Т. е. в среду сразу же после полуденного намаза2. 6 страница

…Джагфар уже не имел ни малейшего желания посещать другие бывшие медресе и мечети. Его обуял страх — страх потерять контроль над собой, своим душевным состоянием. И все-таки перед отъездом из Оренбурга он сделал то, что считал своим долгом по отношению к старику Худжа Саиду, умершему в больнице. По его просьбе резчик выгравировал на надгробном камне надпись: "Последнему оренбургскому булгару от Джагфара. Последнее надгробие на булгарской земле, последняя слеза на булгарском погосте". Памятник он установил сам, не прибегая к чьей-либо помощи…

 

* Сила, которая позволяет гипнотизеру управлять волей другого человека. Гипнотизм был известен индийским язычникам еще в давние времена, в Европе же его открыли лишь в прошедшем веке (примечание Г. Исхаки).

Ичиги — булг., традиционные булгарские сапоги из мягкой выделанной кожи.

Булгарские буквы — здесь: арабские буквы, которыми пользовались булгары до конца 20-х гг. ХХ в., когда был осуществлен переход на латиницу, а позже в конце 30-х гг. — на кириллицу.

"Кафия", "Шарх-и-мулла", "Исагуджи"…– названия книг по языку, формальной логике и т.д., изучавшихся в схоластических медресе.

Джагатайский язык — древнеузбекский язык.

Хусаиновы — оренбургские купцы братья Хусаиновы: Ахмед (1837 — 1906), Махмуд (1839 — 1912), Гани (1840 — 1902). Крупнейшие булгарские благотворители и меценаты. Начиная с 1870-х годов и вплоть до Октябрьской революции 1917 года финансировали строительство и функционирование около шестидесяти мектебов и медресе.

Вакуфы — см. вакфы.

До отхода поезда оставалось полчаса. Джагфар провел это время за чтением местной газеты "Сакмара". Среди прочего в ней было напечатано длинное письмо из Троицка.1 Сердце Джагфара заколотилось часто-часто. Он вдруг почему-то решил, что, может быть, в письме есть некая информация, способная вдохнуть в него новую надежду. Надежду на лучшее, на светлые вести из Троицка, города, который в XIX–XX веках был славен по всей Булгарии. Как же хотелось их, добрых вестей!

Особенно известная в XIX –XX веках, привлекшая к себе в то время тысячи паломников со всего Булгарского Иля, ханака2 обрушилась, и под ней оказались заживо погребенными два человека! Далее в газете сообщалось, что по причине физического исчезновения булгар их мечети и медресе были переоборудованы под музеи, приюты для немощных и стариков, газовые заводы. Кроме того, анонсировался выход в свет как раз накануне XXII столетия специального издания — "Булгарского альбома", богато иллюстрированного рисунками булгарских художников прошлого. Это заставило Джагфара задуматься о замечательной, достойной гордости истории троицких булгар, об их действительно большом вкладе в дело национального развития. Однако неумение или нежелание подходить к любому делу серьезно и продуманно привело к печальному итогу. Размышления прервал человек, который, подойдя к Джагфару, предложил ему "Календарь XXII века". На обложке его были изображены мечеть и коллаж из булгарских рисунков. Вообще, весь календарь был заполнен фотографиями булгарских писателей, философов, музыкантов. Да, если бы булгарский народ не постигла трагедия, сегодня этот календарь стал бы источником гордости для него. Ведь если бы булгары последовали за этими выдающимися личностями, вдохновившись их примером беззаветного служения нации, все могло бы обернуться по-другому. И сейчас, накануне XXII века, все говорили бы не о вырождении, а, напротив, о процветании булгар, об их бесценном вкладе в развитие всего человечества. И булгарских подвижников, портреты которых были помещены в календаре, почитали бы почти за святых, не давших нации бесславно исчезнуть с лица земли. Миллионы булгар творили бы молитвы за спасение душ этих великих людей, и весь булгарский мир испытывал бы чувство торжества, радости и гордости. Но, увы, этого не произошло. Пусть будут навеки прокляты те, кто не оставил народу никаких надежд на благополучную жизнь!

Зал ожидания вокзала стал вдруг шумным, люди задвигались быстрее и целеустремленнее. Джагфар встал, вышел на перрон. Состав поезда был уже подан к платформе…

Дорога до Казани, к счастью, оказалась спокойной, ничто не потревожило путника. В городе он остановился в уже знакомой ему гостинице. Между тем, ее обитатели были сильно обеспокоены неожиданным исчезновением Джагфара и даже известили об этом полицию. Уже несколько дней, как шли его поиски. Жена Джагфара Сююмбике узнала об этом из газет и немедленно выехала в Казань. Она стала первой, кто увидел "пропавшего постояльца". Супруга тут же бросилась ему на шею, радуясь обретению, казалось бы, уже сгинувшего неведомо где любимого мужа. Она решила не приставать к нему с расспросами, а лишь повторяла: "Милый мой! Милый мой Джагфар, как же я рада тебя видеть!". Сам он, увидев жену, забыл обо всем на свете, и прежнее чувство любви к Сююмбике вспыхнуло в нем с новой силой. Ее булгарская речь, милое родное лицо круто изменили настроение Джагфара. Ему стало казаться, что увиденное доселе — дурной сон, наваждение, что булгары живут и здравствуют. Глаза Сююмбике излучали свет надежды и уверенности. Они как бы говорили: "Забудь обо всем! Ведь я здесь!".

Радостное возбуждение не оставляло Сююмбике. Все ее существо было переполнено счастьем долгожданной встречи. Волнение мешало сосредоточиться, она не знала, с чего начать разговор. Сююмбике то крепко прижимала Джагфара к себе, то, несколько отклонившись назад, смотрела на него и не могла насмотреться. Впрочем, не менее счастливым выглядел и супруг. Ведь по сию пору он не получал от жены писем, а суета путешествия не оставляла ему времени даже подумать о ней. В горячке последних дней он ощущал себя единственным булгаром на всей территории Булгарского Юрта. Но встреча с Сююмбике заставила его очнуться от гнетущих переживаний. Он почувствовал себя вполне счастливым, много говорил и смеялся. Самое главное — он любил жену и был любим ею…

Сююмбике приготовила для мужа его любимые булгарские оладьи, заварила чай. На граммофон вращалась пластинка с записью булгарской театральной постановки ХХ столетия. Джагфар ощутил себя частицей большого, живого, кипящего страстями, целостного организма булгарской нации. Когда же из граммофона полились звуки музыки, настроение Джагфара стало просто благостным. Сююмбике, которую также охватили восторженные чувства, запела по-булгарски. Она исполнила длинную арию из очень популярной в свое время оперы "Падчерица", а затем еще одну — из оперы на историческую тему "Сююмбике". Джагфар был в восторге, не помня себя, он обнял жену. Возглас: "Да здравствуют булгары!" — получился неожиданно громким даже для него самого. Это вернуло его из восторженного забытья к реальности. "О чем это я? — вздохнул он с досадой. — О каких булгарах? О тех, чьи медресе превращены в больницы, а мечети в фабрики? Или о том последнем оренбургском булгаре-старике, на могиле которого я поставил надгробный памятник?". Он удивился, с какой легкостью может человек поддаться иллюзии счастья и благополучия. Ведь кроме него и Сююмбике на свете не осталось ни одного булгара! Но что же заставило его забыть о трагедии целого народа и ощутить неуместное блаженство? Ответ нашелся быстро: причиной была именно Сююмбике. Ее мягкая, завораживающая манера говорить, необыкновенная жизнерадостность могли надолго отвлечь от самых мрачных мыслей. И надо признать, что эта особенность темперамента булгарских женщин проявлялась сильнее, чем в представительницах слабого пола других народов. Нередко этот темперамент мешал мужчинам вершить серьезные дела. Джагфару подумалось, что если бы воспитание булгарских девушек в свое время было умело скорректировано, то это могло бы коренным образом изменить судьбу народа в целом.

Супруги пробыли в Казани еще неделю, к концу которой из-за жесткой реальности жизни за стенами гостиницы их надежды сменились отчаянием. Они удалились в свое поместье. Джагфару предстояла поездка в Петербург, и на этот раз Сююмбике должна была сопровождать его. Готовясь к встрече с избранной петербургской публикой, Джагфар после некоторых раздумий решил, что лучше будет предстать перед ними в булгарской одежде ХХ века. Сююмбике, следуя образцам, выставленным в музее, сверяясь с фотографиями, сделанными в том столетии, сшила мужской булгарский костюм, в котором фигурировали все необходимые элементы — казакин, камзол, джилян. Работа отняла много сил и денег, да к тому же одежда получилась мешковатой, и если бы не было надобности представлять в Петербурге инонациональную культуру, то Джагфар вряд ли надел бы на себя столь неуклюжую на современный взгляд одежду. Только сейчас он понял, почему булгары в ХХ столетии перестали носить традиционные костюмы.

Впрочем, сшить женское платье оказалось совсем не трудно. Так как в ХХ столетии центром моды и вообще культуры был Пекин, то одежда булгарских женщин той поры не сильно отличалась от китайских образчиков. Конечно, размер калфаков сильно уменьшился в сравнении с предыдущими столетиями, но сам этот головной убор сохранял свою популярность и сейчас, на пороге XXII века, более того, как предмет женской одежды он распространился по всей Европе.

Наступил ноябрь. Джагфар уже основательно подготовился к поездке, написав специальный доклад для Петербургского исторического общества. Подходило время отъезда, но одно весьма существенное обстоятельство задерживало обоих супругов: Сююмбике в конце месяца должна была разрешиться от бремени. По всем подсчетам выходило, что роды выпадали на двадцатое, и в таком случае супруги могли выехать в Северную Пальмиру не позднее 28-го. Но в этот день ничего не случилось, на следующий тоже. Не родился ребенок и двадцать пятого. Джагфар стал серьезно беспокоиться. Сююмбике понимала, что ей в любом случае придется отправляться в Петербург чуть позднее мужа, нервничала, но не подавала вида, говорила Джагфару, что, вероятно, ошиблась в подсчетах. На календаре было уже 27 ноября, т. е. до отъезда оставалось два дня. Если бы роды прошли в этот день, при надлежащем усердии докторов еще оставалась надежда на совместную поездку, если же нет… Пригласили врачей: они уверили супругов, что дитя родится тридцатого. Окончательно выяснилось, что Джагфар должен ехать один. Так и решили. Он взял билеты на 29 ноября, Сююмбике же должна была приехать в Петербург чуть позднее. Она, как и супруг, приготовила к торжеству статью, посвященную жизни булгарских женщин, методам воспитания детей, особенностям супружеских отношений, национальной одежде, обычаям и привычкам. Теперь она переживала, что уже не сможет представить публике свою работу вовремя. Джагфар известил общество о ситуации и попросил внести Сююмбике в список выступающих на третий или четвертый день после начала празданика.

На казанском вокзале, прощаясь с мужем, Сююмбике выглядела необычно грустной, даже печальной…

Джагфар добрался до пункта назначения в тот же день. Он не стал испытывать судьбу и не сошел с поезда в Москве, где любое известие о местных мусульманах, посещение художественной галереи, где наверняка были выставлены картины, изображающие булгар ХХ века, или музея под названием "Голоса прошлого", в котором, без сомнения, можно было услышать бы записанные на пластинку крики старьевщиков ("Старье берем! Шара-бара!"), снова пробудило бы в нем все те же горестные и безысходные чувства.

Уже перед самым прибытием в Петербург Джагфар переоделся в национальный костюм. На вокзальном перроне его встречала целая толпа людей, среди которых выделялся председатель Исторического общества. Он крепко пожал гостю руку и выразил сожаление, что пока не может лицезреть супругу булгарского ученого. Джагфар обменялся рукопожатиями и с другими встречавшими. Долгожданного казанского гостя забросали цветами, послышались здравицы в честь Джагфара и Сююмбике. Люди, собравшиеся перед зданием вокзала, старались пробраться к нему поближе; те, кто сумел пожать ему руку и обменяться парой слов, были просто счастливы. Присутствовавшие дамы по достоинству оценили черноглазого, темноволосого, с небольшой округлой бородкой булгара. Вообще, многие были поражены его красотой и сравнивали его с прекрасным Иосифом (Юсуфом)3. Приветственные возгласы не смолкали, настолько сильно было всеобщее воодушевление. Джагфар с трудом выбрался из толпы. Председатель с супругой и гость сели в поджидавшую их карету и отправились в город.

Джагфара поместили в специально приготовленные для него апартаменты, где он смог немного отдохнуть от вокзальной суеты и ненадолго вздремнул. Вскоре постучали в дверь: человек, специально назначенный для обслуживания Джагфара, вошел в комнату с подносом, заполненным целым ворохом писем, записок и визитных карточек. Указав на одну из них, он сказал, что обладатель ее, некий генерал-майор князь Гиреев, давно и с нетерпением ожидал приезда гостя из Казани и сейчас находится в вестибюле. "Конечно, пусть входит", — ответил Джагфар.

Они поздоровались. Генерал представился председателем Общества охраны булгарского музыкального наследия и сообщил, что уполномочен членами общества пригласить его на званый обед, специально посвященный приезду Джагфара. Оказалось, что на собрание нужно ехать немедля. Джагфару необходимо было одеться по случаю. Он дал генералу книгу — одно из собственных сочинений и попросил немного подождать. Когда он снова вошел в гостиную, Гиреев собрался было положить книгу на стол, но Джагфар сказал, что это подарок. Генерал был очень обрадован и попросил сделать дарственную надпись на булгарском языке.

На улице их ждала большая группа петербуржцев. Все они пришли взглянуть на последнего булгара и выказать ему свое почтение. Зазвучали приветствия, посыпались цветы. Джагфар, взволнованный таким приемом, всех поблагодарил и наклоном головы выразил уважение.

Карета тронулась, масса людей двинулась вслед за ней, восторженные крики не стихали. Публика перед зданием, где остановился экипаж, встретила гостя с большим энтузиазмом. Ему стоило немалых усилий протиснуться через плотную толпу и войти в дом. Там его ждал не менее торжественный прием. Джагфару пришлось поздороваться за руку с членами общества и многими приглашенными. Он произнес несколько фраз, в которых высказал свою глубокую благодарность за радушную встречу.

Не успели участники званого обеда рассесться по местам, как грянула музыка. Ее исполнял оркестр, состоявший из мужчин и женщин. Музыкальная тема была очень знакома, и Джагфар быстро вспомнил: это исполнялся один из лучших романсов в истории национальной музыки — "Размышление", написанный известным булгарским композитором в ХХ веке. Последние звуки романса потонули в буре аплодисментов, многие кричали "браво". Собравшиеся стали говорить о булгарской музыке, ее традициях. На сцену вышла женщина и исполнила скрипичный фрагмент из булгарской оперы "Цыганка"4. Присутствовавшие были зачарованы чудесными звуками и исполнительским мастерством, в зале воцарилась тишина. Едва скрипачка закончила, как целый шквал аплодисментов разразился в зале. Джагфар, конечно же, был потрясен не меньше, а может и в больше, чем остальных. Оркестр предложил вниманию слушателей еще несколько образцов булгарской музыки, и каждый раз реакция публики была красноречивее любых слов…

 

Троицк — один из крупнейших центров булгарской религиозной и культурной жизни XIX — начала XX вв. Ныне административно входит в Челябинскую область Российской Федерации.

Ханака — араб., прибежище суфиев и дервишей, т. е. бродячих суфиев.

Прекрасный Иосиф (Юсуф) —библейский и коранический персонаж. Поэма о Юсуфе (Кысса-и-Юсуф), принадлежащая перу великого булгарского поэта конца 12 — первой четверти 13 вв. Кул Гали была на протяжении столетий одной из наиболее популярных и читаемых булгарами книг.

 «Цыганка», «Падчерица» и др. — названия опер не что иное, как плод воображения Исхаки. До создания крупных музыкальных произведений в самом начале XX века было еще очень далеко.

 

Стали подавать на стол. Все блюда были булгарские. Сначала собравшиеся отведали салму, затем узнали, что такое куллама, далее последовал бялеш и другие национальные кушанья. За едой публика непринужденно обсуждала то прелесть булгарской музыки, то особенности национальной кухни. Все восхищались булгарскими рецептами. Председатель, когда дело дошло до кулламы, объяснил, что ее нужно руками, иначе это будет не по-булгарски, и предложил собравшимся сначала сполоснуть руки, как это принято у булгар. Тут же появились официанты с кумганами5.

Участники обеда не стали возражать и последовали призыву председателя. Однако есть кулламу руками было непросто. Кто-то чуть не обожег пальцы, у многих на одежде появились пятна, ну а руки вообще были все в жиру. Но, в конце концов, справились и с этим блюдом, а затем с помощью подоспевших официантов вымыли руки. Были поданы следующие кушанья. Когда обед близился к завершению, выступил преподаватель Петербургской музыкальной академии, с которым Джагфара познакомили заранее. "Господа, — начал он, — вам хорошо известно, что святая цель деятельности нашего общества — сохранить булгарское музыкальное наследие, своеобразие и естественную красоту булгарской музыки. Чрезвычайно радуясь тому обстоятельству, что именно нам выпала честь служения на этом поприще, мы молим Господа нашего, чтобы Он дал нам силы продолжить священную миссию, возложенную на нас. Необходимость нашей работы очевидна, как очевидны самоценность и величие булгарской музыки. И все же, учитывая, что мы переживаем сейчас знаменательные, поистине исторические дни, и особенно в связи с тем, что нас любезно почтил своим присутствием господин Джагфар, я хотел бы сказать несколько слов о булгарской музыке, чтобы выразитьее мнение членов общества. Я попросил бы господина Джагфара поправить меня, если мои оценки покажутся ему неверными или недостаточно глубокими. Ведь никто так хорошо не знает и не понимает национальную музыку, как сам представитель народа, создавшего ее. Прежде всего я отметил бы то, что булгарская музыка сильно отличается от европейской. Если булгарская мелизматика открывает нам душу человека и выражает его эмоциональную суть, то европейские мелодии отражают другую сторону человеческих переживаний. Таким образом, две разные по происхождению музыкальные культуры гармонично дополняют друг друга. Я бы не смог ответить на вопрос — какая из них лучше? Обе хороши, обе прекрасны. В то же время считаю нужным подчеркнуть вот что: прогресс музыкального искусства европейских народов, его развитие стали возможными благодаря булгарской музыке. Когда мы смогли по настоящему оценить ее и должным образом воспринять некоторые ее особенности, наша музыка стала гораздо совершеннее и получила законченную форму. Раньше о булгарской музыке XIX–XX веков принято было говорить, что она слишком заунывна и печальна. По этой причине тогда ей не придавалось большого значения. Сегодня же те качества, которые преподносились как отрицательные, считаются, наоборот, достойными высшей похвалы. Мотивы грусти, печали и тоски, так характеризующие булгарскую музыку, открывают перед ее слушателями горизонты будущего и в то же время уносят в эмоциональное пространство давно прошедшего. Слушая эту музыку, мы словно встречается с нашими друзьями, жившими на этой земле двадцать лет назад, общаемся с ними, плачем и смеемся. Перед нами приподнимается некий занавес, и мы пытаемся узнать, какое будущее — счастливое или ужасное — нас ожидает. Так называемое однообразие этой музыки на самом деле придает нашим мыслям логичность, упорядоченность. Тех, кто пытался представить меланхолизм и "монотонность" булгарской музыки недостатками, я бы уподобил людям, которые, услышав пение соловья, не смогли оценить его и отдали предпочтение петушиному крику. Впрочем, это не вина их, а беда, ибо они, к сожалению, лишены способности понять и верно охарактеризовать музыку.

Еще одна и, по моему мнению, самая превосходная черта булгарской музыки состоит в том, что она проникает в глубину души, в ее сокровенные, потаенные уголки, другими словами, берет за живое. Для передачи этого чувства слова бессильны. Я полагаю, что все вы понимаете, о чем идет речь. Именно эта особенность булгарской музыки делает ее бессмертной. Она, а вместе с ней и имена булгар, творивших ее, будут жить в памяти человечества до скончания веков! Я уверен в этом".[…]Оратору аплодировали и кричали "браво". Академик был вынужден несколько раз привстать, чтобы поблагодарить публику за внимание.

Что касается Джагфара, то если первая часть выступления ему очень понравилась, то последние сентенции музыковеда привели его в некоторое замешательство. Они задели его. Он понял, что необходимо выступить и либо подтвердить слова академика, либо в чем-то опровергнуть их.

Когда аплодисменты стихли, слово взял почетный гость. В зале наступила тишина. Джагфар, которому стоило немалых усилий хотя бы внешне казаться спокойным, начал с того, что выразил благодарность обществу за вклад, который оно внесло в дело сохранения и поддержки музыки, дело, оказавшееся не по силам создателям этой музыки. Затем он продолжил: "Господа! Ваша работа заслуживает самой высокой оценки или, лучше сказать, она бесценна. Я не сомневаюсь, что духи наших композиторов и музыкантов, духи наших предков всегда с вами и помогают вам. Вы способствуете не только тому, что оберегаете нашу музыку от забвения, вы тем самым спасаете и имя нашей нации, так и не сумевшей обезопасить себя от вырождения. Пройдут тысячелетия, а миллионы людей по-прежнему будут благодарны вашему подвигу на этом святом поприще, они всегда смогут воспользоваться тем, что вы оставите им. Таким образом, и ваши имена навсегда останутся в истории. Возможно, мои суждения о булгарской музыке кое-кому покажутся преувеличением. Однако вы должны понять, что для меня все булгарское кажется самым лучшим на свете. Я не хочу говорить о музыке как таковой, ибо, не будучи специалистом, не рискую вторгаться в эту область. Замечу лишь одно: все сказанное о булгарской музыке оратором, выступавшим до меня, глубоко верно, и я благодарен ему за такую оценку, которую вряд ли могли дать сами носители этой музыкальной культуры. И еще одно замечание. Присутствующий в булгарской музыке мотив печали и тоски и кажущееся из-за этого однообразие связаны с характером булгарского народа, народа, несомненно, предчувствовавшего будущую катастрофу.

Некоторая монотонность нашей музыки, как я думаю, может быть объяснена однообразным течением булгарской жизни, когда дни тянулись бесконечной чередой и практически не отличались один от другого. Впрочем, я не настаиваю на своем предположении. Оно может оказаться и недостаточным для объяснения данного феномена. Еще раз повторяю: анализ собственно музыки, булгарских музыкальных идей и традиций — это дело специалистов и только их. И я очень рад, что оно в ваших руках. Дай вам Бог продолжать с таким же усердием и искренностью. Пусть не исчезнет в веках имя народа, которого уже нет! Мы ушли, но наследие наше осталось. Я как последний представитель булгарского народа передаю в вашу полную компетенцию миссию, которую мой народ в силу исторических обстоятельств не смог выполнить. Я считаю себя вправе завещать ее вам от имени предков. Пусть и другие народы пользуются нашим музыкальным наследием. В таком случае всегда есть надежда, что оно будет жить в веках". Джагфар хотел сказать еще что-то, как ему казалось, очень важное, но эмоциональное перенапряжение оказалось сильнее, и он вынужден был прекратить выступление.

Джагфару долго аплодировали, подносили букеты цветов — но почему-то он вовсе не был рад этому. Напротив, он чувствовал странное разочарование и опустошенность.

Затем последовали выступления музыкантов. Прозвучала народная песня "Сакмар", несколько арий из оперы "Судьба", исполненных русскими певцами на булгарском языке. Мелодическую канву они выдержали очень строго, но вот произношение оставляло желать лучшего. Однако и в таком исполнении родная музыка растрогала Джагфара. После некоторой паузы публике показали фрагмент киноверсии булгарской оперы "Талныш" (кинематограф в ХХ веке достиг высочайший степени развития во всех своих аспектах). Роль Талныш исполняла очень популярная в свое время певица Лалэ, известная среди русских как Лилия. Ее чудесный голос и актерское мастерство были потрясающи…

Джагфар, погрузившись в тяжелое раздумье о постепенном исчезновении народа, был совершенно подавлен и угнетен. Затем актеры сыграли одно действие из булгарской драмы "Нищенка". Декорации и костюмы очень точно воспроизводили атмосферу булгарской жизни и произвели на Джагфара сильное впечатление. Он смотрел на музыкальные инструменты, только что издававшие дивные звуки, как умирающий смотрит в последние минуты жизни на любимую жену и детей. Он порывался что-то сказать музыкантам, что-то спросить у них, но не мог уяснить для себя точно, что именно.

Было уже около восьми вечера, а на десять часов планировалось торжество по случаю встречи нового века. В завершение званого обеда Джагфара провозгласили почетным членом Общества и вручили в качестве памятного подарка музыкальный ящик с записанными булгарскими мелодиями. Он тепло попрощался с присутствующими, еще раз выразил им сердечную благодарность и удалился. Дома, все еще находясь под впечатлением увиденного и услышанного, он попросил прислугу принести самовар. Хотя Джагфар и не был большим любителем чая, но, конечно, хорошо знал о том, что булгары очень любили подолгу чаевничать (в некоторых прочитанных им романах упоминалось о людях, которые практически всю жизнь только и делали, что пили чай в неимоверных количествах). Поэтому ему и подумалось, что "чайная церемония" с самоваром, весело свистящим и пускающим пар, улучшит настроение. Они и дома с Сююмбике часто "гоняли чаи", спокойно, расслабленно, согласно старому доброму булгарскому обычаю. Сейчас у Джагфара не было аппетита, но чтобы все сделать по правилам, он по пути купил в кондитерской булгарский чак-чак, который, надо сказать, в XXI веке очень любили и русские.

Джагфар был в булгарском национальном костюме, и поэтому комната, в которой он теперь жил, напоминала комнату булгарского депутата Думы XIX–XX столетий, приехавшего в Петербург якобы во имя "веры", но подавшего царю прошение совсем по иному поводу и перед отъездом вознаградившего швейцара чаевыми. Джагфар мысленно представил себе такого депутата и старался соблюсти все формальные признаки сходства.

К тому же он хотел, чтобы возможные посетители, войдя в его временное жилище, почувствовали себя вполне в булгарской обстановке. Если бы здесь была Сююмбике, комната вообще стала бы образчиком булгарского быта. На эту тему Джагфар говорил с женой еще до отъезда из Казани, и ее отсутствие, конечно, сказывалось.

…Джагфар пил чай долго, размеренно, пытаясь больше думать о прошлом и избегая его сравнений с настоящим. Но при всем старании он не мог заглушить беспокойство и тревогу, что царили в душе.

Подходило время торжественного вечера. Одеваясь, Джагфар думал о Сююмбике. Ему представилось, что именно сейчас она мучается родовыми схватками, и может даже умереть. Заныло сердце, подспудный страх охватил его. Джагфар достал альбом и долго смотрел на фото жены. Показалось, что и на снимке она выглядит грустной и больной. Потом вдруг ему почудилось другое. Сююмбике словно говорила: "Не смотри на меня, поторопись, беги, а то не успеешь на праздник гибели нашей!". Чем дольше он смотрел на фото, тем его фантазия более разыгрывалась. Наконец, Джагфар понял абсурдность и никчемность своего занятия, резко встал с дивана и вышел…

 

В богато убранном зале почетного гостя ожидало множество людей, наперебой старавшихся поздороваться с ним за руку. Ученые мужи благодарили за честь, дамы спешили поделиться с Джагфаром впечатлениями от его произведений. Немало гостей, удостоенных чести хотя бы краткой беседы с Джагфаром, потом запишут в своих дневниках примерно следующее: "В последние часы 2100-го года, в преддверии нового столетия судьба осчастливила меня тем, что подарила мне возможность участвовать в этом уникальном собрании и перекинуться парой фраз с господином Джагфаром, одним из наиболее выдающихся и знаменитых булгарских интеллектуалов".

Однако в какой степени публика испытывала радость от встречи с гостем из Казани, в такой же степени Джагфар воспринимал все происходящее с чувством тяжести на сердце.

В одной из смежных с залом комнат организаторы разместили выставку произведений булгарской живописи. Как ни пытался Джагфар избежать встречи с картинами, которые наверняка расстроили бы его еще сильнее, он все же был вынужден удовлетворить просьбу некого историка, которого интересовал вопрос о платке как предмете одежды булгарских женщин. Они вместе прошли в комнату и остановились против большого полотна, изображавшего старую булгарку с головой, повязанной национальным платком. Ответив на вопрос ученого, Джагфар хотел было быстро покинуть выставку, но что-то заставило его остаться. Этим чем-то были сюжеты картин, развешанных по стенам, сюжеты из булгарской жизни прошлых веков. Во-первых, здесь было очень много портретов знаменитых булгарских деятелей XIX–XXI веков — литераторов, писателей, ученых, поэтов, драматургов, философов, музыкантов, общественных деятелей. Кроме того, экспонировались работы национальных мастеров кисти, посвященные самым разнообразным сторонам жизни. Одна из картин изображала жену муллы с длинным прутом в руках, обучающую грамоте детей, другая — булгарских девушек, украдкой подглядывающих из-за ширмы за парнями, на третьей можно было видеть деревенских ребятишек, водивших хоровод[…]; вообще было очень много разных картин. У каждой из них Джагфар задерживался на несколько минут. Он увидел немало полотен совершенно незнакомых ему, например, живописную работу под названием "Размышления булгара", относящуюся к ХХ столетию. Вся композиция картины, центром которой была фигура юноши, сидевшего на берегу реки в глубокой задумчивости, очень понравилась Джагфару. Он вообразил себя на месте молодого человека и попытался представить, о чем же он мог думать. Последняя картина, увиденная Джагфаром, представляла из себя сложную многофигурную композицию, созданную в ХХ веке: на земле лежал весь в крови человек, судя по одежде — булгарский интеллигент, может быть, писатель, над ним занес ногу для удара разъяренный мещанин, а стоявший рядом мужчина рвал на мелкие части листы исписанной бумаги, явно только что вынутые из кармана несчастного. Еще один, в чапане, с остервенелым выражением лица, указывал пальцем на лежащего. Наконец, на заднем плане была видна целая группа людей с метлами и палками, спешивших принять участие в избиении. Рассматривая картину, Джагфар покраснел до корней волос. В душе он уже готов был обвинить художника за жесткий натурализм. Однако все изображенное было жуткой правдой, и, признав это, Джагфар совершенно смешался. "Неужели наш народ был способен на такое? " — подумал он. Не дожидаясь, пока русские станут расспрашивать его о сюжете, он отошел к другому полотну. Вокруг посетители оживленно обменивались впечатлениями, говорили о необходимости сделать копии вывешенных произведений, рассуждали о судьбе выдающихся булгарских деятелей, изображенных на портретах.