Т. е. в среду сразу же после полуденного намаза2. 8 страница

Лакей сообщил о новых посетителях. Теперь это были две женщины, одетые по булгарской моде ХХ века. Представившись, они в первую очередь выразили восторг по поводу булгарской национальной одежды. Оказалось, что дамы — художницы и интересуются булгарским изобразительным и декоративным искусством. Одна из них даже принесла свою картину с изображением невесты, ожидающей жениха. Работа была исполнена с очевидным мастерством, единственный же ее недостаток состоял в том, что художница изобразила девушку в платке, почти закрывавшем ее лицо. Джагфар объяснил, что в домашней обстановке булгарки пользовались полной свободой и никогда не скрывали свое лицо […].

Художниц сменили музыканты, объектом интереса которых, конечно же, была булгарская музыка. За ними последовали историки, этнографы, этнологи и т. д. Джагфар не имел ни минуты отдыха почти до часу дня, когда, наконец, смог пойти на званый обед литературного общества. Когда он вошел, в большом зале уже было полно народа.

Распорядитель приветствовал его пожатием руки: "Мы чрезвычайно рады, что удостоились чести принять вас здесь". К Джагфару подошли несколько писателей и литераторов и дали высокую оценку его произведениям, а заодно поругали критиков. Некая поэтесса полюбопытствовала, почему при таких талантах Джагфар не пишет стихов. Тот ответил, что не любит поэзию и, вообще, XXII век не будет располагать к стихосложению, чем явно разочаровал даму.

Джагфару отвели подобающее почетное место во главе стола, и официанты начали подавать блюда. За едой и разговоры шли больше о преимуществах или недостатках различных кушаний. Булгарская национальная кухня и здесь не была обойдена вниманием. Правда, на этот раз говорили по преимуществу о вредных привычках, а один из гостей прямо спросил Джагфара, правда ли, что некоторые булгары садились за стол, чтобы отобедать, по десять раз на дню, на что Джагфар ответил, что многие муллы во время курбан-байрама1 и мевлида2 посещали в день до пятнадцати званых обедов, каждый из которых состоял из четырех-пяти блюд. Все крайне удивились этому рассказу. В продолжение темы кто-то из дам спросил: "А верно ли я слышала, что ваши женщины очень любили чаевничать?". Джагфар подтвердил истинность таких слухов и даже назвал имя булгарского писателя ХХ века, в романе которого описывалось время провождение некоторых женщин, состоявшее практически из беспрерывных чаепитий и чревоугодничества. Многие записали название романа в блокноты.

Трапеза завершилась, и пожилая дама, взойдя на кафедру, выступила с заранее подготовленной речью. "Этот обед, — начала она, — дан в честь одного из наших собратьев по перу, самого талантливого булгарского писателя, последнего булгара господина Джагфара. Поэтому я хотела бы затронуть тему булгарской литературы, ее виднейших председателей. Булгарское наследие огромно, и все же наиболее важная его часть — именно литература. Во-первых, она ценна сама по себе как целый комплекс исторических источников, а во-вторых, представляет значение как средоточие булгарской философской и художественной мысли. В булгарских литературных произведениях отражены картины настоящей, не придуманной жизни. Одновременно они дают нам очень полезные нравственные уроки. Психология булгар предполагает откровенность и честность, поэтому их литература так искренна. В ней соблюден принцип психологической правды, правды жизни, столь обязательный для художественного произведения. Вот почему булгарская литература займет среди литератур других народов весьма и весьма значительное место. Булгарские авторы не легкомысленны, а, напротив, очень серьезны, их творческий стиль не допускает создания поверхностных по содержанию, часто бессмысленных рассказов, что так характерно, например, для французских писателей. С другой стороны они, в, отличие от своих турецких коллег, не увлекались сюжетами из жизни других народов. С этим связано и то, что у них очень мало переводной литературы. Булгарские писатели полагали, что переводы зарубежных авторов принесут вред национальному литературному творчеству и будут точно ржа разъедать национальный дух.

Так как новые идеи и мысли булгарских писателей формировались в творческих муках и исканиях, а позитивный равно, как и негативный, опыт они накапливали методом проб и ошибок, то в итоге сильными сторонами их творчества оказались самостоятельность в оценках и смелость в суждениях.

Вместе с тем нельзя пройти мимо определенных отрицательных явлений, которые были характерны для булгарской литературы. Я имею в виду, прежде всего, тот факт, что заметного прогресса в творчестве писателей не наблюдалось. Книгоиздательское дело развивалось очень успешно, но в среднем лишь одна из сотни выпускавшихся книг была достойна называться художественным произведением. Остальные девяносто девять, попросту говоря, засоряли мозги читателей.

Доля булгарских писателей и поэтов была незавидной. Их часто высмеивали, представляли глупцами и даже обвиняли в безверии. Впрочем, тут нужно задаться вопросом: а кто были судьями? Ведь ценность литературных трудов "оценивали" люди, особенно враждебно относившиеся к писателям. Слов благодарности за свой самоотверженный труд литературным подвижникам так и не суждено было услышать. Они влачили нищенское существование и многое не смогли сделать из того, на что были способны. У булгарской литературы, булгарских писателей и поэтов, в отличие других народов, не оказалось покровителей и заступников. Хоть богатые и тратили деньги на национальные нужды, в основном они давали деньги под строительство школ, для покупки саванов умершим или просто раздавали средства пышущим здоровьем, работоспособным юношам и девушкам. Они понимали, что литература является краеугольным камнем культуры, что нация без литературы подобна телу без души, но тогда тем более странно, что ничего не делалось в поддержку литературного творчества.

Наш сегодняшний почетный гость господин Джагфар — один из булгарских писателей, самый выдающийся в их ряду. Мы все читали булгарские повести, романы, рассказы и пьесы. Эти произведения бесценны уже потому, что являются наследием исчезнувшего народа. Булгарские писатели на протяжении веков самоотверженно пытались поддержать постепенно угасавший огонь жизни в своих соплеменниках. Они творили во всех жанрах, создавали и глубоко философские работы, и юмористические повести и романы, описывая горестные, поистине трагические события и переживания.

Я хотела бы сердечно поблагодарить господина Джагфара за то, что он откликнулся на нашу просьбу и почтил своим присутствием это высокое собрание, и поздравить его с присвоением звания профессора литературы". Дама закончила и проследовала на свое место.

Джагфар находился под впечатлением от ее выступления. Оно затронуло самые тонкие струны его души. Перед мысленным взором прошел целый ряд булгарских авторов, начиная с Габд-аль-Каюма Насыри и Шихабетдина аль-Марджани3. Он думал о трудностях, выпавших на их долю, необыкновенной работоспособности и о потенциале, который так и остался нераскрытым из-за отсутствия надлежащего содействия. И эта последняя мысль была особенно гнетущей и безрадостной. В ответном слове Джагфар был краток. Он благодарил устроителей за внимание, проявленное к его персоне, за то, что они взяли на себя бремя хранения и популяризации булгарской литературы, которая всегда являлась зеркалом души народа. "Мы не смогли сберечь нашу литературу, так сберегите ее вы, мы не смогли оценить ее по достоинству, а вы, я надеюсь, сумеете сделать это. Пусть души наших ушедших писателей будут спокойны. У меня не хватает слов, чтобы выразить вам мою благодарность", — сказал он. Далее Джагфар напомнил, что величие булгарской литературы было очевидно и два столетия назад, но в силу своей закрытости она не могла предстать тогда во всем блеске. "Еще раз спасибо вам, потому что именно вы открыли нашу литературу, наших авторов остальному миру, сбросили с нее паутину забвения, показали, что ее красота высокохудожественна, а ее правда глубоко нравственна и неодолима. В свое время многие, зачастую скрывая это от других, пытались в силу своих возможностей помочь булгарской литературе, но, к несчастью, она так и не обрела точку опоры и не нашла в себе достаточной смелости заявить о своем праве на достойное место в мировой культуре". С этими словами Джагфар сошел с кафедры.

 

Курбан-байрам (праздник Жертвоприношения) — араб.-тюрк., один из важнейших мусульманских праздников. В основе праздника лежит библейская и кораническая легенда об Аврааме (Ибрагиме), который должен был по велению Всевышнего принести своего сына в жертву ему, но в последний момент Бог, испытав таким образом силу веры Авраама, послал ему ягненка для жертвоприношения.

Мевлид — араб., праздник в честь дня рождения пророка Мухаммеда.

Шихабетдин аль-Марджани (1818 — 1889) — выдающийся булгарский ученый-богослов, историк, просветитель.

 

Потом выступили еще несколько русских писателей; были зачитаны отрывки из самых лучших булгарских литературных образцов; вниманию публики были представлены биографии выдающихся авторов в кратком изложении и с демонстрацией портретов.

Джагфару предложили посетить учрежденный литературным обществом Музей булгарской литературы, в котором, как объяснили гостю, собраны булгарские книги, начиная с самых первых […] Многие предложили Джагфару свои услуги в качестве гида, но он предпочел пойти в музей в одиночестве. Там его уже ждали служащие, предупрежденные телефонным звонком из Общества. Двери всех помещений были предусмотрительно открыты. Музей передали литературному обществу, и многое предстояло еще привести в надлежащий порядок. Большой зал был буквально забит книгами. Они грудами лежали на полу, а специальные таблички указывали их жанр и тему. Подойдя к одной из таких груд, и не прочитав таблички, Джагфар взял в руки первую попавшуюся книгу и открыл ее. Уже первое предложение, объясняющее, что такое менструальная кровь […], заставило его отложить книгу и взять другую. Там описывались тонкости подмывания в зимний период. Джагфар едва сдержался, чтобы не забросить книгу подальше в угол. Как назло, в третьей речь шла о совокуплении и последующем омовении. "Значит, все книги, сваленные в эту кучу, посвящены подобным темам! — с досадой подумал Джагфар. — Неужели все это было так важно для булгар?" — искренне удивился он. Неожиданно сверху сплошной лавиной посыпались книги, и Джагфар оказался завален толстыми томами. Поначалу он даже не мог пошевельнуть рукой. Он начал задыхаться и, с трудом сдвинув несколько книг, проделал небольшую щель для доступа воздуха. Падавший через нее свет освещал обложки некоторых фолиантов — все это были учебники по морфологии арабского языка, отличавшиеся друг от друга лишь названиями.

Еще немного, и Джагфару пришлось бы очень тяжело, но тут появился служащий музея и помог ему выбраться из книжного плена. Немного отдышавшись, он снова принялся за книги. Теперь он брал из штабеля один за другим тома арабской грамматики, точнее, морфологии. Все они были бестолково написаны и не годились для серьезного обучения. Если бы, например, какому-нибудь французскому специалисту по статистике сообщили число таких книг, то он, наверное, предположил бы (по аналогии), что учебников русского языка явно должно быть больше, персидского наполовину меньше, а французского и немецкого — примерно столько же. Ну и конечно же такой вполне логичный подход привел бы нашего статистика к выводу, что книг по булгарской грамматике в два раза больше, чем по арабской. В результате он впал бы в заблуждение относительно развития языкознания у булгар.

Книги, посвященные морфологическим особенностям арабского языка, были написаны в разные столетия разными авторами, но их объединяло одно общее свойство — полная непригодность для учебного процесса. Несмотря на различия в названиях, именах составителей и редакторов, грамматические примеры были одинаковы: те же глаголы "фарра", "ба^,а", "акша^,арра"4. Книги были составлены на основе известного учебника "Шарх-и Абдулла"5, в которых лишь главы были переставлены таким образом, чтобы каждый новый "автор" мог увековечить свое имя. Джагфар долго ломал голову над тем, зачем же понадобилось такое невообразимое количество учебников по одному предмету. Если предположить, что это была дань уважения арабскому языку, которому придавалось огромное значение в системе обучения, то ведь Джагфар хорошо знал: большинство улемов и даже мударрисов едва могли связать несколько слов по-арабски. Отчаявшись найти сколько-нибудь приемлемое объяснение столь обильному количеству "арабских морфологий", Джагфар, в конце концов, решил, что авторы составляли свои так называемые учебники по принципу: "Если другие пишут, то чем же я хуже?".

Он прошел чуть дальше и наткнулся на очередную гору сложенных как попало книг. Здесь были собраны "таджвиды", то есть книги, учившие правильно читать Коран. Каких только названий здесь не было: "Таджвид Мифтахуддина", "Таджвид Зии", "Начальный таджвид", "Полный таджвид", "Таджвид для детей", "Краткий таджвид" и еще сотни других "таджвидов". Одни были написаны прозой, другие в форме стиха, третьи представляли из себя вопросники, наконец, были и обложки с изображением человеческого рта. Впрочем, Джагфару хватило нескольких минут, чтобы понять: это лишь видимое многообразие, а на самом деле все "правила чтения Корана" имели один источник — известный солидный "Таджвид Карабаша".

"Почему же люди хотели прослыть большими знатоками, не приложив к этому ни малейшего усилия? — вздохнул Джагфар. — Если бы они уделили кораническим смыслам хотя бы сотую долю того внимания, которое было потрачено на отдельные слова, мы не пали бы так низко! Начетничество погубило нас, проклятое начетничество и буквоедство!".

В следующей комнате он увидел большие листы бумаги с изображением Стамбула, Мекки, Медины, "дерева ада"6, лотоса крайнего предела7, благословенных башмаков и посохов, глаза, источающего слезы. "И это наша живопись", — подумал Джагфар и не задерживаясь прошел мимо. А вот еще один ворох из бумажных листов: бесчисленные "полезные" молитвы и талисманы — от злых духов, приворотные, дающие богатство… Все они снабжены соответствующими "преданиями" о Посланнике Бога и уверениями о том, что чтение таких молитв непременно приведет к искомому результату. "Вот кто отучил нас от работы и пристрастил к безделью и лени", — Джагфар, схватив несколько листов, бросил их на пол.

Небольшой горкой лежали учебники по синтаксису арабского языка. "Видимо, не много было знатоков синтаксиса, а не то здесь непременно возвышалась бы огромная груда" — усмехнулся Джагфар. Далее его глазам предстала табличка с надписью: "Книги по логике". Однако, пролистав некоторые из них, Джагфар так и не обнаружил каких-либо признаков, указывающих на их принадлежность к разряду учебников по этому предмету. Везде были лишь отголоски схоластических диспутов, бессодержательных споров, лишенных смысла словопрений. Всего несколько книг, написанных на плохом арабском, содержало правила логики, которые, впрочем, были известны еще два тысячелетия назад. Джагфар нашел учебники, написанные и на булгарском языке, но это не меняло общей картины. Так называемые книги по логике оставляли удручающее впечатление. Вероятно, это были "труды", в наибольшей степени затуманившие разум и отравившие душу улемов, дававшие людям лишь одну возможность — быть неучами и консерваторами, неспособными к живой мысли. Между тем Джагфар продолжил экскурсию по музею. Книг было еще очень много, но едва завидев табличку с надписью "Булгарские газеты", он чуть ли не бегом устремился к ней. Под табличкой находились подшивки многочисленных булгарских периодических изданий, выходивших в последние два века. Джагфар сразу же заметил "Тарджеман", схватил целую кипу номеров и прижал к груди. К горлу подступил комок, он не мог сдержать слезы. Брал из кипы отдельные номера и с отчетливым чувством обретения чего-то до боли родного, целовал их. Он словно бы говорил по душам с Исмаил-беком — первым редактором первой газеты российских мусульман, который пробудил нацию от векового сна и осветил весь булгарский мир лучами науки, просвещения и надежды на лучшее будущее. Джагфар представил, как бы они вдвоем обсуждали проблемы булгарской жизни. Ему пришло в голову, что Исмаил-бек […] Джагфара мучил вопрос: почему, если булгары дали миру таких великих людей, как редактор "Тарджемана", который даже людей ко всему безразличных, не желавших и слышать о каких-то там национальных интересах, увлек своим энтузиазмом, — так почему же не появились новые подвижники, достойные Исмаил-бека? Ведь все, чем булгары могли гордиться в конце XIX–начала ХХ века, — заслуга именно этого человека!

Джагфар долго держал в руках подшивку. Все в "Тарджемане" — и язык, и шрифт, и оформление — казалось ему верхом совершенства. Он прочитал несколько статей и сообщений, где каждое слово было правдой, каждое было на вес золота, каждое говорило о благородстве замыслов и устремлений автора. Если бы Джагфар подобно булгарам XIX столетия верил в чудодейственное лечебное действие тех очень хороших по смыслу слов, которые писали шафраном на тарелках, а потом, смешав с водой, выпивали, или в то, что сложенные в несколько раз листочки бумаги с молитвами, зашитыми в специальные мешочки, спасают от джиннов, он бы, наверное, переписывал на блюдце строки из "Тарджемана" и пил бы их по семь блюдец на дню в течение семи дней либо разместил бы амулеты из сафьяна с газетными статьями по всему телу.

Рядом с подшивками "Тарджемана" находились стопки номеров издававшейся в Казани газеты "Кабан"8. Она стала выходить в начале ХХ века под прямым влиянием "Тарджемана" и была его верной помощницей. "Кабан" издавался до 1935 года и в течение всех этих лет поднимал на своих страницах самые актуальные, злободневные проблемы, давал богатую пищу для размышления, вызывал интерес у самых закоренелых консерваторов, внушал читателям оптимизм, воспитывал их в духе служения нации. Джагфар внимательно вчитывался в статьи, бегло просмотрел повести и рассказы, помещенные в разделе "Приложение". Он погрузился в атмосферу булгарской жизни прошлого. Следующей газетой, заинтересовавшей его, была "Игенче" ("Земледелец"), которая издавалась в течение десяти лет, а затем была закрыта за отсутствием подписчиков, хотя содержала чрезвычайно полезные сведения о ведении сельского хозяйства, давала практические советы, обучала различным ремеслам.

Джагфар просмотрел все солидные булгарские газеты: оренбургскую "Сакмар", астраханские "Хазар" и "Барабыз" ("Вперед"), журналы с красноречивыми названиями "Булгар", "Уку" ("Просвещение"), "Дин" ("Религия"), наконец, юмористическую газету "Мулла"… Тут же находились портреты редакторов, их авторучки, чернильницы, выдержки из переписки с известными людьми своего времени. Все это напоминало о былом энтузиазме, благородных порывах, но сейчас производило впечатление чего-то давно ушедшего, безвозвратно погибшего. Авторы газет и журнальных статей в один голос взывали к разуму современников, писали о необходимости коренной перестройки жизни, но одновременно в их словах сквозило предчувствие неосуществимости подобных планов.

 

Фарра, ба^,а, икша^,арра — арабские глаголы (бежать, продавать, дрожать).

Шарх-и Абдулла — учебник арабской грамматики (морфологии) на персидском языке.

Дерево ада — см. заккум.

Лотос крайнего предела — коранический термин для обозначения определенного места на седьмом небесном своде.

 «Кабан», «Сакмар», «Хазар» и т. д — названия вымышленных, никогда не издававшихся газет.

 

 

Потом Джагфар подошел к сравнительно небольшому штабелю книг художественного содержания — романов, рассказов, пьес. Оказалось, что большинство он читал: почти все они были в его домашней библиотеке. Мастерское описание природных красот, глубокое проникновение в психологию человека, его драматические переживания, резкое бичевание общественных пороков, призывы строить жизнь по-новому, воплощать в практику благородные идеалы — все это присутствовало в художественной литературе булгар. Однако беда состояла в том, что именно такие книги издавались очень малым, ограниченным тиражом, да к тому же печатались в старых типографиях с допотопной полиграфической техникой и на плохой бумаге. На титульных листах традиционно заявлялось, что все права на издание принадлежат автору, и очень редко указывалось имя издателя. Это свидетельствовало о том, что действительно толковых издателей было мало, да и большинство из них предпочитало давать средства на очередной выпуск "проверенных", раскупаемых произведений типа "Фазаиль-аш-шухур". И до этого Джагфар никак не мог взять в толк, почему те, кто жертвовал немалые суммы на национальные нужды, так и не обратили внимания на самую важную, самую значительную сферу булгарской жизни. Теперь же, в музее, его недоумение достигло предела.

В других залах были выставлены нотные записи музыкальных произведений, а отдельный раздел посвящался булгарской поэзии. Джагфар любил стихи булгарских авторов, а силлабический размер, обычно использовавшийся ими, казался ему наиболее подходящим и близким к природе национального стихосложения. Он перелистал несколько поэтических сборников и задумался о судьбах поэтов, тяжелых испытаниях, выпавших на их долю. Поглядев по сторонам, он заметил надпись: "Конфликт между джадидистами и кадимистами9". Из немалого количества книг на эту тему большую их часть составляли такие, предметом которых был анализ совершенно никчемных, "высосанных из пальца" вопросов, например, целый труд о необходимости буквосочетания «лам-алиф»10 или книга, утверждавшая, что система счета по абджаду является чуть ли не основой религии. Авторами других антиджадидистских опусов выступали, с одной стороны, постоянные персонажи пошлых сплетен, преуспевшие в развратных похождениях люди, никогда всерьез не интересовавшиеся религиозными проблемами, а с другой — кстати и некстати демонстрировавшие свою набожность типы, которые даже в священный месяц Рамазан не переставали употреблять опиум и даже в мечети не забывали подкладывать под язык табачный порошок. Именно они громче всех кричали, что звуковой метод обучения детей чтению является явным признаком вероотступничества. В некоторых книгах свои суждения смело высказывали и такие личности, которые гуляли на свободе лишь постольку, поскольку у булгар не было психиатрических лечебниц.

В конце концов, Джагфар почувствовал сильную усталость от обилия книг, впечатлений и переживаний. Перед глазами все плыло словно в тумане. Он вернулся в гостиницу, чтобы немного отдохнуть, а чтобы затем вновь отправиться в музей. В номере Джагфар прилег на кровать. Сильное эмоциональное утомление не позволило ему заснуть по-настоящему, глубоко и крепко. Сумбур в голове сказался на сновидениях, более похожих на кошмарное наваждение. Он снова увидел булгарских писателей, ученых… Будто бы он вместе с ними плывет куда-то на пароходе, при этом слышится булгарская народная песня о прошедшей молодости, которую невозможно вернуть. Ясный солнечный день, но неизвестно почему тьма постепенно сгущается. Капитан судна — булгар, но почему-то в чапане и чалме. Лоцманы напоминают толстобрюхих баев XIX века. Пароход двигается вперед, налетая на льдины. Сгущаются сумерки, вдалеке виден казанский кремль. Наступает полная темнота. Он замечает, что это — затмение солнца, но на небе видны звезды, которые то вспыхивают, то гаснут. А вот и башня Сююмбике11, она раскачивается из стороны в сторону. Джагфару кажется, что это не башня, а тяжело больной человек. Вновь появляется капитан, на этот раз цвет его чалмы черный, а чапана — желтый12. Глаза его сверкают. Оказывается, что он смотритель башни и пытается предотвратить ее падение. При каждом наклоне башни он подкладывает под нее свой чапан… Вот он уже вошел внутрь. Башня начинает раскачиваться еще сильнее, полумесяц на ее шпиле также теряет устойчивость, и вот финал: башня падает и как бы растворяется в воздухе вместе с капитаном. Наступает кромешная тьма, и Джагфар видит себя уже верхом на коне, а рядом с ним хан Гаязетдин Узбек13. Они хотят совершить намаз, но не могут найти подходящего места. Вдруг появляется хан Улу Мухаммед14, вслед за ним Сююмбике в платке и черном одеянии. К ней подходят все трое мужчин, но Сююмбике отстраняется: "Не подходите ко мне, меня уже нет". Джагфар бельгевар превращается в камень, Улу Мухаммед исчезает, а хан Узбек падает на землю замертво. И сама Сююмбике слышит некий голос, говорящий о том, что умерли и Узбек, и Улу Мухаммед, и Джагфар-бельгевар15 и что их участи не минует и Сююмбике. И действительно, вот и ее уже не видно… Чей-то зловещий голос заставил Джагфара проснуться. Он был в холодном поту. Все еще не отошедшему от кошмара, ему почудилось, что кто-то отчетливо сказал: "Сююмбике умерла", — и сразу ужас поселился в его душе. Ощущение неотвратимости беды обуяло его. Едва одевшись, Джагфар помчался на вокзал. Там было много людей, собравшихся для проводов гостя, но он не видел и не слышал их, весь захваченный одной мыслью: скорее к Сююмбике! Уже в Казани из окна поезда он взглянул на башню Сююмбике: ему показалось, что она действительно качнулась раз-другой. На вокзале он нанял извозчика и прямиком отправился в усадьбу, а там, соскочив с пролетки, буквально вбежал в комнату жены. Сююмбике лежала на кровати в желтом платье. Было полутемно, при свете лампы лицо жены казалось особенно грустным и скорбным. Она увидела его и, так как язык уже не повиновался ей, рукой подозвала к себе. Джагфар преклонил колени и поцеловал ее. Слезы капали на холодную руку больной и скатывались вниз. Сююмбике долго и пристально смотрела в глаза мужу. "Все кончено", — едва слышно сказала она, собрав остаток сил; взор ее померк и дыхание оборвалось… Джагфар долго не отпускал ее руку, плакал и плакал навзрыд, потом встал и прошел в свою комнату. Какие-то люди подошли и сказали, что ребенок родился мертвым и был наречен именем Туктамыш согласно последней воле покойной. Джагфару принесли маленькое тельце. Он смотрел на него странным, возбужденным взором. Ему хватило еще сил сказать: "Вот и умер последний ребенок последнего булгара", — и он упал без чувств. Джагфара вывели из обморочного состояния довольно быстро, но это ничуть не обрадовало его. Хотелось забыться навсегда…

На следующий день была вырыта могила, и Джагфар похоронил свою ненаглядную Сююмбике. На траурную церемонию прибыло много людей из Казани и других мест. Присутствовали даже представители различных обществ Петербурга. Обряд погребения точно соответствовал мусульманским традициям, как и хотел Джагфар. После похорон он не мог более оставаться дома и уехал в Казань, где тут же направился к башне Сююмбике. Печальная картина открылась перед ним. Оказывается, часть основания башни обрушилась, и теперь рабочие занимались расчисткой завалов. Потрясенный Джагфар решил, что только посещение Шахри-Булгара сможет хоть как-то залечить его вконец израненную душу, и не мешкая, отправился на городище.

Он долго бродил меж надгробных камней и развалин когда-то славного города, погрузившись в размышления о превратности времен. Утомившись, взошел на самый верх минарета16 и стал осматривать окрестности Булгара. Поднимаясь по винтовой лестнице, Джагфар приметил множество надписей, сделанных паломниками на стенах, с указанием имени и года посещения. Его поразил контраст между судьбами минарета, простоявшего здесь, как часовой, много веков, и народа, великого не только по численности, но и по свершениям, который так и не смог выдержать испытания временем. И он нашел для себя объяснение этому: фундамент минарета в свое время сделали очень прочным и солидным, в то время как основой всех наших дел и начинаний были легкомыслие и недальновидность, и неудивительно, что все пошло прахом, а народу была уготована гибель.

Потрясения последних дней и умственное напряжение не могли пройти бесследно. Джагфар стал бредить наяву. Он снова видел перед собой давешнего капитана, мулл, лоцманов, булгарских писателей, Сююмбике. В ушах слышались отзвуки маршевых мелодий. Наступила ночь, а Джагфар не спешил спускаться с минарета. Мрачные думы не отпускали его ни на минуту: иногда, чтобы заглушить тоску и печаль, он начинал напевать булгарские песни.

…Взошел месяц и осветил своим волшебным светом все вокруг. Тут Джагфару пригрезилось, что к Шахри-Булгару приближается булгарская конница…

Неожиданно густое черное облако закрыло луну, подул сильный ветер, его завывания отзывались эхом в лестничном проходе минарета. Стало холодно. Джагфар, зябко кутаясь в одежду, немного отодвинулся от проема и присел в уголке. Голова его склонилась. Сквозь полудрему перед ним снова представали лица булгарских писателей и поэтов, неясный, размытый образ Сююмбике. Сила ветра усилилась, его свист казался зловещим. Минарет качнулся, а потом основание его стало отрываться от земли. Джагфар дремал, не сознавая, что происходит. Отчетливый голос Сююмбике спросил: "Конец? Это конец?". С ужасающей силой и страшным воем налетел очередной порыв ветра. Минарет содрогнулся, и это разбудило Джагфара. Небо опрокинулось на него, минарет рухнул; Джагфара завалило обломками камней. Такой была смерть последнего булгара.