Т. е. в среду сразу же после полуденного намаза2. 4 страница

Наметилась и другая опасная тенденция. Так как для обеспечения семейной жизни заработанных денег катастрофически не хватало, а найти женщину для удовлетворения похоти не представляло большого труда, заметно сократилось количество браков. В такое развитие событий вносило свой вклад и то, что проблемам брака и развода уделялось все меньше внимания, они воспринимались как некая игра, забава. Бракосочетание в представлении многих было сожительством без взаимных обязательств, своего рода возвращением к язычеству. И как-то препятствовать этому явлению, постепенно прочно укоренившемуся в обществе, казалось уже невозможным. Хотя этот негативный процесс начался лишь в XIX веке, улемы того времени не придали ему большого значения, и, как следствие, "микроб" внебрачного сожительства поразил почти всю нацию, став неотъемлемой частью ее организма. Число новорожденных сильно сократилось, потому что женщины просто не хотели взваливать на себя бремя вынашивания, рождения и воспитания ребенка. Чтобы избежать беременности, многие употребляли сильнодействующие препараты, часто весьма ядовитые, и в результате возросла смертность среди женщин, те же, кому удавалось выжить, становились инвалидами. Молодые девушки, по неопытности слишком поздно узнававшие о том, что они уже носят в чреве будущего ребенка, также использовали подобные лекарства, но дети у них все же рождались и большей частью оказывались больными и слабыми. Не имевшие материальной возможности для воспитания больных детей, матери избирали наиболее простой способ избавления от них: они топили младенцев в воде или отдавали в русские детские приюты (у нас учреждение таких приютов считалось почему-то запретным).

Самыми очевидными показателями вырождения нации были цифры умерших и родившихся, причем умерших было гораздо больше. Конечно, многие чувствовали приближение катастрофы и по мере своих способностей пытались предотвратить ее. Они, например, издавали книги и очерки, в которых прямо говорили, что нации грозит гибель. Но разве можно воздействовать литературой на неграмотных людей? Образованная же часть общества к этому времени уже до такой степени усвоила аморальный образ жизни, что просто не читала таких книг. Ну а если бы читали и, допустим, даже прониклись тревогой за будущее, что они могли бы предпринять? Бросить все и уйти? Но куда? На другой завод или в дворники. А может быть, наняться батраками и пастухами к хозяевам в русские села? Что изменится? Снизится смертность, уменьшится число больных? Увы, увы! Тех, кто указывал народу на истинное положение дел и апеллировал к сознанию сограждан, улемы пригвоздили к позорному столбу, назвав "гяурами, не верящими в предопределение". Так называемые "солидные" граждане, то есть богачи, следуя указаниям улемов, образно выражаясь, опрокинули всю нацию в пропасть, на краю которой она судорожно пыталась удержаться. Летевшие вниз поняли, что пропасть бездонна и что правы были те, кто давно уже предупреждал об этом. Посмотрев вверх, они увидели их плачущими на одном краю пропасти. Но на другом краю стояли господа в чалмах, которые потешались над людьми, кубарем катившимися вниз. И падавшие в пропасть, прокляли этих людей. Но это было единственное, что сделали бедняги. Летя вверх тормашками в тартарары, они, в конце концов, потеряли всякое представление о направлении своего движения, а уж о том, чем все это закончится, тем более не могли знать. Их разум как бы помутился, и бессмысленный, безумный смех разобрал падающих с бешеной скоростью людей. Некоторые из них все же сохраняли остатки ума, достаточные для того, чтобы понять: это падение закончится кромешной тьмой и забвением, где все уже будет безразлично. Но они не могли вернуться, и даже если бы им представилась такая возможность, им не суждено было вернуть остальных. Так что свободное падение продолжалось…

ХХ век, на протяжении которого мы лишились очень многого, был на исходе. Исчезли газеты, почти вывелись писатели за исключением небольшой их горстки, как правило бесталанных и безразличных к духовным идеалам.

Газеты исчезли, и прежде всего — выходивший в течение пятидесяти лет "Тарджеман". После смерти главного редактора этот печатный орган попал в руки людей случайных, вовсе не горевших желанием к издательской деятельности. Редакция закрылась. Представители передовой части нации горько сожалели о случившемся. Прекращение издания газеты, редактор которой так много сделал на поприще служения народу и фактически пробудил нацию от глубокого сна, было равносильно такому событию в истории булгар, как потеря независимости. Закрытие "Тарджемана" имело самые печальные последствия. Нация снова впала в спячку. Титаническая деятельность редактора, достойная самой высшей похвалы, все же не смогла окончательно встряхнуть инертных и безвольных соотечественников.

Хадис — араб., изречение пророка Мухаммеда.

Вакфы, вакуфы — араб., имущество (движимое или недвижимое), изъятое из гражданского оборота и используемое на религиозные или благотворительные цели.

Абыстай (абызтай) — булг., супруга служителя мусульманского духовенства, как правило, образованная. У булгар абыстай занималась обучением девочек в мектебах при мечетях или у себя дома.

Казанские газеты держали траур по "Тарджеману". Особенно сильный шок испытала молодежь. Но… проходили дни, недели, месяцы, год прошел. Жизнь потекла по прежнему руслу. Книги, рисунки, биографические очерки, посвященные газете и ее редактору Исмаил-беку еще несколько лет сохраняли популярность в булгарской среде.

Через десять-пятнадцать лет в Казани началось издание газеты "Кабан", затем в Астрахани вышел в свет первый номер газеты "Хазар". Но они просуществовали недолго. Новых редакторов не нашлось, а подписка шла со скрипом. Это событие несколько всколыхнуло общественность. Молодежь объявила о сборе пожертвований. Деньги в необходимом количестве обеспечили возобновление, по крайней мере, одного издания: стал выходить "Кабан". Энтузиазма хватило на короткое время. Кончились деньги, и газета повторно закрылась. Остановилось издание многих журналов и альманахов. Оставалась только газета "Игенче" ("Земледелец"), но и она вскоре приказала долго жить. Конец ХХ века практически означал также конец национальной периодической печати. Лишь русские издавали исторический журнал "Булгар", да каким-то образом держалась на плаву газета "Сату" ("Торговля") за счет публикации объявлений и анонсов.

Наступил XXI век. По этому поводу в России, как и во всей Европе, были устроены пышные празднества. В многочисленных газетах, журналах, специально изданных по этому случаю книгах подводился итог прошедшему столетию.

У других народов наблюдались бесспорные признаки прогресса во всех областях. Поэтому они и предавались праздничному веселью. А что мы делали в это время? По какому поводу праздновали? Наверное, потому, что не было никаких забот, царил полный покой. Нация продолжала мирно посапывать во сне. Между тем дела обстояли из рук вон плохо. Продолжалось отставание, углублялась пропасть, отделявшая нас от других народов. Начало нового века не принесло ничего нового, никаких заметных перемен к лучшему. Деградация и распад господствовали. Народ из деревень валом валил в города, поступал работать на фабрики, а городское население фактически занималось мелкой торговлей или использовалось в качестве чернорабочих. А тут опять нагрянуло несчастье, откуда не ждали. Появилась новая страшная болезнь, источником которой стала мусульманская столовая в Казани. Ее первый носитель, некий шакирд, заразил однокашников по медресе. Дальше в лес — больше дров. Болезнь добралась до сельской местности, а затем через бывших сельчан, а ныне фабричных рабочих поразила многих мусульман, трудившихся на этих предприятиях.

Проклятая хворь была очень опасной, заболевшие быстро умирали и что самое удивительное: она возникла и распространялась исключительно в мусульманской среде. Только в одной Казани болезнь ежедневно косила сотни людей. Зараза перекочевала в Оренбург, Уфу, Астрахань и стала убивать тамошних мусульман. Из разных мест поступали одинаково страшные и скорбные вести.

Правительство приняло экстренные меры к ликвидации эпидемии, была подготовлена масса врачей, открыты новые больницы. Не помогло. Дело в том, что возбудитель болезни так и не смогли выявить, а потому и действенных средств лечения не было. Множество медицинских учреждений и лабораторий бились над решением проблемы… И напрасно. Мусульмане продолжали умирать.

Наконец, один булгарский врач сделал долгожданное открытие. Оказалось, что болезнь, до тех пор неизвестная медицинской науке, вызывалась микробами, для размножения которых наиболее благоприятными были именно наша среда и наш образ жизни. Скоро он создал лекарство, и распространение эпидемии пошло на убыль. Но от ее начала прошло уже много времени, и громадное число булгар умерло, так и не дождавшись панацеи. Появившаяся весной и приобретшая наибольший масштаб летом, зараза уничтожила практически половину булгарского населения. Тридцать процентов оставшихся в живых составляли круглые сироты, а около пятидесяти процентов — старики и старухи. Трудно было передать словами трагедию булгарского народа. Обезлюдели целые аулы, опустели фабричные бараки, беспощадная смерть почти полностью выкосила мусульман, работавших дворниками, извозчиками, швейцарами. На рынках исчезли мусульмане, промышлявшие мелочной торговлей, и старьевщики. В каждой булгарской семье были жертвы болезни. Горе и скорбь торжествовали.

На улицах городов, населенных булгарами, — Казани, Оренбурга, Уфы, Астрахани, Семипалатинска, Орска, Троицка и других — царила гробовая тишина. То же было и во многих аулах. Исчезли целые мечетские приходы, медресе осиротели без мударрисов и шакирдов. В некоторых мечетях Казани, Оренбурга прекратились ежедневные намазы. Более не оставалось сомнений, что такие мечети ждет печальная судьба.

Воздействие болезни и ее ужасающих последствий на народ было настолько шокирующим, что многие просто впали в апатичное состояние. Потеря жен, мужей, детей, родителей означала крах семейного счастья и надежд на будущее. Вкус к жизни был потерян. В глазах оставшихся жить булгар надолго поселились смертная тоска и уныние.

Еще одним результатом эпидемии был непомерный рост проблем наследования имущества. Начались бесконечные тяжбы между родителями и детьми, мужьями и женами. Чем меньше было наследство, тем больший размах приобретало судебное разбирательство. Тяжбы происходили по поводу самых ничтожных предметов, например, самовара, шубы или козы. Судебные присутствия не в силах были переварить несметное количество исков. Правительство в этих условиях прибегло к назначению специальных судей, особых судов, но это не помогало. В силу общего падения нравов развелось очень много лжесвидетелей, которых использовали обе судившиеся стороны. Истец доказывал лживость показаний свидетелей, представленных ответчиками. Противная сторона, в свою очередь, обвиняла в обмане свидетелей со стороны истца, обвиняла свидетелей в продажности, причем предъявляла для этого свидетелей подкупа и т. д. Клубок разбирательств тянулся бесконечно долго, и все усилия правительственных чиновников выяснить истину тратились понапрасну. Даже по прошествии трех лет, в течение которых дела по наследству рассматривались в судебных инстанциях, они так и оставались "замороженными" на начальной стадии. Отчаявшись, правительство решило передать все иски такого рода на рассмотрение мусульманского Духовного Собрания13 и выпустило по этому поводу особый циркуляр. В Духовном Собрании избрали очень простой способ разрешения дел, обязывавший спорщиков держать дополнительный одно-, двух-, трехнедельный или, в особых случаях, шестинедельный пост. Исполнителями предписания на местах были назначены муллы и ахунды14, выжившие в последней эпидемии. Но вопреки ожиданиям воцарилась полная неразбериха, снова приведшая к конфликтам. Люди были недовольны тем, что одних провинившихся муллы заставляли поститься, а других нет. Теперь Духовное Собрание для наведения порядка стало применять пост как карательную меру уже по отношению к муллам и ахундам. Рассмотрение дел по дележу наследства вроде бы приняло более или менее упорядоченный характер, однако в критический момент у Духовного Собрания закончился карательный ресурс из 80 тысяч недель поста15, и там крепко задумались, да так надолго, что наследственные споры так и остались неразрешенными.

Но существовала еще одна болезненная проблема, требовавшая безотлагательных действий: сироты и беспризорные дети. Это действительно было очень серьезной бедой. Огромная масса беспризорных нуждалась в регулярном питании и одежде. Однако решение этой проблемы на практике оказалось делом совершенно безнадежным, ибо требовало больших денег, энтузиазма, усердия и, наконец, мест для содержания детей, оставшихся на улице. У нас же не было ничего. Правительство попыталось помочь, создав специальные комиссии и общества, но булгары не доверяли им. Поэтому за дело помощи сиротам принялись кто как умел: пером, словом, конкретными поступками. Взыграло таки национальное самолюбие. Возобновилось издание газет, журналов и книг, устраивались благотворительные театральные постановки и музыкальные вечера. Было основано несколько обществ в пользу бедных. Минуло некоторое время, и в Оренбурге, Казани, других городах открылись приюты и детские дома. Была получена масса заявлений о приеме… И чем же все закончилось? Поораторствовали, попили-поели и… в результате приняли решение о приеме в приют в этом году четырех (!!!) беспризорных. В число избранных попали сын дворника благотворительного общества, сын дальнего родственника секретаря этого же общества и еще двое со стороны. Выяснили, что помощь требовалась тысячам, да нет, сотням тысяч, на собрании разгорелась жаркая дискуссия, но решение о предоставлении места четырем ребятам так и осталось единственным, что сделали члены общества. Что же это, Бог Всевышний? Почему мы оказались такими, а не иными, в чем причина? Я задаюсь этим вопросом и никак не могу найти ответа.

…Волей-неволей тысячи беспризорников стали искать убежища у русских, а тысячи других вырастали в попрошаек и жуликов. Гордые булгарские девушки, презрев запреты целомудрия, вынуждены были продавать свое тело ради куска хлеба. Конечно, все это стало еще одним объектом полемики на газетно-журнальных страницах и причиной открытия все новых обществ, вооруженных самыми благими намерениями. И опять все напрасно. Эти общества все вместе могли призреть самое большее несколько человек. В конце концов от темы беспризорных, нищих и падших просто устали! Газетчики занялись другим. Да и в народе постепенно привыкли, беспризорничество и проституция перестали считаться чем-то зазорным и неприличным. Дурной пример заразителен: многие порядочные юноши и девушки поддались влиянию сверстников и встали на путь порока. И получилось, что часть народа попала в силки безнравственности и распутного образа жизни, а другая страдала от различных заразных болезней.

Начало второй четверти XXI века неожиданно ознаменовалось новым всплеском общественной активности, который сопровождался открытием большого количества школ, училищ, изданием газет и т. д. Заговорили о необходимости воздвигнуть памятники великим деятелям XIX и XX столетий. Дело дошло до сбора пожертвований.

Первого памятника, по единодушному мнению, заслуживал редактор "Тарджемана" Исмаил-бек, второго — наиболее выдающийся представитель булгарской литературы. Третьим в списке стоял реформатор и подвижник булгарской музыки, внесший наибольший вклад ее развитие. Далее предлагалось увековечить в изваяниях историков, ученых в других областях, знаменитых мастеров изобразительных искусств.

Памятник Исмаил-беку сначала намеревались поставить в Крыму, но в силу некоторых обстоятельств (часть крымчан эмигрировала в Турцию, немалое их число умерло от той самой таинственной болезни) было решено воздвигнуть его в Казани. Вообще в городе были даже подготовлены места для памятников на площадях. Проект скульптурного изображения Исмаил-бека предполагал, что в одной руке он будет держать книгу, а в другой — перо. Таким образом, идея памятника заключалась в том, чтобы показать какое значение имела эта личность в истории народа: был задуман образ "яркой вспышки света в царстве тьмы…". Памятники другим деятелям также соответствовали бы их особой роли в прошлом булгарской нации.

Между тем, численность нации неуклонно сокращалась, в то время как масштабы всевозможных обещаний росли. Всплеск горячечной активности продолжался недолго, подобно приступу лихорадки. Газеты перестали писать, а народ — говорить о памятниках. До пятидесятых годов по инерции слова "нация" и "национальный интерес" еще были в хождении, но использовались лишь формально. И вновь закрылись школы и медресе, прекратилась издательская деятельность. Глубокая апатия, скука и уныние определяли теперь настрой общества. Это было заметно даже по появившимся в тот период булгарским мелодиям и песням, полным невыразимой печали и грусти. Нация походила на больного, лежащего на смертном одре и с беспокойной тоской бросающего красноречивый взгляд то в одну, то в другую сторону. Большинство писателей и поэтов к этому времени уже покинуло нашу бренную землю, оставшиеся же напоминали живых мертвецов.

Живший в те годы историк по имени Джагфар был единственный, кто сохранял присутствие духа и способность к целенаправленной деятельности. Он писал краткие исторические очерки и большие монографии. Но сравнивая в своих произведениях славное и благополучное прошлое народа с его жалким настоящим, Джагфар лишь усугублял всеобщее понимание безнадежности положения. Искренность и пыл, с которыми он пытался возродить дух единения нации, атмосферу, позволяющую защищать национальные интересы, были хотя и достойны восхищения, но напрасны. Школ для обучения детей не осталось, да и рождалось их ничтожно мало, к тому же катастрофически не хватало запаса общественной энергии, чтобы вырастить их достойными нации.

Народ погибал, и, прежде всего, из-за повсеместного распространения инфекционных болезней. Дети в материнской утробе уже были заражены. Те же, кому выпадало счастье родиться здоровым, в близком контакте со старшими родственниками инфицировались очень быстро. Не возымели действие и принятые было правительством меры. В специальных лечебницах доживали свой век пораженные различными заболеваниями старики, старухи, люди молодого возраста и дети. Публичные дома естественным образом освобождались от булгарских девушек, а тюрьмы — от булгарских юношей.

 

Духовное Собрание — Духовное Управление мусульман России было учреждено по указу императрицы Екатерины II от 22 сентября 1788 года; находилось попеременно в Оренбурге и Уфе. Выступало как государтсвенный орган контроля за деятельностью российских приверженцев ислама.

Ахунд — перс., (в просторечии — ахун), духовный сан у мусульман, стоявший выше муллы; нередко использовался как посредник между духовенством и гражданской властью.

Так у автора.

 

И вот, наконец, подошел к концу XXI век. Несмотря на все старания Джагфара сохранить в чистоте национальные обычаи и обряды, вырождение приняло необратимый характер. При подведении итогов переписи 2097 года выяснилось, что в России проживает 3800 булгар.

Джагфар был просто потрясен этими сведениями. Ведь еще в конце XIX века согласно переписным данным в стране насчитывалось 15 миллионов булгар. Сравнение двух цифр окончательно убедило Джагфара, что шансов на выживание нет. Народу, который не смог сохранить себя, и вместо того, чтобы предпринять для этого необходимые меры, проводил время в бесполезных мечтаниях и прожектерстве, судьба, конечно же, не хотела благоволить, дать хотя бы призрачную надежду.

С этого времени Джагфар почти перестал писать книги — ведь они были совершенно бесполезны. И все же он нашел в себе душевные силы, чтобы предпринять другую попытку: собрать как можно больше материалов по булгарской науке, литературе и музыке.

Это было просто необходимо. Пускай народ и погибнет, но его история останется в веках! И Джагфар, с его энергией, преуспел в своих стараниях. Он собрал большую коллекцию предметов старины, научных и литературных произведений. В результате он смог написать целый ряд книг о жизни булгар в прошлом, их обычаях и нравах. Книги были очень ценны в познавательном отношении, и, естественно, ими не могли не заинтересоваться русские, согражданами, а в определенных областях и учителями которых на протяжении стольких веков были булгары. Неудивительно, что каждый труд Джагфара переводился на русский язык и расходился тысячными тиражами. Эти книги читали представители всех слоев русского общества. Их обсуждение нередко заканчивалось словами искреннего сожаления по поводу судьбы булгар. Делались также переводы из трудов других булгарских авторов, ученых, философов, с обязательным добавлением их биографий.

Особой популярностью у русских повсеместно стала пользоваться булгарская музыка, которую слушали и высокопоставленные чиновники, и простые рабочие. Они находили в ней особенную сердечную глубину и задушевность, способную взволновать даже человека с каменным сердцем, то есть те качества, которые отсутствовали в их музыке. Да, в булгарской музыке было много неизбывной тоски, меланхолии, но вместе с тем любой непредубежденный человек мог расслышать в ней какое-то особенное стремление к возвышенному и необычайную одухотворенность. Короче, она обладала теми достоинствами, которые привлекали всех. Русские люди не могли взять в толк, почему же их отцы и деды не расслышали в свое время все мелизматическое1 великолепие этой музыки. Они даже жалели предков за то, что те были лишены возможности наслаждаться булгарской музыкой, и допускали, что именно отсюда происходят некоторые недостатки их народа.

Повсюду, где устраивались спектакли или музыкальные вечера, на афишах непременно присутствовало и словосочетание "булгарская музыка", и считалось, что это привлечет гораздо больше зрителей и слушателей. Тема булгарского музыкального творчества обсуждалась в музыкальных магазинах, журналах, школах.

Более того, и булгарские пьесы прочно заняли первое место на подмостках русских театров. Русские восхищались и преклонялись также перед творчеством булгарских писателей. Представители многих русских родов утверждали, что они булгарского происхождения, и искренне верили в это. Вообще среди определенных слоев русского общества откровенно царила "булгарская лихорадка". Не знаю, можно ли было принимать так легко на веру все восторженные слова, произнесенные русскими…Ведь говорят же: "О мертвых либо хорошо, либо ничего". Как бы то ни было, и русские литераторы, и простолюдины — все были заняты разговорами о булгарах, само слово "булгар" как-то по-особому волновало их. Случайно встретив булгара, русские тут же знакомились с ним, вступали в дружеские отношения, просили подробно рассказать о житье-бытье. Каждый грамотный русский человек глубоко почитал имена булгарских писателей, в салонных беседах зачастую обменивались мнениями по поводу различных эпизодов из их биографий.

В то же время русских людей занимала еще одна важная тема. Они жили в предвкушении нового, XXII века. Они готовились к его наступлению как к большому празднику. И им было что праздновать и чем гордиться: ведь русские подошли к рубежу двух столетий с огромным багажом проделанной работы и крупных достижений во многих сферах деятельности. А что может сравниться с чувством удовлетворения от сделанного тобой, и сделанного хорошо? Поэтому русские с нетерпением ожидали начала первого года нового столетия. По всей стране усиленно готовились к будущим празднествам. Газеты и журналы печатали статьи о вкладе русского народа в прогресс человечества вообще и в развитие нации в частности. Содержание этих статей настолько контрастировало с тем, что предоставляло из себя в это время булгарское общество, что русские невольно сравнивали положение двух народов-соседей и с облегчением говорили про себя: хорошо, что эта беда случилась не с нами.

Тем временем начало XXII столетия стремительно приближалось. Вот до него остался год, вот месяц, а вот и считанные дни. Наконец наступил канун нового века. Все мероприятия этого дня были посвящены предстоящему празднику. Среди них значились опубликование Петербургским историческим обществом свода исторических сведений о Булгарии и открытие булгарского музея. Широкая публика теперь могла узнать много интересных фактов из истории литературы, музыки и быта булгар. В качестве представителя булгарского народа был приглашен Джагфар. Он не сообщил устроителям торжеств ничего о своем положении и обещал приехать вместе с супругой.

Пока русские были заняты подготовкой к празднику, наш герой Джагфар предпринял путешествие в Астрахань.

В этом городе еще сохранялись полуразрушенные мечети, находившиеся под опекой местного исторического общества. Благодаря стараниям его членов на стенах храмов были установлены мемориальные доски с указанием даты постройки и имени человека, на средства которого возведена мечеть. Из текстов можно было узнать и о том, сколько веков мечеть действовала и когда была заброшена за отсутствием прихожан.

Что касается медресе, то теперь они использовались в качестве приютов для сирот, домов призрения и ночлежек. Крупные мусульманские кладбища также находились под присмотром краеведческого общества. Их охраняли сторожа. Специальными надписями были отмечены захоронения выдающихся личностей. Они содержали краткие биографические данные об усопших.

Джагфар подробно осмотрел все памятные места. Странно, но он как будто слышал страдальческие и одновременно гневные голоса мечетей, вопрошавших: "Почему же вы так обошлись с нами? Лучше бы вообще не строили! Мы хорошо знаем, что вы воздвигали нас с корыстными целями: кто-то для того, чтобы обеспечить жизнь сыну-неудачнику, а кто-то — чтобы пристроить физически неполноценных, не имеющих шансов выйти замуж дочерей в качестве устазбике, супруги муллы. Вы делали вид, что входили под наши своды, чтобы совершить молитву, но молились не от чистого сердца, а желая покрасоваться перед какими-нибудь Ахмеджаном или Мухаммеджаном и получить либо их дочь в жены, либо их деньги. Именно вы превратили нас в места совершения корыстных сделок, а мы сносили эти унижения. Ваши улемы под видом проповедей обманывали прихожан, их единственной целью было тем или иным образом выудить деньги. Разве не так? И снова мы терпели. В конце концов, вы просто бросили нас на произвол судьбы!".

Джагфар принимал эти упреки в свой адрес и не находил слов для оправдания. Он лишь низко опускал голову, признавая правоту обвинений.

И развалины медресе "говорили" о своей так скверно сложившейся судьбе, перебивая друг друга. В ушах Джагфара стоял сплошной гул их голосов, упрекавших, обличавших, осуждавших. "Зачем вы назвали нас медресе? — восклицали камни. — Заполнили нас безгрешными, чистыми душой детьми и в наших стенах заразили их скверной… Детей, рожденных для высоких идеалов, пришедших сюда с единственным желанием — учиться… И что стало с ними? Они покинули нас, разочарованные и в этой бренной жизни, и в загробном мире! Вы сделали все, чтобы они выросли не способными к полезному делу неучами. Вы видели в них только рабов и вменили им в обязанность служить вашим невежественным и подлым приспешникам. Но вам и этого показалось мало, вы использовали шакирдов, чтобы в дальнейшем они отравляли души других людей ядом лжи и корысти! Вместо обучения детей нужным и полезным наукам их заставляли рассуждать о схоластической ерунде. И где это теперь? Все исчезло, как дым… Вы открыли нас как медресе и превратили в средоточие безнравственности. С толстой книгой в руках, завернутой в красную материю, вы важно шествовали на так называемый урок и постепенно лишали нацию ее будущего! Чудовищный вред — вот все ваше наследие. Самый злейший враг не мог бы превзойти вас в этом. Мы были немыми свидетелями этой непрерывной трагедии, но все же терпели, надеясь на лучшее. Назвав нас "медресе", вы соорудили тем самым хорошее прикрытие для своих неблаговидных дел. Вы и не думали раскаиваться, и поделом вам! Вы исчезли, растворились! Очень хорошо. Теперь нам хотя бы нет нужды притворяться учебными заведениями…".

Джагфар, "выслушав" крики отчаяния, слившиеся в один монолог, пришел к выводу, что все это чистейшая правда. "Лучше бы не строили этих медресе вовсе. Тогда, по крайней мере, народ знал бы, чего ему не хватает, и сам бы создал правильную систему образования. А не смог бы, так учился б в школах, устроенных другими народами. Почему все у нас получалось так нелепо?" — подумал он.

 

На кладбище, среди могил булгар, в том числе и тех, кто жил двести лет назад, он представил, будто они спрашивают его, зачем он пришел: "Кто тебя приглашал, эй, ты? Ты считаешь, что таким образом отдаешь нам дань памяти? Глупец! Этим ты только оскорбляешь нас. Какая польза от твоего коленопреклонения? О, если бы вы все слушали и верили нашим словам, то тогда мы даже и не думали бы о том, что кто-то должен посещать нас! Но вы ведь приходили сюда, для того, чтобы за наш счет выторговать снисхождение за бесчестные поступки, совершенные вами. И в то же время планировали следующие мерзости и, давая милостыню убогим, сидящим у наших могил, пытались завоевать наше расположение и даже получить благословение! Не так ли?

Вы руководствовались в своих деяниях не духом, а буквой наших слов и слов нашего пророка. Слова, слова — вот все, на что вы были горазды! На словах вы радели за религию и нацию. А на деле? После пустопорожней болтовни набивали брюхо и расходились! Позор вам, позор!". Джагфар, явно смущенный воображаемыми упреками, и в этот раз вынужден был признать их справедливость. Краска стыда залила его лицо. Ни слова, ни полслова не мог он произнести в оправдание.