Я сразу же поняла, что, хотя мы занимаемся «творческим и духовным развитием», речь идет не просто о том, чтобы убить три часа, которые мы бы в противном случае проспали или проваландались за завтраком. Это был нормальный урок, как и любой другой, и многие из присутствовавших (Марк сам задал этот вопрос) собирались сдавать выпускной экзамен по истории искусств. Так что и тут придется соответствовать.
Были и хорошие новости: Марк сказал, что иногда мы будем по субботам ходить в Национальную галерею и смотреть картины. Правда, не сегодня. Сегодня мы посмотрим слайды. Трехчасовой показ слайдов – это не так ужасно, как кажется, если он сопровождается достаточно интересным рассказом человека, который явно любит свое дело. И вообще, живопись – это мое.
Я приметила, что Джером – любитель конспектировать. Он глубоко уселся на стул, вытянул руку и быстро писал крупным, вольным почерком; глаза то и дело перебегали со слайда на страницу. Я попробовала ему подражать. Он делал примерно по двадцать заметок по каждой картине, записывал по несколько слов. Время от времени локоть его касался моей руки и Джером бросал на меня взгляд. Когда занятие закончилось, мы вместе пошли в столовую. Джером возобновил разговор с прежней точки.
– «Цветы и стрелы» здесь недалеко, – сказал он. – Нам нужно туда сходить.
– Нам?..
Да, я уже знала, что многие ученики Вексфорда могут легально употреблять алкоголь, поскольку им исполнилось восемнадцать. Я знала, что без походов в пабы здесь не обойдется. Но я никак не ждала получить туда приглашение, тем более от старосты. И еще, он что – зовет меня на свидание? Разве место преступления подходит для свидания? Сердце стукнуло и тут же вернулось в норму от следующих его слов.
– Мне, тебе и Джазе, – сказал он. – Ты должна уговорить Джазу пойти, а то она распсихуется. Считай, что ты теперь за нее отвечаешь.
– А, – сказала я, старательно скрывая разочарование. – Понятно.
– До ужина я дежурю в библиотеке, а потом сразу и двинем. Согласна?
– Конечно, – ответила я. – Ну… в смысле, у меня нет других планов.
Он сунул руки в карманы, переступил с ноги на ногу.
– Ну, мне пора, – сказал он. – Только не говори Джазе, куда мы идем. Просто скажи – в паб, ладно?
– Ладно, – ответила я.
Джером церемонно поклонился всей верхней половиной тела и зашагал в библиотеку.
9
Не требовалось ума, чтобы сообразить, что Джаза не воспылает желанием тащиться вечером на место преступления. Она, говоря на местном языке, была нормальным человеком. Когда я вернулась, она сидела за своим столом и жевала бутерброд.
– Прости, – сказала она, поворачиваясь мне навстречу. – Задержалась на уроке виолончели и поленилась идти в столовую. По субботам я иногда лакомлюсь бутербродиком или пирожным.
«Лакомиться» – это такой джазаизм, они мне очень нравятся. Для нее любое дело – маленький праздник. Печенье или чашка горячего шоколада – уже лакомство. Она умеет радоваться пустякам. Даже мой «Чиз‑виз» превратился в лакомство. И стал от этого только вкуснее.
На кровати у меня что‑то попискивало. Я так пока и не привыкла к звукам, которые издавал мой английский телефон. Собственно, я частенько забывала взять его с собой, потому что мне почти никто не звонил, разве что родители. По плану они сегодня утром должны были прибыть в Бристоль. Эсэмэска оказалась от них. Перезвонив, я расслышала тревожные нотки в мамином голосе.
– Мы считаем, что на выходные ты должна уезжать в Бристоль, – сказала она, едва покончив с приветствиями. – По крайней мере, пока они не разберутся с этим Потрошителем.
Хотя Вексфорд и оказался дурдомом, уезжать отсюда мне совсем не хотелось. Собственно, мне стало ясно, что если я уеду хоть ненадолго, то пропущу какие‑то важные вещи – те самые, которые нужны, чтобы приспособиться и продержаться до конца года.
– По субботам с утра у меня занятия, – ответила я, – потом обед. А до Бристоля ведь добираться несколько часов? Так что я буду приезжать в субботу вечером, а в середине дня в воскресенье мне уже ехать обратно… а мне ведь нужно делать уроки. Кроме того, я должна каждый день играть в хоккей, а поскольку я этого не умею, мне понадобятся дополнительные тренировки.
Джаза не поднимала головы, но я сознавала, что она слушает. Через десять минут мне удалось убедить родителей, что они плохо придумали, однако мне пришлось поклясться всем, что есть на свете, и всем, чего нет, что я буду осторожна и никогда ни за что ни под каким видом ничего не стану делать одна. Потом они рассказали про бристольский домик. Предполагалось, что я увижу его в середине ноября, на длинных выходных.
– Предки переживают? – осведомилась Джаза, когда я повесила трубку.
Я кивнула и села на пол.
– Мои тоже, – сказала она. – Тоже хотят, чтобы я приезжала домой, только вслух этого не говорят. Да в Корнуолл и не наездишься. Впрочем, в Бристоль тоже. Так что ты права.
От ее слов мне немного полегчало. Сама того не зная, я сказала правду.
– У тебя какие планы на вечер? – спросила я.
– Собиралась посидеть дома над сочинением по немецкому. А еще мне надо бы позаниматься музыкой, хоть несколько часов. А то я сегодня на уроке совсем опозорилась.
– Если хочешь, – сказала я, – сходим куда‑нибудь. Например, в паб. С Джеромом.
Некоторое время Джаза жевала прядку волос.
– В паб? С Джеромом?
– Он попросил меня попросить тебя пойти с нами.
– Джером попросил тебя попросить меня сходить с нами в паб?
– Сказал, чтобы я тебя обязательно уговорила, – объяснила я.
Джаза развернулась на стуле и улыбнулась от уха до уха.
Я так и знала, – сказала она.
– Джаза и Джером, как я поняла, давно флиртовали друг с другом и вот выбрали меня в этакие наперсницы. Если уж мне выделили такую роль, придется ее играть. Или, по крайней мере, изображать притворный энтузиазм.
– Итак, – сказала я. – Что там у вас с Джеромом? Выкладывай.
Джаза склонила голову к плечу и стала похожей на птичку.
– Нет, – сказала она со смехом. – Не надо на меня наезжать. У нас с Джеромом? Ну. я к нему хорошо отношусь, но мы просто друзья. Нет. Он хочет пойти с тобой.
– Чтобы попросить меня пойти с ним, он просит меня попросить тебя пойти с нами?
– Вот именно.
– А не проще ли было просто попросить меня?
– Ты плохо знаешь Джерома, – ответила Джаза. – У него просто ничего не бывает.
Настроение у меня снова поднялось.
– И что? – спросила я. – Мне с ним пойти или…
– Ладно, я тоже пойду, – сказала Джаза. – Потому что в противном случае он распсихуется и сбежит. Ему нужна моя поддержка.
– Как все сложно, – заметила я. – Вы тут в Англии все такие?
– Нет, – ответила Джаза. – Ну вот, я так и думала! Просто красота!
Как здорово она произнесла слово «красота». «Ка‑са‑та». Просто ка‑са‑та.
Чтобы освободить вечер, Джаза проработала всю вторую половину дня. Я сидела за столом и делала вид, что тоже тружусь, но мне было никак не собраться с мыслями. Целых два часа я исподтишка лазала по Интернету, пытаясь выяснить, как принято одеваться в паб, но в таких вещах от Интернета никакого проку. Я начиталась самых разномастных советов от американских туристических сайтов (там рекомендовали простую немнущуюся одежду и непромокаемый плащ) до английских сайтов, из которых следовало, что все девушки ходят в пабы в слишком коротких юбках и на слишком высоких каблуках, напиваются и падают прямо на улице, – это меня довело до белого каления, и я потратила еще полчаса на разыскания о феминизме и женоненавистничестве, потому что такие вот наезды меня просто бесят.
Увы, заданные на дом задачи за это время сами собой не решились. И книги из списка не прочитались сами собой. Я пыталась утешиться тем, что постигаю чужую культуру, но мне не удалось надуть даже саму себя. Не успела я и глазом моргнуть, как уже пробило пять, Джаза пошевелилась и пробормотала, что пора бы одеваться. По субботам к ужину разрешалось выходить в чем хочешь. Получалось, что я впервые предстану перед всем Вексфордом в Обычной Одежде.
Я так и не придумала, что бы такое надеть, и специально поотстала от Джазы: включила музыку и стала за ней наблюдать. Она надела джинсы – и я надела джинсы. Она надела легкую блузку, я надела футболку. Она собрала волосы в хвост, я тоже собрала волосы в хвост. Краситься она не стала, но тут я не последовала ее примеру. А еще я надела черный бархатный жакет. Его мне подарила бабушка – один из немногих ее подарков, в которых я не стеснялась показаться на люди. Кожа у меня довольно бледная – я всю жизнь добросовестно мазалась кремом от загара, а еще меня добросовестно обескровливали наши болотные комары, – так что черная тушь на мне смотрится эффектно. Губы я накрасила красной помадой, что было, пожалуй, даже чересчур, но Джаза сказала, что я отлично выгляжу, – и, кажется, сказала это от души. Еще я надела ожерелье из звездочек, подарок кузины Дианы.
Столовая была заполнена на три четверти, а то и меньше. Джаза объяснила, что по субботам многие вообще не являются к ужину, чтобы пораньше начать вечернюю программу. Я рассмотрела, во что одеты оставшиеся, и поняла, что правильно сделала, взяв пример с Джазы. Оделись все, по большей части, незамысловато – джинсы, юбки, свитера, футболки. На Джероме были джинсы и коричневая флисовая штуковина с капюшоном. Мы быстренько поели и направились к выходу. Я дрожала в своем жакете. Они вообще не надели ни жакетов, ни курток. На улице было довольно светло, хотя уже восьмой час. Некоторое время Джаза с Джеромом болтали о каких‑то незнакомых и непонятных мне вещах, а потом Джаза вдруг начала растерянно озираться.
– Я думала, мы идем в паб, – сказала она.
– Мы и идем, – подтвердил Джером.
– Так в паб же туда, – заметила она, указывая в противоположном направлении. – Или мы в какой идем?
– В «Цветы и стрелы».
– В «Цветы и…» Ой. Мамочки.
– Да ладно тебе, Джаза, – сказал Джером. – Нужно же показать твоей соседке здешние места.
– Но это же место преступления. Зачем нам на место преступления?
Только она произнесла эти слова, как мы его сразу и увидели. Первыми показались телевизионные фургоны, над ними возвышались спутниковые антенны. Их было штук тридцать. Один участок тротуара был забит журналистами, вещавшими что‑то перед камерами. Еще тут были полицейские машины, полицейские грузовики, передвижные лаборатории. А еще – люди, очень много людей. По периметру, похоже, было выставлено ограждение, все жались к нему. Тут было человек сто, они просто глазели и фотографировали. Мы подошли к этой толпе.
– Я сейчас быстренько сфотографирую, и пойдем в настоящий паб, – сказал Джером, отрываясь от нас и протискиваясь сквозь толпу.
Я привстала на цыпочки, чтобы разглядеть эти «Цветы и стрелы». С виду обычный паб – черные стены, большие окна, деревянный герб над входом выкрашен яркой краской, перед входом доска, на которой мелом написано сегодняшнее дежурное меню. Только по тому, что вокруг так и кишели полицейские, можно было догадаться, что тут произошло нечто ужасное. Мне вдруг сделалось не по себе. Вдоль спины пробежал неприятный холодок.
– Иди сюда, – позвала я. – Давай отойдем в сторонку.
При этом я чуть не впилилась в мужика, который стоял прямо за нами. Одет он был в костюм, пиджак вроде как немного великоват. Голова абсолютно лысая, ни волоска. Из‑за отсутствия волос ярче выделялись глаза, они блестели каким‑то лихорадочным блеском. Я извинилась, глаза его при этом расширились, будто бы от испуга.
– Ничего страшного, – сказал он. – Ничего страшного.
Шагнул в сторону и с широкой улыбкой дал мне пройти.
– Поглядеть на них – тут просто праздник какой‑то, – сказала Джаза, рассматривая зевак: у некоторых в руках были пивные бутылки, они фотографировали на телефоны и поднимали повыше видеокамеры. – Посмотри, какие у них довольные лица.
– Ты меня прости, – сказала я. – Джером не велел тебе говорить. А когда ты стала объяснять про эти ваши здешние версали‑под‑майонезом, я обо всем забыла.
– Да ничего, – сказала она. – Могла бы и сама сообразить.
Подлетел Джером – улыбка от уха до уха.
– Я подобрался к самому ограждению, – объявил он. – Ладно, пошли. Самое время выпить.
Мы отправились в паб на другой улице, ближе к Вексфорду. Паб меня не разочаровал. Там имелось все, что обещали в Интернете, – большая деревянная стойка, толпа народу, высокие стаканы. Из нас троих восемнадцать исполнилось только Джерому, плюс Джаза сказала, что он обязан проставиться за то, что затащил нас на место преступления, – словом, покупать спиртное поручили ему. Джаза попросила вина, а я – пива, потому что слышала, что в пабе положено пить именно пиво. Джером, не прекословя, отправился к стойке. В зале все места были заняты, поэтому мы вышли наружу и встали у маленького столика рядом с обогревателем. Наши лица почти соприкасались над узкой столешницей, кожа отсвечивала красным. Джаза довольно быстро расправилась со своим бокалом. Я же выяснила, что пинта пива – это очень много пива. Но решила не сдаваться.
Джером продолжал рассказывать про сегодняшние события:
– У убитой не только та же фамилия, что и у жертвы тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, они еще и ровесницы, обеим было по сорок семь лет. Она работала в одном из банков в Сити, жила в Хэмпстеде. Этот убийца, кем бы он ни был, старательно продумывает все детали. Ему как‑то удалось заманить женщину с нужной фамилией и нужного возраста в паб очень далеко от ее дома и километрах в двух от ее работы. В пять утра. Говорят, непохоже, чтобы она была связана или приведена под принуждением.
– Джером у нас собирается стать журналистом, – поведала Джаза.
– А ты не перебивай, – сказал Джером, указывая на край крыши над дверью. – Лучше посмотри вверх. Это камера видеонаблюдения. Такие есть во многих пабах. Например, здесь, между этим и «Цветами и стрелами», лично я насчитал пять штук. На Дурвард‑стрит? На пути жертвы их было не меньше шести. Если Потрошитель не попал ни на одну из них, плоховато работает их техника.
– Джером собирается стать журналистом, – повторила Джаза. Она явно слегка захмелела и покачивалась в такт музыке.
– Не один я это заметил!
Я посмотрела на камеру. Довольно большая, длинная, тонкая, электронный глаз смотрит прямо на нас. Рядом еще одна, объектив направлен в другую сторону, перекрывая вторую половину скверика перед пабом.
– И все же я не староста, – сказала Джаза ни с того ни с сего.
– Да ладно, Джази, – сказал Джером, беря ее под руку.
– А вот она – да.
Судя по всему, Джаза имела в виду Шарлотту.
– А кто она еще, кроме старосты? – осведомился Джером.
Джаза молчала, поэтому я решила подсказать:
– Ласка или там хорек?
– Ласка! – Джазиио лицо озарилось радостью. – Вот именно, ласка! Моя новая соседка – чудо.
– Надирается с полпинка, – пояснил Джером. – Ни за что не давай ей пить джин.
– Джин – бяка, – объявила Джаза. – От джина Джазу тошнит.
По дороге домой Джаза быстро протрезвела, я же почувствовала, что голова плывет. Я пыталась пересказать Джерому некоторые из тех историй, которыми накануне развлекала Джазу, – про дядю Вика и мисс Джину, про Билли Мака и дядю Вилли. Он довел нас до ступеней под огромной надписью «ЖЕНЩИНЫ», и я подметила у него на лице странное, непостижимое выражение.
За столом в вестибюле сидела Шарлотта, перед ней лежал список учениц и учебник латыни.
– Хорошо провели вечер? – осведомилась она.
– Преотлично, – откликнулась Джаза чуть слишком громко. – А ты?
Поднимаясь в этот раз по винтовой лестнице, я впервые ощутила, что возвращаюсь домой. Я оглянулась на наш длинный коридор, на серый ковролин, причудливые разветвления и многочисленные противопожарные выходы, и почувствовала: все знакомое, все такое как надо.
Остаток вечера прошел очень уютно. Джаза засела за немецкий. Я ответила на электронные письма друзей, еще немного полазала по Интернету, подумала, не сделать ли домашнее задание по французскому. Ничто меня не тревожило, пока я не подошла к окну, чтобы задернуть на ночь занавески. Что‑то меня насторожило. Собственно, я уже сомкнула оба полотнища, когда мозг подал какой‑то тревожный сигнал, так что я раздернула их обратно, но снаружи уже ничего не было, только мокрые деревья и булыжник. Пошел дождь. Я немного постояла, пытаясь сообразить, что же я там видела. Прямо внизу, вроде как человека. Кто‑то стоял перед нашим корпусом. Впрочем, в этом не было ничего такого. Перед корпусом постоянно кто‑то стоял.
– Ты чего? – спросила Джаза.
– Ничего, – ответила я, снова закрывая шторы. Так, показалось.
– Это все из‑за этой газетной шумихи по поводу Потрошителя. Теперь все всего боятся.
Она, разумеется, была права. И все же я заметила, что и она задернула занавески со своей стороны как можно плотнее.
Гулстон‑стрит, Восточный Лондон
Сентября
21.20
Вероника Аткинс сидела за письменным столом в своей квартире на последнем этаже – квартира выходила окнами на «Цветы и стрелы». Одну ногу она поставила на стул и медленно поворачивалась туда‑сюда, потом на ощупь отыскивала в груде бутылок, консервных банок и грязных кружек чашку с чаем. Вероника была программистом‑фрилансером и компьютерным дизайнером. Ее квартира одновременно служила и рабочим кабинетом. В самой большой комнате, той, что выходила на «Цветы и стрелы», стоял стол, за которым она работала.
Подступал срок сдачи большого сайта – самый крупный и выгодный заказ этого года. В договоре никак не оговаривалось, что она имеет право сорвать сроки по той причине, что Потрошитель надумал совершить убийство прямо на ее улице, в пабе, куда она обычно ходит. Собственно, это она установила в пабе камеры видеонаблюдения после того, как в прошлом году заведение ограбили. С владельцем они приятельствовали, так что взяла она с него куда меньше обычного. Он, в качестве ответной любезности, всегда наливал ей бесплатно. В середине дня она видела, как полицейские забрали регистратор. Они станут смотреть на плоды ее работы…
Неважно. Да и на сирены, на голоса полицейских, которые, все прибывая числом, сновали между ее домом и стоявшей снаружи передвижной лабораторией, на гул вертолета, то и дело пролетавшего над крышами, на людей в форме, которые звонили в дверь и спрашивали, не видела ли она чего, тоже можно было не обращать внимания. Ей нередко случалось выходить из дома в выцветшей футболке с надписью «Говорю на фортране», старых спортивных штанах и шлепанцах, собрав обесцвеченные и подкрашенные розовым волосы в пучок на затылке с помощью пластмассовой скобки, какими скрепляют компьютерные провода. Никто не возражал, если она шлепала в таком виде в соседнюю кофейню за двойным эспрессо. А сегодня из дома вообще было не выйти, потому что его оцепили, а на противоположном тротуаре скучились все газетчики мира.
Да уж. Оправдаться не выйдет. Либо она все сегодня доделает, либо останется без гонорара.
Чтобы хоть немного быть в курсе происходящего, она включила новости, правда без звука. Время от времени поднимала глаза на экран и видела свой собственный дом, крупный план фасада. В какой‑то момент даже разглядела в окне саму себя. При этом волевым усилием не обращала внимания на пару десяток эсэмэсок от друзей и родных, мечтавших узнать, что же там у них творится.
А потом нечто все‑таки привлекло ее внимание. У нижнего края экрана, на ленте новостей, появилась новая надпись. Она гласила: «ТЕХНИЧЕСКИЙ СБОЙ КАМЕР ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ». Вероника быстро включила звук и успела уловить суть сообщения:
«…как и с первым убийством на Дурвард‑стрит. Второй подряд технический сбой, в результате которого камеры не зафиксировали действий убийцы, уже прозванного Новым Потрошителем, ставит под вопрос эффективность всей системы видеонаблюдения в Лондоне».
– Технический сбой? – громко повторила Вероника. Новый сайт тут же показался делом второстепенным.
Нет. Она не могла так облажаться. Она должна доказать, что никакого сбоя не было. Минуту поразмышляв, она вспомнила, что все данные параллельно сбрасываются на сервер и у нее где‑то должны лежать соответствующие документы. Опустилась на пол, вытянула ящик с бумагами, вывернула содержимое на пол. Именно сюда она запихивала инструкции и гарантийные талоны ко всей технике. Тостер… нет. Чайник… нет. Телевизор… нет.
А, вот оно. Документы на камеры, на первой странице нацарапан карандашом код доступа.
Нужно просмотреть всю запись.
Она пошла на кухню, открыла буфет, вытащила бутылку – добрый виски, подарок бывшего бойфренда‑шотландца. К этой бутылке она прикладывалась только в самых экстренных случаях. Налила себе щедрую порцию и обычный стакан и залпом выпила. Задернула занавески, села к компьютеру. Зашла на сайт, ввела код, получила доступ. Щелкая мышью, добралась до опции «Просмотр».
Если верить новостям, убийство произошло между пятью тридцатью и шестью часами утра. Она задала время – 6.05. Глубоко вдохнула, нажала просмотр, потом обратную перемотку.
Съемка шла в режиме ночного видения, отчего все казалось серовато‑зеленым. Прежде всего она увидела тело. Оно лежало на бетонном помосте у ограды. Выглядело оно неожиданно мирным, если не обращать внимания на вспоротый живот и растекшуюся вокруг темную лужу. Вероника переглотнула, успокаивая дыхание. А если точнее – кишечник.
На этом вроде бы можно было и остановиться, прямо сейчас позвонить в полицию, но что‑то толкало ее посмотреть еще. Как это ни ужасно, есть нечто притягательное в том, чтобы первым увидеть убийцу. Он (или она) сейчас появится на экране.
Ее объявят героем – она первой отыскала эту запись. Женщина; поймавшая на экране Потрошителя.
Вероника выбрала режим медленной обратной перемотки. На ее глазах кровь непостижимым образом влилась обратно в тело. Тайм‑код закрутился в обратном направлении. В 5.42 вокруг женщины задвигались какие‑то темные предметы. Вероника разобрала, что это внутренности и желудок аккуратно втянулись обратно в брюшную полость. Мелькнувший нож бесследно уничтожил разрез на животе. Женщина села, потом странным, резким движением поднялась с земли. Нож стер рану у нее на шее. Вот женщина впечаталась в изгородь. Вот зашаталась. Вот пошла, пятясь, прочь из сада.
Вероника остановила запись на точке 5.36.
Не было никакого технического сбоя, мозг ее медленно постигал, что же именно зафиксировала камера. То, что она зафиксировала, было лишено всякого смысла. Объятая странным спокойствием, Вероника просмотрела запись в правильном направлении. Перемотала, просмотрела еще раз. Дошла до кухни, снова до краев наполнила стакан виски. После этого ее вырвало в раковину, она утерла рот и выпила стакан воды.
Невозможно держать это в себе. Она просто рехнется.
Остаточная энергия
Откажемся от описания «призрака» как мертвеца, наделенного возможностью
сообщаться с живыми, дадим ему другое определение: проявление остаточной энергии.
Фред Майерс. Анналы Общества психических исследований, № 6, 1889
10
Осень 1888 года вошла в историю как «осень кошмара». Где‑то в тумане затаился со своим ножом Джек Потрошитель. В любой момент в любом месте он мог нанести удар. Нынешняя осень отличалась тем, что все прекрасно знали, когда именно Потрошитель нанесет следующий удар, – если не отклонится от им же заданного расписания. Следующее преступление приходилось на 30 сентября. В эту ночь Джек Потрошитель убил двоих, поэтому она известна как «ночь двойного убийства». Именно из‑за двойного убийства Джек Потрошитель и наводил на всех такой невероятный ужас – он совершил два этих жестоких и достаточно сложных преступления под самым носом у полиции, и никто ничего не заметил.
В этом смысле настоящее ничем не отличалось от прошлого.
У полиции не было ни единой зацепки. Чтобы помочь полицейским, тысячи человек вступили в ряды детективов‑добровольцев. Они явились со всего мира. В новостях сообщали, что в сентябре туризм вырос на двадцать пять процентов. Количество бронирований в лондонских гостиницах просто зашкаливало. Причем все эти люди по большей части ошивались в окрестностях нашей школы, обшаривали по сантиметру весь Ист‑Энд. Тут теперь было и шагу не ступить, чтобы не наткнуться на человека с фотоаппаратом или видеокамерой. Паб «Десять колоколов», где когда‑то любили выпивать жертвы Потрошителя, находился всего в нескольких улицах от нас – очередь из желающих туда попасть растягивалась на целый квартал. Мимо наших корпусов то и дело шлялись экскурсанты – тут проходило по меньшей мере десять пешеходных маршрутов, посвященных Джеку Потрошителю (а потом Пик Эверест куда‑то нажаловался, и маршруты перепроложили за углом).
Потрошитель изменил и нашу школьную жизнь. Всем нашим родителям были отправлены письма с заверениями, что нас постоянно будут держать под присмотром и под замком, так что нет для нас места безопаснее, чем Вексфорд, да и вообще самое лучшее – продолжать жить нормальной жизнью и не отвлекаться от учебы. Сразу после второго убийства был изменен распорядок нашей жизни. Каждый вечер, включая и выходные, нам полагалось ровно в восемь часов быть на месте – это проверяли. Находиться мы могли либо у себя в комнате, либо в библиотеке. И там, и там дежурили старосты, у них были поименные списки. Нам велели отмечаться у старосты в жилом корпусе, потом у старосты в библиотеке, а на обратном пути проделывать это еще раз.
Все это вызвало взрыв возмущения, поскольку в итоге мы на весь сентябрь остались без всяких тусовок. Мы привыкли, что по выходным можно сходить в паб или на вечеринку. Теперь этому пришел конец. В знак протеста все начали затариваться спиртным, в ответ на это ввели новые правила, давшие старостам право обыскивать комнаты. Конфисковано было неимоверное количество алкоголя – мы только гадали, что Эверест теперь будет делать с этим морем выпивки. Где‑то на территории школы явно образовался алкогольный Остров Сокровищ – неуловимый тайник, под завязку набитый бутылками.
Драгоценный час между ужином и восемью часами все посвящали одному – неслись в ближайшие магазины, те, которые еще были открыты, чтобы затариться на ночь всем необходимым. Кто‑то накупал кофе. Кто‑то продуктов. Некоторые добегали до аптеки и хватали шампунь и зубную пасту. Некоторые успевали заскочить в бар и с неимоверной скоростью залиться спиртным. Кто‑то начисто пропадал на этот час из виду и бежал на торопливое свидание. Потом начиналось светопреставление – все рысью неслись обратно в Вексфорд. В 19.55 у ворот скапливалась целая толпа.
Только два человека не жаловались на это нововведение: обитательницы двадцать седьмой комнаты Готорна. Для Джазы такая жизнь была в порядке вещей. Ей было хорошо и уютно дома, она сидела и работала. А я хотя иногда и царапала когтем оконное стекло и просилась наружу, тоже не без радости приняла новые правила, потому что они дали мне неожиданное преимущество: комендантский час подравнял всех под одну гребенку. Обычная иерархия рухнула. Теперь уже никто не похвалялся, на какую вечеринку, в какой паб или клуб пойдет. Все мы оказались пленниками Вексфорда. Именно за эти три недели он и стал моим домом.
У нас с Джазой даже возникли свои традиции. Перед ужином я ставила «Чиз‑виз» на батарею. Этот приемчик я придумала совершенно случайно, но он оказался безотказным. Примерно к девяти соус достигал идеального состояния, делался теплым и текучим. Перед сном мы с Джазой чинно выпивали по чашке чая с сухариками и рисовыми хлебцами, намазанными «Чиз‑визом».
С соседкой по комнате мне крупно повезло. Джаза, с ее широко распахнутыми глазами, милой оглядчивой повадкой, упорным стремлением делать только хорошее. Джаза скучала по своим собакам и своей ванне, где можно подолгу лежать в горячей воде, и обещала как‑нибудь свозить меня к себе, в далекое корнуольское захолустье. Она любила завалиться в половине одиннадцатого в кровать и, попивая чай, почитать Джейн Остин. Она не возражала, если я засиживалась до трех часов утра, ползая по Интернету, лихорадочно загружая в голову английскую литературу и продираясь сквозь статьи на французском. Собственно, новые правила спасли меня от учебного фиаско. Кроме как учебой, заняться все равно было нечем. В пятницу и субботу мы слегка надирались дешевым красным вином, которое разливали по кружкам (вином нас снабжали Гаэнор и Анджела, которые так умудрились припрятать свои запасы, что их никто не смог реквизировать), а потом бегали кругами по зданию.
Так вот и проходил сентябрь. К концу месяца все мои соседи по этажу уже знали про кузину Диану, дядю Вика и Билли Мака. Они восхищались фотографиями бабушки в неглиже. Я же выяснила, что Гаэнор слышит только одним ухом, что на Элоизу однажды напали на парижской улице, у Анджелы кожное заболевание, от которого она постоянно чешется, а Хлоя, которая живет в конце коридора, совсем не задавака, просто у нее недавно умер отец. Подвыпив, Джаза танцевала сложные композиции с реквизитом.
По мере приближения двадцать девятого числа мои одноклассники все больше негодовали по поводу новых правил. Ответом на требование полиции сидеть по домам или ходить только группами стало то, что по всему городу словно бы устроили сплошной праздник. В пабах вторую порцию наливали бесплатно. Букмекеры принимали ставки – где обнаружат новые трупы. Обычные программы Би‑би‑си заменили долгими вечерними выпусками новостей, на других каналах показывали все фильмы и программы о Джеке Потрошителе, какие только есть на свете. В домах проводили «вечеринки за запертыми дверями». Ночь Двойного Убийства грозила превзойти Новый год, а мы были лишены возможности примять в ней участие.
