Син­дром рас­ши­рен­но­го эго­из­ма

Ну вот, по­хоже, и най­де­ны нуж­ные сло­ва: лю­бовь — как жер­твен­ность, спо­соб­ность к са­мо­от­да­че. Ка­залось бы — вот оно, хрис­ти­ан­ское по­нима­ние люб­ви! Но и тут нас под­сте­рега­ют скры­тые опас­ности. Ока­зыва­ет­ся, жер­твен­ность впол­не воз­можна и при от­сутс­твии люб­ви к ближ­не­му. Не зря ведь апос­тол Па­вел пре­дос­те­рега­ет хрис­ти­ан от по­доб­но­го пе­реко­са в вос­при­ятии Еван­ге­лия: … ес­ли я раз­дам все име­ние мое и от­дам те­ло мое на сож­же­ние, а люб­ви не имею, нет мне в том ни­какой поль­зы. (1 Ко­ринф 13:3)

Воз­ни­ка­ет за­коно­мер­ный воп­рос: а что же, собс­твен­но, мо­жет стать для ме­ня при­чиной са­мопо­жер­тво­вания, ес­ли не моя лю­бовь к ближ­не­му? От­вет на это — те­ма для от­дель­но­го боль­шо­го раз­го­вора, по­это­му ог­ра­ничим­ся здесь лишь од­ним его ас­пектом, ко­торый мож­но бы­ло бы ус­ловно наз­вать — син­дро­мом рас­ши­рен­но­го эго­из­ма.

Де­ло в том, что, вкла­дыва­ясь в объ­ект сво­ей люб­ви, от­да­вая ему си­лы, вре­мя, жер­твуя ра­ди не­го ка­кими-то удо­воль­стви­ями, че­ловек по­тихонь­ку на­чина­ет лю­бить в нем имен­но этот свой вклад, или точ­нее — се­бя са­мого в лю­бимом. В ито­ге по­луча­ет­ся та­кая вот рас­ши­рен­ная лю­бовь к се­бе, пусть да­же в нее бу­дут вклю­чены мой муж, или моя же­на, мои де­ти, или моя со­бака. Но в цен­тре по­доб­но­го от­но­шения всег­да бу­дет этот злос­час­тный об­щий зна­мена­тель — «мое». Та­кая лю­бовь мо­жет прев­ра­тить­ся в гор­дость, от­де­ля­ющую нас и на­ших лю­бимых от ос­таль­но­го ми­ра, и уни­чижа­ющую все, что на­ходит­ся за этой гра­ницей.

Убе­дитель­ный при­мер та­кого рас­ши­рен­но­го эго­из­ма, при­нима­емо­го за лю­бовь мож­но уви­деть в зна­мени­той сказ­ке фран­цуз­ско­го во­ен­но­го лет­чи­ка Эк­зю­пери, ког­да Ма­лень­кий Принц объ­яс­нял ни­чей­ным ро­зам, в чем их от­ли­чие его лю­бимо­го цвет­ка: «Вы ни­чуть не по­хожи на мою ро­зу, вы еще нич­то… Вы кра­сивые, но пус­тые, ра­ди вас не за­хочет­ся уме­реть. Ко­неч­но, слу­чай­ный про­хожий, пог­ля­дев на мою ро­зу, ска­жет, что она точ­но та­кая же, как вы. Но мне она до­роже всех вас. Ведь это ее, а не вас я по­ливал каж­дый день. Ее, а не вас нак­ры­вал стек­лянным кол­па­ком. Ее за­гора­живал шир­мой, обе­регая от вет­ра. Я слу­шал, как она жа­лова­лась и как хвас­та­ла, я прис­лу­шивал­ся к ней, да­же ког­да она умол­ка­ла. Она — моя.»

Ло­гика Ма­лень­ко­го Прин­ца здесь пре­дель­но яс­на: чем боль­ше са­мого се­бя вкла­дыва­ешь в то, что лю­бишь, тем боль­ше ос­но­ваний счи­тать это — сво­им. А все ос­таль­ное мож­но спо­кой­но счи­тать — «ни­чем», пос­коль­ку оно ведь еще ничье. Не­уди­витель­но, что бед­ные ро­зы сму­тились, ус­лы­шав эту дек­ла­рацию люб­ви-собс­твен­ности. Ко­неч­но, Ма­лень­кий Принц — уди­витель­но свет­лый и доб­рый ге­рой, по­жалуй, да­же один из са­мых свет­лых во всей ми­ровой ли­тера­туре. Но в дан­ном слу­чае, его по­нима­ние люб­ви, к со­жале­нию, не очень силь­но от­ли­ча­ет­ся от жиз­ненной фи­лосо­фии ге­нераль­ско­го ден­щи­ка — пер­со­нажа од­но­го из очер­ков Н. Лес­ко­ва. Этот ден­щик де­лил че­лове­чес­тво на две не­рав­ные час­ти. К од­ной он от­но­сил се­бя и сво­его ба­рина, к дру­гой — всю про­чую сво­лочь.

По­доб­ным об­ра­зом и «лю­бовь-собс­твен­ность» зас­тавля­ет че­лове­ка ав­то­мати­чес­ки де­лить весь мир на «мы» и «они». И тог­да, чем бы он ни жер­тво­вал во имя по­доб­ной люб­ви, эта жер­тва не­из­бежно бу­дет при­несе­на им лишь се­бе са­мому.

Хрис­ти­анс­тво пред­по­лага­ет со­вер­шенно иной прин­цип от­но­шения к ок­ру­жа­ющим, ког­да ос­но­вани­ем для люб­ви к ближ­не­му яв­ля­ет­ся вов­се не на­ша собс­твен­ная ме­ра жер­твен­ности по от­но­шению к не­му, а без­мерность жер­твы Хрис­та за все че­лове­чес­тво. Что­бы эта мысль ста­ла бо­лее по­нят­ной, мож­но рас­смот­реть ее на все том же при­мере от­но­шения ге­роя сказ­ки Эк­зю­пери к чу­жим ро­зам. Ма­лень­кий Принц по-дет­ски на­ив­но оп­ре­делил их как «нич­то», пос­та­вив ничь­им цве­там в уп­рек тот факт, что ра­ди них еще ник­то ни­чем не по­жер­тво­вал. Но хрис­ти­ане зна­ют, что Хрис­тос пос­тра­дал за каж­до­го че­лове­ка. Сле­дова­тель­но — каж­дый из лю­дей — Его, по­тому что для Бо­га нет бес­при­зор­ных цве­тов. Хрис­ти­ане приз­ва­ны в каж­дом че­лове­ке ви­деть Хрис­та, по­читать об­раз Бо­жий в лю­бом слу­чай­ном встреч­ном. А уж при та­ком ми­ровоз­зре­нии раз­де­ление лю­дей на сво­их и чу­жих по ка­кому-ли­бо приз­на­ку ста­новит­ся поп­росту не­воз­можным де­лом. Вот как пи­шет об этой «не­раз­борчи­вос­ти» хрис­ти­ан­ской люб­ви свя­титель Иг­на­тий Брян­ча­нинов:

«И сле­пому, и про­кажен­но­му, и пов­режден­но­му рас­судком, и груд­но­му мла­ден­цу, и уго­лов­но­му прес­тупни­ку, и языч­ни­ку ока­жи поч­те­ние, как об­ра­зу Бо­жию. Что те­бе до их не­мощей и не­дос­татков! Наб­лю­дай за со­бою, что­бы те­бе не иметь не­дос­татка в люб­ви».

Нас­трой­ка ду­ши

На расс­тро­ен­ном ро­яле са­мый вы­да­ющий­ся ис­полни­тель всех вре­мен и на­родов не смо­жет тол­ком сыг­рать да­же ба­наль­но­го «Чи­жика-пы­жика». Все его мас­терс­тво, весь об­ширный ре­пер­ту­ар, экс­прес­сия и вы­рази­тель­ность иг­ры ока­жут­ся бес­по­лез­ны­ми, ес­ли инс­тру­мент не бу­дет дол­жным об­ра­зом нас­тро­ен.

То же са­мое впол­не спра­вед­ли­во и в от­но­шении че­лове­чес­кой ду­ши, так­же нуж­да­ющей­ся в пра­виль­ной нас­трой­ке, без ко­торой все на­ши мыс­ли, сло­ва и дей­ствия мо­гут ока­зать­ся фаль­ши­выми, слов­но му­зыка из расс­тро­ен­но­го ро­яля. Хрис­ти­ан­ская лю­бовь к ближ­не­му это не чувс­тво, и да­же не дей­ствие, а ско­рее — имен­но та­кая нас­трой­ка или ус­тро­ение че­лове­чес­кой ду­ши, ког­да в ней жи­вет пос­то­ян­ная го­тов­ность от­нестись к лю­бому че­лове­ку, как к Са­мому Хрис­ту. Ведь дис­танция меж­ду эти­кой в от­но­шени­ях с Бо­гом и эти­кой меж­че­лове­чес­ких от­но­шений в хрис­ти­анс­тве прак­ти­чес­ки све­дена к ну­лю сло­вами Хрис­та: …так как вы сде­лали это од­но­му из сих брать­ев Мо­их мень­ших, то сде­лали Мне (Мф 25:40). Каж­дый че­ловек, сколь бы ни был он плох и неп­ри­ятен нам, приз­ван к бы­тию Бо­гом, лю­бим Им, не­сет в се­бе Его об­раз. И для же­ла­ющих ис­полнить хрис­ти­ан­скую за­поведь о люб­ви к ближ­не­му, преж­де все­го, не­об­хо­димо так нас­тро­ить свои ум и сер­дце, что­бы в лю­бом че­лове­ке за все­ми его ин­ди­виду­аль­ны­ми не­совер­шенс­тва­ми ви­деть этот об­раз Бо­жий, пом­нить о том, что он — та­кое же лю­бимое Бо­гом соз­да­ние, как и ты сам. Лишь на поч­ве та­кого ус­тро­ения ду­ши спо­соб­на про­рас­ти та лю­бовь, о ко­торой го­ворит Еван­ге­лие. Прак­ти­чес­кий же ре­цепт по­доб­ной нас­трой­ки мож­но уви­деть в тво­рени­ях свя­тых От­цов, всю свою жизнь упот­ре­бив­ших на ос­во­ение этой неп­ростой на­уки — лю­бить ближ­не­го:

«Воз­да­вай поч­те­ние ближ­не­му как об­ра­зу Бо­жию, — поч­те­ние в ду­ше тво­ей, не­види­мое для дру­гих, яв­ное лишь для со­вес­ти тво­ей. Де­ятель­ность твоя да бу­дет та­инс­твен­но со­об­разна тво­ему ду­шев­но­му нас­тро­ению. Воз­да­вай поч­те­ние ближ­не­му, не раз­ли­чая воз­раста, по­ла, сос­ло­вия, — и пос­те­пен­но нач­нет яв­лять­ся в сер­дце тво­ем свя­тая лю­бовь. При­чина этой свя­той люб­ви — не плоть и кровь, не вле­чение чувств, — Бог».

Свя­титель Иг­на­тий (Брян­ча­нинов)

В чем же та­кое ду­шев­ное ус­тро­ение дол­жно быть вы­раже­но на прак­ти­ке, объ­яс­ня­ет дру­гой свя­той — Ав­ва До­рофей:

«Не де­лай зла ближ­не­му, не огор­чай его, не кле­вещи, не злос­ловь, не уни­чижай, не уко­ряй, и та­ким об­ра­зом нач­нешь пос­ле ма­ло-по­малу и доб­ро де­лать бра­ту сво­ему, уте­шая его сло­вами, сос­тра­дая ему или да­вая ему то, в чем он нуж­да­ет­ся; и так, под­ни­ма­ясь с од­ной сту­пени на дру­гую, дос­тигнешь с по­мощью Бо­жи­ей и вер­ха лес­тни­цы. Ибо, ма­ло-по­малу по­могая ближ­не­му, ты дой­дешь до то­го, что ста­нешь же­лать и поль­зы его, как сво­ей собс­твен­ной, и его ус­пе­ха, как сво­его собс­твен­но­го. Сие и зна­чит воз­лю­бить ближ­не­го сво­его, как са­мого се­бя».

Вот, собс­твен­но, и все. Нет­рудно уви­деть, что ни­каких сверхъ­ес­тес­твен­ных ухищ­ре­ний и не­ис­полни­мых тре­бова­ний здесь нет. И преж­де все­го нуж­но учить­ся так лю­бить са­мых близ­ких сво­их лю­дей — му­жа, же­ну, де­тей, ро­дите­лей… Не по­тому, ко­неч­но, что они — на­ши родс­твен­ни­ки. Прос­то имен­но с ни­ми мы об­ща­ем­ся го­раз­до боль­ше, чем с ос­таль­ным че­лове­чес­твом, и где же еще ос­ва­ивать хрис­ти­ан­скую лю­бовь к ближ­не­му, как не в собс­твен­ной семье? Глу­по учить­ся люб­ви к вра­гам, так и не на­учив­шись лю­бить свою ба­буш­ку.

Ко­неч­но, здесь опи­сано лишь са­мое на­чало стя­жания люб­ви к ближ­не­му. Путь ее со­вер­шенс­тво­вания бес­ко­нечен, пос­коль­ку че­ловек приз­ван упо­добить­ся в ней Бо­гу. Но без это­го дра­гоцен­но­го на­чала весь ос­таль­ной путь ока­жет­ся для нас без­на­деж­но зак­рыт.

 

 

Всег­да ра­дуй­тесь!

 

Пись­мо в ре­дак­цию: Здравс­твуй­те. Ко мне час­то по­пада­ет ваш жур­нал че­рез зна­комых, ко­торые хо­дят в цер­ковь. В ап­рель­ском но­мере «Фо­мы» был оп­рос, где лю­ди го­вори­ли о фра­зе «Всег­да ра­дуй­тесь!» Бы­ло очень ин­те­рес­но чи­тать их мне­ния, по­тому что лич­но для ме­ня мно­гое в этой те­ме сом­ни­тель­но и проб­лемно. И они ме­ня не убе­дили, по­тому что сам я в хра­ме, сре­ди ве­ру­ющих ви­жу сов­сем дру­гое. На­лицо боль­шое не­со­от­ветс­твие меж­ду свя­щен­ны­ми тек­ста­ми и ре­аль­ной жизнью.

Ког­да я при­хожу в храм, то не ви­жу там тех са­мых по-хрис­ти­ан­ски ра­дос­тных лю­дей. На­обо­рот, все ка­кие-то хму­рые, да­же мрач­ные. По­доз­ри­тель­но смот­рят на те­бя, слов­но ты де­ла­ешь что-то не так — а ты прос­то сто­ишь. И, кста­ти, не пред­став­ляю, как мож­но выс­то­ять три с лиш­ним ча­са бо­гос­лу­жения с ра­достью. Сна­чала мне в хра­ме нор­маль­но, но по­том ста­новит­ся душ­но, тя­жело, и уже ми­нут че­рез со­рок ос­та­ет­ся толь­ко ус­та­лость: ког­да же это все за­кон­чится? Но все рав­но выс­та­иваю. Мо­жет, сто­ило бы петь или тан­це­вать, как это, ка­жет­ся, прак­ти­ку­ет­ся в про­тес­тантиз­ме? По­тому что сто­ять, пе­реми­на­ясь с но­ги на но­гу, — это ра­дос­ти не при­бав­ля­ет. А улыб­ки на ли­цах ве­ру­ющих лю­дей я ви­дел, толь­ко на Крес­тном хо­де на Пас­ху. Но это бы­ва­ет толь­ко раз в го­ду! А в ос­таль­ное вре­мя, сколь­ко ни наб­лю­дал, лю­ди оза­боче­ны сво­ими проб­ле­мами. И воз­ни­ка­ют воп­ро­сы: а ту­да ли я по­пал и нуж­но ли мне во­об­ще та­кое?

Или взять мо­их пра­вос­лавных зна­комых. Од­ни жа­лу­ют­ся, как не­лег­ко да­ет­ся им пост. Дру­гие на­зыва­ют се­бя пра­вос­лавны­ми, ве­дут цер­ковную жизнь, но час­то осуж­да­ют дру­гих, ру­га­ют­ся по ме­лочам. И при этом аб­со­лют­но уве­рены в сво­ей пра­воте! Третьи пе­режи­ва­ют, как бы не впасть в грех: в ве­ре сплош­ные «нель­зя», и «наш мир по­лон ис­ку­шений». То есть лю­ди ис­пы­тыва­ют не столь­ко хрис­ти­ан­скую ра­дость, сколь­ко уны­ние или оз­лоблен­ность. Из­ви­ните, мо­жет я не прав, но мне это на­поми­на­ет ма­зохизм у од­них и же­лание «отор­вать­ся» на дру­гих за свои проб­ле­мы у вто­рых. Мо­жет быть, они счи­та­ют, что спа­сение ду­ши про­ис­хо­дит от очень силь­ных стра­даний? Или уве­рены, что раз са­ми ве­ру­ющие, то мо­гут смот­реть на дру­гих свы­сока и су­дить? Но где же здесь ра­дость?

С ува­жени­ем, Алек­сандр

Злая ра­дость

Ес­ли по­пытать­ся оп­ре­делить од­ной фра­зой — что дви­жет каж­дым че­лове­ком во всех его пла­нах, де­лах, ре­шени­ях и пос­тупках, то от­вет бу­дет пре­дель­но прос­тым: стрем­ле­ние к ра­дос­ти. На нее мы всег­да на­де­ем­ся, ее ждем, все мыс­ли на­ши, все че­лове­чес­кие дей­ствия бук­валь­но про­пита­ны этим ожи­дани­ем. По са­мому боль­шо­му сче­ту, у лю­дей нет дру­гих це­лей в жиз­ни. И ког­да бе­да при­ходит к нам на по­рог, пе­режить ее по­мога­ет лишь на­деж­да на бу­дущую ра­дость.

Но ес­ли все стре­мят­ся к ра­дос­ти, от­ку­да же вок­руг столь­ко го­ря и стра­дания? По­чему лю­ди оби­жа­ют друг дру­га, за­чем жад­ни­ча­ют, злят­ся, уны­ва­ют?… В по­ис­ках ра­дос­ти, че­лове­чес­тво тра­тит ко­лос­саль­ные уси­лия, но — увы, ее не ста­новит­ся в на­шей жиз­ни боль­ше. Проб­ле­ма в том, что са­мо по­нятие — ра­дость не име­ет в се­бе яс­но вы­ражен­но­го нравс­твен­но­го смыс­ла. Это все­го лишь сос­то­яние глу­боко­го внут­ренне­го удов­летво­рения, а вот чем че­ловек мо­жет быть удов­летво­рен — это уже сов­сем дру­гой воп­рос. Мож­но ра­довать­ся рож­де­нию ре­бен­ка, бо­гато­му уро­жаю, хо­рошей по­годе, теп­лу ды­хания лю­бимо­го че­лове­ка на сво­ем пле­че… В обы­ден­ном по­нима­нии ра­дость по­чему-то всег­да пред­став­ля­ет­ся нам как — неч­то доб­рое, свет­лое и хо­рошее.

На са­мом же де­ле ра­дость бы­ва­ет глу­боко без­нравс­твен­ной. Че­ловек мо­жет ис­крен­не ра­довать­ся злу, и, что са­мое пе­чаль­ное — ни­чуть не тя­готить­ся этим. При­чем, речь идет сов­сем не о кри­мина­ле, не об от­кро­вен­но страш­ных и мер­зких ве­щах. В том и бе­да, что зло, как ис­точник ра­дос­ти, ста­ло пов­седнев­ным фо­ном на­шей жиз­ни, ко­торый мы уже поч­ти не за­меча­ем.

Ког­да на рин­ге бок­сер-тя­жело­вес от­прав­ля­ет сво­его со­пер­ни­ка в но­ка­ут, мил­ли­оны те­лез­ри­телей при­ходят в бур­ный вос­торг, и да­же не за­думы­ва­ют­ся о том, что ра­ду­ют­ся чу­жой чер­пно-моз­го­вой трав­ме. Ра­ботя­ге, с ра­достью выг­ре­ба­юще­му из иг­ро­вого ав­то­мата пя­тируб­ле­вые мо­неты, не при­ходит в го­лову, что его вы­иг­рыш пол­ностью оп­ла­чен день­га­ми из кар­ма­на та­ких же бе­долаг, как и он сам. Пред­при­нима­тель, сде­лав­ший сос­то­яние на тор­говле си­гаре­тами и вод­кой, прек­расно зна­ет о том, ка­кой вред на­носит его то­вар здо­ровью ку­риль­щи­ков и пь­яниц. И это зна­ние нис­коль­ко не ме­ша­ет ему ра­довать­ся по­лучен­ной при­были — впол­не за­коно­пос­лушный на­логоп­ла­тель­щик рад сво­ему ком­мерчес­ко­му ус­пе­ху. А еще есть ста­рый прин­цип: — «у со­седа ко­рова сдох­ла — пус­тя­чок, а при­ят­но!». Есть, в кон­це кон­цов, да­же сло­во та­кое в рус­ском язы­ке — зло­радс­тво. И ес­ли че­ловек все свои си­лы упот­ре­бит на дос­ти­жение та­кой вот злой ра­дос­ти, ни­како­го счастья это ему, ко­неч­но, не при­несет.

Но бы­ва­ет и так, что лю­ди те­ря­ют спо­соб­ность ра­довать­ся да­же бе­зус­ловно хо­рошим и доб­рым ве­щам. Ни­чего пло­хого вро­де бы не про­ис­хо­дит — де­ти здо­ровы, кры­ша над го­ловой име­ет­ся и да­же де­нег впол­не дос­та­точ­но для без­бедной жиз­ни. Все есть для ра­дос­ти, а вот са­ма ра­дость ку­да-то уш­ла и где ее ис­кать — со­вер­шенно не­понят­но. Та­кую проб­ле­му да­же на нравс­твен­ном уров­не ре­шить прак­ти­чес­ки не­воз­можно, по­тому что этот, по­теряв­ший свою ра­дость че­ловек жи­вет впол­не нравс­твен­но. Прос­то ему нуж­ны но­вые смыс­лы сво­его су­щес­тво­вания, нуж­на ка­кая-то иная, не­из­вес­тная по­ка еще ра­дость, ко­торая сво­им теп­лом сог­ре­ла бы его ду­шу и ос­та­лась там нав­сегда. И тог­да, в по­ис­ках этой но­вой ра­дос­ти, че­ловек при­ходит в Цер­ковь.

То, что нель­зя от­нять

Цер­ковь дей­стви­тель­но пред­ла­га­ет нам ра­дость, ко­торая прин­ци­пи­аль­но от­ли­ча­ет­ся от все­го, что мог­ло бы ра­довать че­лове­ка за ее пре­дела­ми. Де­ло в том, что все на­ши зем­ные ра­дос­ти крат­ки, не­ус­той­чи­вы и не­из­бежно об­ре­чены ког­да-ни­будь за­кон­чить­ся. Бо­лез­ни, ста­рость, внеш­ние об­сто­ятель­ства жиз­ни от­ни­мут все, что уте­шало ког­да-то на­ше сер­дце. И да­же ес­ли судь­ба бу­дет к че­лове­ку бла­гос­клон­на, он не рас­те­ря­ет дру­зей, сох­ра­нит лю­бовь, ра­зовь­ет в се­бе мно­гочис­ленные та­лан­ты и ста­нет са­мым бо­гатым в ми­ре, все рав­но — на пос­леднем по­воро­те его жиз­ненно­го пу­ти смерть без­жа­лос­тно от­бе­рет у не­го все это зем­ное счастье. Од­на лишь мысль о та­кой пер­спек­ти­ве спо­соб­на от­ра­вить су­щес­тво­вание са­мого за­яд­ло­го оп­ти­мис­та. А ведь из­бе­жать это­го то­таль­но­го бан­кротс­тва еще ни­кому не уда­валось. И мно­го ли сто­ит ра­дость, нас­лажда­ясь ко­торой все вре­мя при­ходит­ся чувс­тво­вать се­бя Зо­луш­кой на ба­лу и пом­нить, что тай­мер вклю­чен на об­ратный от­счет?

Оче­вид­но, что неп­ре­ходя­щей цен­ностью для че­лове­ка яв­ля­ет­ся лишь та ра­дость, ко­торую у не­го не смо­жет от­нять да­же смерть. Имен­но та­кое сок­ро­вище и пред­ла­га­ет Цер­ковь всем, кто жаж­дет отыс­кать его сре­ди жи­тей­ской ку­терь­мы. Сок­ро­вище это — ра­дость о Хрис­те. О Бо­ге, Ко­торый лю­бит нас нас­толь­ко, что ра­ди на­шего спа­сения воп­ло­тил­ся, про­шел че­рез не­мыс­ли­мые стра­дания, умер на крес­те и со­шел в ад, что­бы вы­вес­ти от­ту­да ду­ши всех, кто го­тов был при­нять это спа­сение.

Эту ра­дость не­воз­можно об­рести вне Цер­кви, пос­коль­ку ра­довать­ся о рас­пя­том и Вос­крес­шем Хрис­те спо­соб­ны лишь хрис­ти­ане, счи­та­ющие Его сво­им Бо­гом.

Но по­чему же во вре­мя Бо­гос­лу­жения в пра­вос­лавных хра­мах эту ра­дость так неп­росто уви­деть? Сос­ре­дото­чен­ные лю­ди со стро­гими ли­цами нес­коль­ко ча­сов под­ряд не­под­вижно сто­ят пе­ред ико­нами. Ра­дость тут, как-то не осо­бен­но бро­са­ет­ся в гла­за, и сто­рон­ний наб­лю­датель мо­жет по­думать что хрис­ти­ане — лю­ди уны­лые и скуч­ные. А меж­ду тем, при­чины этой сдер­жаннос­ти ве­ру­ющих лю­дей во вре­мя Цер­ковной служ­бы очень лег­ко по­нять, ес­ли вспом­нить зна­чение са­мого сло­ва — «служ­ба». Ведь слу­жить, зна­чит — доб­ро­совес­тно вы­пол­нять взя­тые на се­бя обя­затель­ства, быть вер­ным сво­ему дол­гу. Слу­жить, зна­чит — тру­дить­ся. И Цер­ковные служ­бы ни­чуть не вы­пада­ют из это­го об­ще­го оп­ре­деле­ния. Прос­то нуж­но по­нять: в чем смысл мо­лит­венно­го тру­да хрис­ти­ан, что та­кое — труд, и мо­жет ли труд быть ис­точни­ком ра­дос­ти в прин­ци­пе.

От­ку­да взял­ся труд

В ки­нофиль­ме «Фор­му­ла люб­ви» есть лю­бопыт­ный эпи­зод: де­ревен­ский куз­нец Сте­пан, раз­ло­мав вдре­без­ги ка­рету гра­фа Ка­ли­ос­тро, ут­вер­жда­ет что к ко­лесам спод­ручней про­бирать­ся че­рез кры­шу. И ци­тиру­ет при этом ла­тин­скую по­говор­ку: труд — уже сам по се­бе есть нас­лажде­ние.

Мысль фор­маль­но кра­сивая, од­на­ко вряд ли этот афо­ризм ро­дил­ся в го­лове рим­ско­го кресть­яни­на или ра­ба. Ско­рее уж нас­лажде­ние в тру­де на­ходил ка­кой-ни­будь ан­тичный пред­шес­твен­ник гра­фа Тол­сто­го — пат­ри­ций, вы­ращи­вав­ший на до­суге ка­пус­ту для собс­твен­но­го удо­воль­ствия.

В цер­ковно-сла­вян­ском язы­ке сло­во труд яв­ля­ет­ся од­ним из обоз­на­чений бо­лез­ни, стра­дания. И это впол­не со­от­ветс­тву­ет биб­лей­ско­му по­нима­нию тру­да. По хрис­ти­ан­ско­му ве­ро­уче­нию са­ма не­об­хо­димость тру­дить­ся в по­те ли­ца сво­его, рав­но — как и связь тру­да со стра­дани­ем, ока­зались для че­лове­ка пря­мым следс­тви­ем его гре­хопа­дения. Это, ко­неч­но же, не оз­на­ча­ет, буд­то че­ловек был соз­дан для бла­жен­но­го без­делья, а по­том ут­ра­тил это «счастье». Прос­то то твор­ческое учас­тие в пре­об­ра­зова­нии ли­ца Зем­ли, к ко­торо­му пер­вые лю­ди бы­ли приз­ва­ны Бо­гом, дей­стви­тель­но бы­ло ра­дос­тным и не пред­по­лага­ло ка­ких-ли­бо бо­лез­ненных про­яв­ле­ний. А вот труд в сов­ре­мен­ном по­нима­нии это­го сло­ва по­явил­ся лишь пос­ле то­го как че­ловек от­пал от сво­его Соз­да­теля, ре­шив жить по сво­ей во­ле. И сра­зу же стол­кнул­ся с не­об­хо­димостью в по­те ли­ца воз­де­лывать зем­лю, ко­торая ста­ла взра­щивать ему сор­ня­ки вмес­то зла­ков и вмес­то ра­дос­ти, пи­тать его скорбью. Бог из­на­чаль­но пре­дос­та­вил че­лове­ку все бла­га это­го ми­ра да­ром. Но пос­ле гре­хопа­дения, че­ловек ока­зал­ся вы­нуж­ден при­лагать ог­ромные уси­лия для до­бычи ми­зер­ных кру­пиц это­го от­вер­гну­того им Божь­его да­ра. Так по­явил­ся труд — бо­лез­ненный ре­зуль­тат раз­ры­ва свя­зи че­лове­ка с Бо­гом. И мо­лит­венный труд хрис­ти­ан так­же яв­ля­ет­ся следс­тви­ем это­го раз­ры­ва, хо­тя и пря­мо нап­равлен на его пре­одо­ление. Но что же ме­ша­ет ве­ру­юще­му че­лове­ку спо­кой­но об­ра­щать­ся в мо­лит­ве ко Хрис­ту?

Это лег­ко по­нять, ес­ли прий­ти на служ­бу в бли­жай­ший храм и по­пытать­ся сос­ре­дото­чить свое вни­мание на мо­лит­вах, ко­торые чи­та­ет свя­щен­ник или по­ет хор. Сра­зу мож­но убе­дить­ся, что наш ум ка­тего­ричес­ки от­ка­зыва­ет­ся ра­ботать в этом нап­равле­нии. В го­лове тут же на­чина­ют ро­ить­ся мыс­ли, ни­чего об­ще­го с Бо­гос­лу­жени­ем не име­ющие. Хор по­ет: «Гос­по­ди, по­милуй», мы усер­дно крес­тимся, кла­дем пок­ло­ны, но ду­ма­ем при этом… о но­вом филь­ме, о ре­мон­те квар­ти­ры, о том, что де­тей нуж­но ле­том от­везти к мо­рю. По­том ло­вим се­бя на этих мыс­лях и сно­ва пы­та­ем­ся сос­ре­дото­чит­ся. И, поч­ти тут же, под пе­ние слов «… От­ло­жим все зем­ные по­пече­ния» об­на­ружи­ва­ем, что в го­лове по преж­не­му — зим­няя ре­зина для ма­шины, чей-то про­шед­ший день рож­де­ния, зав­траш­няя пла­нер­ка… Ко­роче, там все что угод­но, кро­ме мо­лит­вы.

Но по­чему так по­луча­ет­ся? Ведь, ка­залось бы — че­ловек при­шел к Бо­гу, соз­на­тель­но при­шел, с же­лани­ем. От­ку­да же эта рас­се­ян­ность?

Раз­ру­ха внут­ри нас

Хрис­ти­ан­ская ан­тро­поло­гия рас­смат­ри­ва­ет в че­лове­чес­ком ес­тес­тве три его ос­новные час­ти — дух, ду­шу, те­ло. О том, что та­кое те­ло сов­ре­мен­но­му че­лове­ку объ­яс­нять не на­до. Это — са­мая изу­чен­ная сфе­ра на­шей при­роды. С ду­шой де­ло об­сто­ит нес­коль­ко слож­нее. На­ука, нап­ри­мер, до­воль­но дол­го ут­вер­жда­ла, буд­то ду­ши в че­лове­ке во­об­ще нет. Меж­ду тем, хрис­ти­ан­ское ми­ровоз­зре­ние под­ра­зуме­ва­ет, что и са­ма на­ука яв­ля­ет­ся лишь ре­зуль­та­том ду­шев­ной де­ятель­нос­ти че­лове­ка. Так что же это та­кое — на­ша ду­ша?

Воп­ре­ки рас­простра­нен­но­му мне­нию, хрис­ти­анс­тво не рас­смат­ри­ва­ет ду­шу, как не­кое са­модос­та­точ­ное на­чало — воль­ную пти­цу, то­мящу­юся в клет­ке гру­бой пло­ти. Прос­то в хрис­ти­ан­ском по­нима­нии че­лове­ка су­щес­тву­ет оп­ре­делен­ная и­ерар­хия ду­ха, ду­ши и те­ла меж­ду со­бой. И в этой и­ерар­хии ду­ша, дей­стви­тель­но сто­ит вы­ше, чем те­ло. Но — не бо­лее то­го. Те­ло не мо­жет жить без ду­ши, но и ду­ша без те­ла не мо­жет счи­тать свое су­щес­тво­вание пол­но­цен­ным. Ка­кую же роль вы­пол­ня­ет ду­ша в ес­тес­тве че­лове­ка?

Фе­офан Зат­ворник го­ворил: «…ду­ша вся об­ра­щена ис­клю­читель­но на ус­тро­ение на­шего вре­мен­но­го бы­та — зем­но­го. И поз­на­ния ее все стро­ят­ся толь­ко на ос­но­вании то­го, что да­ет опыт, и де­ятель­ность ее об­ра­щена на удов­летво­рение пот­ребнос­тей вре­мен­ной жиз­ни, и чувс­тва ее по­рож­да­ют­ся и дер­жатся толь­ко из ее сос­то­яний и по­ложе­ний ви­димых. Что вы­ше се­го, то — не ее де­ло».

Го­воря сов­ре­мен­ным компь­ютер­ным язы­ком, ду­ша — это не­кий ком­плекс прог­рамно­го обес­пе­чения нор­маль­ной жиз­ни те­ла. И в та­ком ка­чес­тве она есть не толь­ко у че­лове­ка, но и у всех пред­ста­вите­лей жи­вот­но­го ми­ра. При­веден­ную вы­ше мысль свя­тите­ля Фе­офа­на о ду­ше, впол­не за­коно­мер­но мож­но от­нести к со­баке, или кош­ке. И от­ли­ча­ет че­лове­ка от жи­вот­ных вов­се не ду­ша, а тре­тий, са­мый уди­витель­ный ком­по­нент че­лове­чес­кой при­роды — дух.

Дух, по сло­вам свя­тите­ля Фе­офа­на, «…это та си­ла, ко­торую вдох­нул Бог в ли­цо че­лове­ка, за­вер­шая сот­во­рение его. Все ро­ды су­ществ на­зем­ных из­во­дила по по­веле­нию Бо­жию зем­ля. Из зем­ли изош­ла и вся­кая ду­ша жи­вых тва­рей. Ду­ша че­лове­чес­кая хо­тя и сход­на с ду­шою жи­вот­ных в низ­шей сво­ей час­ти, но в выс­шей она нес­равнен­но пре­вос­ходнее ее. Дух, вдох­ну­тый Бо­гом, со­четав­шись с нею, столь­ко воз­вы­сил ее над вся­кою не­чело­вечес­кою ду­шою. …Дух, как си­ла от Бо­га ис­шедшая, ве­да­ет Бо­га, ищет Бо­га и в Нем од­ном на­ходит по­кой.»

Имен­но в че­лове­чес­ком ду­хе жи­вет со­весть — как не­кое выс­шее зна­ние за­конов бы­тия. Дух че­лове­ка хра­нит па­мять о Бо­ге, от ко­торо­го этот дух изо­шел. А са­мое глав­ное — дух стре­мит­ся к Бо­гу, жаж­дет Бо­га и ни­чем иным не уто­ля­ем в этой жаж­де. Бла­года­ря со­чета­нию с ду­хом, на­ша ду­ша мо­жет ра­довать­ся кра­соте ми­ра, ви­деть в ближ­нем не прос­то го­мо са­пи­ен­са, а — об­раз Бо­жий, и да­же в ма­лень­кой тра­вин­ке уга­дывать ве­личие твор­ческой идеи Соз­да­теля.

Та­ким об­ра­зом, и­ерар­хия дух-ду­ша-те­ло поз­во­ляла пер­вым лю­дям вы­пол­нять свое вы­сокое пред­назна­чение — быть на­мес­тни­ками Бо­га на зем­ле. Дух спо­соб­ный об­щать­ся с Гос­по­дом, со­об­щал во­лю Бо­жию ду­ше, ко­торая че­рез те­ло по­мога­ла че­лове­ку на­илуч­шим об­ра­зом ис­полнять Бо­жий за­мысел о нем са­мом и обо всем ма­тери­аль­ном ми­ре.

Но ког­да лю­ди че­рез грех от­па­ли от сво­его Соз­да­теля, это сла­жен­ное вза­имо­дей­ствие на­руши­лось и в от­но­шени­ях те­ла, ду­ши и ду­ха нас­ту­пил ха­ос. Те­ло под­чи­нило се­бе ду­шу, зас­тавляя ее стре­мит­ся к все но­вым и но­вым нас­лажде­ни­ям, ни­чего об­ще­го не име­ющим с ес­тес­твен­ны­ми пот­ребнос­тя­ми че­лове­ка. В ду­ше, ли­шен­ной воз­можнос­ти уз­нать Бо­жию во­лю, на­чалось бес­по­рядоч­ное блуж­да­ние мыс­лей, же­ланий и пла­нов. Но са­мое раз­ру­шитель­ное дей­ствие грех про­из­вел в че­лове­чес­ком ду­хе. Ут­ра­тив связь с Бо­гом, дух, тем не ме­нее, сох­ра­нил свое стрем­ле­ние к Не­му, не на­ходя удов­летво­рения ни в чем ином. Эту не­осоз­нанную, ни­чем не­уто­лимую жаж­ду Бо­га дух со­об­щил ду­ше и те­лу, тем са­мым прев­ра­тив все пот­ребнос­ти и же­лания пад­ше­го че­лове­ка в без­донную прор­ву, сде­лав их не­удов­летво­римы­ми в прин­ци­пе.

От­сю­да — все на­ши ме­тания из край­нос­ти в край­ность, от­сю­да по­говор­ки ти­па «там хо­рошо, где нас нет» и пес­ни «… а мне всег­да че­го-то не хва­та­ет, зи­мою — ле­та, осенью — вес­ны». Этот внут­ренний раз­лад че­лове­чес­ко­го ес­тес­тва и есть при­чина рас­се­ян­ности на­ших мыс­лей на Бо­гос­лу­жении. Мы мо­жем быть сколь угод­но ис­крен­ни­ми в сво­ем стрем­ле­нии мо­лить­ся вни­матель­но, но рас­согла­сова­ние ду­ха, ду­ши и те­ла, са­ма на­ша при­рода, раз­дроб­ленная гре­хом, не да­ет нам все­цело ус­тре­мить­ся ко Хрис­ту.

И вот ве­ру­ющий че­ловек три ча­са сто­ит в хра­ме и пы­та­ет­ся соб­рать свой, рас­сы­пав­ший­ся по жи­тей­ским за­ко­ул­кам, ум в сло­ва мо­лит­вы…

Пра­во же, не сто­ит уп­ре­кать его в от­сутс­твии бур­ных про­яв­ле­ний ра­дос­ти. Он не прос­то пе­реми­на­ет­ся с но­ги на но­гу в ожи­дании кон­ца служ­бы, он — тру­дит­ся, он стре­мит­ся об­ра­тить свой дух к Бо­гу и вос­ста­новить в се­бе эту раз­ру­шен­ную и­ерар­хию ду­ха, ду­ши и те­ла. Собс­твен­но, для то­го в пра­вос­лавном Бо­гос­лу­жении и су­щес­тву­ет столь­ко пов­то­ря­ющих­ся мо­литв, что­бы че­ловек, мыс­ли ко­торо­го неп­ре­рыв­но иг­ра­ют в че­хар­ду, в ка­кой-то мо­мент все же смог, хо­тя бы на нес­коль­ко се­кунд ос­та­новить их и по­молить­ся по нас­то­яще­му.

И ес­ли хо­тя бы три ча­са жиз­ни бы­ли выр­ва­ны на­ми ра­ди Хрис­та из обыч­ной на­шей су­еты и бес­смыс­ли­цы, это — уже ра­дос­тное со­бытие. Прос­то нуж­но по­нимать, что ни­чего об­ще­го с ра­достью под­рос­тка, ве­селя­щего­ся на дис­ко­теке под ба­ноч­ку «джин-то­ника», здесь нет и быть не мо­жет.

Я хо­чу быть с То­бой

Есть ли в Цер­кви без­ра­дос­тные лю­ди? На­вер­ное, есть — а где их нет? Но ведь лю­ди и при­ходят в Цер­ковь как раз в по­ис­ках ра­дос­ти. А она не ва­ля­ет­ся там под но­гами и не про­да­ет­ся в икон­ной лав­ке. Ра­дость пра­вос­лавных — Хрис­тос, ис­точник этой ра­дос­ти — еди­нение че­лове­чес­ко­го ду­ха с Ду­хом Бо­жи­им. И ес­ли че­ловек хо­тя бы од­нажды не ощу­тил в сво­ем сер­дце это­го при­кос­но­вения Бо­жес­твен­ной люб­ви, ес­ли он за всю жизнь ни ра­зу не уви­дел за­бот­ли­вого учас­тия Бо­га в сво­ей судь­бе, то ду­хов­ная ра­дость ему, ко­неч­но, не­понят­на.

Толь­ко не про­ис­хо­дит этой встре­чи че­лове­ка с Бо­гом сов­сем не по­тому, что Бог от­вернул­ся от не­го. Бог всег­да нас лю­бит и всег­да за­ботит­ся о нас. Да­же ког­да мы гре­шим, злим­ся и уны­ва­ем, Он все рав­но нас не ос­тавля­ет. Прос­то са­ми мы пос­то­ян­но смот­рим в дру­гую сто­рону и не за­меча­ем Его люб­ви. Мы все вре­мя оза­боче­ны ка­кими-то важ­ны­ми и не­от­ложны­ми де­лами, все вре­мя то­ропим­ся ку­да-то, стре­мим­ся что-то со­вер­шить, че­го-то дос­тигнуть.

И нам ка­жет­ся, что вот-вот, еще чуть-чуть уси­лий, еще нем­ножко — и мы ста­нем счас­тли­выми! Но де­ла сде­ланы, пла­ны вы­пол­не­ны, все свер­ше­но и дос­тигну­то… А счас­тли­выми мы так и не ста­ли.

Ра­дость от этих свер­ше­ний бы­ла ко­рот­кой и ско­ро прош­ла. И что же нам ос­та­ет­ся? Толь­ко на­чать все сна­чала: стро­ить но­вые пла­ны, ста­вить пе­ред со­бой за­дачи, ус­трем­лять­ся к оче­ред­ным це­лям. Так про­ходит жизнь.

А ведь дос­та­точ­но лишь под­нять гла­за к Не­бу и про­шеп­тать: — «Гос­по­ди, мне без Те­бя оди­ноко и пло­хо, я хо­чу быть с То­бой, по­моги мне уви­деть Твою лю­бовь!» Мож­но ска­зать это как-то ина­че, сло­ва мо­гут быть сов­сем дру­гими. Слов во­об­ще мо­жет не быть. Но ес­ли из сер­дца че­лове­ка выр­вался та­кой при­зыв, Гос­подь неп­ре­мен­но на не­го от­зо­вет­ся. Ник­то не зна­ет, ка­ким имен­но бу­дет этот от­вет. Но че­ловек обя­затель­но по­чувс­тву­ет, что Бог при­кос­нулся к его ду­ше, что Бог дей­стви­тель­но лю­бит его. И тог­да уди­витель­ная ра­дость от это­го при­кос­но­вения Бо­жес­твен­ной люб­ви, со­вер­шенно иная, не­похо­жая на все зем­ные ра­дос­ти, уже ни­ког­да не ос­та­вит та­кого че­лове­ка. Это и есть та са­мая ра­дость к ко­торой при­зыва­ет хрис­ти­ан Апос­тол Па­вел сло­вами «Всег­да ра­дуй­тесь!».

Толь­ко не нуж­но счи­тать, буд­то для то­го, что­бы ра­дость о Хрис­те ни­ког­да не по­кида­ла нас, дос­та­точ­но од­ной лишь фор­маль­ной при­над­лежнос­ти к Цер­кви. Пра­вос­лавные так же как и все ос­таль­ные лю­ди на Зем­ле мо­гут ук­ло­нить­ся в су­ету зем­ных за­бот, ув­лечь­ся де­лами, уче­бой, или лич­ной жизнью нас­толь­ко силь­но, что все эти хло­поты вы­ходят в их жиз­ни на пер­вый план, зас­ло­няя со­бою Хрис­та. И тог­да ду­хов­ная ра­дость ухо­дит из на­шего сер­дца.

По­это­му, рас­суждая о сло­вах «Всег­да ра­дуй­тесь!» нель­зя за­бывать, что сра­зу пос­ле них в Но­вом за­вете сле­ду­ет еще од­но нас­тавле­ние: — «Неп­рестан­но мо­литесь(1Фес. 5:17)». Не рас­те­рять эту ра­дость о Хрис­те мож­но толь­ко вни­матель­но наб­лю­дая за сво­им сер­дцем, что­бы оно не на­чало ра­довать­ся зем­ным бла­гам бо­лее, чем Хрис­ту. Луч­ший спо­соб для это­го — мо­лит­ва. А мо­лит­ва, это всег­да — труд. Хрис­ти­анин всег­да ра­ду­ет­ся, толь­ко в том слу­чае, ес­ли неп­рестан­но мо­лит­ся, т. е. — пом­нит о Бо­ге. И это впол­не нор­маль­но, ведь лю­бая дру­гая ра­дость в на­шей жиз­ни то­же — ре­зуль­тат при­ложен­ных уси­лий.

Но да­же ког­да на­ши гре­хи и оза­бочен­ность жи­тей­ски­ми проб­ле­мами зак­ры­ва­ют от нас на­шу ра­дость, мы все рав­но зна­ем, что она есть, она ни­куда не де­лась, и нуж­но толь­ко прор­вать­ся к ней сквозь собс­твен­ную бе­зала­бер­ность и свое расс­тро­ен­ное гре­хом ес­тес­тво.

Пред­ста­вим се­бе: оди­нокий че­ловек си­дит в пус­той ком­на­те и тос­ку­ет от­то­го, что его ник­то не лю­бит, что не про­изош­ло в его жиз­ни встре­чи с тем, кто стал бы для не­го са­мым близ­ким и до­рогим.

А дру­гой че­ловек у­ехал по де­лам из род­но­го го­рода, ос­та­вив до­ма лю­бимую же­ну. И он то­же си­дит один в гос­ти­нич­ном но­мере, ему то­же тос­кли­во и без­ра­дос­тно. Но на сто­лике пе­ред ним — фо­тог­ра­фия суп­ру­ги. И он зна­ет, что она то­же ску­ча­ет по не­му, лю­бит его и с не­тер­пе­ни­ем ожи­да­ет его воз­вра­щения до­мой.

Это — сов­сем дру­гая тос­ка, сов­сем дру­гое оди­ночес­тво. Так и ве­ру­ющим лю­дям гре­ет ду­шу да­же од­на па­мять о ра­дос­ти, ко­торую они мо­жет быть, не­ос­то­рож­но по­теря­ли. По­тому что они точ­но зна­ют, где им ис­кать эту до­рогую про­пажу.