь, – повторил Каллум, отводя руки от лица и вздыхая. – Но если ты его спасешь, я отведу тебя в нужное место.
– Ну нет, – ответил Ньюмен и начал расхаживать взад‑вперед. – Он умрет, понимаешь? По твоей вине. Слышишь? По твоей вине!
Вопль Ньюмена был обращен к незримому третьему – Ньюмен все еще верил, что тот таится где‑то в темноте, на лестнице, в одном из туннелей. Он схватил оба терминуса, лежавшие у его ног, и принялся расхаживать взад‑вперед, заглядывая в арочные проходы, проверяя лестницы, выискивая последнего «духа». Стивен погибнет зазря, остается одно…
Остается одно: уговорить Ньюмена, а сделать это может только тот, кому он доверяет. Тот, кто не представляет собой угрозы. Тот, с кем он уже говорил. Например, я.
– Я тебя отведу, – сказала я.
35
От лестницы донесся звук – Стивен тихо застонал, услышав эти слова. Ньюмен остановился и уставился па меня диким взглядом. Вернулся к кассе, шлепнул об пол оба терминуса, разломал дешевую оболочку, будто вскрыв два пластмассовых пасхальных яйца. Выдрал изнутри провода, вытащил бриллианты и бросил выпотрошенные телефоны на пол. После этого подобрал свой нож, лежавший на столе. Несколькими размашистыми шагами пересек помещение и подошел ко мне вплотную.
– Ты мне лжешь? – спросил он, нажимая кончиком ножа мне на подбородок.
– Нет, – ответила я сквозь стиснутые зубы.
Ньюмен нажал еще сильнее, заставив меня закрыть рот. Я почувствовала, как острие проходит сквозь кожу, проделывает крошечное отверстие. Вблизи он испускал запах гнили, от которого у меня заложило нос. Было видно, что он не вполне владеет собой.
Он провернул нож, потом схватил меня за волосы и потащил к кассе.
– Ищи вон там, – сказал он, указывая ножом на ветхие доски, которыми было заколочено окошко кассы.
Я потянула доски, они подались, мне удалось просунуть руку в отверстие, хотя я и не видела, что там внутри. На ощупь – в основном труха и паутина, кроме того, у меня не было сомнений, что я сую руку в древнее гнездо крыс или мышей. Я нашарила какие‑то карандашики и пирамидки – скорее всего, окаменелые мышиные какашки, а потом под руку попалось что‑то тонкое, гладкое, пластмассовое. Я осторожно вытянула его наружу. Шприц с зачехленной иглой, чистый, наполненный жидкостью.
– Освободи иглу и сделай ему укол, – сказал Ньюмен.
– Куда?
– В руку, ближе к плечу.
Я подошла к Стивену – он поднял на меня блестящее от пота лицо.
– Не смей, – сказал он. – Не отпускай его.
Я сняла чехол с иглы и ткнула ею Стивену в руку. Проколоть свитер, рубашку и кожу оказалось не так легко. С первого раза не вышло, пришлось давить, чтобы острие вошло в мышцу.
– Прости, – сказала я.
Поршень тоже поддался не сразу, но наконец я надавила на него, и содержимое шприца оказалось в теле Стивена. Когда я его вытянула, Ньюмен обхватил меня рукой за горло и поднес к глазам нож.
– Оставайся на месте, – приказал он Каллуму. – Если я хотя бы подумаю, что ты идешь следом, я полосну ее по горлу.
Мне уже случалось оставаться с Потрошителем наедине, но еще ни разу я не была у него в руках. Когда до вас дотрагивалась Джо, это напоминало дуновение ветерка. В Потрошителе же была сила целого урагана – или крепкой бури, из тех, которые сносят крыши и выворачивают деревья. Он потащил меня вверх по ступеням, мы оказались у подножия винтовой лестницы, там он толкнул меня вперед.
– Если я не получу терминус, я сдерживаться не стану, – посулил он. – Длинноволосая девчонка, твоя подружка, которая была с тобой там, у окна? Кудрявый мальчишка? Ваши уборщики будут неделями скоблить стены, пытаясь отмыть кровь. А с тобой я поступлю еще похуже. Поняла?
– Да, – ответила я.
Я успела поплакать, но тут вытерла лицо и зашагала вверх. По пути я часто спотыкалась и чувствовала, как он постукивает меня ножом между лопаток. Когда мы вылезли в подвал, он запер дверь – Стивен с Каллумом остались внутри. Дальше он позволил мне идти самой, зная, что я надежно стреножена страхом.
– Куда? – рявкнул он возле лифта.
– В Вексфорд, – ответила я.
– Я пойду первым, ты за мной.
Снаружи стояла небывалая тишина. Ни машин. Ни сирен. Ни людей. Лишь мы с Потрошителем шагнули во мрак. Когда мы вышли из «Риджис‑Хауса», он резко свернул и направился к реке. Здание стояло у самой Темзы, а Кинг‑Уильям‑стрит переходила в Лондонский мост – тротуар даже не прерывался. Ньюмен дошел до середины моста, я остановилась с ним рядом, то и дело пресекая порывы сорваться с места и бежать, бежать, не останавливаясь.
Темза была ярко освещена, на берегах теснились здания, купола, шпили. Главная артерия Лондона, в ту ночь на ней горели все огни.
– Гипнос, – сказал он, поднимая повыше один из бриллиантов. – Аномалия в нем слегка сероватая.
Он для сравнения поднял и второй.
– А это Танатос. Цвет тот же, но, если всмотреться, слегка зеленоватый. В Персефоне – отчетливая голубизна.
Я вообще едва различала бриллианты. Ветер дул мне в лицо, и я была слишком напугана, чтобы воспринять такое сложное рассуждение.
– И по воздействию они слегка различаются, – пояснил он. – Гипнос действует быстрее всех. Танатос чуть медленнее, но ненамного. А Персефона, за которой мы сейчас отправимся…
Он переложил оба камня в ладонь и сжал кулак.
– …Персефоной пользовался я. Мощный камень. Именно поэтому он нравился мне больше других. Да и название красивое – Персефона. Богиня подземного царства. Которую сперва затягивают в ад, потом выпускают на поверхность.
Ньюмен потряс камни в кулаке точно кости, потом завел руку за голову и бросил их. Камни сверкнули в воздухе, упали в воду.
– Два готовы, – сказал он. – Остался один. Идем, Аврора.
Он развернулся и пошел туда, откуда мы только что пришли, обратно на Кинг‑Уильям‑стрит. Восточный Лондон – старый, запутанный район, там полно всяких переулков, поворотов, изгибов, но он двигался уверенно, целеустремленно и быстро. Мы прошагали через центр финансового района Лондона, мимо последних разочарованных участников вечеринок в честь Потрошителя, тщетно дожидавшихся появления последнего трупа. Мы пробирались сквозь толпу – живая и мертвый. Никто не видел в темноте, что по городским улицам вроде бы сам по себе плывет нож. А если кто и видел, принимали это за обман зрения, за блик, за последствия последней кружки пива.
Чтобы не отстать от Ньюмена, мне приходилось двигаться чуть ни бегом, а мысли мои неслись еще стремительнее: Каллум попробует нас догнать, но сначала ему нужно выбраться из туннеля и доставить Стивена в безопасное место. То есть он еще далеко. Бу не спит и держит ухо востро, и еще где‑то в здании дежурит Джо. При этом Бу прикована к коляске. Я веду Потрошителя к себе домой, и единственный человек, способный ему противостоять, совершенно бессилен.
Но я шла, шла за ним, потому что иного выхода не было.
Вексфорд не успел погрузиться в сон. В некоторых окнах горели огни. Полицейское присутствие ощущалось не так сильно. В поле зрения была лишь одна машина и ни одного человека в форме, зато на площади было много прохожих – как раз закончилось бдение.
– Где? – спросил Ньюмен, когда мы вышли на лужайку.
– В моем корпусе.
– Где?
– У одного человека. Я могу сходить принести.
– Думаю, лучше нам войти вместе.
Я приложила пропуск к считывателю, раздалось гудение. Щелчок – дверь открылась. В общей комнате осталось всего два человека: Шарлотта – она спала на стуле у самой двери – и Бу.
– Привет, Рори, – сказала Шарлотта, просыпаясь и зевая. – Ты еще не легла?
Бу, разумеется, уставилась на Ньюмена.
– Опять она, – сказал Ньюмен. – И в ту ночь тоже путалась у меня под ногами. Она из них?
Бу в ту же секунду выхватила терминус и наставила на Ньюмена. Он взмахнул ножом, чтобы она увидела, и прижал его справа к моей шее, под острием в плоти образовалась ямочка.
– Остальные пока живы, – сказал он. – Спроси у Авроры. Я сдержал свое слово. Взамен мне полагается терминус. Бросай его на пол, или она погибнет первой. Потом я разберусь с этой на стуле, а потом с тобой.
– С тобой все в порядке? – спросила Шарлотта у Бу.
Бу подняла телефон повыше, держа пальцы на девятке и единице, но не нажимала.
Давление на шею усилилось, я почувствовала, как к плечу стекает струйка крови.
– Ты в инвалидной коляске, – сказал Ньюмен. У тебя нет выбора.
Бу еще секунду поколебалась, потом уронила телефон на пол.
– У тебя телефон упал, – сказала Шарлотта. – Слушай, с тобой правда все нормально?
– Заткнись, Шарлотта, – порекомендовала Бу, не сводя взгляда с меня и Ньюмена.
Шарлотта повернулась на стуле – посмотреть, что там происходит. Где уж ей было понять: я стою в какой‑то неестественной позе, Бу швыряется телефонами. Шарлотта встала и протянула к телефону руку – в ответ Ньюмен рванулся вперед. Он схватил со стола лампу и, когда Шарлотта нагнулась, ударил ее по голове. Она тихо и удивленно вскрикнула, а он ударил ее еще и еще, и вот она осела на пол и замерла. Он осторожно вынул терминус из ее руки.
– Ну вот, – сказала я. – Ты его получил. Как я и говорила.
Что делать дальше, я не имела ни малейшего понятия, да и он, судя по всему, тоже. Он в обалдении уставился на терминус. Из раскроенной Шарлоттиной головы лилась кровь. Я даже не знала, жива она или нет. Ньюмен некоторое время смотрел новости, завороженный зрелищем: полицейские машины ездят по улицам, разыскивают его.
– Что же, оценим ситуацию, – сказал он. – Договор у нас был следующий: я получаю терминус, а твой дружок Стивен остается жив. Я все выполнил. Но я начал одно дело – великое дело, – и дело это нужно довести до конца. Дерзкий Джеки должен завершить свою работу.
– Но…
– Аврора, – проговорил от терпеливо. – Слишком уж славное вышло шоу, жалко его прерывать. Да ведь ты на самом деле знала это с самого начала. Ты не сбежала от меня – ты пошла на противостояние. Нам было предначертано довести дело до конца.
Меня эти слова расстроили не так сильно, как могли бы. Все это скорее походило на сон. Я прекрасно понимала, о чем речь. Может, нам действительно было предначертано довести все до конца. Может, именно он и был тем, кого я мысленно видела рядом с собой в Англии – две соприкоснувшихся звезды, убийца и жертва, объединенные общей судьбой. А может, я просто слишком устала бегать от него, устала чувствовать у горла этот нож.
– Почему? – спросила Бу.
– Почему? – повторил Ньюмен. – Потому что это в моей власти.
– А что это изменит?
Ньюмен указал на телевизор у себя за спиной.
– Эта история, – сказал он, – взбудоражила умы. Я недаром выбрал именно Джека Потрошителя. Страх. Не было в истории другой личности, которая внушала бы такой страх, как Джек Потрошитель. Посмотрите на всех этих одержимых им людей. Сто лет прошло, а они все пытаются выяснить, кто он такой. Всякая тень во мраке – это он. Каждый убийца, избежавший наказания, – это он. Он – тот, кто убивает без объяснений. Если посмотреть шире, не так уж много он совершил убийств. Знаете, в чем, по‑моему, тут дело? В имени. Причем его даже не он сам придумал – придумали газетчики, положившись на подложное письмо…
– Имя «Звезды», – сказала я.
Он улыбнулся и кивнул с явственным удовольствием.
– Имя «Звезды», – повторил он. – Именно так! «Звезда», газета. Разумеется, теперь появились куда более эффективные способы распространения информации – постоянный поток новостей, обновляемых ежесекундно. Я – часть истории. Я – звезда. Я – хозяин положения.
До того Ньюмен не казался мне сумасшедшим, но сейчас с него будто упала пелена, обнажив неприкрытую энергию. Он получил все, что хотел, и теперь ему нечего бояться.
Он убьет меня.
Перед глазами будто возник туннель, в ушах раздался гул. Я видела только его. Он размахивал ножом, время от времени втыкая его в спинку стула.
– Но ты хотя бы уйдешь из Вексфорда? – спросила я.
– Законная просьба. – Он передернул плечами.
– Рори! – сказала Бу. Попыталась подъехать ко мне, но я остановила ее движением руки.
– Не здесь, – сказала я. – Пожалуйста. Не у нее на глазах.
– А где?
– В конце коридора есть туалет.
Слова эти я произнесла так, будто в них был хоть какой‑то смысл.
– Место не хуже любого другого, – произнес он. – На сей раз ты пойдешь вперед.
Прощаться с Бу не имело смысла. Я просто кивнула ей и вышла из комнаты в коридор. Я не слышала, как Ньюмен идет сзади, но чувствовала его присутствие. Открыла дверь в туалет, вошла. Он вошел следом и запер дверь изнутри.
Он ударил меня, как только я повернулась в его сторону. Произошло это так быстро, что я даже не успела опустить глаза и сообразить, что нож со мной сделал. Пижама тут же намокла от крови. Я ничего не почувствовала. Просто таращилась на расползавшееся по ткани красное пятно. Оно удлинялось, расширялось. Боли не было, и это казалось странным.
Стоять вдруг сделалось очень трудно. Я заледенела, ноги задрожали. Я начала сползать вниз по стене. Когда я оказалась на полу, оттуда, под новым углом, было куда лучше видно, как кровь плещет мне в одежду, и я приняла решение больше туда не смотреть. Я сосредоточилась на Ньюмене, на делано спокойном выражении его лица.
– Я скажу тебе одну интересную вещь, – произнес он, постукивая кончиком ножа по раковине. – Ты заставила меня поменять планы. Поначалу я хотел просто выманить «духов», вычислить одного из них. А вместо этого обнаружил тебя. Куда легче, когда у тебя есть конкретная цель – с которой можно разговаривать, которая в центре внимания «духов». Я вознагражу тебя. В момент смерти я держал в руке терминус. Пальцы на кнопках. Подозреваю – доказательств нет, и все же я подозреваю, – что именно поэтому я стал таким. Я не просто вернулся, я вернулся в полной силе. Из всех, кто погиб там, на станции, вернулся один я. Я всегда хотел разобраться, есть ли между этими фактами связь. Я ранил тебя, скоро ты умрешь от потери крови. Пришлось бить в живот. Если бы я полоснул тебя по шее, ты потеряла бы сознание и скончалась через несколько минут. Феморальную артерию я тоже не задел. Удар профессионала.
Он отошел к дальней стене, нагнулся и подтолкнул в мою сторону терминус.
– Давай, – сказал он. – Бери. Испробуй его на себе. Держи сколько сможешь.
Я отняла руку от живота и схватила прибор. Попыталась найти единицу и девятку, но перед глазами плыли круги, а пальцы соскальзывали. Может, удастся встать. Я решила попробовать. Только руки, все в крови, не держали вес тела. Скользили по кафелю. Уцепиться было не за что, а оттого, что я шевельнулась, стало только хуже. Пришла боль, сильная боль.
– Не трепыхайся, – посоветовал он. – Иначе кровь быстрее вытечет. Лежи спокойно и жми на кнопки. Твой последний шанс, Аврора. Давай проверим, что из этого получится. Посмотрим, превратишься ли ты в призрака.
С дверью что‑то происходило. Она двигалась. Нет, дверь росла – разрасталась внутрь…
Видимо, у меня галлюцинации.
Нет, дверь все же разрасталась внутрь, какими‑то странными кусками. А потом эти куски соединились в нечто знакомое. Затылок, на нем шляпа. Колено, нога, ступня, лицо. Это Джо просачивалась сквозь дверь.
Этого, похоже, даже Ньюмен не ждал, – не ждал появления женщины в военной форме Второй мировой войны.
– Как это у вас, черт побери, получилось? – изумился он. – Я бы невесть сколько проходил сквозь такую дверь.
– Тренировка, – ответила Джо. – И сила воли. Это не слишком приятно.
Джо была ко мне ближе, чем Ньюмен. Она тут же подошла и вынула терминус из моей руки.
– Как я понимаю, вы это отобрали у моей подруги, – сказала она, поднимая терминус повыше. – А еще, сколько мне известно, вы бросили ее под машину.
Ньюмен отшатнулся к кабинке. Он пытался сохранять спокойствие, но оно его быстро покидало.
– Кто вы такая? – спросил он.
– Сержант Джозефина Белл, вспомогательный женский корпус Королевских ВВС.
– Вы, видимо, не знаете, зачем нужен этот прибор, – сказал он. – Поосторожнее с ним.
– Я прекрасно знаю, зачем он нужен, – ответила Джо.
В ее движении не промелькнуло и тени сомнения – оно было стремительным и чётким, такое не под силу никому живому. В следующий миг она оказалась в углу, рядом с Ньюменом. Я помню вспышку. В центре помещения будто взвилось торнадо, дверца кабинки распахнулась. Пол содрогнулся. А еще раздался шум – гул вихря, который скоро утонул в дребезге зеркал у меня над головой. Рассыпавшееся стекло смерчем взмыло в воздух. Немного повисело, потом посыпалось вниз. А потом запах – сладковатый запах гари – заполнил помещение. А потом свет погас, и они исчезли. Исчезли оба.
36
Как глава секты «Врачующий ангел», кузина Диана читает ауры прихожан. Она говорит, что ауры – это ангелы, которые вьются у вас за спиной и защищают вас от бед, и каков ваш ангел, можно узнать по цвету. У нее есть специальная табличка. Голубые ангелы заведуют эмоциями. Красные ангелы отвечают за любовь. Желтые ангелы занимаются здоровьем. Зеленые ангелы оберегают дом и семью.
Но самое главное – разглядеть беленьких сияющих ангелочков. Они занимают в таблице первую строчку. Беленькие сияющие ангелочки появляются, когда происходит «серьезное происшествие». Если кузина Диана видит у кого‑то за спиной сияющего беленького ангелочка, она немедленно начинает искать в газете некрологи и заметки о несчастных случаях.
– Белый свет, – говорит она, тыча пальцем в заметку. – Я видела белый свет, а ты знаешь, что это значит.
А значит это, что кто‑то попадет под автобус или свалится в старый канализационный коллектор и погибнет.
Я видела белый свет повсюду – мягкий, яркий, бескрайний.
– Блин, – сказала я.
В ответ на это свет слегка потускнел. Я не умерла. В этом я была почти уверена. Впрочем, может, конечно, и умерла, просто пока этого не сообразила. Я же не знала, как выглядит смерть.
– Я умерла? – спросила я вслух.
Ответом мне было лишь тихое попискивание какого‑то аппарата и невнятные голоса. Потом предметы сделались немного отчетливее. Там, где раньше были зыбкие пятна, появились линии. Я лежала в кровати – с перекладиной, белыми простынями и с голубым одеялом поверх. Над кроватью, у самого края, висел на штанге телевизор. Из руки моей торчала трубка. Было еще окно с зеленой занавеской и вид на серое небо.
Штора рядом со мной отдернулась. Вошла медсестра с коротко остриженными светлыми волосами.
– Мне показалось или ты что‑то сказала? – поинтересовалась она.
– Я странно себя чувствую, – ответила я.
– Это действие петидина, – пояснила она.
– Чего?
– Препарата, который снимает боль и нагоняет сон.
Она схватила висевший надо мной контейнер капельницы – я только тогда его и заметила – и проверила уровень жидкости. Потом взяла мою руку, осмотрела пластырь, державший на месте трубку, воткнутую в вену. Когда она наклонилась, я заметила, что к ее халату приколоты часы – не обычные наручные, а какие‑то особенные, похожие на медаль. Как будто она служила в армии. Как Джо.
Джо…
Тут ко мне начала возвращаться память. Все, что случилось в туалете, марш по Лондону, станция метро. Это казалось каким‑то далеким, будто произошло не со мной. И все же из глаз выкатилось несколько слезинок. Хотя я не собиралась плакать. Сестра утерла мне лицо салфеткой и дала глотнуть воды через соломинку.
– Вот так, – сказала она. – Давай‑ка попей. А плакать незачем. Дышим спокойно, медленно. А то швы разойдутся.
Вода меня успокоила.
– Ночь у тебя была будь здоров, – сказала она. – Там пришел полицейский, хочет с тобой поговорить, если ты в силах.
– Разумеется, – ответила я.
– Тогда я его впущу.
Она вышла, а через секунду в дверях возник Стивен. Исчезло все, что делало его полицейским, – жилет, блейзер, шлем, форменный пояс, галстук. Осталась только белая рубашка, которая была перепачкана, измята и вся в пятнах от пота. Он и всегда‑то был бледным, а тут кожа стала синевато‑серой. И тогда я вспомнила. Память возвращалась по кускам. Станция метро. Шприц. Стивен на полу. Он только что вернулся от порога смерти, и по нему это было заметно.
– Нас отправили в одну больницу, – сообщил он.
Он подошел к кровати, осмотрел меня с ног до головы, уясняя состояние дел.
– Рана, – сказал он негромко. – Нож не дошел до брюшной полости. Полагаю, что это больно, но ты поправишься.
– Я ничего не чувствую, – ответила я. – Кажется, мне дали какое‑то убойное лекарство.
– Рори, – сказал Стивен. – Не хочу тебя напрягать в таком состоянии, но они уже идут.
– Кто?
Только я это произнесла, как раздался резкий стук в дверь. Не дожидаясь ответа, вошел мужчина. Лицо у него было моложавое, волосы, судя по всему, преждевременно поседели, одет он был неброско, но в дорогие вещи – темный пиджак, синяя рубашка, темные брюки. Он мог быть банкиром или манекенщиком, изображавшим идеализированного путешественника, – я таких видела в рекламном журнале в самолете. Состоятельный, вежливый, будто специально выглядящий так, чтобы его легко было забыть – только волосы не забудешь. За ним вошел еще один – постарше, в коричневом костюме.
Седоволосый тихо прикрыл дверь и подошел к кровати со стороны окна – оттуда ему было видно и Стивена, и меня.
– Меня зовут мистер Торп, я сотрудник Службы безопасности ее величества. Мой коллега представляет правительство Соединенных Штатов. Простите нас за вторжение. Как я понял, у вас вчера был нелегкий вечер.
Неназванный американец скрестил руки на груди.
– Что происходит? – спросила я у Стивена.
– Все в порядке, – ответил он.
– Нам нужно кое‑что закончить, чтобы поставить точку в этом деле, – продолжал Торп. – Вы должны подтвердить, что все завершилось.
– Завершилось, – ответил Стивен.
– Вы уверены, мистер Дин? Вы лично при этом присутствовали?
– Присутствовала Рори.
– Мисс Дево, можете ли вы безоговорочно утверждать, что… лица… именовавшего себя Потрошителем, более не существует?
– Его нет, – сказала я.
– Вы убеждены?
– Убеждена, – ответила я. – Все случилось у меня на глазах. Джо взяла терминус, и…
– И что дальше?
Я посмотрела на Стивена.
– Оба исчезли, – сказала я.
– Оба? – переспросил мистер Торп.
– Еще одна… она с нами работала.
– Одна из них? – спросил мистер Торп.
Произнес он это так, что я его сразу возненавидела.
– Угроза нейтрализована, – ровным тоном проговорил Стивен.
Около минуты мистер Торп сверлил нас взглядом. Раньше такой персонаж перепугал бы меня до полусмерти. А теперь он был пустым местом. Просто мужик в костюме, живой, ничего особенного.
– Вам необходимо уяснить… – Мистер Торп наклонился, ибо говорил со мной. С мятной резинкой он явно переборщил. – Что обсуждать события сегодняшней ночи с посторонними не в ваших интересах. Собственно, мы настаиваем, чтобы вы этого не делали. Ни с друзьями, ни с родными, ни с представителями религиозных культов, ни с психотерапевтами. Беседы с последними могут вам особенно навредить, так как ваши рассказы сочтут признаком умственного расстройства. Помимо этого, вы оказались вовлечены в работу организации, относящейся к категории Государственной Тайны. Закон обязывает вас хранить молчание. Мы полагаем, что в ближайшее время вам не следует покидать пределов Великобритании, по крайней мере до завершения всех действий, связанных с этим делом. Если же вы решите вернуться в Соединенные Штаты, вы и там обязаны вести себя в соответствии с этим законом, ибо между нашими государствами существует соответствующее официальное соглашение.
Мистер Торп посмотрел на стоявшего в дверях, тот кивнул.
– Надеюсь, вы понимаете, что, если об этом болтать, всем будет только хуже, – добавил мистер Торп, слегка смягчив тон – сразу видно, что специально. – Лучшее, что вы можете сделать, это вернуться в школу и продолжать жить прежней жизнью.
Человек в коричневом костюме достал из кармана телефон и стал набирать какой‑то текст. Он так и вышел из комнаты за этим занятием.
– Констебль Дин, – сказал мистер Торп, выпрямляясь, – с вами мы, разумеется, будем держать связь. Ваше руководство весьма довольно тем, как вы проявили себя в этом деле. Правительство ее величества благодарит вас обоих.
Тратить время на расшаркивания он не стал. Исчез так же быстро, как и появился.
– Что это было? – поинтересовалась я.
Стивен пододвинул к кровати ст
