– Я из Нового Орлеана, – ответила я. – Вернее, не совсем из Нового Орлеана, скорее из ближнего пригорода. Ну, этак в часе езды. Городок у нас маленький. По сути, одно болото. Чтобы построить наш район, пришлось это болото осушать. А осушать болото это, вообще‑то, дохлый номер. Ну не осушаются они. Можно валить туда землю до потери сознания, но болото останется болотом. Строить на болоте – замучаешься, хуже вот разве что на старом индейском кладбище, а если бы поблизости было старое индейское кладбище, эти загребущие придурки, которые построили наш райончик, начали бы строить и там и даже бы не чихнули.
– A‑а. Понятно.
После моего ответа исходившие от нее волны самодовольного высокомерия стали только интенсивнее. Шлепанцы, соприкасаясь с камнем, издавали гадкое чавканье.
– Тебе не холодно в этих штуках? – поинтересовалась Шарлотта.
– Холодно.
На этом разговор закончился.
Столовая находилась в старой церкви, давно превращенной в светское здание. В моем родном городке три церкви – все в панельных домах, во всех стоят пластмассовые стулья. А это была настоящая церковь: небольшая, но при всех делах, из камня, с контрфорсами, небольшой колокольней и узкими витражными окнами. Внутри она была ярко освещена множеством круглых черных металлических люстр. В помещении стояли три длинных ряда деревянных столов со скамьями, на возвышении на месте бывшего алтаря красовался отдельный стол. Были тут и боковые кафедры, приподнятые над полом, туда вели пинтовые лестницы.
Ближе ко входу сидела небольшая группа моих сверстников. Разумеется, ни на ком не было формы. Шлепанье моих тапок эхом отскакивало от стен, привлекая всеобщее внимание.
– Эй, народ! – сказала Шарлотта, подводя меня к остальным. – Это Аврора. Она из Америки.
– Рори, – быстро поправила я. – Меня все зовут Рори. И я страшно люблю форму. Буду носить ее днем и ночью.
– Хорошо, – отрезала Шарлотта, прежде чем кто‑либо успел оценить мою шутку. – Это Джейн, Кларисса, Эндрю, Джером и Пол. Эндрю – председатель учсовета от мальчиков.
Да, хотя они и были не при параде, но выглядели элегантно. На девчонках, как и на Шарлотте, были цветастые юбки. На мальчишках – рубашки или футболки с какими‑то незнакомыми мне логотипами, прямо как на рекламе. Из всей компании один Джером слегка смахивал на рокера – у него были в меру встрепанные каштановые кудряшки. Он сильно походил на парня, который правился мне в четвертом классе, звали того Дуг Дэвенпорт. У обоих были светло‑каштановые волосы, широкие носы и губы. Джером не выглядел задавакой. И похоже, часто улыбался.
– Сюда, Рори! – пискнула Шарлотта. – За мной.
К этому моменту меня уже раздражало все, что вылетало из Шарлоттиного рта. Нечего меня подманивать, как зверушку. Но выбора не было, я пошла за ней.
Чтобы наполнить тарелки, нужно было обойти кафедру и добраться до боковой двери. Там находился то ли бывший кабинет, то ли ризница. Ее раскурочили и превратили в компактную кухню в стиле общепита – обычный ряд поддонов с подогревом. Нынче на ужин была тушеная курица, овощная запеканка, жареная картошка, стручковая фасоль и булочки. На всем, кроме булочек, лежал слой золотистого жира, что меня вполне устраивало. Я не ела с самого утра, а желудок мой любой жир выдержит, только давай.
Я взяла всего понемножку – Шарлотта упорно таращилась в мою тарелку. Я поймала ее взгляд и улыбнулась.
Когда мы вернулись, за столом уже завязался разговор. Речь в основном шла о лете – кто‑то ездил в Кению, кто‑то ходил под парусом. Никто из моих знакомых отродясь не ездил летом в Кению. У некоторых из моих приятелей имелись лодки, но я не слышала, чтобы кто‑нибудь «ходил под парусом». Эти ребята не выглядели богатенькими – по крайней мере, в наших краях богатенькие выглядят иначе. Богатеньких отличают дурацкие машины, уродские дома и идиотские развлечения – поездка в лимузинах до самого Нового Орлеана на шестнадцатый день рождения, чтобы там налиться под пробочку безалкогольным пивом, которое в сортире можно обменять на настоящее, потом умыкнуть утку из пруда, а потом наблевать у фонтана. Ну да, я имею в виду совершенно конкретного персонажа, но в принципе общая мысль понятна. А за этим столом сидели удивительно взрослые люди – к ним подходило определение «зрелые».
– Так ты из Нового Орлеана? – спросил Джером, прервав поток моих мыслей.
– Да, – ответила я, быстренько дожевав кусок. – Вернее, из пригорода.
Он собирался спросить что‑то еще, но тут встряла Шарлотта.
– У нас сейчас будет собрание старост, – заявила она. – Прямо здесь.
Я еще не доела десерт, но решила пока что смолчать.
– Увидимся, – сказала я, откладывая ложку.
Вернувшись к себе, я попыталась выбрать кровать. Средняя мне точно не нравилась. Я люблю спать у стены. Оставался вопрос – забрать ли себе ту, что стоит у этого здоровского камина (и, соответственно, получить в свое распоряжение замечательную каминную полку, куда можно кучу всего поставить), или все‑таки не наглеть и выбрать ту, что в другом конце комнаты?
Я пять минут простояла на месте, обосновывая самой себе свое право на кровать у камина. Решила, что ничего и этом такого, тем более я не собираюсь прямо вот сразу занимать каминную полку. Заберу себе кровать, а полку пока не трону. Все равно она постепенно станет моей.
Разделавшись с этим важным вопросом, я нацепила наушники и принялась распаковывать коробки. В одной лежали одеяла, подушки, постельное белье и полотенца, которые я отправила почтой из дома. Странно было видеть эти привычные домашние вещички здесь, посреди Лондона. Я застелила постель и занялась чемоданами – размесила и разложила шмотки. Над своим столом прицепила фотоколлаж с портретами друзей, фотографии родителей, дяди Вика и кузины Дианы. Еще у меня была пепельница в форме губ сердечком, которую я сперла из нашей местной шашлычницы «Любовное логово Большого Джима». Достала бусы, купленные на карнавалах, и медальончики, повесила их на спинку кровати. Потом вытащила компьютер и аккуратно водрузила на полку три ценнейших банки сырного соуса «Чиз‑виз».
Была половина восьмого.
Встала на кровати на четвереньки, выглянула в окно. Небо все еще было ярко‑синим.
Побродила немного по пустому зданию и в конце концов прибилась в общую комнату. Вряд ли еще когда удастся оказаться здесь одной, так что я плюхнулась на диван перед самым телевизором и включила его. Попала на первый канал Би‑би‑си, как раз начали передавать новости. Я сразу же заметила огромную вставку в нижней части экрана: «Убийство в Ист‑Энде: почерк Потрошителя». Полузакрыв глаза, я смотрела на мелькающие кадры – перегороженная улица, где обнаружили тело, полицейские в светоотражающих жилетах не подпускают журналистов с камерами. Потом снова включили диктора в студии: «Хотя прямо на месте преступления находилась камера видеонаблюдения, запись момента убийства не сохранилась. Специалисты считают, что имел место технический сбой. Решено провести проверку состояния системы видеонаблюдения…»
За окном ворковали голуби. Здание скрипнуло и вновь успокоилось. Я вытянула руку и провела ею по плотной шершавой синей обивке дивана. Посмотрела на стенные книжные шкафы, поднимавшиеся до самого потолка. Ну вот, я здесь. Это холодное пустое здание – это действительно Лондон. Голуби за окном – английские голуби. Я так долго все это себе воображала, что теперь никак не могла осмыслить реальность.
На экране мелькнула надпись «НОВЫЙ ПОТРОШИТЕЛЬ?» на фоне панорамы Биг‑Бена и здания парламента. Похоже, даже новости пытались уверить меня в происходившем. Сам Джек Потрошитель вернулся, чтобы поприветствовать меня.
4
Проснувшись на следующее утро, я обнаружила в комнате двух незнакомок: одна с виду родительница, другая – девица с длинными золотистыми волосами, в неброском свитере из серого кашемира и в джинсах. Я быстренько протерла глаза, похлопала себя по бокам, чтобы убедиться, что и сверху, и снизу на мне хоть что‑то надето, и обнаружила, что всю ночь проспала в форме. Собственно, я вообще не помнила, как уснула. Так, закрыла на минутку глаза – и вот тебе утро. Сказался долгий перелет. Я натянула одеяло до подбородка и издала звук, напоминающий приветствие.
– Ой, мы тебя разбудили? – огорчилась девица. – А мы старались потише.
Тут‑то я заметила, что в комнату успели притащить четыре чемодана, две большие корзины, три коробки и виолончель. Похоже, они уже довольно давно старательно ходят на цыпочках вокруг моего спящего тела в форме. Потом я услышала в коридоре грохот – целая толпа народу таскала по нему вещи.
– Ты не переживай, – сказала девица. – Папа сюда не входил. Я не хотела тебя тревожить. Ты крепко спала. Ты Аврора, да?
– Рори, – ответила я. – Я уснула прямо в…
Договаривать я не стала. И так ясно с первого взгляда.
– Да подумаешь! Не в последний раз, уж поверь мне. Я Джулиана, но все зовут меня Джазой.
Я познакомилась с мамой Джазы, а потом поплелась в ванную чистить зубы и вообще приводить себя в сносный вид.
В коридорах было не протолкнуться. Я так и не поняла, как могла проспать начало этого нашествия. Девицы при виде друг дружки визжали от восторга. Повсюду объятия, воздушные поцелуи и молчаливые препирательства с родителями, которые изо всех сил старались не устраивать прилюдных скандалов. Потом слезы и прощания. Весь спектр человеческих чувств одновременно. Протискиваясь через вестибюль, я слышала, как снизу через три этажа доносится бас Клаудии, которая приветствовала прибывавших: «Звать меня Клаудия! Как добрались? Славно, славно, славно…»
Я наконец дошлепала до ванной и притулилась у окна. Снаружи стояло ясное солнечное утро. На парковке перед школой осталось разве что два‑три свободных места. Водителям приходилось подъезжать к зданию по очереди. Выгрузили коробку‑другую – и дальше, чтобы дать место следующему. То же самое происходило и на другом конце площади, у корпуса мальчиков.
Дома я долго планировала, как бы поэффектнее выйти на сцену. Продумала несколько вариантов приветствия. Отрепетировала свои самые лучшие истории. Пока счет был два – ноль не в мою пользу. Я почистила зубы, плеснула в лицо холодной воды, пригладила пальцами волосы и смирилась с тем, что в таком виде и предстану перед новой соседкой.
Поскольку Джаза жила в Англии и в школу приехала на машине, шмоток у нее оказалось на порядок больше, чем у меня. Даже на несколько порядков больше. Груда чемоданов, которые ее мама распаковывала один за другим, вываливая вещи на кровать. Коробки с книжками, штук шестьдесят подушечек, теннисная ракетка и несколько зонтиков. Постельное белье, полотенца и одеяла у нее были лучше моих. А еще она привезла занавески.
И виолончель. Книг же у нее было как минимум штук двести, а то и больше. Я посмотрела на свои картонные коробки, цветные бусы, пепельницу, на единственную полку с книгами.
– Помочь? – предложила я.
– Ну… – Джаза обернулась и окинула взглядом вещи. – Кажется… кажется, мы все притащили. Родителям далеко ехать обратно, так что… я пойду с ними попрощаюсь.
– Так это все?
– Ну да. Мы сначала занесли все в вестибюль, а потом понемножку перетаскивали сюда, чтобы не разбудить тебя.
Джаза исчезла минут на двадцать, а вернулась с красными глазами и хлюпая носом. Некоторое время я смотрела, как она разбирает вещи. Прикидывала, стоит ли предложить свою помощь – вообще‑то, дело такое, личное. Потом все‑таки предложила, а Джаза с благодарностью ее приняла. А еще сказала, что я могу брать любые ее вещи – одежду, одеяла, все, что угодно. «Бери и не спрашивай», так она к этому относилась. Она объяснила мне кучу подробностей, о которых не упомянула Клаудия: например, где разрешается пользоваться телефоном (в своей комнате и на улице), чем можно заняться в свободное время (по большей части учебой, в комнате или в библиотеке).
– А раньше твоей соседкой была Шарлотта? – спросила я, застилая ее кровать тяжелым покрывалом.
– А ты уже познакомилась с Шарлоттой? Она теперь председатель учсовета, и у нее отдельная комната.
– Ужинали вчера вместе, – сказала я. – Она с виду такая… упертая.
Джаза рывком развернула наволочку.
– Нормальная она. Предки на нее давят, чтобы поступала в Кембридж. Хорошо, что мои не такие. Моим достаточно, что я стараюсь, и им все равно, куда я поступлю. Так что мне повезло.
Мы провозились с вещами до того момента, когда настала пора идти на праздничный ужин по поводу возвращения в Вексфорд. Он не имел ничего общего со вчерашними посиделками – столовая была переполнена. И на сей раз не одна я оказалась в форме. Серые блейзеры и бордовые галстуки в полоску маячили повсюду. Столовая, которая накануне показалась огромной, ведь в ней сидело всего несколько человек, зрительно уменьшилась. Очередь за едой растянулась до самого входа. Мест на скамьях едва хватало, причем все сидели вплотную. Меню было поразнообразнее – ростбиф, рагу из чечевицы, картофель, несколько овощных блюд. Жир, к моей отраде, никуда не делся.
Когда мы вышли из кухни с подносами, Шарлотта привстала и помахала нам рукой. Они с Джазой обменялись воздушными поцелуями, что на мой взгляд выглядело довольно слюняво. Шарлотта опять сидела со старостами. Джером чуть подвинулся, давая мне место. Едва мы приземлились на скамейку, как Шарлотта принялась бомбардировать Джазу вопросами:
– Как у тебя с расписанием на этот год?
– Да так, нормально.
– Я взяла четыре курса, плюс в кембриджском колледже, куда я собираюсь поступать, требуют один спецкурс повышенной сложности, плюс у меня еще курс подготовки к вступительным испытаниям. Скучать не придется. А ты собираешься на подготовительный курс?
– Нет, – ответила Джаза.
– Понятно. Ну, он, вообще‑то, факультативный. А поступать ты куда будешь?
Джазины оленьи глаза чуть сузились, она потыкала вилкой в чечевичное рагу.
– Пока не решила, – ответила она.
– А ты чего‑то все молчишь, – заметил Джером, обращаясь ко мне.
Такое обо мне говорили впервые в жизни.
– Ты просто меня еще плохо знаешь, – ответила я.
– Рори сказала, что живет в болоте, – поведала Шарлотта.
– Так и живу, – откликнулась я, намеренно усиливая южный акцент. – Вона, впервые в жизни туфли надела. Ужо и жуть‑то!
Джером фыркнул. Шарлотта выдала кислую улыбку и вернулась к разговору о Кембридже, – похоже, она на нем сосредоточилась до маниакальности. Так что они опять заговорили о вступительных испытаниях, а я сидела, ела и наблюдала.
Наш директор доктор Эверест (мне немедленно сообщили, что у него прозвище Пик Эверест, которое ему вполне подходило, в нем было под два метра росту) встал и прочел краткое поучение. В основном речь шла о том, что вот уже осень, и все вернулись в школу, и как это здорово, и никому не сметь нарушать дисциплину и валять дурака, а то он нас лично придушит. Собственно, именно этого он не сказал, но общий смысл был таков.
– Он чего, угрожает? – шепнула я Джерому.
Джером, не поворачивая головы, скосил на меня взгляд. Потом вытащил из кармана ручку и написал на тыльной стороне ладони, не глядя: «Только развелся. Ненавидит подростков».
Я понимающе кивнула.
– Как вы, наверное, знаете, – продолжал бубнить Эверест, – неподалеку недавно произошло убийство, и некоторые говорят о появлении нового Джека Потрошителя. Разумеется, волноваться не о чем, однако полиция просила напомнить всем учащимся, что за пределами школы вы должны вести себя с особой осторожностью. Итак, я вам напомнил и надеюсь, нам больше не придется к этому возвращаться.
– У меня прямо на душе потеплело, – прошептала я. – Ну чем не Дедушка Мороз?
Тут Эверест повернулся в нашем направлении, мы оба замерли и уставились прямо перед собой. После этого он еще немного поменторствовал, напоминая, что после отбоя все должны быть у себя в комнатах, курить в форме и в здании запрещается, а пить следует в меру. Как я поняла, если в меру, то можно. Тут законы у них не как у нас. С восемнадцати можно пить сколько хочешь, но есть еще какое‑то невнятное правило, что и в шестнадцать можно заказывать вино и пиво к еде или если ты со взрослым. Я все пыталась сварить это в голове и вдруг обнаружила, что речь кончилась, все встают и ставят подносы с грязной посудой на каталки.
Весь вечер я наблюдала, как Джаза украшает свою половину комнаты, и время от времени оказывала ей посильную помощь. Нужно было повесить шторы, приклеить скотчем плакаты и фотографии на стены. У нее оказались репродукция картины, где Офелия тонет в пруду, плакат какой‑то группы, о которой я отродясь не слышала, и огромная пробковая доска, куда цепляют записки с напоминаниями. Фотографии родственников и собак все были в красивых рамочках. Я сделала мысленную пометку: набрать еще всякой всячины для стен, чтобы моя половина не казалась совсем голой.
А еще я заметила, что она не стала выставлять напоказ ящичек с медалями за победы в соревнованиях по плаванию.
– Ни фига себе! – восхитилась я, когда она бухнула этот ящичек на стол. – Да ты прямо рыба.
– Гм. М‑да. Ну, в общем, я плаваю.
Оно и видно.
– Это все за прошлый год. Не хотела привозить… но привезла.
Она сунула медали в ящик стола.
– А ты каким спортом занимаешься? – поинтересовалась она.
– Ну, по сути, никаким, – ответила я. Что на деле значило: «А оно мне надо?» У нас, Дево, свои методы: мы не применяем физическую силу, а заговариваем до смерти.
Джаза все разбирала вещи, а я все пялилась на нее, и тут до меня дошло, что ведь мы теперь каждый вечер будем вот так вот сидеть вместе в одной комнате. Месяцев этак восемь. Я заранее знала, что с любовью к одиночеству придется завязать, но не до конца сознавала, что именно это значит. Все мои привычки будут на виду. А Джаза выглядела такой нескованной, приспособившейся… А если я опозорюсь и сама этого не замечу? А вдруг я во сне делаю какие‑нибудь глупости?
Я быстренько выкинула все это из головы.
5
Ровно в шесть утра в понедельник в Вексфорде началась школьная жизнь – Джазин будильник прозвонил за несколько секунд до моего. После этого заколотили в дверь. Стук прошел по всему коридору – колотили всем подряд.
– Живее! – Джаза выпрыгнула из постели с пугающей скоростью, особенно для такого часа.
– Я по утрам бегать не умею, – буркнула я, протирая глаза.
Джаза уже надевала халат, хватала полотенце и сумочку с умывальными принадлежностями.
– Живее! – повторила она. – Рори! Шевелись!
– Как шевелиться?
– Да вставай же!
Джаза беспокойно переминалась с ноги на ногу, пока я выволакивала себя из‑под одеяла, потягивалась и разыскивала свои мыло с мочалкой.
– Как с утра холодно, – пожаловалась я и потянулась за халатом. Было и правда холодно. С вечера в комнате похолодало градусов на пять.
– Рори…
– Бегу! – откликнулась я. – Извини.
Мне по утрам нужно очень многое. У меня очень густые длинные волосы – усмирить их можно только при помощи портативной химической лаборатории. Собственно – хотя мне в этом стыдно признаваться, – один из самых сильных страхов, терзавших меня перед отъездом в Англию, заключался в том, что я не найду там привычных шампуней и кондиционеров. Да, стыдно, но тот набор, которым я пользуюсь, я подбирала долгие годы. И только с его помощью удается сделать мои волосы похожими на волосы. А без него они принимают горизонтальное положение, поднимаются сантиметр за сантиметром по мере увеличения влажности. Они не то чтобы вьются – скорее живут своей жизнью. Ну и еще, понятно, мне нужны были гель для душа и бритва (бриться в общей ванной – я еще об этом и не думала), а также очищающее молочко для лица. А еще банные шлепанцы, чтобы не подцепить грибок.
Джазино нарастающее отчаяние мурашками пробегало у меня по спине, но я и так торопилась как могла. Я просто не привыкла решать все эти задачи и тащить все свои причиндалы в душ в шесть утра. В конце концов я собрала все, что нужно, и мы зашагали по коридору. Поначалу я не врубилась, чего моя соседка так разнервничалась. Все двери в коридоре были закрыты, стояла тишина. А потом мы добрались до ванной и шагнули внутрь.
– Черт, – пробормотала Джаза.
Тут я поняла. Душевая была набита под завязку. Все обитательницы нашего коридора уже были здесь. И разумеется, все кабинки были заняты, к каждой стояла очередь из трех‑четырех человек.
– Вот что получается, если тормозить, – сказала Джаза.
Оказалось, ничто не раздражает так сильно, как стоять и ждать, пока кто‑то другой помоется. Каждая потраченная ими секунда воспринимается как личное оскорбление. Ты просчитываешь в уме, сколько они там возятся, и гадаешь, на что можно убить столько времени. Опередившие меня девицы мылись в среднем минут по десять, так что я проторчала там примерно полчаса. Меня так допела их медлительность, что сама я заранее просчитала каждое свое движение. И все равно простояла под душем десять минут и выскочила из ванной одна из последних.
Когда я ввалилась в комнату, все еще с мокрой головой, Джаза уже успела одеться.
– Ты скоро? – спросила она, надевая форменные туфли.
Из всей нашей формы это была самая идиотская часть. Черные, клеенчатые, на толстой рифленой подошве. Бабуля моя их бы ни за что не надела. Впрочем, бабуля была обладательницей титула «Мисс Бенувиль» за 1963 и 1964 годы – этот титул обычно присуждали самой большой фифе. А кто именно мог считаться в 1963 и 1964 году в Бенувиле «фифой», я вам толком сказать не могу. Наверняка я знаю другое: бабуля носит домашние туфли на каблуке и шелковые пижамы. Собственно, она и мне к школе купила несколько шелковых пижам. Просвечивающих. Я оставила их дома.
Я как раз собиралась поведать все это Джазе, но почувствовала, что она не в настроении слушать всякие байки. Тогда я посмотрела на часы. До завтрака оставалось двадцать минут.
– Двадцать минут, – сказала я. – Куча времени.
Не знаю, что там такое приключилось, только одеваться оказалось куда труднее, чем я думала. Нужно было надеть все, что относится к форме. Я долго провозилась с галстуком. Хотела подкраситься, но у зеркала было совсем темно. Потом пришлось вспоминать, какие учебники понадобятся для сегодняшних занятий – по‑хорошему надо бы было их собрать накануне.
Короче говоря, вышли мы из комнаты в семь тринадцать. Пока я возилась, Джаза сидела на кровати, а глаза у нее становились все шире и печальнее. И все же она меня не бросила и ни разу не пожаловалась.
В столовой было яблоку негде упасть и стоял страшный шум. В том, что мы задержались, был один плюс – не пришлось стоять в очереди за едой. Конкурентами нам оказались лишь несколько мальчишек, которые явились за добавкой. Я прежде всего схватила чашку кофе, потом налила тепленького сока в невозможно маленький стаканчик. Джаза выбрала полезные продукты – йогурт, фрукты, цельнозерновой хлеб. Мне в это утро было не до подобных глупостей. Я прихватила сардельку и пончик с шоколадом.
– На первый раз, – объяснила я Джазе, которая с ужасом уставилась на мою тарелку.
Выяснилось, что найти место не так‑то просто. В конце концов мы обе пристроились на самом краю одного из длинных столов. Не знаю почему, но я принялась отыскивать глазами Джерома. Он сидел в дальнем конце соседнего стола, увлеченно беседуя с какими‑то девчонками с первого этажа. Я занялась жирами у себя на тарелке. Понимаю, звучит это дико по‑американски, но тогда мне было наплевать. Я едва успела пропихнуть в горло несколько кусков, когда на кафедре воздвигся Пик Эверест и объявил, что завтрак окончен. Все повскакали, заталкивая в рот последние куски хлеба и допивая сок.
– Удачи! – сказала Джаза, вставая. – За ужином увидимся.
Денек оказался – умереть не встать.
Собственно, все было так ужасно, что я подумала: а может, это они тут так шутят – специально так организовали первый учебный день, чтобы довести народ до ручки. Утром у меня было одно занятие, то самое, с таинственным названием «Математика повышенной сложности». Оно длилось два часа и нагнало на меня такого страху, что я, можно сказать, погрузилась в транс. Потом у меня было две свободных пары – накануне я думала, что как следует передохну. Все это время ушло на решение задач.
Без четверти три я помчалась к себе и напялила шорты, тренировочные штаны, футболку, флисовую куртку, а также наголенники и шиповки, которые мне выдала Клаудия. Теперь предстояло пересечь три улицы, чтобы попасть на стадион – он у нас был общий с местным университетом. Для человека в шлепанцах булыжная мостовая не подарок, для человека в шиповках, да еще и в огромных, неповоротливых наголенниках она превращается в настоящий кошмар. Я дошлепала до стадиона и обнаружила, что другие спортсмены (вернее, спортсменки) оказались умнее и надевают шиповки и наголенники прямо там, а также что на них только шорты и футболки. Я скинула штаны и куртку. Заново напялила наголенники и шиповки.
Потом я с тоской заметила, что Шарлотта тоже играет в хоккей. А также моя соседка Элоиза. Элоиза жила напротив, у нее единственной была отдельная комната.
Иссиня‑черное каре, рука вся в татуировках – правда, в школе она ее прикрывает. В комнате у нее стоял огромный освежитель воздуха, на который она получила особое разрешение (нам никакие электрические устройства держать у себя не позволялось). Ей как‑то удалось добыть у врача справку, что она страдает тяжелейшей аллергией, поэтому ей нужен освежитель и отдельная комната. На деле освежитель нужен был, чтобы скрыть, что в свободное время она курит одну сигарету за другой, а дым выдувает прямо в этот свой агрегат. Элоиза бегло говорила по‑французски, потому что по нескольку месяцев в году проводила во Франции. Что до курения, она, конечно, не произносила вслух: «Это такая французская штучка», однако это подразумевалось. Тренировка, судя по всему, наводила на нее ту же тоску, что и на меня. На остальных лицах читалась мрачная решимость.
У большинства были собственные клюшки, нам же выдали казенные. Потом мы построились в шеренгу. Я содрогнулась.
– Добро пожаловать в хоккейную команду! – грохнула Клаудия. – Почти все вы и раньше играли в хоккей, так что мы сейчас быстренько повторим основы и перейдем к делу.
Очень скоро стало совершенно очевидно, что «почти все вы и раньше играли в хоккей» означает «все вы, кроме Рори, и раньше играли в хоккей». Никому, кроме меня, не пришлось объяснять с нуля, как держат клюшку, какой стороной бьют по мячику (плоской, а не выпуклой). Никому не пришлось показывать, как бегают с клюшкой, как попадают по мячу. На разъяснения ушло пять минут. Клаудия прошла вдоль строя, чтобы убедиться, что мы одеты как положено и все, что нужно, при нас. Передо мной она остановилась:
– Загубник, Аврора?
Загубник. Пластмассовая плюха, которую она утром оставила у нас под дверью. Я про нее начисто забыла.
– Завтра принесешь, – сказала Клаудия. – А пока просто смотри.
И вот я уселась на травке у края поля, а остальные вставили в рот загубники, так что на месте зубов оказалась жутковатая полоска ярко‑розового или голубовато‑неонового цвета. Они принялись бегать по полю, передавая друг другу мячик. Клаудия без устали шагала вдоль края, выкрикивая команды, которых я не могла понять.
С моего места казалось, что попадать по мячику совсем нетрудно, но такие впечатления часто бывают обманчивы.
– Завтра, – сказала Клаудия, когда тренировка закончилась и все ушли, – не забудь загубник. Для начала поставим тебя в ворота.
Похоже, мне поручали ответственное дело. Но я не хотела никакого ответственного дела – разве вот если оно состояло в том, чтобы сидеть на краю поля, завернувшись в одеяло.
Потом мы рванули бегом обратно в Готорп – в буквальном смысле рванули, – и там снова началась толкучка в душе. Джаза обнаружилась в комнате, уже сухая и одетая. Судя по всему, в бассейне был свой душ.
На ужин нам предложили печеный картофель, суп и какое‑то «жаркое», по виду – говядина с картошкой, его я и решила попробовать. Все начали разбиваться на компании, я примерно поняла, что к чему. Джером, Эндрю, Шарлотта и Джаза в прошлом году дружили. Трое из них стали старостами – все, кроме Джазы. Джаза с Шарлоттой не слишком ладили. Я попыталась поучаствовать в разговоре, однако оказалось, что сказать мне почти нечего – пока речь не зашла о Потрошителе, тут пришлась кстати семейная история.
– В убийц часто влюбляются, – сказала я. – Моя кузина Диана когда‑то бегала на свидания к типу, приговоренному к смерти и сидевшему в тюрьме в Техасе. Вернее, насчет свиданий я точно не знаю, но она постоянно писала ему письма и утверждала, что у них любовь и они поженятся. А потом выяснилось, что у него штук шесть таких подружек, тогда она порвала с ним и создала секту «Врачующий ангел»…
Мне удалось привлечь их внимание. Челюсти двигались медленнее, глаза были обращены на меня.
– И теперь, – продолжала я, – секта эта располагается у нее в гостиной. Ну и отчасти на заднем дворе. У нее во дворе стоит сто шестьдесят одна статуэтка ангелов. Плюс у нее восемьсот семьдесят пять фигурок ангелов, кукол и картинок. К ней ходят на ангельские консультации.
– Какие консультации? – не поняла Джаза.
– Ангельские. Она включает музыку нью‑эйдж, велит посетителю закрыть глаза, а потом вступает в контакт с ангелами. Называет их имена, цвет их ауры и что они пытаются вам сказать.
