– Ну так?
– Ну так что?
– Он тебе как? – спросила она.
– Да он пока ничего такого не сделал.
– Но он тебе нравится?
– Я пока еще об этом думаю, – ответила я.
– Ну так думай поживее.
Снова раздалось хихиканье, очередная подушка влетела в стену у меня над головой и шлепнулась мне на нос.
– Делать мне больше нечего, – ответила я.
13
Следующее утро началось слишком рано и с того, что кто‑то заколотил в дверь.
– Открой, – буркнула я в подушку. – Скажи, что у меня ноги отвалились.
Джаза, кряхтя, поднялась и кое‑как добрела до двери. За дверью стояла Шарлотта в голубом махровом халате, сна ни в одном глазу – кто бы мог подумать.
– В столовой в шесть общее собрание, – объявила она. – Через двадцать минут.
– Общее собрание? – повторила я.
– Форму можно не надевать. Главное – присутствовать.
Собрание через двадцать минут, в шесть, это значит… давай считай… трудновато с утра… трудновато… сейчас без двадцати шесть. Еще и солнце не встало. Мы легли‑то всего три‑четыре часа назад.
– Что бы это значило? – поинтересовалась я, пытаясь нашарить свои туфли.
– Понятия не имею, – ответила Джаза. Времени возиться с линзами у нее не было, она просто надела очки.
– Они что, правда решили устроить собрание в шесть часов утра? – спросила я. – А разве это не считается преступлением против человечности?
– Что‑то тут не так. Кто‑то в чем‑то провинился. Мы провинились.
– Не станут они поднимать всю школу в шесть утра, чтобы наорать на нас, Джаза.
– Это ты их плохо знаешь.
В коридоре наблюдался апокалипсис в стране зомби: все брели к лестнице – заспанные, мутноглазые, расхристанные. Два‑три человека надели форму, на остальных были спортивные штаны или пижамы. Мы с Джазой оказались в стане пижамников, только натянули поверх пижам спортивные куртки, для тепла и уюта. Снаружи стоял пасмурный английский день, из разряда «то ли дождик, то ли нет» – я к ним уже начинала привыкать. Холод и сырость меня немного взбодрили, но сильнее взбодрил вид полицейских… и еще белый шалашик, окруженный прожекторами, в центре нашей лужайки – вокруг него сновали люди в белых халатах.
– Ой, боже мой! – Джаза схватила мою руку. – Боже мой, Рори, это…
Да, шалашик был палаткой, какими пользуются патологоанатомы, – их вечно показывают в детективах и в новостях. До всех нас это дошло одновременно. Все дружно ахнули, потом послышались истерические рыдания; чтобы помешать их распространению, Клаудия начала широкими жестами регулировщика загонять нас в столовую.
– Давайте, – приговаривала она, – давайте, девочки, давайте, давайте.
Мы позволили загнать нас внутрь – зал уже был забит людьми, которые только что получили хороший впрыск адреналина. Все шумели, перебегали от стола к столу, таращились в телефоны. Все жившие неподалеку учителя тоже были здесь – сидели на кафедре, и вид у них был такой же недоумевающий, как и у нас. Когда всех нас загнали внутрь, дверь с грохотом захлопнулась и Пик Эверест попытался утихомирить нас всякими «Так, так, прошу потише» – но не преуспел.
– Перед вами старший инспектор полиции Саймон Коул! – проорал Эверест, перекрывая шум. – Ему нужно сказать вам несколько слов. Прошу слушать внимательно.
Этого мужика мы видели в новостях – серьезного вида, в костюме, сразу ясно, что старший инспектор, по бокам – два полицейских в штатском. До нас дошло – тут все всерьез. Шум утих.
– Сегодня в четверть третьего утра, – проговорил инспектор будничным голосом, – на лужайке перед вашей школой было обнаружено тело. Мы полагаем, что это связано с проводимым сейчас расследованием, о котором вы, скорее всего, слышали.
Он не произнес слова «Потрошитель». Это было лишним. По комнате будто прокатилась взрывная волна – все разом вдохнули, потом раздался гул, потом заскрипели скамейки – все оборачивались, чтобы посмотреть друг на друга.
– Убитый – из Вексфорда? – выкрикнул кто‑то из мальчишек.
– Нет, – ответил инспектор. – Жертва не имеет отношения к вашей школе. Однако ваша территория официально объявлена местом преступления. Пока эксперты не закончат работу, вам запрещается выходить на лужайку. В течение нескольких дней здесь будут находиться наши сотрудники. Сегодня несколько полицейских будут дежурить в библиотеке – они готовы выслушать любого из вас, кто видел сегодня ночью что‑либо необычное. Собственно, нас интересует все, что вы видели и слышали, даже если вам это кажется несущественным. Подозрительные люди. Подозрительные звуки. Все, что выходит за рамки привычного.
Снова вскочил Эверест:
– Если кто‑то из вас боится давать показания, потому что в тот самый момент вы нарушали какие‑то школьные правила… мы не станем вас наказывать. Я попрошу сообщить полиции все, что вам известно. Если вы окажете помощь следствию, никаких санкций с нашей стороны не последует. Сегодня все должны оставаться на территории школы. Завтрак вам принесут прямо в комнаты – общий завтрак отменяется с целью минимизировать хождение по лужайке. Обед будет подан как обычно. Если вам есть что сказать полиции, говорите. Повторяю: бояться нечего.
С этим нас отпустили. Мы провели в столовой всего несколько минут, но эти несколько минут изменили буквально все. Все успели проснуться и растеряться. Вокруг стоял тихий, невнятный гул. Только, в отличие от обычных школьных собраний, никто не хихикал и не орал в полный голос. У входа в столовую стояло еще несколько полицейских – они наблюдали, как мы выходим из здания.
Когда мы вернулись в Готорн, я вдруг осознала, что дрожу. Сперва я подумала, что промерзла, но дрожь не унялась даже после того, как я целых пять минут просидела у радиатора. С Джазой все было точно так же – она сидела на обогревателе на своей половине комнаты. На несколько минут мы застыли в неестественных позах, в полутьме.
– Так что этот тип? – спросила я наконец.
Джаза подняла на меня глаза, видимо пытаясь решить, не издеваюсь ли я над ней.
– Джаз, он был прямо у меня за спиной. Сказал «спокойной ночи». Ты его точно не видела и не слышала?
– Нет, – ответила она. – Клянусь.
Я прикусила губу и снова прокрутила все в голове. Я по‑прежнему не могла понять, как Джаза могла его не увидеть и не услышать. Я прекрасно знала, что ничего не придумала.
– Наверное, я просто думала о другом, – сказала она наконец. – Смотрела только на тебя. Мне было страшно. Если ты считаешь, что должна…
Она осеклась – сообразила, каковы будут последствия.
– Если ты считаешь, что должна об этом сообщить, то давай, – ответила она уже тверже. – Даже если это значит, что…
– Они обещали нас не наказывать.
– Пусть даже и накажут, – сказала она.
На то, чтобы набраться смелости и спуститься вниз, у меня ушло минут десять. Прежде чем выйти из здания, нужно было доложиться Звать‑меня‑Клаудии. Она сидела у себя в кабинете и говорила по телефону – раскатистым басом рассказывала какой‑то столь же зычной приятельнице о событиях этой ночи.
– Да, Аврора?
– Я… кое‑что видела.
Клаудия всмотрелась в меня пристальнее.
– Прошлой ночью? – уточнила она.
– Прошлой ночью, – подтвердила я. Продолжать не стала – пусть сперва осмыслит эти слова.
– Ну что же, – сказала Клаудия. – Тогда тебе в библиотеку.
Суета снаружи только усилилась. Полицейские в светоотражающих зеленых жилетах мелькали повсюду – огораживали новый участок бело‑синей лентой, перекрывали дорожки вокруг. Я прошла мимо – до библиотеки пришлось добираться в обход. У дверей стояли двое полицейских в форме. Меня впустили. Третий полицейский опросил меня при входе и подвел к одному из столов, где уже устроились всякие разные люди – полагаю, тоже полицейские. Они были в обычной одежде – по большей части в костюмах. Меня усадили за стол, высокая коротко стриженная негритянка в очках без оправы уселась напротив. Ей было немногим больше двадцати, однако на ней был строгий темно‑серый костюм и белая блузка – в них она выглядела старше и внушительнее. Она достала несколько бланков, взяла ручку.
– Младший инспектор Янг, – представилась она вежливо. – А как тебя зовут?
Я сказала.
– Ты американка или канадка? – поинтересовалась она.
– Американка.
– И ты что‑то видела или слышала вчера ночью?
– Я видела мужчину, – ответила я.
Она взяла бланк и прицепила к планшету, чтобы я не могла рассмотреть, что именно она записывает.
– Мужчину, – повторила она. – А когда именно и где?
– Примерно в два часа… сразу после двух. Как раз когда все ждали, что найдут четвертое тело. Ведь четвертое убийство должно было произойти без пятнадцати два, да? Но мы несколько минут переждали, прежде чем залезть обратно…
– Куда – обратно?
– Мы ходили в Олдшот. Больше никуда, туда и обратно. Ненадолго.
– Кто это – мы? Кто был с тобой?
– Моя соседка, – ответила я.
– Ее имя?
– Джулиана Бентон.
Инспектор Янг вписала в бланк что‑то еще.
– Выходит, вы с соседкой выбрались из здания…
Я хотела было попросить ее не орать, но полицейских вроде как не принято просить не транслировать твои личные дела на всю округу.
– И сразу после двух вы видели мужчину. Так?
– Да.
Она сделала еще одну пометку.
– Ты уверена, что не путаешь время?
– Ну, – сказала я, – в новостях все время твердили, что в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году четвертая жертва была обнаружена без пятнадцати два. Мы сидели на крыше и смотрели новости в компьютере Джерома…
– Джерома? – переспросила она.
Ну вот, теперь я и Джерома втравила.
– Джерома, – повторила я. – Он живет в Олдшоте.
– Сколько вас там было всего?
– Трое, – ответила я. – Я, Джаза и Джером. Мы сходили к Джерому, в их корпус, а потом вдвоем вернулись сюда.
Она снова принялась писать.
– В час сорок пять вы смотрели новости.
– Да. И там… в смысле, вы… ну, тело не нашли. Мы еще немного подождали, минут десять, наверное, а потом мы с Джазой захотели домой, потому что нам стало страшно. Мы побежали через площадь…
– Вы пересекли площадь в два часа утра?
– Да, – ответила я, вжимаясь в стул.
Инспектор Янг пододвинула стул поближе, выражение ее лица сделалось серьезнее. Кивнула мне – мол, продолжай.
– Мы добрались до окна в Готорне и как раз лезли в него, и тут этот мужчина вышел из‑за угла. Спросил, не нарушаем ли мы чего – в смысле, чего это мы лезем в окно. А я сказала, что нет, нам туда и надо. Он был какой‑то жутковатый.
– В каком смысле – жутковатый?
Чем больше я об этом думала, тем труднее мне было объяснить, что такого жутковатого я нашла в этом типе – если не считать того, что он ночью ошивался вокруг школы. И все‑таки было в нем нечто такое, от чего я тогда внутренне содрогнулась и очень отчетливо почувствовала, что ему здесь совсем не место… Что‑то с ним было не так… но какое же это объяснение.
Родители много раз мне рассказывали, что со всеми свидетелями происходит одно и то же. Стоит свидетелю понять, что он видел что‑то важное – что это может как‑то быть связано с преступлением, – его мозги как бы достают цветные карандаши и начинают перекрашивать картинку, придавая всему мрачный, подозрительный, многозначительный колорит, которого на деле, скорее всего, не было. Вы услышали ночью звук и подумали, что в какой‑то машине забарахлил глушитель – а теперь вы уверены, что это был выстрел. Вы встретили в магазине человека, который покупал кучу мешков для мусора. Тогда вы о нем тут же и забыли. Но вот теперь его судят за убийство, причем жертву свою он расчленил в ванне, и вы тут же припоминаете, что вел он себя беспокойно, потел, глаза бегали – а может, он и вовсе был весь в крови. При этом вы не лжете. Это уловки мозга. Он переписывает воспоминания, подгоняя их под новые факты. Именно поэтому полицейские и адвокаты мучают свидетелей, чтобы вытянуть из них факты и только факты.
Словом, на допросе я могла бы вести себя и получше. Меня же, по сути, учили, как себя надо вести. Что я виделla? Мимо окна прошел мужчина. Возможно, он ни в чем не виноват. И все же к нему прицепилось слово «жутковатый». Если бы на меня надавили, я бы еще добавила «потусторонний». Неуместный. Нездешний.
– Ну… просто жутковатый.
– А что было потом? – спросила инспектор.
– Он сказал что‑то в том смысле, что нам не положено пыходить, а потом из окна высунулась Джаза и помогла мне забраться внутрь.
– А куда делся мужчина?
Ушел.
– Как он выглядел? – спросила инспектор.
– Ну, такой… не знаю.
Как люди выглядят? Я вдруг поняла, что не в состоянии его описать.
– В костюме. В сером. Таком… странном.
– В каком смысле?
– Просто… странном. Старом.
– И сам он был старый?
– Нет, – ответила я быстро. – Только костюм был старый. Точнее… устаревший.
– В каком смысле? Рваный?
– Нет, – ответила я. – Новый, но старый. В смысле… я… ну, я не особо разбираюсь в костюмах. Он был не очень старый. Не какой‑нибудь там древний. Ну, такой… как во «Фрезере»? Или в «Сайнфелде»? Знаете такие сериалы? Костюм из сериала девяностых годов. Пиджак такой длинный и просторный.
Она, поколебавшись, записала и это.
– Хорошо, – сказала она терпеливо. – А сколько ему, по‑твоему, было лет?
Я представила себе дядю Вика, без бороды, похудевшего килограммов на пятнадцать, в костюме. Похоже. Дяде Вику сейчас тридцать восемь или тридцать девять.
– За тридцать? К сорока?
– Понятно. Волосы какие?
– Никаких, – ответила я, не задумываясь. – Лысый.
Она принялась выпытывать дальше – высокий, низкий, толстый, худой, очки, растительность на лице. В результате я нарисовала портрет мужчины среднего роста, нормального телосложения, без растительности на лице, без каких‑либо особых примет, лысого, в костюме, который мне показался несколько старомодным. А поскольку было темно, а глаз «ненормального» цвета не бывает, в этом смысле от меня тоже оказалось мало толку.
– Побудь здесь еще минутку, – сказала инспектор.
Она вышла. Я поежилась и огляделась. Несколько полицейских, работавших в библиотеке, посмотрели на меня, одиноко сидевшую за столом. Похоже, больше к ним никто добровольно не пришел. Одна я. Инспектор вернулась в непромокаемом коричневом плаще, и с ней пришел старший инспектор Коул. Там, на кафедре, он выглядел гораздо моложе. Вблизи я рассмотрела морщины вокруг глаз. Взгляд у него был пристальный, в упор.
– Нужно, чтобы ты показала, где именно видела этого человека, – сказал он.
Через две минуты мы уже стояли на тротуаре рядом с Готорном и смотрели на окна туалета. Болты так и валялись на земле. Только теперь до меня дошло, что мы, собственно, открыли вход в здание кому угодно. Внутри как‑то муторно засосало.
– Ну, – сказала инспектор Янг, – покажи, где именно ты находилась.
Я встала прямо под окном.
– А где был тот мужчина?
– Примерно там, где сейчас вы, – ответила я.
– То есть довольно близко. Метрах в трех.
– Да.
– А твоя подруга?
Старший инспектор Коул заговорил со мной в первый раз. Он смотрел на меня не мигая, оценивая, глубоко запрятав руки в карманы.
– Вот здесь, – сказала я, указывая на окно.
– Значит, она его тоже видела.
– Нет, – сказала я. Муторное чувство усилилось.
– Как – не видела? Но она же была прямо здесь, в окне.
– Наверное, она просто смотрела на меня.
Старший инспектор Коул прикусил верхнюю губу, посмотрел на меня, на окно, опять на меня, отозвал инспектора Янг в сторонку и что‑то сказал ей вполголоса. Потом ушел, не проронив больше ни слова.
– Вернемся в библиотеку и вспомним все еще раз, – сказала Янг.
Я вернулась с инспектором Янг в библиотеку. Когда мы сели, мне принесли чашку кофе и к нам присоединился еще один полицейский. Имя его я так и не узнала, но он постоянно что‑то заносил в свой ноутбук. Вопросы стали более прицельными. Как мы выбрались из здания? Пили ли мы спиртное? Видел ли кто‑нибудь, как мы выходим?
– Мы хотим составить фоторобот, – сказала наконец инспектор Янг. – Знаешь, что это такое?
Я устало качнула головой.
– Это цифровой портрет подозреваемого, нарисованный на основании свидетельских показаний. Видела такие картинки в новостях? Это и есть фотороботы. Мы сейчас еще раз разберем все случившееся. Ты сообщишь все подробности, какие помнишь. Мы введем их в программу, которая составляет цифровой портрет, а потом мы сможем его подкорректировать, пока он не станет похож на человека, которого ты, по твоим словам, видела. Хорошо?
Мне не очень понравилось это «по твоим словам», однако я кивнула. К этому моменту мне уже казалось, что если придется еще раз пересказывать все сначала, у меня просто лопнет голова. Окружающее утратило реальность. Но пока я не перескажу, они меня не отпустят. Так что мы разобрали все по частям в третий раз, сосредоточившись на мужчине, которого я видела. Его мы рассматривали даже подробнее – размер глаз (средние), глубина глазниц (вроде как глубокие), морщины (вообще‑то, никаких), размер губ (обычные), форма бровей (слегка приподнятые), вес (нормальный, скорее с недобором). Только когда мы добрались до цвета кожи (белый), во мне что‑то шевельнулось.
– Он показался мне таким… сероватым, – сказала я. – Ну, или бледным. Болезненным.
– Ты хочешь сказать, человек европейской расы, но очень бледный?
Да нет, не совсем так. Его глаза и кожа не соответствовали друг другу. Глаза были яркими, ясными, а вот остальное… остальное было вроде как и неважно. Будто бы он где‑то забыл свое тело.
Фоторобот получился похожим на персонажа из мультика, точнее, на постаревшего и озлобившегося Чарли Брауна. На деле, голова незнакомца была не такой гладкой. Хотя и бугристой ее тоже не назовешь, но у каждого черепа есть определенный рельеф, это трудно описать.
Инспектор Янг посмотрела на картинку без особого восторга.
– Ладно, – сказала она. – Пока иди в свой корпус. Только не отлучайся сегодня надолго. И не уходи с территории школы.
Когда я наконец снова вышла на улицу, день уже был в разгаре, повсюду стояли телевизионные фургоны – они загромоздили тротуары и заняли все свободное пространство. Полицейские в ярких неоновых куртках ходили вокруг, приказывали водителям передвинуться, запрещал и фотографировать фасад школы. На меня тут же налетела какая‑то журналистка.
– Тебя расспрашивали полицейские? – осведомилась она.
– Я просто видела одного мужика, – пробурчала я.
– Ты кого‑то видела?
– Я…
– Что именно ты видела?
В лицо мне ни с того ни с сего уставились два фотоаппарата, слепя вспышками. Я хотела было ответить, но тут подоспели две женщины в полицейской форме, одна из них вытянула руку, заслоняя объективы.
– Прекратить съемку! – рявкнула она. – Покажите, что там у вас…
– Мы имеем право…
– А ты, – женщина обернулась ко мне, – ступай в свою комнату.
Я быстро зашагала прочь, камеры катились за мной по пятам, а журналистка выкрикивала:
– Как тебя зовут? Твое имя?
Я не ответила. Звать‑меня‑Клаудия стояла в дверях Готорна, и в кои‑то веки я ей страшно обрадовалась. Пока я взбегала по ступенькам, камеры, уверена, не выпускали меня из виду и наверняка получили великолепные кадры моей задницы в пижаме с крокодилами, удаляющейся прочь под струями дождя.
14
Когда я вернулась в комнату, Джаза мерила ее шагами. В руке у нее была розовая кружка в виде поросенка – она предназначалась только для моментов сильнейшего душевного напряжения.
– Все в порядке? – спросила она. – Ты пропала на целую вечность!
– Все нормально, – ответила я. – Просто мне задали кучу вопросов.
Джаза не стала спрашивать, сказала ли я что‑нибудь про нее. Вместо этого жестом подозвала меня к окну.
– Все не могу поверить, что это наяву. Ты только посмотри!
Мы оперлись коленями о свободную кровать, которую придвинули к стене и использовали вместо дивана. Стояла она прямо под нашим центральным окном. За стеклом, залитым струями дождя, суетились вокруг белой палатки фигуры в белом. За это время подвезли еще прожекторов. И людей стало больше. Больше камер, больше полицейских и заградительных лент.
Собственно, следующие несколько часов мы по большей части так и глазели наружу, лишь иногда отходили выпить чая. Обзор из нашей комнаты открывался великолепный, так что к нам заходили многие девчонки, жившие по другую сторону коридора. Кстати, вид из окна был куда интереснее, чем сводки новостей, – собственно, новости как раз и разворачивались у нас под окном. Операторы снимали наш корпус и палатку, пока полиция не отогнала их подальше и не расставила вокруг школы оцепление; мы оказались Робинзонами на заполненном суетой островке.
В конце концов все мы набились в общую комнату и прилипли к телевизору. Новости регулярно сообщали нам о том, что происходило прямо под нашими окнами. Очередной жертвой оказалась еще одна женщина. Звали ее Кэтрин Лорд. Она работала в одном из пабов в Сити. Видели, как она ушла с работы в полночь, когда бар закрылся. Одна из коллег дошла с ней до машины. Камера видеонаблюдения зафиксировала, как она отъехала. Дальше машина ее попала на экраны еще нескольких камер. Однако она не поехала домой. Она поехала на то место, где произошло четвертое убийство. Пустую машину обнаружили за три улицы от Вексфорда, и хотя на одной из камер было видно, как Кэтрин вышла из машины и пошла прочь, никто не мог объяснить, куда и зачем она идет. В новостях показали ее фотографию, сделанную в тот самый вечер. Кэтрин Лорд была очень красива – блестящие светло‑русые волосы, на вид едва ли старше нас. На ней было белое платье в викторианском стиле – узкий лиф и кружева. В тот вечер в пабе проводили вечеринку, посвященную Потрошителю, она, как и все сотрудники, была в костюме. По этому поводу журналисты прямо с цепи сорвались – красивая девушка в викторианском платье. Идеальная жертва.
Эта девушка погибла прямо возле моей двери. Возможно, она все еще лежит в белой палатке. Вот только платье утратило белизну.
– Джулиана, – проговорила Клаудия, возникая в дверях, – выйди, пожалуйста, сюда.
Джаза посмотрела на меня, встала и вышла из комнаты. Когда через некоторое время нас всех вместе повели обедать, она еще не вернулась. На улице теперь просто лило, но суета от этого не прекратилась. Газетчиков полицейские выгнали. Мы видели, что те сгрудились в дальнем конце улицы и несколько полицейских сдерживают их напор. Камеры были направлены на нас, нас подзывали поближе. Чтобы им было неповадно, школа приняла свои меры: несколько учителей стояли под проливным дождем и оттаскивали тех из нас, кто мечтал попасть на экраны. Полицейские фактически оккупировали соседние улицы и площадь. То, что нам теперь разрешат ходить только в столовую и в библиотеку, как‑то уже казалось само собой разумеющимся. Любая попытка двинуться в другом направлении пресекалась взмахами рук и указаниями не выбиваться из потока.
Сотрудники кухни оказались на высоте и приготовили еду не только для нас, но и для полицейских. В столовой поставили дополнительные термосы с чаем и кофе, подносы с булочками и бутербродами – все это помимо обычного меню. Кормили нас в тот день какими‑то вялыми макаронами под розовым соусом, чем‑то вроде рагу из ягнятины с горошком, а еще выставили блюдо гамбургеров. Аппетита у меня не было, но я ухватила гамбургер, чтобы хоть что‑то положить на тарелку. Эндрю и Джером уже были на месте, они махнули, чтобы я садилась с ними.
– А где Джаза? – поинтересовался Эндрю.
– У Клаудии или… где‑то еще. Толком не знаю.
Джером посмотрел на меня. Полагаю, он уже успел сложить два и два на предмет, что «мы переходили через площадь как раз тогда, когда произошло убийство». Посмотрел на мой нетронутый гамбургер и, кажется, сообразил – не что там конкретно произошло, а что произошло нечто нехорошее.
Джаза подошла через несколько минут.
– Порядок? – спросил Джером.
– Все нормально, – сказала она с деланой небрежностью. – Все совершенно нормально.
Через полчаса нас повели под конвоем обратно, сначала девочек. Снаружи все еще продолжался полицейский парад. К двум передвижным лабораториям судебно‑медицинской экспертизы, простоявшим тут почти все утро, добавилась третья, полицейские в длинных клеенчатых плащах – их было человек тридцать – прочесывали лужайку, рассыпавшись цепью, шагая как по команде, внимательно осматривая землю.
Когда мы подошли к Готорну, выяснилось, что снаружи, посреди дороги, стоит полицейский. Он был высоким, ужасно молодым с виду, в темных очках. Лицо у него было длинное и худое, с высокими скулами и глубокими впадинами под ними. Хотя на нем был люминесцентный зеленый жилет и высокий полицейский шлем и у него имелись все остальные причиндалы с надписью «Полиция», он был совсем не похож на полицейского. Черные волосы были длинноваты, лицо слишком нежное, поза какая‑то застенчивая.
– Мисс Дево? – Имя мое он произнес элегантно, как человек, владеющий французским и знающий, куда нужно ставить ударение. Собственно, он произнес его куда лучше, чем я, уж это‑то точно. Голос у него оказался удивительно глубоким.
– Угу, – ответила я. С момента утреннего пробуждения я некоторым образом растеряла речевые навыки.
Он, похоже, вовсе не обратил внимания на мой ответ. Он прекрасно знал, кто я такая, и тут же перешел к делу:
– А вы – Джулиана Бентон? Ее подруга?
– Да, – ответила Джаза тишайшим из своих тихих голосов.
– Вы обе были здесь вчера в два часа ночи?
– Да, – ответили мы хором.
– Вы видели мужчину? – он обращался ко мне.
– Да, я уже рассказала…
– А вы – нет. – Он повернулся к Джазе. Это не было вопросом. – Вы уверены в этом?
– Нет, я… нет.
– Хотя он находился прямо перед вами?
– Я… Нет. Я… Нет…
Джаза совсем смешалась. Этот юноша разговаривал с ней так, будто хотел завалить на экзамене.
– Я попрошу вас обеих, – продолжал он, – не говорить ни с кем из журналистов. Будут приставать – поворачивайтесь спиной. Не сообщайте им своих имен. Не повторяйте ничего из того, что сегодня утром рассказали инспектору. Если понадобится помощь, звоните по этому номеру.
Он протянул мне листок бумаги, на котором был записан телефон.
– Понадобится помощь – звоните в любое время, хоть днем, хоть ночью, – добавил он. – Кроме того, если еще раз увидите этого мужчину, даже если вам только покажется, что вы его видите, звоните немедленно.
Он повернулся и ушел. Мы с Джазой тут же рванули внутрь, промчались по лестнице и влетели в комнату. Я захлопнула дверь.
– Что произошло? – спросила я.
– Они меня забрали и… стали спрашивать, что мы делали… я им сказала, как мы выбрались из корпуса и залезли на крышу… это им было совершенно все равно… Они хотели знать про этого мужчину… но я не видела никакого мужчину… Не понимаю, как я могла его не видеть, но я его не видела, а им нужно было знать только про это, а мне было нечего им сказать, так что… Боже мой.
Она хлопнулась на кровать. Я села рядом.
– Все нормально, – сказала я. – Ты все сделала хорошо. Нас обещали не наказывать.
– Да плевать мне на это! Я все не могу понять, почему я его не видела. И кто был этот тип? Полицейский? Не похож он на полицейского. Ему лет не больше нашего. Разве бывают полицейские нашего возраста? Наверное, бывают, но… он не похож на полицейского, правда? Хотя, наверное… Не знаю, бывают ли типичные полицейские, но все‑таки. Он ведь не похож на полицейского, правда?
Нет, он не был похож на полицейского. Полицейские обычно бывают… не такие. И да, он казался очень молодым. А кроме того, каким‑то слишком ухоженным – дорогие дизайнерские очки, гладкая бледная кожа.
Джаза взяла у меня листок бумаги и принялась рассматривать.
– Номер мобильника, – сказала она. – А разве на карточках у полицейских не пишут номера всяких там коммутаторов, а? И вообще, если у тебя что‑то случилось, нужно ведь набирать девять‑девять‑девять, да? Я уверена, что он журналист. Наверняка журналист. А переодеваться полицейским противозаконно.
Муторное чувство стало от всего этого только сильнее.
Я принялась ходить по комнате.
– Мне кажется, тебе нужно еще раз сходить в библиотеку и рассказать о том, что сейчас случилось, – сказала Джаза.
– Мне туда сейчас совсем не хочется.
Несколько минут мы подулись, каждая в своем углу, а потом Джаза решительно поднялась.
– Если Клаудия что‑нибудь заподозрит – ну, что мы выходили из корпуса, – она, скорее всего, расскажет Шарлотте. Шарлотта у нее в любимчиках.
– И что? Шарлотта‑то не знает, что мы выходили.
– Зато она знает про решетку в окне туалета. Пошли.
Мы снова спустились вниз, и Джаза проследовала к туалет – подозреваю, по ее понятиям, она шла крадучись. Со стороны выглядело скорее по‑кроличьи – короткие перебежки и нервные взгляды по сторонам. Джаза нырнула в туалет и, убедившись, что там пусто, направилась прямиком к окну, открыла его, потрясла решетку. Она была накрепко прикручена на место.
