В по­ис­ках ут­ра­чен­ной сла­вы

Син­дром Кул­да­рова

 

В сов­ре­мен­ном ми­ре по­нятие «тщес­ла­вие» все ме­нее вос­при­нима­ет­ся как не­гатив­ное ка­чес­тво. В ны­неш­нем сло­во­упот­ребле­нии оно мо­жет при­об­ре­тать впол­не по­ложи­тель­ное зна­чение, осо­бен­но с ого­вор­кой: здо­ровое тщес­ла­вие. Для мно­гих ху­дож­ни­ков, му­зыкан­тов, ар­тистов, спорт­сме­нов, уче­ных оно пред­став­ля­ет­ся впол­не нор­маль­ным дви­жени­ем ду­ши, ко­торое зас­тавля­ет их стре­мить­ся к все боль­ше­му со­вер­шенс­тву на из­бран­ном поп­ри­ще, при­чем прин­цип этот рас­простра­ня­ет­ся не толь­ко на твор­ческие про­фес­сии. В лю­бой сфе­ре че­лове­чес­кой де­ятель­нос­ти очень труд­но пред­ста­вить се­бе карь­ер­ный рост че­лове­ка, не име­юще­го тщес­лавных по­буж­де­ний (как пра­вило, «за­мас­ки­рован­ных» под ам­би­ции, ко­торые уж точ­но рас­це­нива­ют­ся как по­лез­ное ка­чес­тво ра­бот­ни­ка).

Но по­чему же в хрис­ти­анс­тве тщес­ла­вие рас­смат­ри­ва­ет­ся как тя­желый не­дуг че­лове­чес­кой ду­ши, ко­торый очень лег­ко в се­бе раз­вить и не­веро­ят­но труд­но вы­лечить? Ведь тщес­ла­вие, в сущ­ности — все­го лишь же­лание нра­вить­ся ок­ру­жа­ющим, пред­стать пе­ред ни­ми в луч­шем све­те. Гре­хов­ность убий­ства, во­ровс­тва или суп­ру­жес­кой из­ме­ны оче­вид­на да­же для че­лове­ка, да­леко­го от ре­лигии. Тщес­ла­вие же нам­но­го труд­нее вос­при­нимать как неч­то опас­ное и пло­хое. Хо­тя, ин­ту­итив­но и не­цер­ковные лю­ди чувс­тву­ют, что не так уж оно и хо­рошо, что есть в нем ка­кая-то двой­ствен­ность и нравс­твен­ная не­оп­ре­делен­ность. Бе­зудер­жное же­лание сла­вы мо­жет выг­ля­деть в че­лове­ке очень не­сим­па­тич­но. И как обид­чи­вы тщес­лавные лю­ди, то­же, на­вер­ное, зна­ет каж­дый, кто хо­тя бы од­нажды имел не­ос­то­рож­ность уде­лить их та­лан­там не­дос­та­точ­но вни­мания.

Так что же это та­кое — тщес­ла­вие?

Яв­ное и тай­ное

В рас­ска­зе Че­хова «Ра­дость» кол­леж­ский ре­гис­тра­тор Ми­тень­ка Кул­да­ров вос­торжен­но со­об­ща­ет род­ным, что о нем на­писа­ли в га­зете и те­перь его имя уз­на­ет вся Рос­сия. Прав­да, речь в га­зет­ной за­мет­ке шла все­го лишь о том, как он в нет­резвом сос­то­янии по­пал под из­возчичьи са­ни, пред­ва­ритель­но по­лучив ог­лоблей по лбу. Но да­же та­кая сом­ни­тель­ная по­пуляр­ность выз­ва­ла у мо­лодо­го чи­нов­ни­ка бур­ный вос­торг.

Мо­жет быть, это не са­мый ти­пич­ный слу­чай про­яв­ле­ния тщес­ла­вия, од­на­ко здесь очень хо­рошо вид­на вся его не­сос­то­ятель­ность: ведь лю­бому че­лове­ку хва­лить­ся в об­щем-то не­чем. И де­ло не в ко­мич­ности си­ту­ации, опи­сан­ной Че­ховым. Ко­неч­но, пь­яные прик­лю­чения с ло­шадью слу­ча­ют­ся да­леко не у всех, а уж хвас­тать­ся ими спо­соб­ны и вов­се нем­но­гие. Как пра­вило, лю­ди тщес­ла­вят­ся бо­лее бла­говид­ны­ми пос­тупка­ми и дос­ти­жени­ями.

Но все же каж­дый че­ловек, сколь бы вы­соко­го ни был он о се­бе мне­ния, прек­расно зна­ет, что есть в его жиз­ни та­кие фак­ты и со­бытия, ко­торые он ни за что на све­те не ос­ме­лил­ся бы вы­нес­ти на пуб­ли­ку.

Да и тот же Ми­тень­ка Кул­да­ров, по­лучи он вдруг фан­тасти­чес­кую воз­можность прос­ла­вить­ся на весь мир с ус­ло­ви­ем, что не толь­ко пь­яные вы­ход­ки, но аб­со­лют­но все его де­ла и мыс­ли ста­нут из­вес­тны ок­ру­жа­ющим, в ужа­се от­ка­зал­ся бы от по­доб­ной «сла­вы». Ведь в глу­бине ду­ши поч­ти вся­кий че­ловек зна­ет се­бе це­ну, и не­даром пре­подоб­ный ав­ва Исайя го­ворил: «…Го­ре нам, что мы, ис­полнен­ные вся­кой сквер­ны, ус­лажда­ем­ся пох­ва­лами че­лове­чес­ки­ми». Об этом же пи­сал Бо­рис Пас­тернак в из­вес­тном сти­хот­во­рении с крас­но­речи­вым наз­ва­ни­ем «Быть зна­мени­тым нек­ра­сиво»:

…По­зор­но, ни­чего не зна­ча,
Быть прит­чей на ус­тах у всех.

Тщес­ла­вие вы­нуж­да­ет че­лове­ка выс­тавлять на­показ то, что он счи­та­ет в се­бе дос­той­ным люд­ско­го по­чита­ния. Но при этом оно с та­кой же си­лой зас­тавля­ет его тща­тель­но мас­ки­ровать свои от­ри­цатель­ные ка­чес­тва, по­тихонь­ку ук­репляя в мыс­ли, что всех этих пло­хих, гре­хов­ных, страш­ных ка­честв в нем как бы и нет вов­се.

В та­ком са­мо­об­ма­не мож­но про­вес­ти всю жизнь, но пос­ле смер­ти об­ма­нывать се­бя не удас­тся уже ни­кому. Страш­ный суд, по уче­нию Цер­кви, как раз и бу­дет зак­лю­чать­ся в том, что жизнь каж­до­го че­лове­ка ока­жет­ся от­кры­та в мель­чай­ших под­робнос­тях, и та­кое «прос­лавле­ние» для мно­гих мо­жет ока­зать­ся страш­нее са­мой ужас­ной му­ки.

Нет ни­чего сок­ро­вен­но­го, что не от­кры­лось бы, и тай­но­го, че­го не уз­на­ли бы (Лк 12:2).

В по­ис­ках ут­ра­чен­ной сла­вы

У тщес­ла­вия есть од­на лю­бопыт­ная осо­бен­ность: оно все­яд­но. Топ­ли­вом для это­го кос­тра мо­жет стать аб­со­лют­но все — че­лове­чес­кие по­роки и вы­сочай­шие доб­ро­дете­ли, ни­щета и бо­гатс­тво, кра­сота и бе­зоб­ра­зие… Тщес­ла­вие воз­ни­ка­ет на лю­бой поч­ве, для не­го не су­щес­тву­ет эс­те­тичес­ких, нравс­твен­ных или ка­ких-ли­бо иных ог­ра­ниче­ний. Ес­ли мы вни­матель­но рас­смот­рим это свой­ство че­лове­чес­кой ду­ши, то с удив­ле­ни­ем об­на­ружим, что нет та­кого ка­чес­тва, ко­торым тщес­лавный че­ловек не смог хо­тя бы в ду­ше ки­чить­ся пе­ред ок­ру­жа­ющи­ми. Глав­ное — прос­ла­вить­ся, а уж ка­кого ро­да бу­дет эта сла­ва, в об­щем-то не­важ­но. Так, ар­тисты или ху­дож­ни­ки стре­мят­ся к по­пуляр­ности и приз­на­нию сво­его та­лан­та, бан­дит и убий­ца на­ходит удов­летво­рение в страш­ной мол­ве, ко­торая идет о его кро­вавых де­лах, а раз­врат­ная жен­щи­на пи­шет кни­гу о сво­их ин­тимных по­хож­де­ни­ях и ра­ду­ет­ся ее ус­пе­ху у оп­ре­делен­но­го кру­га чи­тате­лей.

Из все­го это­го мно­го­об­ра­зия нап­ра­шива­ет­ся вы­вод: оче­вид­но, жаж­да сла­вы в че­лове­ке не впол­не обус­ловле­на его нравс­твен­ным сос­то­яни­ем или ро­дом за­нятий. Ско­рее она яв­ля­ет­ся не­ким свой­ством, при­сущим са­мой че­лове­чес­кой при­роде.

Как это ни па­радок­саль­но, но в Цер­кви же­лание сла­вы име­ет по­ложи­тель­ное оп­ре­деле­ние. Хрис­ти­анс­тво ут­вер­жда­ет, что Бог сот­во­рил че­лове­ка как вла­дыку все­го ма­тери­аль­но­го ми­ра, как единс­твен­ное в ми­роз­да­нии су­щес­тво, объ­еди­няв­шее в се­бе те­лес­ное и ду­хов­ное на­чало. Он стал вен­цом тво­рения, его ук­ра­шени­ем и сле­дова­тель­но — пре­бывал в ве­ликой сла­ве до тех са­мых пор, по­ка в гре­хопа­дении не ут­ра­тил это­го ве­личия. От­пав от сво­его Соз­да­теля, че­ловек ока­зал­ся все­го лишь частью ми­ра, над ко­торым он из­на­чаль­но был приз­ван царс­тво­вать. Грех ис­ка­зил при­роду че­лове­ка, ли­шил лю­дей той сла­вы, ко­торую они по­лучи­ли от Бо­га при сот­во­рении, но имен­но та­кое бес­слав­ное его сос­то­яние Цер­ковь и счи­та­ет про­тиво­ес­тес­твен­ным. По­это­му жаж­да сла­вы и стрем­ле­ние к ее вос­ста­нов­ле­нию от­нюдь не счи­та­ет­ся в хрис­ти­анс­тве чем-то про­тиво­реча­щим че­лове­чес­кой при­роде.

Нап­ро­тив, Свя­щен­ное Пи­сание пря­мо го­ворит, что имен­но сла­ва бу­дет ито­гом пра­вед­ной жиз­ни хрис­ти­ани­на: ны­неш­ние вре­мен­ные стра­дания ни­чего не сто­ят в срав­не­нии с тою сла­вою, ко­торая от­кро­ет­ся в нас (Рим 8:18); …я, со­пас­тырь и сви­детель стра­даний Хрис­то­вых и со­учас­тник в сла­ве, ко­торая дол­жна от­крыть­ся (1 Пет 5:1).

Но по­чему же, при­зывая лю­дей к сла­ве, Цер­ковь так ка­тего­рич­но осуж­да­ет тщес­ла­вие? От­вет прост и без тру­да про­читы­ва­ет­ся в са­мом сло­ве: тщес­ла­вие — это тщет­ное стрем­ле­ние к лож­ной це­ли, нап­расный по­иск ис­тинной сла­вы там, где ее нет и быть не мо­жет.

Очень стран­ные лю­ди

Хрис­ти­ан­ская ас­ке­тика рас­смат­ри­ва­ет тщес­ла­вие как страсть, или, ина­че го­воря, как свой­ство че­лове­чес­кой при­роды, ко­торое ока­залось изу­родо­вано гре­хом до не­уз­на­ва­емос­ти и прев­ра­тилось в собс­твен­ную про­тиво­полож­ность. Вот как объ­яс­ня­ет про­ис­хожде­ние страс­тей пре­подоб­ный И­оанн Лес­твич­ник:

«Бог не есть ни ви­нов­ник, ни тво­рец зла. По­сему заб­лужда­ют­ся те, ко­торые го­ворят, что не­кото­рые из страс­тей ес­тес­твен­ны ду­ше; они не ра­зуме­ют то­го, что мы са­ми при­род­ные свой­ства к доб­ру прев­ра­тили в страс­ти. По ес­тес­тву, нап­ри­мер, мы име­ем се­мя для ча­доро­дия; а мы упот­ребля­ем оное на без­за­кон­ное сла­дос­трас­тие. По ес­тес­тву есть в нас и гнев, на древ­не­го оно­го змия; а мы упот­ребля­ем оный про­тив ближ­не­го. Нам да­на рев­ность для то­го, что­бы мы рев­но­вали доб­ро­дете­лям; а мы рев­ну­ем по­рокам. От ес­тес­тва есть в ду­ше же­лание сла­вы, но толь­ко — гор­ней».

Же­лание че­лове­ка стать луч­ше, чем он есть сей­час, жаж­да со­вер­шенс­тва, стрем­ле­ние к доб­ру — все это нор­маль­ные и здо­ровые дви­жения на­шей ду­ши. Но так же за­коно­мер­но для че­лове­ка и ожи­дание оцен­ки сво­их тру­дов, на­деж­да на то, что эта оцен­ка бу­дет по­ложи­тель­ной. Весь воп­рос лишь в том, от ко­го мы ждем этой оцен­ки и чь­им мне­ни­ем о нас мы так до­рожим? Вот здесь и про­ходит раз­де­литель­ная чер­та меж­ду воз­раста­ни­ем в доб­ро­дете­ли и страстью.

Ес­тес­твен­ная жаж­да сла­вы прев­ра­ща­ет­ся в тщес­ла­вие там, где лю­ди по сло­ву Пи­сания воз­лю­били боль­ше сла­ву че­лове­чес­кую, не­жели сла­ву Бо­жию (Ин 12:43). При этом че­ловек сов­сем не обя­затель­но до­бива­ет­ся от ок­ру­жа­ющих толь­ко пох­ва­лы. Нет, он мо­жет стре­мить­ся и к то­му, что­бы его бо­ялись, не­нави­дели или да­же сме­ялись над ним.

Тщес­лавно­го пу­га­ет лишь од­на пер­спек­ти­ва — ос­тать­ся не­заме­чен­ным, за­терять­ся в тол­пе и не по­лучить оче­ред­ной пор­ции той са­мой че­лове­чес­кой сла­вы, ко­торая ста­ла глав­ным смыс­лом его су­щес­тво­вания. Но са­ми лю­ди, мне­ни­ем ко­торых он так до­рожит, ему ма­ло­ин­те­рес­ны. По боль­шо­му сче­ту он це­нит ок­ру­жа­ющих лишь в ка­чес­тве «бла­годар­ных зри­телей» и не ис­пы­тыва­ет к ним люб­ви, не стре­мит­ся пос­лу­жить им сво­ими та­лан­та­ми.

Лю­ди нуж­ны ему толь­ко как зер­ка­ло, в ко­тором он мог бы вдо­воль по­любо­вать­ся на свое «со­вер­шенс­тво». Очень хо­рошо вы­разил это сос­то­яние са­молю­бова­ния фран­цуз­ский пи­сатель Ан­ту­ан де Сент-Эк­зю­пери в зна­мени­той сказ­ке «Ма­лень­кий принц»:

«На вто­рой пла­нете жил чес­то­любец.

— О, вот и по­чита­тель явил­ся! — вос­клик­нул он, еще из­да­ли за­видев Ма­лень­ко­го прин­ца.

Ведь тщес­лавным лю­дям ка­жет­ся, что все ими вос­хи­ща­ют­ся…

— Пох­ло­пай-ка в ла­доши, — ска­зал ему чес­то­любец.

Ма­лень­кий принц зах­ло­пал в ла­доши. Чес­то­любец снял шля­пу и скром­но рас­кла­нял­ся.

«Здесь ве­селее, чем у ста­рого ко­роля», — по­думал Ма­лень­кий принц. И опять стал хло­пать в ла­доши. А чес­то­любец опять стал рас­кла­нивать­ся, сни­мая шля­пу. Так ми­нут пять под­ряд пов­то­рялось од­но и то же, и Ма­лень­ко­му прин­цу это нас­ку­чило.

— А что на­до сде­лать, что­бы шля­па упа­ла? — спро­сил он. Но чес­то­любец не слы­шал. Тщес­лавные лю­ди глу­хи ко все­му, кро­ме пох­вал.

— Ты и в са­мом де­ле мой вос­торжен­ный по­чита­тель? — спро­сил он Ма­лень­ко­го прин­ца.

— А как это — по­читать?

— По­читать зна­чит приз­на­вать, что на этой пла­нете я всех кра­сивее, всех на­ряд­нее, всех бо­гаче и всех ум­ней.

— Да ведь на тво­ей пла­нете боль­ше и нет ни­кого!

— Ну, дос­тавь мне удо­воль­ствие, все рав­но вос­хи­щай­ся мною!

— Я вос­хи­ща­юсь, — ска­зал Ма­лень­кий принц, слег­ка по­жав пле­чами, — но что те­бе от это­го за ра­дость?

И он сбе­жал от чес­то­люб­ца».

 

Труд­но не сог­ла­сить­ся с та­ким от­но­шени­ем Ма­лень­ко­го прин­ца. В сво­ем стрем­ле­нии пон­ра­вит­ся ок­ру­жа­ющим мы прос­то не по­нима­ем, что пе­ред Бо­гом каж­дый из нас жи­вет как бы на сво­ей ма­лень­кой пла­нете, где кро­ме Не­го и нас ни­кого боль­ше нет. И все, что мы де­ла­ем, по здра­вому рас­сужде­нию мо­жет и дол­жно быть ус­трем­ле­но лишь к од­но­му ви­ду сла­вы — сла­ве от Гос­по­да, ко­торый ви­дит не толь­ко все на­ши де­ла, но и мо­тивы этих дел, все на­ши по­мыш­ле­ния и дви­жения сер­дца. А что­бы вмес­то сла­вы не под­пасть под осуж­де­ние собс­твен­ной со­вес­ти, нуж­но ста­рать­ся на­вес­ти по­рядок в са­мых ук­ромных и по­та­ен­ных угол­ках сво­ей жиз­ни, о ко­торых не зна­ет ник­то на све­те, кро­ме Бо­га и нас са­мих.

Но имен­но та­кого ус­трем­ле­ния лю­дям ка­тас­тро­фичес­ки не хва­та­ет. По точ­но­му оп­ре­деле­нию пре­подоб­но­го Мак­си­ма Ис­по­вед­ни­ка, «тщес­ла­вие есть от­ступ­ле­ние от це­ли по Бо­гу и пе­рехож­де­ние к дру­гой це­ли, про­тиво­полож­ной Бо­жес­твен­ной».

И на­ив­но бы­ло бы счи­тать, буд­то кто-то из нас пол­ностью сво­боден от это­го тяж­ко­го не­дуга ду­ши. Ведь да­же ве­личай­шие под­вижни­ки пра­вос­лавно­го мо­нашес­тва с го­речью приз­на­вали, что так и не су­мели пол­ностью из­ба­вить­ся от страс­ти тщес­ла­вия.

Вот что го­ворил об этом один из са­мых ав­то­ритет­ных ду­хов­ни­ков на­шего вре­мени ар­хи­ман­дрит И­оанн (Кресть­ян­кин):

«Гос­по­ди! Мы еще стра­да­ем тщес­ла­ви­ем, то есть тщет­ной сла­вой.

…Это столь тон­кий и от­вра­титель­ный вид ду­хов­ной гор­дости, что оно ста­ра­ет­ся быть при вся­ком доб­ром де­ле. Пос­лу­шай­те, как го­ворит об этом гре­хе свя­той И­оанн Лес­твич­ник, и кай­тесь Гос­по­ду, уз­на­вая се­бя, свое тщес­ла­вие в этих об­ра­зах:

«…ког­да, нап­ри­мер, хра­ню пост — тщес­лавлюсь, и ког­да, скры­вая пост от дру­гих, раз­ре­шаю пи­щу — опять тщес­лавлюсь бла­гора­зуми­ем. Одев­шись в кра­сивую одеж­ду — по­беж­да­юсь лю­бочес­ти­ем, и, пе­ре­одев­шись в ху­дую, опять тщес­лавлюсь. Го­ворить ли ста­ну? По­падаю во власть тщес­ла­вия. Мол­чать ли за­хочу? Опять пре­да­юсь ему. Ку­да ни по­вер­ни эту ко­люч­ку, она всег­да игол­ка­ми квер­ху».

Мы лю­бим пох­ва­лы! Ес­ли со­вес­тно, что хва­лят в гла­за, то хо­чет­ся, что­бы хва­лили нас за­оч­но и ду­мали о нас хо­рошо.

Гос­по­ди, прос­ти нас, мы все стра­да­ем этим не­дугом!»

Пе­ред ли­цом Гос­по­да

Тщес­ла­вие мо­жет про­яв­лять се­бя очень раз­но­об­разно. Иног­да эта страсть дей­ству­ет в че­лове­ке нас­толь­ко от­кры­то, что ста­новит­ся за­мет­ной да­же со сто­роны. Но го­раз­до ча­ще она бы­ва­ет скры­той, за­ву­али­рован­ной и ис­кусно пря­чет­ся под бла­гими де­яни­ями: щед­ростью, бе­зот­казностью, воз­держа­ни­ем.

Как это ни стран­но, но да­же скром­ность мо­жет стать лишь удоб­ной ли­чиной для удов­летво­рения этой страс­ти. Ведь иног­да так хо­чет­ся выг­ля­деть в гла­зах ок­ру­жа­ющих скром­ным. Лю­бое, са­мое бла­город­ное дви­жение на­шей ду­ши мо­жет ока­зать­ся под­вержен­ным раз­ру­шитель­но­му воз­дей­ствию тщес­ла­вия. А глав­ным его приз­на­ком во всех про­яв­ле­ни­ях ос­та­ет­ся все то же пред­почте­ние сла­вы че­лове­чес­кой сла­ве Бо­жи­ей.

Как же выс­тра­ивать свою жизнь, что­бы раз­ру­шить в се­бе эту тра­гичес­кую под­ме­ну цен­ностей, ка­ким об­ра­зом воз­можно че­лове­ку воз­лю­бить сла­ву Бо­жию не на сло­вах толь­ко, а и на де­ле?

Оче­вид­но, точ­но так же, как и в слу­чае со сла­вой че­лове­чес­кой. Ведь ког­да мы ищем сла­вы у лю­дей, то ча­ще все­го ста­ра­ем­ся им пон­ра­вить­ся и де­ла­ем имен­но то, че­го они ждут от нас. Зна­чит, и для то­го, что­бы пон­ра­вить­ся Бо­гу, нуж­но хо­тя бы по­пытать­ся де­лать то, че­го Он от нас ожи­да­ет. То есть — ис­полнять за­пове­ди. Ко­неч­но, не в том де­ло, что­бы жизнью по за­пове­дям мож­но бы­ло снис­кать не­кую бла­гос­клон­ность Бо­га. Гос­подь лю­бит нас, да­же ког­да мы гре­шим и жи­вем без­за­кон­но, по­тому что лю­бовь Бо­жия не­из­ме­римо силь­нее че­лове­чес­ких гре­хов и без­за­коний.

Но вот ус­во­ить се­бе эту лю­бовь, вой­ти в нее, сде­лать ее дос­тупной для сво­его пов­режден­но­го гре­хом сер­дца че­ловек мо­жет лишь сам, че­рез осоз­нанное во­левое уси­лие. По сло­ву Бла­жен­но­го Ав­густи­на, Бог спа­са­ет нас не без нас. Нам са­мим не­об­хо­димо учас­тво­вать в собс­твен­ном спа­сении, и са­мый пря­мой путь это­го учас­тия — жизнь по Еван­ге­лию. Пра­вос­ла­вие ут­вер­жда­ет, что нравс­твен­ные нор­мы, со­дер­жа­щи­еся в за­пове­дях Хрис­то­вых, при­сущи са­мой при­роде че­лове­ка и яв­ля­ют­ся та­ким же объ­ек­тивным за­коном ее нор­маль­но­го су­щес­тво­вания, как би­оло­гичес­кие, фи­зичес­кие и про­чие за­коны. И ког­да че­ловек на­руша­ет эти нор­мы, он идет на­пере­кор собс­твен­но­му ес­тес­тву, со все­ми вы­тека­ющи­ми из это­го пе­чаль­ны­ми для се­бя пос­ледс­тви­ями.

По­это­му за­пове­ди «не ук­ра­ди», «не не­навидь», «не за­видуй» сле­ду­ет по­нимать в том же смыс­ле, что и «не суй ру­ку в го­рящие уг­ли», «не ешь би­тое стек­ло», «не ли­жи же­лезо на мо­розе». То есть не нав­ре­ди се­бе.

Ес­ли че­ловек иг­но­риру­ет эти пре­дос­те­реже­ния, дан­ные в за­пове­дях, то прос­то ка­лечит се­бя собс­твен­ны­ми гре­хами. Ес­ли же ста­ра­ет­ся жить по за­пове­дям, ка­ет­ся в гре­хах, то с Бо­жи­ей по­мощью по­тихонь­ку вос­хо­дит к за­мыс­лу Соз­да­теля о нем, вос­ста­нав­ли­вая в се­бе ис­ка­жен­ный гре­хом об­раз Бо­жий.

Это и есть — под­линная сла­ва че­лове­ка, та са­мая ве­ликая сла­ва, к ко­торой мы все приз­ва­ны и ко­торая в пол­ной ме­ре вос­си­яет в нас пос­ле Вто­рого При­шес­твия.

Се­год­ня труд­но пред­ста­вить се­бе, в чем эта сла­ва бу­дет вы­раже­на кон­крет­но. Пи­сание го­ворит о ней об­разно, и об­ра­зы эти мо­гут по­казать­ся нам не­ин­те­рес­ны­ми и ма­лопо­нят­ны­ми. Бе­лые одеж­ды, паль­мо­вые вет­ви, вен­цы — все это вряд ли прив­ле­чет вни­мание сов­ре­мен­но­го че­лове­ка.

Мож­но, ко­неч­но, по­пытать­ся объ­яс­нить, что две ты­сячи лет на­зад в рим­ской им­пе­рии бе­лые одеж­ды счи­тались сим­во­лом чис­то­ты и нравс­твен­ной бе­зуп­речнос­ти кан­ди­дата на го­сударс­твен­ную дол­жность, а ве­нец яв­лялся зна­ком цар­ско­го дос­то­инс­тва, но вряд ли та­кие по­яс­не­ния сде­ла­ют эти биб­лей­ские об­ра­зы близ­ки­ми для нас. Слиш­ком мно­го ве­ков прош­ло с тех пор, слиш­ком силь­но из­ме­нил­ся мир со вре­мен Апос­толь­ской про­пове­ди.

И все же се­год­ня мож­но хо­тя бы от­части по­нять смысл гря­дущей сла­вы и ра­дос­ти, к ко­торой приз­ва­ны хрис­ти­ане. Ведь стя­жать эту сла­ву оз­на­ча­ет в сущ­ности не что иное как — стать та­ким, ка­ким те­бя за­думал Соз­да­тель. И ра­дость по­яв­ля­ет­ся от соз­на­ния, что у те­бя это все-та­ки по­лучи­лось, что ре­зуль­тат тво­их уси­лий при­ятен Ему. На­вер­ное, труд­но ска­зать об этом луч­ше ан­глий­ско­го пи­сате­ля-хрис­ти­ани­на К. С. Ль­ю­иса:

«…в Царс­тво не вой­дешь, ес­ли не бу­дешь, как ди­тя; а ре­бенок — не наг­лый, не кап­ризный, хо­роший — силь­но и от­кры­то хо­чет, что­бы его пох­ва­лили. И со­бака это­го хо­чет, и да­же не­зави­симый кот.

То, что я мно­го лет при­нимал за сми­рение, ме­шало мне по­нять са­мую сми­рен­ную, са­мую дет­скую, са­мую бла­гочес­ти­вую ра­дость — ра­дость со­баки пе­ред ли­цом че­лове­ка, ре­бен­ка пе­ред ли­цом от­ца, уче­ника пе­ред ли­цом учи­теля, тва­ри пе­ред ли­цом Гос­по­да.

Я не за­был, как страш­но она ис­ка­жа­ет­ся, как быс­тро ее заг­лу­ша­ют пле­велы тщес­ла­вия и лю­бова­ния со­бой. Но бы­ва­ет она и чис­той — хоть не­надол­го, хоть на ми­нуту, в са­мом на­чале.

И тот, кто зна­ет эту ми­нуту, мо­жет пред­ста­вить се­бе, как спа­сен­ная ду­ша уз­на­ет то, на что и на­де­ять­ся не сме­ла: Гос­подь ею до­волен. Тщес­ла­вие не гро­зит ей, она уже точ­но зна­ет ме­ру сво­ей не­мощи; миг, нав­сегда из­ле­чива­ющий ее от ощу­щения при­нижен­ности, из­ле­чива­ет ее и от гор­ды­ни.

Со­вер­шенное сми­рение ос­во­бож­да­ет от скром­ности. Ес­ли Бог на­ми до­волен, мы и са­ми в но­вом, не­похо­жем на зем­ной смыс­ле мо­жем быть до­воль­ны со­бой».

 

 

Оби­да

 

Оби­деть че­лове­ка лег­ко. Что­бы пос­тичь эту горь­кую ис­ти­ну, сов­сем не обя­затель­но быть пси­холо­гом или фи­лосо­фом. Пе­чаль­ный опыт пе­режи­вания на­несен­ной оби­ды име­ет­ся у всех лю­дей без ис­клю­чения, и каж­до­му из­вес­тно, как силь­но мо­жет ра­нить ду­шу од­но-единс­твен­ное не­доб­рое сло­во. Оби­ды прес­ле­ду­ют че­лове­ка с са­мого ран­не­го детс­тва. В пе­соч­ни­це сов­сем еще ма­лень­кий ка­рапуз до­водит до слез дру­гого ма­лыша, от­ни­мая у не­го иг­рушку или ло­мая пос­тро­ен­ный им пе­соч­ный до­мик. Оче­ред­ное по­коле­ние школь­ни­ков с ра­дос­тным сме­хом му­ча­ет обид­ны­ми клич­ка­ми сво­их од­ноклас­сни­ков, стра­да­ющих из­бы­точ­ным ве­сом, сла­бым зре­ни­ем или дру­гими фи­зичес­ки­ми де­фек­та­ми. Ну а про то, как страш­но, изощ­ренно и без­жа­лос­тно уме­ют оби­жать друг дру­га взрос­лые лю­ди, и го­ворить лиш­ний раз не хо­чет­ся. И ес­ли тон­ко ор­га­низо­ван­ный, ра­нимый че­ловек не мо­жет дать от­пор ос­кор­бле­нию, пре­датель­ству или под­лости, то единс­твен­ным ар­гу­мен­том в поль­зу собс­твен­ной пра­воты для не­го ста­новит­ся чувс­тво оби­ды.

Так по­чему же хрис­ти­анс­тво по­куша­ет­ся на этот пос­ледний оп­лот че­лове­чес­ко­го дос­то­инс­тва, по­чему оно при­зыва­ет доб­ро­воль­но от­ка­зать­ся от не­отъ­ем­ле­мого пра­ва — не про­щать бо­ли и слез то­му, кто без­жа­лос­тно вор­вался в твою жизнь и опа­лил твое сер­дце? Что за па­радок­саль­ный при­зыв зву­чит в Еван­ге­лии: …лю­бите вра­гов ва­ших, бла­гот­во­рите не­нави­дящим вас, бла­гос­ловляй­те прок­ли­на­ющих вас и мо­литесь за оби­жа­ющих вас (Лк 6:27–28)? На­вер­ное, это са­мая не­понят­ная за­поведь Хрис­та. В са­мом де­ле: ну за­чем лю­бить тех, кто те­бя не­нави­дит, оби­жа­ет и го­нит? Уж им-то, на­вер­ное, мень­ше все­го на све­те нуж­ны на­ши лю­бовь и про­щение. Так для че­го тог­да при­нуж­дать се­бя к та­кому тя­жело­му и неб­ла­годар­но­му де­лу?

По­чему нель­зя мстить сво­им обид­чи­кам, еще бо­лее-ме­нее по­нят­но: ведь ес­ли от­ве­чать злом на зло, то вряд ли это­го са­мого зла в ми­ре ста­нет мень­ше. С зас­лу­жен­ны­ми оби­дами то­же все яс­но, пос­коль­ку здесь дей­ству­ет прос­той и всем по­нят­ный прин­цип: за­рабо­тал — по­лучи и не жа­луй­ся. А вот что де­лать, ког­да те­бя оби­дели бе­зо вся­кого по­вода, ес­ли нап­ле­вали в ду­шу, рас­топта­ли и уни­зили прос­то по­тому, что так за­хоте­лось обид­чи­кам? Не­уже­ли то­же — прос­тить?