Т. е. в среду сразу же после полуденного намаза2. 5 страница

Все увиденное в Астрахани чрезвычайно впечатлило Джагфара. Он не в состоянии был думать ни о чем другом, кроме как о полуразрушенных, брошенных мусульманских селах в окрестностях города, руинах мечетей, надгробных камнях, экспонатах, находившихся в музее исторического общества. В один из дней он повстречал на улице русского шарманщика, извлекавшего из своего инструмента звуки булгарских мелодий, и попросил его сыграть еще. Слушая родную музыку, Джагфар не смог удержаться: слезы потекли по его щекам. Плачущий, он был похож на мальчика, у которого отобрали любимую игрушку. Музыка заставила его вспомнить былое могущество и процветание булгар. Булгарская мелодия, исполняемая человеком другой национальности, говорила сама за себя. Мысль о том, что не осталось более ни одного булгарского музыканта, ужаснула его. А ведь через пару лет уже не будет и слушателей, способных прослезиться при этих звуках, подумал он с горечью. Он даже не пытался сдерживать слезы, душившие его. Невысказанные тоска и отчаяние юношей, упрямый фанатизм стариков, ядовитая горечь древа невежества и мракобесия, посаженного и тщательно обихоженного улемами в XIX–XX веках, воистину похожего на адское дерево "заккум"2 — музыка перенесла Джагфара в мир этих образов и заставила жестоко страдать…

Настало время отъезда. Джагфар в последний раз бродил по развалинам булгарских мечетей, прижимаясь лицом к их холодным камням, в музее целовал старинные книги, а на кладбище долго стоял у надгробия знаменитого астраханского поэта. Расставание с городом было печальным, но едва ли не более грустные переживания поджидали его на пароходе, шедшем в Казань. Внимание Джагфара привлекли знаки, похожие на арабский шрифт, по обе стороны от выведенного огромными буквами названия парохода — "Гром". Разглядеть их более внимательно он сумел только на следующей пристани, сойдя на берег. Справа от слова "Гром" можно было прочитать сочетание "габд", а слева — "сыри". Неожиданная догадка озарила его: пароход, на котором он плыл в Казань, когда-то назывался именем одного из первых булгарских писателей — Габд-аль-Каюма аль-Насыри3 и принадлежал основанному мусульманами товариществу "Йиль" ("Ветер"). И об этом теперь напоминали лишь случайно уцелевшие остатки букв! Джагфар пришел в еще большее смятение, тоска завладела его сердцем окончательно. Он даже отказался от намерения посетить развалины Сарая4, попросту испугавшись сойти с ума. Впрочем, его испугала не столько сама эта вероятность — Джагфар не хотел, чтобы русские в своих книгах потом написали о нем что-то вроде "последний из булгар повредился разумом и скончался". Он не сделал остановки даже в Шахри-Булгаре5.

… В Казани Джагфар нанял извозчика и велел ему ехать в верхнюю часть города. Путь пролегал через Сенной базар. Теперь здесь уже невозможно было встретить булгар, живо обсуждавших недостатки и достоинства прохожих и выдававших им, в зависимости от походки и одежды ярлык вероотступника или правоверного. Их место заняли русские и евреи, говорившие по-русски, но с изрядным акцентом. На душе Джагфара стало еще тяжелее, так как по книгам он хорошо знал, кому принадлежали когда-то все эти магазины и лавки и чем в них торговали. И вновь перед его глазами встала трагическая картина постепенного вымирания бывших владельцев торговых заведений, его соплеменников, и их крики в агонии словно отозвались эхом в его душе. Но настоящее потрясение Джагфар пережил чуть далее, когда он увидел, как над входом в Сеннобазарскую мечеть какие-то люди укрепляли вывеску с надписью золотыми буквами: "Болгарский музей". За этим наблюдало множество горожан. Целая гора цветов была навалена у входной двери, гирлянды лампочек для вечернего освещения украшали фасад здания. Джагфар вспомнил: сегодня было 2 октября, годовщина взятия Казани русскими, праздничный день. Очевидно, открытие музея специально приурочили к празднику. Выяснилось, что этому событию будет предшествовать краткое вступительное слово русского историка, посвященное истории булгар. У Джагфара возникло желание быстрее покинуть площадь перед мечетью, но извозчику пришлось долго протискиваться через толпу зевак. "Бывшая мечеть, бывшая мечеть" — эти слова, то и дело слышавшиеся вокруг, неприятно кольнули Джагфара. Наконец, пролетка, выбравшись из толчеи, покатила вдоль озера Кабан. И снова неожиданность, заставившая его горестно вздохнуть: над входом в Апанаевское медресе теперь красовалась надпись: "Приют". Выезжая на Екатерининскую улицу6, Джагфар услышал звон колокола. Он исходил со стороны Апанаевской мечети, служившей теперь пожарной частью, причем колокол был установлен прямо на минарете. Джагфар, буквально сраженный этим невероятным превращением, попросил извозчика ехать резвее. Теперь они двигались мимо другой мечети, Бурнаевской. Какой ужас! Ее минарет оказался переоборудованным в павильон, в котором стояли или прохаживались официанты в белых передниках и барышни с цветами в волосах. Смятение охватило Джагфара, он закрыл глаза, и тут же воображение нарисовало перед ним картину: в мечети мулла читает проповедь, в то время как в павильоне на крыше здания царит веселье…

Он хотел было направиться в сторону Азимовской мечети, но испугался, что и там его подстерегает очередная неприятность. Он сказал извозчику, чтобы тот с Мещанской7 повернул в сторону Сенного базара. Однако неизбежное словно гналось за ним: Голубой мечети не было на месте! Впрочем, память быстро подсказала ему, что о падении ее минарета писали в газетах. Ныне здание мечети использовалось как больница. Вывеска на фасаде находившегося рядом медресе информировала прохожих, что здесь располагаются акушерские курсы. Дальше — больше: мечеть Субаева была переоборудована в библиотеку, а Галиевское медресе, в котором некогда одновременно учились сотни шакирдов, стала "Приютом для неизлечимо больных".

Извозчик, явно раздраженный постоянными изменениями маршрута, обернулся к пассажиру: "Ну а теперь куда?". Эти слова заставили Джагфара отвлечься от своих мыслей. Он велел ехать к ближайшим номерам. Однако и на этом, последнем отрезке не избежал очередной безрадостной картины: на вершине башни одного из зданий развивался флаг, а из него выходили люди с цветами в руках. Приглядевшись, он узнал Усмановскую мечеть8, превращенную, таким образом, в цветочный магазин. Страшно утомленный всем увиденным за день, Джагфар жаждал успокоения и быстро направился к входу в гостиницу. Но что за наваждение: и она была переоборудована из бывшего медресе. Об этом красноречиво свидетельствовала надпись, сохранившаяся на воротах: "Вакуф-медресе Усмановской мечети". Впрочем, у нашего путешественника уже не было сил ни удивляться, ни расстраиваться. Он быстро разделся и лег на кровать в отведенном ему номере. Сон почти мгновенно навалился на него. Горячечные сновидения вновь вернули его к астраханским впечатлениям, мечетям "Хазар" и Сеннобазарской… На казанских улицах шумела толпа, причем все эти люди были без обуви и головных уборов и с явным удовольствием грелись под лучами осеннего солнца. Потом сюжет сна неожиданно изменился: Джагфар оказался свидетелем булгарского праздника с песнями и цветами. Булгарские писатели, редакторы газет, ученые собрались на площади, которая именовалась Булгарской. Выступая перед публикой, они говорили: "Нашей нации грозила опасность исчезновения, но благодаря этим подвижникам, их самоотверженной деятельности, мы дождались сегодняшнего праздника. Мы разобрали старое, сгнившее основание и построили новый, прочный фундамент национальной жизни. Мы изгнали из нашей действительности замшелые принципы средневековья. Те, кто называл себя улемами двести лет назад, в самый критический период нашей истории нанесли нации огромный ущерб, и закономерно, что они послужили лишь удобрением для улучшения почвы. Она стала более плодородной, и именно на этой почве и выросли вы, достойные дети своего народа. Вы реформировали систему образования, школы и медресе. Вместо схоластики и формальной логики в учебных программах появились математика, философия. Шакирды вместо четок получили учебники по философии и серьезно занялись изучением этой науки. Сегодня мы празднуем торжество настоящей науки и просвещения, которые помогли нам достигнуть высокого уровня во всех областях науки". Площадь заполнили приветственные возгласы. "Пусть здравствует наш народ сотни и тысячи лет!" — кричали собравшиеся. Оглушительные аплодисменты слились с торжественными звуками булгарской музыки. "Да здравствуют писатели! Да здравствуют булгары!" — слышалось со всех сторон. Джагфар увидел, что и сам оказался в группе литераторов и ученых, которых восторженно приветствовали толпы народа. Коллеги жали ему руки, восхищаясь его вкладом в национальную культуру. "Да здравствует профессор Джагфар!" — кричали люди в восторге. И он, понимая, что все это — лишь сон, все же радовался как ребенок… Тут снова раздалась булгарская мелодия… Джагфар, наконец, очнулся ото сна и обнаружил себя в гостиничном номере с его унылыми стенами. Чудесное видение все еще не отпускало его. И тут Джагфар подумал: а ведь действительно, если бы в XIX-XX веках было предпринято то, о чем говорили ораторы, все могло сложиться иначе. Осознание того, что ничего не было сделано, вызвало приступ досады и отчаяния и заставило его разрыдаться. Он все еще переживал свой сон, который дал ни с чем не сравнимую возможность присутствовать на булгарском празднике, где собрались тысячи шакирдов из медресе и нарядившиеся в калфаки девушки из женских школ, видеть окруженные цветами и флагами скульптурные памятники выдающимся булгарам. И над всем этим дивно звучала булгарская музыка…

 

Заккум — араб., в Коране дерево в аду, ядовитые плоды которого предназначены грешникам.

Габд-аль-Каюм аль-Насыри (1825 — 1902) — выдающийся булгарский просветитель.

Сарай — центр монгольской Орды (сер. XIII — конец XV вв.)

Шахри-Булгар — букв. город Булгар, одна из бывших столиц Булгарского государства. Лишь здесь сохранились отдельные образцы булгарской архитектуры конца XIII — первой четверти XIV века: мавзолеи (тюрбе), основание соборной мечети (джами), так называемая «Черная Палата» (предположительно, здание суда), остатки фундаментов общественных бань с подпольным отоплением, Малый и недавно восстановленный Большой минареты. На территории Булгарского музея-заповедника также сосредоточены несколько десятков надгробных камней конца XIII — первой половины XIV столетий.

В настоящее время — часть улицы Татарстан.

Мещанская улица — ныне улица Нариманова.

Сеннобазарская, Апанаевская, Бурнаевская, Азимовская, Голубая, Усмановская мечети, Галиевское медресе — Сеннобазарская мечеть построена в 1845г. Реконструирована с восстановлением минарета (разрушен в первые десятилетия Советской власти) в 1989г. Сейчас носит название «Нуруллах» (ул. Кирова, 74); Апанаевская мечеть возведена в 1768 г. (ул. Каюма Насыри, 27); Бурнаевская мечеть построена на деньги Садыка Бурнаева в 1872 г. (ул. Ахтямова, 5); Азимовскую мечеть, одну из самых красивых в Казани, возвели на средства купцов Азимовых в 1887г. (ул. Вахитова, 1); Голубая (“Зэнгэр”) мечеть была построена в 1812г. (ул. Нариманова, 28/19); Усмановская мечеть возведена в 1906г. (ул. Гафури, 67). Галиевское медресе называлось так по имени построившего его на свои деньги Мухаммеджана Галиева; более известно под названием медресе «Мухаммадия». Исключительную роль в развитии этого учебного заведения и превращении его в своеобразный мусульманский университет сыграл сын М. Галиева - выдающийся булгарский педагог, богослов и общественный деятель Галимджан Баруди, ставший после февральской революции 1917 года первым свободно избранным муфтием мусульман Внутренней России. Медресе было закрыто в 1918 году и возобновило свою деятельность в начале 1990-х годов.

 

Джагфар вдруг понял, что сновидение было не случайным. Он должен был еще раз уяснить себе, что могло быть с нацией, если бы она пошла по иному пути, прислушалась к голосу лучших людей, патриотов и отбросила в сторону, как ненужный хлам, "умные" советы улемов.

Интересно, а что сказали бы эти "ученые мужи" XIX–XX столетий, увидев такой сон? Наверное, они сочли бы его дьявольским наваждением. Что же касается других, не знаю. Может быть, осознав, что, слепо идя за улемами, совершали ошибку за ошибкой, они покаялись бы. Может быть…

Джагфар встал с постели, умылся, подумал о том, что предпринять дальше. Самым правильным было бы поехать к Сююмбике — супруге, пожить немного у нее, успокоить нервы, а потом уже направиться в Петербург, в тамошнее Историческое общество.

Он заказал чай. Вместе с чаем официант принес и свежий номер газеты "Казань". Джагфара сразу же привлек один заголовок — "Последний болгарин". Его словно пронзил электрический ток. Читая статью, он испытывал что-то похожее на эпилептический припадок. Заметка была из Оренбурга и рассказывала о старике-мусульманине, который находился сейчас в больнице в тяжелом состоянии и в бреду то звал умерших родственников, то просил привести человека, умеющего читать Коран, то вдруг пытался петь булгарские песни, плакал, выкрикивал имена жены, детей и близких. Автор с большим участием писал о судьбе старика, последнего оренбургского булгара, которому в последние часы жизни даже не было отпущено скромной радости поговорить с соплеменником на родном языке.

Едва дочитав статью, Джагфар в сердцах отшвырнул ее в сторону. "Вот до чего мы дожили! Пусть Бог проклянет тех кто повинен в этом!" — воскликнул он и, быстро одевшись и даже не закрыв двери, вышел на улицу. Доехав до пристани, он сел на пароход, следовавший в Самару, с твердым намерением добраться до оренбургской больницы и застать старика в живых. Джагфар хотел во что бы то ни стало облегчить предсмертные страдания больного, утешить его, в может быть и поговорить о судьбе нации, напеть булгарские мелодии… Он очень надеялся прочитать у изголовья старика последнюю молитву.

На пароходе он читал газету, купленную в киоске возле пристани. Его заинтересовал материал из Семипалатинска, в котором речь шла о состоянии бывших медресе, превращенных в приюты для бедных, и о бывших мечетях, находившихся теперь под опекой, о недавней смерти булгарской девушки родом из того же города с подробным изложением течения ее болезни и обстоятельств кончины. В статье особо подчеркивалась "профессия" девушки, которая прославилась как "барышня" не только в Семипалатинске, но даже в Москве и Петербурге, и ставился вопрос, не нанесла ли национальному развитию вред определенная распространенность среди булгарских женщин злосчастного статуса "барышни известного поведения". Мысли Джагфара окончательно спутались, он не мог уже дать точной оценки прочитанному. Бесцельно шагал он по палубе взад и вперед в состоянии крайней растерянности. Вскоре голод дал о себе знать, и Джагфар заказал обед в ресторане. В ожидании заказа он опять принялся мерить шагами палубу, и тут до его ушей донеслась мелодия. Она покоряла своеобразностью, нежностью, печалью и в то же время обладала поразительной внутренней силой. Джагфар вошел в зал и увидел русскую женщину, игравшую на рояле. Он приблизился вплотную к инструменту и долго стоял как зачарованный. Пианистка исполняла не что иное, как известную с девятнадцатого века песню "Тафкилев", которая пользовалась громадной популярностью и сейчас… Завороженный волшебными звуками, Джагфар опомнился только когда русская пианистка закончила играть и захлопнула крышку рояля. И тут же почти выбежал из зала. Он боялся, что пассажиры догадаются, что он булгар, и замучат его вопросами.

Заказ все еще не был готов, и Джагфар, взяв лежащий на столе журнал, стал просматривать его. Увидел заголовок "Ишанизм и его последствия" и углубился в чтение. Эта обширная статья рассматривала тему во всех ее аспектах. Автор, должно быть, глубоко изучил предмет: он писал о том, как ишанизм проник в мусульманскую среду из языческой Индии. Особо указывалось время, когда началось распространение ишанизма в Булгарии, подчеркивалось то разрушительное действие, которое он оказал на мусульманский мир вообще и на булгар в частности. Согласно утверждениям автора, основной причиной булгарского вырождения был именно ишанизм, потому что, несомненно, не без влияния ишанов утратили булгары такие качества, как энергичность, деловитость, необычайная работоспособность. Бесконечные призывы ишанов отринуть бренный мир и заниматься лишь молитвами привели к тому, что булгары стали ленивым и не способным ни к чему народом […].

Статья заканчивалась следующими словами: "Невозможно рационально объяснить, как же эти булгарские ишаны и улемы, в религиозных воззрениях и практике которых не было и признаков настоящей духовности, смогли так оболванить целый народ. Или они были необыкновенно хитры? Кто знает, может, ишаны обладали некой гипнотической силой*? Как бы то ни было, никакая другая прослойка общества не оказала на булгар такого губительного влияния".

"Боже, Боже — подумал Джагфар, — почему же именно я должен быть свидетелем этого позора, а не улемы девятнадцатого столетия? О если бы случилось чудо, и хотя бы один из них увидел, к чему привела деятельность его и ему подобных!". И тут же представил себе: человек в зеленом чапане и несуразно большой чалме, на ногах — ичиги9 с приспущенными голенищами, верхние пуговицы рубахи расстегнуты, без конца повторяет: "Шариат, шариат…". Джагфар идет за ним, его пальцы сжаты в кулаки, он кричит: "Убью, гадина! Это ты все погубил, ты!". Однако хазрат, продолжая твердить одно и то же, не обращает на него внимания. От этого сна наяву Джагфара пробудил только громкий голос официанта, объявившего, что обед готов. За столом Джагфар старался не думать ни о чем и твердо решил, пока не доберется до Оренбурга, отказаться от чтения любых газет и журналов. Он также всячески избегал общения с людьми, ибо в ходе беседы с кем бы то ни было его национальная принадлежность непременно открылась бы. Ну а далее, без сомнения, разговор зашел бы о печальной судьбе булгарского народа. Джагфар не хотел больше бередить саднящую в душе рану. До самой Самары он не покидал своей каюты. И, тем не менее, как он ни пытался заставить себя не размышлять о том, что волновало больше всего, как ни старался занять ум праздными мелочами, это не получалось. Подобно больному, которому кажется, что все вокруг напоминает о недуге — сам пароход, его гудки, посуда и чай в ресторане, рояль, имя парохода, в конце концов, даже кровать, на которой он лежал, пытаясь забыться, — окружавшее буквально кричало на разные голоса о злосчастном роке, постигшем булгарскую нацию.

В Самаре Джагфар испытал некоторое облегчение хотя бы потому, что гостиница, куда он направился с пристани, не была зданием бывшего медресе или чем-нибудь в этом роде. И на улицах он не заметил переоборудованных под другие цели мечетей. Устроившись в номере и перекусив, Джагфар решил пройтись по городу. Над большим парадным входом в один из домов виднелась вывеска с надписью: "Промышленное училище". Из открытых окон доносились звуки работающих механизмов, сильно пахло машинным маслом. Джагфар подошел поближе и через окно увидел на внутренней стене помещения что-то напоминающее булгарские буквы10. Он быстро направился к воротам и, ни с кем не заговаривая и не отвечая на вопросы, прошел внутрь. Лавируя между станками, подошел к заинтересовавшей надписи. Очистил рамку от слоя пыли, начал читать. Оказалось, что это расписание уроков. Дальше шел перечень каких-то названий. Джагфар смог разобрать некоторые из них: "Кафия", "Шарх-и-мулла", "Исагуджи", "Шамсия", "Тахзиб", "Суллам-аль-улюм", "Хикмат-аль-айн", "Мухтасар"11. Вначале он решил, что это и есть программа обучения. Кроме того, он понял, что слова были либо арабского, либо джагатайского12 происхождения. Будучи собирателем булгарских артефактов, он обычно, не вдаваясь в юридические тонкости, просто пополнял ими свою коллекцию, потому что считал себя вправе обладать этими предметами как последний представитель булгарской интеллигенции.

Не обращая внимания на недоуменные вопросы подошедших к нему рабочих, он снял рамку со стены и пошел к выходу. Они не препятствовали, может быть, решив, что он "крупная шишка", а, скорее всего, просто потому, что никогда не придавали особого значения старой надписи на незнакомом языке.

… Вернувшись в гостиницу, Джагфар уединился в номере и стал внимательно изучать надпись. Он обратился к словарям, чтобы найти значение слова "исагуджи", но так и не добился результата. Смысл слов "шарх" и "мулла" по отдельности он понимал, но что они могли означать с научной точки зрения? То же касалось и слова "кафия"… Джагфар никогда не слышал о науке под таким названием. А что это за учебный предмет "шамсия"? Вспомнив, что турки называют так обычный зонтик, он предположил, что, вероятно, это какая-то инструкция по производству зонтов. Но почему же в таком случае она попала в список изучаемых предметов? Странно, но, может быть, это действительно было объектом изучения, кто знает? Во всяком случае, сейчас уже никто не сможет объяснить данный феномен. Джагфар когда-то читал книгу о жизни самарских мусульман, их занятиях и промыслах. Он даже вспомнил некоторые строки из нее: "Здешние булгары занимались конным извозом. Иногда, когда им казалось, что выполнить повеление хозяина и отправиться с грузом в какой-нибудь отдаленный населенный пункт слишком тяжело, они, не долго думая, просто заезжали во двор своего дома".

Названия "Суллам" и "Тахзиб" также заставили призадуматься. Джагфар знал, что с арабского слово "суллам" переводится как "лестница". "Уж не о пожарных ли принадлежностях эта книга? " — подумал он. Слово "тахзиб" он раскусил очень быстро, потому что немало был начитан о том, как в XIX–XX веках под видом "улучшения нравственности" ("тахзиб-и-ахлак") были опустошены карманы многих бедолаг. Однако это все-таки не объясняло практического предназначения книг с такими названиями. Джагфар рискнул предположить, что все это имена людей, живших в одном месте и в одно время. Но причем здесь названия дней недели? Джагфар понял, что ему не под силу разгадать непривычные слова и сочетания. Тут он вспомнил о том, что в девятнадцатом–двадцатом столетиях был распространен обычай носить на груди под одеждой различного рода амулеты, талисманы с молитвами. Часто это были даже не молитвы, а набор нечитаемых слов типа "максалмина", "чуприма", "тупрата" или "ямлиха", якобы защищавших от злых духов-джиннов. Но заглавие "программа занятий" заставила его отбросить и это предположение. Наконец, он просто устал и решил прогуляться и как-то развеяться. И снова ему пришлось пройти мимо промышленного училища. Случайно взглянув наверх, он увидел надпись, из которой следовало, что нижнюю часть здания когда-то занимало медресе, а верхняя была мечетью, но прошло уже 25 лет с того времени, когда здесь видели последнего прихожанина, и здание теперь служило для других функций. Неожиданным образом это обстоятельство не сильно расстроило Джагфара. Наоборот, он с некоторым облегчением подумал, что наконец-то, после стольких лет вредоносного влияния на судьбы молодых людей, здание "опомнилось и раскаялось". Услужливая память тут же подсказала: ведь в прежних медресе булгар не обучали определенным наукам, а заставляли лишь зубрить названия книг и читать предисловия к ним. Теперь до него окончательно дошел смысл слов на обрамленной доске, унесенной им из училища. Джагфар счел за благо поскорее добраться до вокзала и отправиться в Оренбург.

…Размеренный стук вагонных колес, казалось, немного успокоил его нервы, но когда показалась река Сакмара, снова душевная боль стала терзать путника. Ведь именно Сакмара в течение веков снабжала водой добрую половину булгарского народа, а ее берега и заливные луга являли собой одно из живописнейших мест булгарской земли, и именно этой реке была посвящена удивительная по мелодичности и задушевности песня с одноименным названием… Поезд шел ходко, но безрадостные мысли сменяли одна другую еще быстрее. Сердце защемила тоска, на глаза навернулись слезы. Чуть-чуть подзабытая было "булгарская тема" раскрылась во всей своей широте и обнаженности.

Но вот показался и оренбургский вокзал […] Джагфар нанял извозчика и велел тому отвезти его в больницу, ту самую, в которой доживал последние дни старик из газетной статьи. Он почти вбежал в приемный покой, где его остановили и спросили о цели посещения. Джагфар назвал имя. Ему бесстрастно сообщили, что старик умер и вчера похоронен. Джагфар остолбенел, затем медленно вышел из больницы. Вывеска на здании напротив ввергла его в еще более подавленное состояние. Надпись гласила: "Вакуф-медресе братьев Хусаиновых". Об этих людях он читал много. В период, когда нация "встрепенулась" и только начала высвобождаться из пут тяжелого, нездорового сна, они потратили огромные средства на открытие медресе и мектебов для народа. С другой стороны, как понял Джагфар, в учебных заведениях, построенных на деньги Хусаиновых13, преподавалось много предметов, упраздненных даже в медресе старого типа, и вообще, братья в этой области вели дела крайне неумело, недальновидно, и получилось так, что они потратили уйму капитала впустую. То, что они с таким старанием строили, вскоре после их смерти рассыпалось как карточный домик. Здания медресе, конечно, оставались на своем месте, но система образования в них служила лишь обогащению одних и потере физического и духовного здоровья других. В одной из книг было написано так: "Хусаиновы радели за нацию, хотели верно служить ей, истратили много денег. Но оказалось, что без всякой пользы. Их деятельность была сродни неуклюжим движениям того самого медведя, который, пытаясь спасти своего друга-человека от назойливых мух, мощным ударом лапы убил его". Джагфар был согласен с автором. Он с горечью размышлял о судьбе народа, которому так и не улыбнулось счастье и у которого что ни возьми — все шло невпопад. Нужные, необходимые нации, как воздух, люди безвременно умерли, а типы, от которых исходил лишь вред, напротив, прожили долгую жизнь. Те, кто верой и правдой служил народу, были объявлены врагами, им не давали ходу, на их подвижническом пути возводились преграды одна выше другой. Дела и поступки, крайне важные для национального благополучия, воспринимались в штыки или, в лучшем случае, ими пренебрегали, в то время как пагубный груз недальновидности, невежества, тупости и косности становился все тяжелее и тяжелее. Мракобесы и никчемные людишки представляли себя героями, богачи оказывали им всяческую поддержку, бедняки относились к ним с почтением. Во всех делах перевес был на стороне темных сил. Но почему так произошло? Кто виноват в случившемся? Кто?

Стоя перед зданием, Джагфар вообразил, что если бы медресе и вакуфы14 принадлежали, например, евреям или армянам, то они извлекли бы из этого громадную выгоду.

Между тем он вернулся в номер и принялся за чтение главы из книги по истории Оренбургского края, посвященную характеру и привычкам здешних булгар. Согласно автору, они отличались от казанских соплеменников простодушием и открытостью. Да и в чувстве патриотизма оренбуржцы превосходили булгар-казанцев. Зато в них гораздо меньше было спесивости и заносчивости. Если бы не ряд отрицательных качеств, присущих оренбургским булгарам, таких как излишнее преклонение перед религиозными авторитетами, пассивность в критические моменты, когда необходимо было срочно решать очень важные вопросы (обычно оренбуржцы признавали эту необходимость, но их пугало конкретное дело, конкретная ответственность), а также характерное для булгар чревоугодие, то они, несомненно, достигли бы весьма значительных успехов. Из других исторических трудов Джагфар знал и о том, что в Оренбурге было немало деятельных людей, преданных идее национального прогресса, служивших народу по мере сил и способностей, но не получивших поддержки. По мысли автора книги об оренбургских булгарах, одной из причин упадка и регресса являлось то, что здесь проблеме, как и во что одеться, придавалось совершенно неадекватное значение. Критерием оценки человека часто был материал, из которого пошит его казакин. Еще одним очень серьезным препятствием на пути прогресса оказалось приниженное положение женщин, которые коего не получали ни образования, ни должного воспитания и постоянно пребывали в затворничестве.

Книга была иллюстрирована рисунками, изображавшими, например, мечеть и минарет Караван-сарая. Джагфар быстро оделся, вышел, кликнул извозчика и поехал осматривать эту достопримечательность города. Минарет по-прежнему был на своем месте и даже как будто выглядел стройнее и краше, чем на картинке. Ввиду скорого наступления нового века, грозящего полным исчезновением булгарского этноса, все предметы и объекты, так или иначе связанные с булгарским прошлым, подверглись обновлению и реставрации…

Поэтому и минарет Караван-сарая покрывали новой… краской и готовили флагштоки для водружения знамен.

В здании мечети теперь располагалась Булгарская библиотека. Джагфар без колебаний вошел внутрь. Книг на стеллажах было много, очень много, и он постарался просмотреть их как можно больше. Однако это занятие не принесло ему удовлетворения. Ни одна из книг не принадлежала перу булгарского автора, в библиотеке хранились лишь религиозные трактаты. Почему же предки не уделяли мирской, земной жизни хотя бы сотую толику того внимания, которое они посвятили вопросам вечного, потустороннего? Ведь в таком случае их судьба наверняка сложилась бы иначе, подумалось Джагфару. Уже выходя из библиотеки, он наткнулся на раздел художественной и научной литературы. В углу были навалены большой грудой труды оренбургских булгар. Он внимательно осмотрел их и горестно вздохнул: этих книг было гораздо меньше, нежели предыдущих, подробно объяснявших каждый аспект исполнения религиозных обрядов. Ему стало совершенно очевидно, что булгары до смешного мало занимались делами этого мира, постоянно грезя о загробном, и, в конце концов, отправились туда все до единого.