Глава четвертая 4 страница

Когда стало ясно, что идеи федерализации империи вновь потер­пели неудачу (лето 1866 г.), перевес в планах и деятельности на­родняков — вплоть до стабилизации внутреннего и внешнеполити­ческого положения Австро-Венгрии в начале 70-х годов — получили надежды на Сербию и Черногорию, а главным образом — на Рос­сию, поддерживавшую тогда создание балканского союза.

В центре этой дипломатической активности находилась Сербия, правительство которой стремилось привлечь к сотрудничеству хор­ватских народняков. Уже в августе 1866 г., т. е. вскоре после сове­щания федералистов в Вене, агент сербского правительства Анте Орешкович сообщал сербскому князю Михаилу, что Штросмайер согласился с предложением, касающимся «совместных действий: Триединого королевства и Сербии с целью основания единого юго-славянского государства, независимого и от Австрии и от Турции». «Он будет готов,—говорилось далее,—в качестве Вашего минист­ра публично Вас поддержать в окончательном завершении этого дела»³⁷. Наряду с этим народняки продолжали пропагандировать идеи австрийского федерализма.

Тот же Орешкович в 1868 г. докладывал, что «Штросмайер хо­чет объединенного и самостоятельного югославянства, но ввиду того, что, по его мнению, этого сразу и одним ударом достичь не­возможно, то он хочет прежде всего независимого и возможно более сильного сербского государства, но с тем, чтобы оно играло роль ядра, вокруг которого мало-помалу должны собраться все южно­славянские земли» ³⁸. Тогда же Мразович полагал, что именно при­соединение Боснии и Герцеговины к Сербии создало бы сильное ядро независимого государства и предотвратило бы нежелательное направление событий — наступление длительного «периода под ино­земной властью»³⁹, т. е. периода господства Австро-Венгрии.

В марте 1867 г. сербское правительство И. Гарашанина предло­жило народнякам программу, в которой говорилось: «Нашей целью является освобождение христиан, стонущих под турецким ярмом, чтобы создать основу для соединения всех югославянских племен в федеративное государство. Устройство федеративного государства будет определено этими племенами после освобождения»⁴⁰. Эта программа получила одобрение народняков. По Мразовичу, содер­жание договора заключалось в том, что «Сербия должна была на­чать и создать ядро объединения югославянства в одно государ­ство» ⁴¹. При этом, вспоминал много лет спустя Орешкович, Сербия должна была поддерживать Хорватию «в борьбе за ее государст­венно-правовое положение» и вообще «сербы и хорваты должны были действовать в согласии и взаимно помогать друг другу»⁴². По свидетельству русского генерального консула в Белграде Н. П. Шишкина, Штросмайер — «один из наиболее ревностных ини­циаторов южнославянской конфедерации», а «национальная пар­тия хорватов обратила свои взоры на княжество Сербию, так как не находила поддержки у венского кабинета». В качестве доказа­тельства своей искренности лидеры народняков составили записку для сербского правительства, в которой «Штросмайер от имени хор­ватской национальной партии обязуется присоединиться к княже­ству, следовать ему в его освободительном предприятии и вручить ему свою судьбу». Гарашанин заверил Шишкина, что «между ним и епископом существует полная общность во взглядах и принци­пах»⁴³. В частности, имелась договоренность о полном равноправии католической и православной церквей в будущем государстве. Вме­сте с тем Гарашанин отредактировал текст соглашения, подчеркнув ведущую роль Сербии в движении.

Но в тогдашних условиях сербское правительство не решилось на активные действия. Хорватские народняки, как и сербская груп­пировка С. Милетича в Воеводине, критически относились к нере­шительной политике Сербии и в особенности к повороту князя Михаила к сотрудничеству с Австро-Венгрией в 1867 г. В этой обстановке они завязали связи с Черногорией, рассчитывая на ее активное выступление против Османской империи.

После навязанного Хорватии Венгеро-хорватского соглашения 1868 г., удовлетворившего лишь крупных помещиков и незначитель­ную часть буржуазии и вызвавшего широкое негодование в Хорва­тии-Славонии (характеристика соглашения будет дана ниже), на­родняки пытались установить связи с русской дипломатией. В слу­чае австро-русского конфликта они надеялись получить поддержку России в деле развития хорватской и южнославянской государст­венности. В октябре 1868 г. Штросмайер выразил Шишкину «глу­бокое и непоколебимое убеждение в том, что одна Россия разрешит давнишнюю задачу воссоздания югославянского мира и что все козни ее врагов бессильны помешать ей выполнить эту славную задачу». В сентябре 1870 г., т. е. во время франко-прусской войны, Штросмайер говорил русскому посланнику в Вене Е. Новикову, что ввиду надвигающейся германской угрозы необходима солидарность России и южных славян. Последние, будучи не в силах спасти авст­рийскую монархию, «должны спасать самих себя без нее, а при необходимости — против нее»⁴⁴. Итак, в конце 60 — начале 70-х го­дов народняки занимали радикально-югославистскую позицию, но внешние условия оказались недостаточно благоприятными для осу­ществления их планов.

Успехи германского оружия во Франции вызвали особую трево­гу у южных славян, хотя вместе с тем объединение Германии рас­сматривалось как новое торжество «национального принципа», ко­торый в конце концов неизбежно получит воплощение и в южно­славянских странах. Беспокойство же питалось угрозой поглощения Австрии вместе с ее чешскими и словенскими областями возникаю­щей Германской империей.

В этих уловиях в Любляне было созвано совещание южносла­вянских деятелей (Я. Блейвейс, М. Мразович, И. Данило, Л. Костич и др.)| которое подтвердило тезис о национальном единстве южных славян как в габсбургской монархии, так и «за границей» (т. е. на Балканах), наличие у них как у «единого народа» общих потреб­ностей и стремления к культурному, экономическому и политиче­скому единству⁴⁵. Главной целью совещания было провозгласить особые интересы южных славян и их единство, подготовить идейно их объединение на случай распада габсбургской монархии: «Мы должны знать, что мы едины..., и это сознание распространить в народе, надо готовиться к соответствующему моменту, который должен застать нас как сознательное целое»,— писал Мразович⁴⁶. В этих условиях тезис о национальном единстве, не отражавший реального положения, имел политическую направленность.

Интересующую нас проблему освещает еще один документ — набросок программы создания южнославянского государства, со­ставленный в среде народняков в 1874 г. Здесь говорилось, что ко­нечной целью общих национальных устремлений и деятельности хорватов, сербов, болгар и словенцев должно быть их объединение в независимое и свободное государство. Как и в Люблинской дек­ларации, тезис о национальной общности здесь служил обоснова­нию программы государственного объединения южных славян (в со­ответствии с «принципом национальности»: один народ — одно го­сударство) и в основном был предназначен для внешнего мира. В действительности же авторы проекта настаивали на федерации и равноправии отдельных племен, составляющих южное славянства [...] Государственная самостоятельность и автономные права от­дельных южнославянских земель в их взаимных отношениях долж­ны остаться абсолютно неприкосновенными»⁴⁷. В сущности, юго-славизм хорватских народняков 60—70-х годов исходил из наличия нескольких южнославянских народов и из тезиса об их глубокой заинтересованности в политическом сотрудничестве, объединении и постепенном культурном сближении.

В период Восточного кризиса, начавшегося в 1875 г., для наи­более дальновидных народняков главной целью было укрепление-вне Австро-Венгрии ядра независимого южнославянского государ­ства. Поскольку присоединение Боснии и Герцеговины к Сербии ввиду позиции Австро-Венгрии и западных держав было невозмож­но, Ф. Рачкий считал лучшим решением вопроса автономию или независимость Боснии, объединение которой «с остальными стра­нами Балканского полуострова» должно быть оставлено будуще­му⁴⁸. Но в это время хорватская буржуазия и вместе с ней подав­ляющее большинство народняков выступали за оккупацию Боснии и Герцеговины габсбургской монархией, рассчитывая на то, что оккупация в конечном счете приведет к присоединению провинций к Хорватии-Славонии.

В 60-х годах, кроме народняков и унионистов, на общественной арене выступали немногочисленные мелкобуржуазные националь­но-радикальные деятели — идеологи возникшей в конце этого де­сятилетия великохорватской Партии права (праваши). Антун Стар-чевич и Эвген Кватерник, оба по образованию юристы, выражая чувства и настроения тех слоев, которые страдали от австрийского господства («людей без власти и без денег», как определял круг своих сторонников Старчевич), отрицали возможность федерализа­ции империи (а вместе с тем — и федерации южных славян) и вооб­ще значение федерации для Хорватии. «Мы развили принцип сво­бодной и независимой Хорватии»,— подчеркивал Кватерник⁴⁹. В действительности же программой правашей была «Большая Хор­ватия» с включением словенских и сербских территорий. Для обос­нования этой программы они ссылались на естественный и истори-ко-государственный принципы: «Все земли, принадлежащие Хор­ватии по историческому государственному и современному нацио­нальному праву, объединить в единое целое, добиться признания всем миром суверенитета хорватского государства, гарантирован­ного ему его правом — вот первый и основной пункт хорватской по­литики» ⁵⁰. Фактически, начав с претензий на Боснию и Герцеговину и Словению, праваши стали включать в будущее хорватское уни­тарное государство все области, население которых говорило на хорватскосербском и словенском языках. Кроме этой «Хорватии», они признавали на Балканах только Болгарию. Это была одна из форм хорватского национализма, противостоявшего сербскому на­ционализму. Старчевич называл сербское средневековое государ­ство Неманичей хорватским, объявил хорватами феодалов-мусуль­ман Боснии и т. д. Реальной целью правашей было сплотить в хор­ватскую нацию все население Триединого королевства, а затем по возможности расширить его пределы.

Такого рода великохорватские (как и аналогичные великосерб-ские) националистические идеи осложняли отношения между со­седними родственными народами и ослабляли их возможности в борьбе за освобождение. Нет необходимости подробно говорить о том, что государства, проектируемые на подобной (великосерб-ской, великохорватской) основе, не могли быть демократически­ми⁵¹. В общеполитических вопросах (избирательное право, преро­гативы парламента и т. д.) праваши стояли левее народняков. Но это лишь вновь доказывает, что буржуазные слои оказались неспо­собными по-демократически подойти к южнославянским нацио­нальным проблемам.

Свои надежды на успех борьбы за независимость праваши стро­или на том, что габсбургская монархия имеет много внешних вра­гов. После поездки в Россию (1858 г.) и неудачной попытки вос­пользоваться в интересах Хорватии русскс-австрийскими противоре­чиями Кватерник вновь покинул родину и пытался заинтересовать судьбой Хорватии французские правящие круги. Вообще в 60-х го­дах расчеты на внешнюю политику Наполеона III занимали в пла­нах правашей важное место. Накануне и особенно после Седана (1870 г.) праваши стали подчеркивать значение для южных славян («хорватов» — по их терминологии) и для отпора немецкому «дран-гу» на Восток и Юго-Восток франко-русских отношений и русско-хорватских связей.

В 1864 г. Кватерник сблизился с польской и венгерской револю­ционной эмиграцией и гарибальдийцами. В это время венгерские эмигранты (Л. Кошут, Д. Клапка) соглашались с принципом рав­ноправного союза (федерации) Венгрии с Хорватией. Как отмеча­лось, Кватерник не сочувствовал федеративным идеям, в особенно­сти такой федерации, при которой центральная власть ведала бы торговыми, таможенными и финансовыми делами, так как права­ши считали, что федерация не предохранит Хорватию от инона­циональной конкуренции и давления. Но в интересах совместной борьбы против Австрийской империи он признал возможность фе­дерации Хорватии и Венгрии. 7 марта 1864 г. Кватерник подписал обязательство «всеми силами служить объединению всех, народов против австрийского господства, объединению, основанному на по­литической и гражданской свободе каждого народа... сделать все для объединения моего отечества — Хорватии — с Польшей, Ита­лией, Венгрией, Чехией и всеми национальностями, угнетенными общим врагом, и целеустремленно добиваться их общего освобож­дения»⁵². Его целью была «независимость [хорватского] королев- ства и свобода народа». В письме к Дж. Гарибальди Кватерншг просил знаменитого итальянского революционера больше уделять внимания хорватам— «славянской народности, полной решимости жить собственной национальной жизнью, независимо и суверен­но»⁵³. Тогда же Кватерник совместно с чехом И. В. Фричем и по­ляком Ю. Пшибыльским составил проект конституции независи­мой Хорватии.

Загребская прокуратура утверждала в 1871 г., что «эта фрак­ция (праваши.— Ред.) фанатично отвергает идею единства импе­рии» ⁵⁴. Но особую остроту в позицию правашей внесло возникно­вение в партии в конце 60-х годов группы левой молодежи (Ф. Ма~ тасич, А. Якшич, В. Барач), во взглядах которой сказались рево­люционно-демократические настроения. Их отвращение к габс­бургскому помещичье-буржуазному государству отражало чувства и интересы эксплуатируемой массы народа. Матасич с симпатией писал о Парижской коммуне и международном рабочем движении. В государственной независимости Хорватии от Австро-Венгрии левые праваши, вероятно, видели путь к глубоким социально-по­литическим преобразованиям. В связи со стремлением разрушить габсбургское государство внимание левых правашей привлекли «антигосударственные» анархистские идеи М. А. Бакунина, кото­рого они считали великим русским революционером.

В 1869—1871 гг. австро-венгерские власти приступили к деми­литаризации Военной границы. Граничары были крайне недоволь­ны условиями демилитаризации (резкое увеличение налогов, изъ­ятие большей части общинных земель, установление венгерской власти). Группа во главе с Э. Кватерником (хорваты В. Бах, А. Ра-кияш, Р. Фабияни, серб Р. Чуич), стремясь использовать брожение граничар, попытались — пока у населения еще не было отобрано оружие — поднять восстание на Военной границе и превратить его в движение за независимость Хорватии. Восстание, о котором Ква­терник мечтал давно (он хотел приурочить его к очередному воен­ному поражению Австрии, но случилось иначе), вспыхнуло 8 ок­тября 1871 г. и было быстро подавлено. Повстанцы, однако, успели провозгласить создание национального правительства и призвать народ независимо от веры к согласию и к борьбе против инозем­ного господства. Было провозглашено также равенство граждан перед законом и самоуправление общин.

Остается кратко сказать о статусе Хорватии и Славонии по Венгеро-хорватскому соглашению 1868 г.⁵⁵ Хорватия и Славония, вновь включенные в состав Венгрии (Хорвато-Славонская при­дворная канцелярия была ликвидирована)., признали австро-вен­герский дуализм и принцип неделимости земель короны св. Стефа­на. Без согласия сабора от Хорватии был отделен округ порта Риеки и подчинен непосредственно венгерскому правительству. Для участия в решении вопросов, относящихся к Венгерскому ко­ролевству в целом (т. е. включая Хорватию-Славонию), сабор по­сылал в нижнюю палату государственного собрания (венгерского ♦ парламента) делегацию, численность которой всегда была менее и, членов парламента, а также двух представителей в палату маг-патов. Здесь же по должности имели право заседать бан, великие жупаны (начальники комитатов) и епископы Хорватии-Славонии. В состав венгерской Делегации (которая совместно с австрийской обсуждала общие дела двуединой монархии) включалось пятеро хорватских членов, избираемых парламентом. Таким образом, вен­герскому правительству приходилось заботиться о том, чтобы в саборе имелось большинство сторонников режима, в этом случае в парламент не попал бы ни один представитель хорватской оппо­зиции. Способ отбора хорватских членов Делегации обеспечивал тот же результат.

Хорватия и Славония находились в составе единой финансово-экономической системы Венгерского королевства и подчинялись венгерским законам и распоряжениям венгерского правительства в сфере промышленности, кредита, транспорта, связи и т. д. Чи­новничий аппарат, ведавший этими делами, в частности сбором на­логов, был подчинен венгерскому министерству и не давал хорват­ским властям никаких отчетов в собранных средствах. Разрешения на устройство промышленных предприятий выдавались венгерской властью, она же ведала проектированием и прокладкой железных дорог. Таким образом, экономическое развитие Хорватии-Славо­нии всецело зависело от Будапешта, так же как ранее, в 1850— 1868 гг., оно зависело от Вены.

Хорватия-Славония являлись «полностью автономными» в обла­стях администрации, юстиции, просвещения и церкви, т. е. в тех сферах, которые в 1862—1868 гг. находились в ведении Хорвато-Славонской придвориой канцелярии в Вене. «Представителем» Хорватии-Славонии в центральном (венгерском) правительстве был специальный министр без портфеля; в действительности он контролировал всю деятельность автономных властей. Законы, принятые сабором, утверждались королем, и венгерское мини­стерство всегда могло не допустить их утверждения. В отличие от прежнего времени, баном, возглавлявшим только гражданскую власть, могло быть лишь гражданское лицо,— так венгерские пра­вящие круги стремились устранить влияние австрийских генералов в Хорватии. Бана назначал король по предложению председателя совета министров Венгрии. Бан был ответственен перед сабором, но это положение основного закона было формальным, так как венгерские власти всегда могли указом короля распустить сабор и путем давления обеспечить выбор более послушного состава. Вплоть до 1910 г. число избирателей не превышало 50 тыс. чело­век, в деревне сохранялась двухстепенная система выборов, уста­новленная в 1848 г., крупные титулованные землевладельцы, выс­шие чиновники и церковные иерархи сохранили право личного представительства в саборе. Это политическое устройство соответ­ствовало полуфеодальной структуре общества Хорватии-Славонии. На автономные нужды Хорватии-Славонии венгерское прави­тельство выделяло 45% сумм, собираемых с их населения в виде ежегодных налоговых поступлений (так называемая тангента), остальные 55% хорватских налогов шли на «общие цели», т. е~ оставались в распоряжении венгерских властей; Хорватия-Славо­ния должны были покрывать определенную долю общеимперских расходов (так называемая квота). Хорватский язык был признан официальным, (кроме армии). Практически, однако, в органах «общей» администрации, на железных дорогах и т. д. применялся венгерский язык. По Соглашению на чиновничьи посты в органы «общей» администрации следовало «по возможности» назначать местных жителей.

Венгерские власти фактически сохранили контроль и над авто^ номными делами Хорватии-Славонии (а вскоре, стремясь к мадь-яризации страны, стали нарушать автономные права, что вызыва­ло острые конфликты). Хорватия-Славония не могли играть какой-либо самостоятельной роли в государственной системе Австро-Венг­рии. Несмотря на то, что там была возможность для существова­ния буржуазных оппозиционных партий, социал-демократии и их печатных органов, парламентского режима фактически не сущест­вовало, а была лишь прикрытая парламентскими учреждениями власть бана, выполнявшего указания правительства Венгерского королевства. В случаях обострения внутриполитической обстанов­ки действие и этих учреждений приостанавливалось.

И все же, если рассматривать только государственно-правовую сторону проблемы, условия развития хорватского народа в Хорва­тии и Славонии были предпочтительнее, чем у всех других непол­ноправных народов Австро-Венгрии. Только полякам в Галиции были даны Веной значительные привилегии, поставившие польское магнатство в исключительно благоприятное положение. По край­ней мере развитие национальной культуры получило в Хорватии-Славонии определенную правовую основу. Иное дело, что это были области с отсталой экономикой и на развитие просвещения отпус­кались мизерные средства. Хорватия-Славония сохранили статус «политического народа»,— не хорваты как нация в целом, а имен­но население указанных территорий. Это означало признание Ав-с^тро-Венгрией определенных элементов хорватской государствен­ности, которая, однако, на практике по возможности выхолащи­валась.

Франц Иосиф согласился с установлением венгерской власти в Хорватии-Славонии, однако придворные круги не преминули соз­дать впечатление, что монарх стоит на страже автономных прав хорватов⁵⁶. Габсбурги стремились на случай внутриполитических осложнений в монархии сохранить возможность найти опору в Хорватии. В самой Хорватии-Славонии Соглашение 1868 г. удов­летворило лишь помещиков — преимущественно крупных полуфео­дальных землевладельцев, часть чиновничества и буржуазной вер­хушки. Именно эти слои стали опорой режима.

Во время заключения Венгеро-хорватского соглашения сабо-ром, в котором оказалось унионистское, послушное австро-венгер­ским властям большинство, народняки отстаивали проект согла­шения, предусматривавший создание венгерской и хорватской Де- легаций для рассмотрения общих дел земель короны св. Стефана, т. е. добивались паритета, равноправия с Венгрией,, венгеро-хор­ватского дуализма. Национальная буржуазия не могла быть до­вольной крайне стесненными условиями своей деятельности. Но, главное, в последующие десятилетия в освободительное движение против режима, консервировавшего реакционные порядки, стали втягиваться народные массы.

В заключение необходимо подчеркнуть, что несмотря на опре­деленные достижения буржуазно-либеральной мысли в разработ­ке идей федерации южных славян она была не в состоянии после­довательно проводить принцип национального равноправия; бур­жуазия не могла отказаться от стремления в той или иной мере обеспечить своей нации преобладающие позиции. Коренные изме­нения в программу федерации внесло лишь революционное рабочее движение. Только оно сделало реальным и осуществление такой программы.

Глава шестая

СЛОВЕНИЯ

Во второй половине XVIII в. большая часть земель, занимае­мых словенцами, входила в состав коронных владений Габсбург* ской монархии. Словеецы находились в различных провинциях, главным образом в Крайне, Штирии, Каринтии. Крайна имела поч­ти полностью словенское население, Штирия и Каринтия были сло­венскими только на одну треть. Кроме того, словенцы жили в При­морье, части Истрии, Венецианской Словении (в 1797—1866 гг. в составе Австрии) и Прекмурье (в составе Венгерского королевст­ва). Кроме словенцев, в Крайне, Штирии и Каринтии жили немцы; в Истрии, Приморье, Венецианской Словении — итальянцы; в Пре­кмурье — венгры.

Со второй половины XVIII в. в словенских землях начали разви­ваться капиталистические отношения, создаваться новые классы — буржуазия и пролетариат, формироваться словенская буржуазная нация. Эти процессы привели к возникновению национального дви­жения. На первом этапе оно носило просветительский характер. Но чем больше укреплялся капитализм, чем сильнее становилась сло­венская буржуазия, тем увереннее развивалось национальное дви­жение словенцев. Перелом произошел в 1848.г.— капитализм стал господствующим в экономике словенских земель, а словенские на­циональные деятели перешли от просветительства к борьбе за по­литические права, в том числе и за свою государственность.

Особенности исторического прошлого, политического положе­ния и классовой структуры словенцев сказались на их националь­ном развитии. В отличие от сербов, хорватов и чехов у них пол­ностью отсутствовала государственно-политическая традиция. Древнесловенское государственное образование Карантания было подчинено немцами уже в середине VIII в., когда у словенцев еще не сформировался свой господствующий класс. Нарождавшаяся словенская феодальная знать частично погибла в борьбе с немец- * кими феодалами, частично влилась в их ряды. Отсутствие господ­ствующего класса, единственно политически полноправного класса феодального общества, обусловило то, что у словенцев, как народа, не было даже минимума политических прав, которые имели в Ав­стрийской монархии венгры, хорваты, поляки, также находившиеся под немецким господством. Ближе всех к словенцам стояли слова­ки, которые, находясь под венгерской властью, тоже не имели ни­каких национально-политических прав. Поэтому, говоря о разви­тии государственности у словенцев в период от XVIII до 70-х годов XIX в., мы прежде всего должны остановиться на развитии у них идей самостоятельной государственности, а не тех или иных авто­номных прав.

Господствующий класс в словенских землях был немецким по национальности, но иногда он в борьбе за свои сословные права против централизаторских устремлений австрийского правитель­ства использовал в качестве аргументации факт иноязычности ос­новного населения Крайны. Так, желая обосновать необходимость открытия философского училища в Любляне, краинские сословия (немецкие по национальной принадлежности) в меморандуме от 1787 г. ссылались на то, что чиновники должны практически знать язык основного населения. В 1790 г. краинские сословия просили обновить свои сословные права, доказывая это спецификой про­винции, в том числе и тем, что ее население принадлежит к особо­му народу *.

Однако первые проблески национально-политической мысли у словенских будйтелей (так назывались первые деятели националь­ного возрождения) появились немного раньше. Просветитель ка-ринтийских словенцев иезуит Ожбальт Гутсман (1725—1790) яв­лялся наиболее выдающимся деятелем словенского возрождения вплоть до образования в Любляне кружка барона Сигизмунда Цойса. В отличие от своих краинских современников он уже имел зачатки общесловенского национального сознания. В своем рели­гиозно-нравоучительном сочинении «Христианские истины» Гутс­ман указывал, что «хотел бы писать так, чтобы его хорошо пони­мали не только каринтийские словенцы, но и штирийские, а также краинцы». В предисловии к своей «Словенской грамматике», из­данной в 1777 г. на немецком языке, Гутсман назвал словенцев «несчастной ветвью славянского языкового дерева». Здесь же он высказывал мысль о том, что по количеству населения, говоряще­го на „^славянском" языке, Австрия вполне может называться сла­вянской державой². Эту мысль Гутсмана можно считать ранним зародышем австрославистских идей.

Более основательно написал об этом Антон Линхарт (1756— 1795), член кружка Цойса, один из немногих представителей свет­ской интеллигенции в среде словенских просветителей. Он высту­пал за права словенского языка и словенского крестьянина, пер­вым среди словенских просветителей высказал антифеодальные идеи. Наиболее знаменитым его трудом стало историческое иссле­дование «Опыт истории Крайны и других южнославянских земель Австрии» (I т.—1789 г., II т.—1791 г.). В нем Линхарт описал историю древнесловенского государственного образования —Ка-рантании, а карантанцев рассматривал как предков краинцев и виндов (так немцы называли словенцев, живших в Штирии и Ка-ринтии), подчеркивая, что последние составляют одну и ту же ветвь славянского племени ³. В предисловии ко второму тому сво­его сочинения Линхарт указывал, что славяне — многочисленный народ, который населяет половину Европы и Азии, что они состав­ляют большинство населения Австрии, и поэтому последняя может по праву называться, как и Россия, славянским государством⁴.

Линхарт утверждал, что «ни один народ не заслуживает такого внимания историка, философа и политика, как славяне» ⁵.

Линхарт, по всей видимости, подразумевал определенное внут­реннее переустройство империи, при котором славяне имели бы в ней больший вес. Исследователь исторических взглядов Линхарта Ф. Цвиттер подчеркивает, что предисловие ко второму тому была им написано после смерти Иосифа II, когда сословия разных про­винций представляли свои требования и пожелания правительству, а сербский сабор в Темешваре даже потребовал для сербов адми­нистративно-политической автономии. В этой обстановке поэтому представляется неслучайным открытое провозглашение Линхар-том мысли о том, что по составу населения Австрия может счи­таться славянской державой⁶.

После выхода книг Гутсмана и особенно Линхарта австросла-визм стал распространяться среди славянских национальных дея­телей габсбургской монархии. Одним из первых его поддержал младший член кружка Цойса Ерней (Варфоломей) Копитар, став­ший затем одним из основателей научной славистики. Но Копитар развивал идеи австрославизма в чисто культурной плоскости, не затрагивая политических основ австрийской монархии.

Если Линхарт и позднее Копитар являлись предшественниками австрославизма в слобенском национальном движении, то уже не­которые их современники отличались русофильскими настроения­ми. Среди последних были члены кружка Цойса Б. Кумердей и В. Водник. Б. Кумердей в 1779 г. подчеркивал, что словенцы явля­ются самым презираемым народом в цивилизованном мире и «только, блестящие деяния наших родных братьев русских могут это презрение до некоторой степени парализовать»⁷. В. Водник, первый словенский поэт и редактор первой словенской газеты «Люблянске новице», также глубоко симпатизировал России ⁸. На­кануне прихода русских войск под руководством А. В. Суворова в словенские земли, он писал, что русские — «славяне, корень, от ко­торого рождены наши отцы... Сейчас мы видим воочию, каких могучих и великих братьев мы имеем» ⁹. Словенский поэт призы­вал словенцев учиться у русских хранить свой язык и защищать родину.