— Только то, что я ужасно сожалею и совсем не хотела его обидеть.
Оба улыбнулись.
— Хорошо, очень хорошо, — сказала Дениз. — И твое понимание ставит меня в тупик, потому что его не удается соотнести с твоими поступками после этого случая. Начнем с минувших выходных. Мы знаем, что ты уехала из кампуса в 17:42 в пятницу и вернулась в 8:46 в понедельник.
— А что, в выходные была работа? — Мэй порылась в памяти. — Я что-то пропустила?
— Нет-нет-нет. В выходные не было никакой, ну, обязательной работы. Но это не означало, что тысячи людей не тусовались в субботу и воскресенье, не развлекались в кампусе и не занимались кучей всего.
— Я понимаю, да. Но я была дома. Папа заболел, я ездила помочь.
— Мне очень жаль, — сказал Джосия. — Это связано с его болезнью?
— Да.
Джосия сочувственно скривился, а Дениз всем корпусом подалась к Мэй:
— Понимаешь, тут-то и возникают вопросы. Мы об этом эпизоде ничего не знаем. Ты обратилась к другим сфероидам в тяжелую минуту? Ты знаешь, что в кампусе есть четыре группы для сотрудников, которые столкнулись с рассеянным склерозом? Из них две — для детей больных. Ты туда обратилась?
— Пока нет. Я собиралась.
— Ладно, — сказала Дениз. — Давай на секундочку отложим, потому что это поучительно: ты знала о группах, но обращаться туда не стала. Ты ведь понимаешь, как важно делиться информацией об этом недуге?
— Понимаю.
— И как важно делиться знаниями с теми, у кого больны родители, — ты же сознаешь, в чем польза?
— Естественно.
— К примеру, узнав, что у отца приступ, ты проехала сколько? Около сотни миль, и за всю поездку даже не попыталась собрать сведения в своей «ТропоСфере» или, шире, в «СтратоСфере». Ты понимаешь, что это упущенная возможность?
— Теперь понимаю, конечно. Я расстроилась, и нервничала, и мчалась как ненормальная. В отсутствующем состоянии.
Дениз подняла палец:
— Ага, отсутствующем. Чудесное слово. Я рада, что ты к нему прибегла. Как ты считаешь, обычно ты присутствуешь?
— Стараюсь.
Джосия улыбнулся и заколотил пальцами по планшету.
— А каков антоним присутствию? — спросила Дениз.
— Отсутствие?
— Да. Отсутствие. Давай здесь тоже поставим закладочку. Вернемся к твоему отцу и выходным. Отцу получше?
— Да. Оказалось, ложная тревога.
— Хорошо. Я так рада. Но любопытно, что ты больше ни с кем не поделилась. Ты постила что-нибудь про этот эпизод? Квак, коммент?
— Нет, — сказала Мэй.
— Хм. Ладно, — сказала Дениз и вдохнула поглубже. — Как ты считаешь, твой опыт мог бы кому-то пригодиться? Скажем, другому человеку, которому предстоит два-три часа мчаться домой, пригодилось бы узнать то, что знаешь ты, а именно, что это был мелкий псевдоприступ?
— Безусловно. Я понимаю, что это полезно.
— Хорошо. И каков должен быть твой план действий?
— Я, наверное, вступлю в клуб по рассеянному склерозу, — сказала Мэй, — и что-нибудь напишу. Я понимаю, что людям это пригодится.
Дениз улыбнулась:
— Великолепно. Теперь поговорим о выходных в целом. В пятницу ты выяснила, что отцу получше. Но остаток выходных — пустота. Ты как будто испарилась! — Она округлила глаза. — В выходные те, у кого низкий Градус Интереса, могут, если хотят, исправить ситуацию. Но твой ИнтеГра даже упал — на две тысячи пунктов. Я на цифрах не повернута, но в пятницу он у тебя был 8 625, а к вечеру воскресенья — 10 288.
— Я не знала, что все так плохо, — сказала Мэй, ненавидя себя — ту себя, которая никак не могла выбраться из наезженной колеи. — Видимо, я приходила в себя после папиного приступа.
— Расскажи, чем занималась в субботу?
— Даже неловко, — ответила Мэй. — Ничем.
— В каком смысле ничем?
— Ну, сидела у родителей, смотрела телик.
Джосия просветлел:
— Интересное что-нибудь?
— Да какой-то женский баскетбол.
— В женском баскетболе нет ничего плохого! — вскинулся Джосия. — Я обожаю женский баскетбол. Ты мои кваки по женской НБА читаешь?
— Нет. Ты квакаешь про женскую НБА?
Джосия кивнул, обиженный, даже потерянный.
Вмешалась Дениз:
— И вот опять же, любопытно, что ты предпочла ни с кем не делиться. Ты поучаствовала в какой-нибудь дискуссии? Джосия, сколько у нас участников в глобальной группе по женской НБА?
Джосия, явно потрясенный тем, что Мэй не читает его баскетбольную ленту, все же отыскал на планшете число и пробубнил:
— 143 891.
— А квакеров, которые пишут про женскую НБА?
Джосия быстро нашел:
— 12 992.
— И тебя там нет, Мэй. Это почему?
— Видимо, я не настолько интересуюсь женской НБА, чтобы вступать в группы или подписываться на ленты. Я не так уж страстно люблю женский баскетбол.
Дениз сощурилась:
— Интересное словоупотребление. Страсть. Ты слыхала про СУП? Страсть, Участие и Прозрачность?
Мэй видела буквы СУП по всему кампусу, но прежде не различала в них этих трех слов. Вот дура.
Дениз ладонями оперлась на стол, будто собралась встать.
— Мэй, ты ведь понимаешь, что мы технологическая компания, да?
— Конечно.
— И что мы считаем себя лидерами в области социальных медиа, на переднем крае?
— Да.
— И ты понимаешь, что значит «прозрачность»?
— Само собой. Абсолютно.
Джосия покосился на Дениз, надеясь ее успокоить. Та сложила руки на коленях. Вступил Джосия. Он улыбнулся и перелистнул страницу на планшете — мол, начнем с чистого листа.
— Хорошо. Воскресенье. Расскажи нам про воскресенье.
— Я просто поехала назад.
— И все?
— Я вышла на каяке?
На лицах у обоих разом нарисовалось изумление.
— На каяке? — переспросил Джосия. — Где?
— Да в Заливе.
— С кем?
— Ни с кем. Одна.
Они как будто оскорбились.
— Я тоже хожу на каяке, — сказал Джосия и что-то напечатал, колошматя по планшету со всей силы.
— И часто ты ходишь на каяке? — строго спросила Дениз у Мэй.
— Ну, раз в несколько недель?
Джосия уставился в планшет:
— Мэй, вот я открыл твой профиль, и я не вижу тут ни слова о каяках. Ни смайликов, ни рейтингов, ни постов, ничего. А теперь ты говоришь, что выходишь на каяке раз в несколько недель?
— Ну, может, реже?
Мэй хихикнула, но ни Дениз, ни Джосия ее не поддержали. Джосия по-прежнему смотрел в экран, Дениз заглядывала Мэй в глаза.
— А что ты видишь, когда выходишь на каяке?
— Ну, не знаю. Всякое.
— Тюленей?
— Конечно.
— Морских львов?
— Как правило.
— Птиц? Пеликанов?
— Ну да.
Дениз постучала по планшету:
— Так, вот я задала в поиске твое имя, ищу визуальные отображения этих походов. И ничего не нахожу.
— А, я фотик не беру.
— А как ты распознаешь птиц?
— У меня определитель. Бывший подарил. Такой складной путеводитель по местной фауне.
— Буклет, что ли?
— Ну да, он водонепроницаемый, и…
Джосия с шумом выдохнул.
— Извините, — сказала Мэй.
Джосия закатил глаза:
— Да нет, это уже на полях, но моя претензия к бумаге в том, что на бумаге умирает всякая коммуникация. Нет продолжения. Прочел бумажную брошюру — и привет. Все заканчивается на тебе. Можно подумать, ты пуп земли. А вот если б ты документировала! Если б ты использовала приложение для определения птиц, все бы выиграли — натуралисты, студенты, историки, береговая охрана. Все бы знали, какие птицы были в Заливе в тот день. Просто бесит, как подумаешь, сколько знаний каждый день теряется из-за такой вот близорукости. И я не говорю, что это эгоизм, но…
— Да нет. Конечно, эгоизм. Я понимаю, — сказала Мэй.
Джосия смягчился:
— Но и помимо документирования — почему ты нигде не упомянула, что ходишь на каяке? Я прямо потрясен. Это же часть тебя? Неотъемлемая часть.
Мэй фыркнула, не сдержавшись:
— Да вряд ли такая уж неотъемлемая. Вряд ли даже интересная.
Джосия вытаращился на нее, сверкая глазами:
— Еще какая интересная!
— Куча народу ходит на каяках, — сказала Мэй.
— Вот именно! — ответил Джосия, багровея. — Ты разве не хочешь познакомиться с другими каякерами? — Он постучал по планшету. — Рядом с тобой еще 2 331 человек, и все тоже любят каяки. В том числе я.
— Толпа народу, — с улыбкой отметила Мэй.
— Больше или меньше, чем ты думала? — с интересом спросила Дениз.
— Пожалуй, больше.
Джосия и Дениз улыбнулись.
— Ну что, подписать тебя на ленты? Будешь читать каякеров? Приложений такая куча… — Кажется, Джосия уже открыл страницу и нацелился подписывать.
— Ой, я даже не знаю, — сказала Мэй.
У обоих вытянулись лица.
Джосия, похоже, опять разозлился:
— Да почему? Ты считаешь, твои увлечения не важны?
— Не совсем. Я просто…
Джосия подался к ней:
— Каково, по-твоему, другим сфероидам знать, что ты физически рядом, якобы в сообществе, но скрываешь от них свои хобби и интересы? Как они, по-твоему, себя чувствуют?
— Не знаю. По-моему, никак.
— Да вот ошибаешься! — вскричал Джосия. — Речь как раз о том, что ты не сближаешься с теми, кто вокруг!
— Это же просто каяки! — И Мэй снова рассмеялась; беседе явно не хватало легкомыслия.
Джосия стучал по планшету.
— Просто каяки? Ты знаешь, что каякинг — это индустрия на три миллиарда долларов? А ты говоришь — «просто каяки»! Мэй, ты что, не понимаешь? Тут все связано. Ты делаешь свою часть. Ты у-част-ву-ешь.
Дениз пристально вгляделась в Мэй:
— Мэй, я вынуждена задать деликатный вопрос.
— Давай.
— Как ты считаешь… В общем, тебе не кажется, что это проблема самооценки?
— Что-что?
— Ты не хочешь самовыражаться, так как опасаешься, что твои мнения не представляют ценности?
Мэй никогда не думала об этом под таким углом, но некое здравое зерно разглядела. Может, она просто стесняется самовыражаться?
— Я даже не знаю, — сказала она.
Дениз сощурилась:
— Мэй, я не психолог, но будь я психологом, у меня бы, пожалуй, возник вопрос о твоей вере в себя. Мы изучали шаблоны такого поведения. Я не говорю, что это антиобщественный подход, но он безусловно недосоциален и от прозрачности далек. И мы замечаем, что порой это поведение коренится в низкой самооценке — в позиции, которая гласит: «Ой, все, что я хочу сказать, не так уж важно». Это описывает твою точку зрения, как ты считаешь?
Совершенно лишившись равновесия, Мэй уже не умела оценить обстановку трезво.
— Может быть, — сказала она, пытаясь выиграть время, понимая, что чрезмерная сговорчивость будет лишней. — Но порой я уверена, что мое мнение важно. И когда мне есть что добавить, я определенно считаю себя вправе.
— Однако обрати внимание, ты сказала: «Порой я уверена». — Джосия погрозил ей пальцем. — Любопытно это «порой». Даже, я бы сказал, тревожно. Мне кажется, это «порой» случается не так уж часто. — И он откинулся на спинку кресла, точно полностью разгадал Мэй и теперь нуждался в отдыхе от праведных трудов.
— Мэй, — сказала Дениз, — мы были бы рады, если б ты поучаствовала в одной программе. Нравится тебе такая идея?
Мэй представления не имела, что за программа такая, но понимала, что попала в переплет и уже отняла у них обоих кучу времени, а потому надо согласиться; она улыбнулась и ответила:
— Конечно.
— Хорошо. Мы постараемся записать тебя поскорее. Поговоришь с Питом Рамиресом, он все объяснит. Я думаю, в результате ты будешь уверена не порой, а всегда. Так ведь получше, правда?
* * *
За своим столом после собеседования Мэй себя проклинала. Что она за человек такой? Ей было ужасно стыдно. Она еле-еле тянула минимум. Ее тошнило от себя, она сочувствовала Энни. Наверняка Энни все слышала про свою подругу, бездельницу Мэй, которая приняла этот дар, вожделенную работу в «Сфере» — которая застраховала ее родителей! спасла их от семейной катастрофы! — и теперь порхает мотыльком. «Черт бы тебя взял, Мэй, проникнись уже! — подумала она. — Стань человеком, который хоть зачем-то миру нужен».
Она написала Энни, извинилась, сказала, что будет стараться, ей очень стыдно, она не хотела злоупотреблять этой привилегией, этим даром, отвечать не надо, она просто будет стараться, в тысячу раз лучше, с этой минуты и навсегда. Энни в ответ прислала CMC, велела не париться, подумаешь, по носу щелкнули, это просто поправка курса, почти у всех нубов так.
Мэй глянула на часы. Шесть вечера. Полно времени совершенствоваться, здесь и сейчас, и она заметалась, написала четыре квака и тридцать два коммента, восемьдесят восемь раз поставила смайлики. Через час ее ИнтеГра поднялся до 7 288. Преодолеть семитысячный рубеж оказалось труднее, но к восьми вечера, подписавшись на одиннадцать групп и что-то туда запостив, разослав еще двенадцать кваков, один из которых попал в 5 000 топовых по миру за тот час, и добавив в свою ленту еще 67 друзей, она своего добилась. Добравшись до 6 872, она перешла к ленте «ТропоСферы». Она отставала на несколько сотен постов и теперь просмотрела все, ответила где-то на семьдесят сообщений, отозвалась на одиннадцать приглашений на разные ивенты в кампусе, подписала девять петиций, прокомментировала и конструктивно покритиковала четыре продукта, выпущенных в бета-версиях. К 22:16 ее ИнтеГра составлял 5 342, и перейти новый рубеж — на сей раз 5 000 — снова оказалось нелегко. Она написала серию кваков о новом инструменте «Сферы», который уведомлял держателей аккаунтов, когда их имена упоминались в чужих сообщениях, и один квак, седьмой на эту тему, разгорелся пожаром и был переквакан 2 904 раза, что подняло ее ИнтеГра до 3 887.
Накатило глубокое удовлетворение, радость успеха, предвкушение возможностей, и почти тут же — полнейшее изнеможение. Время к полуночи, надо поспать. Возвращаться домой уже поздно; Мэй глянула, есть ли свободные номера в общаге, зарезервировала комнату, получила код доступа и зашагала через кампус в «Родной Город».
Прикрыв за собой дверь, она укорила себя: вот дура, что ж ты раньше общагой не пользовалась. Номер был безупречен — сплошь светлое дерево и серебристая фурнитура, пленочные теплые полы, простыни и наволочки такие белые и чистые, что от прикосновения хрустели. Матрас, как объяснялось на табличке у кровати, органический, не пружины, не пеноматериалы, а новое волокно — жестче и податливее всех кроватей, что ей встречались. Мэй натянула на себя облачно-белое пуховое одеяло.
Но уснуть не удавалось. Сообразив, насколько лучше могли бы быть ее показатели, она снова залогинилась, на сей раз с планшета, и пообещала себе работать до двух ночи. Трехтысячный рубеж не устоит. И она его одолела, хотя к тому времени часы показывали уже 3:19. Наконец, не вполне вымотавшись, но понимая, что нужно отдохнуть, она улеглась и выключила свет.
* * *
Утром Мэй порылась в шкафах и комодах: в общаге хранилась одежда, вся новая, можно одолжить или взять насовсем. Она выбрала хлопковую футболку и брюки-капри — новехонькие. На раковине стояли неоткрытые флаконы крема для лица и жидкости для полоскания рта, органические и местного производства, — она попробовала то и другое. Приняла душ, оделась и вернулась за стол к 8:20.
И взору тотчас предстали плоды трудов. С третьего экрана на нее излился водопад поздравлений от Дэна, Джареда, Джосии, Дениз, от каждого сообщений по пять и минимум десяток от Энни, которая от гордости и восторга чуть не лопалась. Слухи расползлись по «Тропосфере», и к полудню Мэй получила 7 716 смайликов. Все так и знали, что у нее получится. Все предвидели ее прекрасное будущее в «Сфере», никто не сомневался, что она быстро перерастет ЧК, уже к сентябрю, потому что редко у кого так быстро и с такой лазерно-четкой фокусировкой вырастал ИнтеГра.
Мэй всю неделю жила, увенчанная уверенностью нового сорта; вплотную приблизившись к верхним двум тысячам, все выходные и начало следующей недели она сидела за столом допоздна, намереваясь прорваться, и каждую ночь спала в том же номере общаги. Она знала, что верхние две тысячи, прозванные Т2К, — группа сфероидов, чья социальная активность почти маниакальна, а подписчики элитарны. Члены Т2К более или менее держали свои позиции, и в их рядах уже полтора года редко наблюдались перемены и подвижки.
Но Мэй знала, что попытаться надо. К вечеру четверга она добралась до 2 219 и чувствовала, что очутилась в группе таких же упорных, лихорадочно добивавшихся роста. Она проработала час и поднялась всего на две позиции, до 2 217. Дело трудное, это она понимала, но задача кружила голову. И всякий раз, добираясь до очередной тысячи, она получала столько похвал, так остро чувствовала, как воздает за все добро лично Энни, что на этом драйве продолжала двигаться вперед.
К десяти вечера, когда она уже уставала и добралась аж до 2 188, у нее случилось озарение: она молода, сильна и, проработав всю ночь, одну ночь без сна, прорвется в Т2К, пока все остальные лежат в беспамятстве. Она подкрепилась энергетиком и мармеладными червяками, а на приходе от сахара и кофеина стала неуязвимой. «ТропоСферы» на третьем мониторе ей уже не хватало. Она включила ленту «СтратоСферы» и расправлялась с нею без труда. Она выросла, подписавшись еще на несколько сотен кваков и начав с комментария к каждому. Вскоре она добралась до 2 012, и сопротивление отчетливо возросло. Она опубликовала 33 комментария на сайте тестирования продукции и поднялась до 2 009. Глянула на левое запястье — как там организм откликается? — и в восторге отметила, как возрастает частота сердцебиения. Мэй контролировала все это, но ей было мало. Пока она отслеживала статистику всего по 41 параметру. Ее средний рейтинг обслуживания клиентов равнялся 97. Ее последний рейтинг — 99. Средний рейтинг ее ячейки — 96. Число запросов, обработанных за текущий день (221), и число запросов, обработанных к этому часу вчера (219), и число запросов, обрабатываемых ею в среднем (220), а также обрабатываемых другими членами ячейки (198). На втором мониторе — число сообщений, присланных другими сотрудниками (1 192), и число прочитанных ею сообщений (239), и число сообщений, на которые она ответила (88). Число свежих приглашений на ивенты «Сферы» (41) и ее ответов на приглашения (28). Совокупная аудитория всех сайтов «Сферы» за день (3,2 миллиарда) и просмотренных страниц (88,7 миллиарда). Число друзей в «СтратоСфере» Мэй (762) и запросов на добавление ее в друзья (27). Число квакеров, на которых подписана она (10 343), и квакеров, подписанных на нее (18 198). Непрочитанные кваки (887). Квакеры, на которых ей предложено подписаться (12 862). Число песен в ее аудиозаписях (6 877), число музыкантов (921) и, на основании ее вкусов, музыканты, которые ей рекомендованы (3 408). Число изображений в ее библиотеке (33 002) и рекомендованных ей изображений (100 038). Температура в здании (70) и на улице (71). Число сотрудников в кампусе за день (10 981) и гостей за день (248). У Мэй стояли оповещения на 45 имен и тем, и всякий раз, когда что-то из этого упоминалось в определенных лентах, ей приходило уведомление. В тот день уведомлений этих набралось 187. Можно посмотреть, сколько народу за сегодня читали ее профиль (210) и сколько времени в среднем на это потратили (1,3 минуты). Само собой, при желании можно вникнуть глубже, посмотреть, кто и что смотрел. Ее медицинские показатели добавляли еще несколько десятков чисел, и каждое осеняло Мэй великим покоем и уверенностью. Она знала свой пульс и знала, что таким ему быть и полагается. Она знала, сколько шагов прошла (за сегодня почти 8 200), и знала, что с легкостью добьет до 10 000. Она знала, что не обезвожена, а ее прием калорий за день был в пределах нормы для человека с ее индексом массы тела. В миг внезапной ясности она поняла, что всегда тревожилась, нервничала, боялась не из-за каких-то конкретных сил, не из-за независимых внешних факторов, не из-за угрозы ей самой или беспрестанных чужих катастроф и неурядиц. Беда была внутренняя, беда была субъективная — незнание. Дело не в том, что она поругалась с другом или отправилась на ковер к Джосии и Дениз, — она не понимает, что это значит, не постигает их планов, не знает последствий, будущего, и в этом проблема. Знай она все это, покой не покидал бы ее. С некоторой долей уверенности она знала, где сейчас родители, — как водится, дома. Через «Сферический поиск» видела, где Энни, — у себя в офисе, тоже, наверное, до сих пор работает. Но где же Кальден? Две недели прошло. Она отправила Энни CMC.
«Не спишь?»
«Никогда».
«Кальден так и не появился».
«Старик? Может, помер. У него была долгая счастливая жизнь».
«Ты правда думаешь, что он какой-то лазутчик?»
«Я думаю, ты удачно спаслась. Я рада, что он не вернулся. Я нервничала — шпионаж возможен».
«Он был не шпион».
«Значит, просто старик. Может, дедушка какого-то сфероида зашел в гости и заблудился? Ну и ладно. Ты слишком молода для вдовства».
Мэй вспомнила его руки. Его руки ее убили. В эту минуту она только и хотела ощутить их снова. Его рука у нее на крестце, притягивает ее ближе. Неужто ее желания столь просты? И где его носит? Нельзя же так исчезать. Она опять справилась в «Сферическом поиске»; она искала его так уже сто раз — безрезультатно. Но она имеет право знать, где он. Хотя бы знать, где он, кто он. Зачем это — зачем избыточное, допотопное бремя неуверенности? Она может в один миг узнать температуру воздуха в Джакарте, но не может отыскать человека в кампусе? Где человек, который так особенно к тебе прикасался? Если рассеять эту неопределенность — где и кто особым образом коснется тебя вновь, — уничтожишь большинство факторов стресса в этом мире, а может, и волну отчаяния, что уже собиралась в груди. Такое бывало по нескольку раз в неделю — черный провал, громко рвется ткань. Обычно проходило быстро, но, закрывая глаза, Мэй видела в черной ткани крошечный просвет, и из просвета кричали миллионы незримых душ. Очень странная штука, понимала Мэй; она никому об этом не говорила. Можно рассказать Энни, однако не хотелось ее тревожить — Мэй ведь только пришла в «Сферу». Но что же это? Кто кричит из просвета? Проще всего это пережить, как выяснилось, если сосредоточиться, заняться делом, больше отдавать. Мелькнула краткая, дурацкая мысль: может, она отыщет Кальдена на «ЛюЛю». Мэй проверила и обругала себя дурой, когда ее сомнения подтвердились. Внутри рвалась ткань, обуревала чернота. Мэй зажмурилась, услышала крики из-под воды. Прокляла незнание и решила, что ей нужен некто познаваемый. И поддающийся обнаружению.
* * *
В номер постучали тихо и опасливо.
— Открыто, — сказала Мэй.
Фрэнсис сунулся лицом внутрь и придержал дверь.
— Уверена? — спросил он.
— Я же тебя пригласила.
Он проскользнул в номер и захлопнул дверь за собой, будто еле спасся от преследователя в коридоре. Огляделся.
— Хорошо ты тут устроилась.
Мэй рассмеялась.
— Пошли лучше ко мне, — сказал он.
Она думала возразить, но захотелось посмотреть его номер. Все комнаты в общаге различались мелочами, а теперь, поскольку общага пригождается все чаще, набрала популярность и многие сфероиды обитают здесь плюс-минус постоянно, номера можно кастомизировать. Когда пришли, Мэй увидела, что номер Фрэнсиса — двойняшка ее комнаты, но с парой-тройкой типично личных штрихов: в частности, маска из папье-маше, детская поделка. Желтая, глазастая и в очках, она взирала со стены над кроватью. Фрэнсис перехватил взгляд Мэй.
— Что? — спросил он.
— Как-то дико, нет? Маска над кроватью?
— Во сне я ее не вижу, — сказал он. — Выпить что-нибудь хочешь? — Он заглянул в холодильник, обнаружил соки и новый сорт саке в сферической розоватой стеклянной посудине.
— На вид ничего, — сказала Мэй. — У меня в номере такого нет. У меня стандартная бутылка. Может, другая марка.
Фрэнсис смешал два коктейля, оба раза переборщив с количеством.
— Я каждый вечер по несколько рюмок пью, — сказал он. — Иначе мозг не замедлить, уснуть не могу. Спишь нормально?
— Засыпаю по часу, — сказала Мэй.
— Ну, — сказал Фрэнсис, — а это сокращает отходняк с часа до пятнадцати минут.
Он протянул ей стакан. Мэй заглянула внутрь, подумала, как это грустно, это ежевечернее саке, затем поняла, что завтра и сама попробует.
Он смотрел куда-то между ее животом и локтем.
— Что?
— Талия у тебя незабываемая.
— Чего? — спросила Мэй; оно того не стоит, не может оно того стоить — быть с этим человеком, который говорит такие вещи.
— Да нет! — сказал он. — В смысле, она так прекрасна. Эти линии, и как она гнется, будто лук.
И его руки описали контуры ее талии, нарисовали в воздухе большую «С».
— У тебя есть бедра и плечи. Мне нравится. Да еще такая талия. — Он улыбнулся ей в глаза, словно и не догадывался, до чего странна подобная прямота. Может, ему все равно.
— Спасибо, наверное, — сказала Мэй.
— Это правда комплимент, — сказал он. — Эти изгибы созданы, чтоб на них руки класть. — И он изобразил, как его ладони ложатся ей на талию.
Мэй постояла, глотнула из стакана, подумала, не слинять ли. Но ведь он сделал ей комплимент. Отвесил неприличный, неловкий, но очень прямолинейный комплимент, и она знала, что никогда этот комплимент не забудет, и от него ее сердце уже заскакало иноходью.
— Хочешь посмотреть что-нибудь? — спросил Фрэнсис.
Еще не обретя дар речи, Мэй пожала плечами.
Фрэнсис полистал опции. Доступ был практически к любому фильму и телепрограмме, дошедшим до наших времен, и еще пять минут они отмечали, что бы посмотреть, а потом придумывали что-нибудь другое, такое же, но лучше.
— Слышала последнее Ханса Уиллиса? — спросил Фрэнсис.
Мэй решила остаться, решила, что рядом с Фрэнсисом ей приятно. Здесь она обладает властью, и эта власть ей нравится.
— Нет. Кто это?
— Музыкант, в кампусе живет? На той неделе целый концерт записал.
— Уже вышел?
— Нет, но если среди сфероидов будет высокий рейтинг, могут и выпустить. Давай поищу.
Он поставил запись, деликатную фортепианную пьесу — точно дождь начинается. Мэй выключила люстру; серое свечение монитора омывало Фрэнсиса призрачным светом.
Она заметила толстую кожаную книжку, взяла.
— А это что? У меня в номере такого нет.
— А, это мое. Альбом. Просто фотки.
— Семейные? — спросила Мэй, а потом вспомнила его тяжкую историю. — Прости. Это я зря так сказала.
— Нормально, — ответил он. — Они, в общем, семейные. Братья-сестры там тоже где-то есть. Но больше я и опекуны. Хочешь посмотреть?
— Ты это держишь в «Сфере»?
Он забрал у Мэй альбом и сел на кровать.
— Нет. Обычно он дома, но я привез сюда. Хочешь? В основном тоску нагоняет.
Фрэнсис уже раскрыл альбом. Мэй села рядом и стала смотреть, как он перелистывает. На страницах мелькал Фрэнсис в скромных гостиных, залитых янтарным светом, в кухнях, иногда в парке аттракционов. Опекуны всегда в расфокусе или за кадром. Открылась фотография, где Фрэнсис сидел на скейтборде, глядя в камеру сквозь громадные очки.
— Материны, наверное, — сказал он. — Ты глянь на оправу. — Он пальцем обвел круглые линзы. — Это ведь женские, да?
— По-моему, да, — сказала Мэй, глядя в детское лицо Фрэнсиса. Та же открытость, тот же выдающийся нос, та же полная нижняя губа. На глаза у Мэй навернулись слезы.
— Что-то я не помню таких очков, — сказал он. — Не знаю, откуда взялись. Единственная версия — мои обычные разбились, а это ее, и она дала мне поносить.
— Ты симпатичный, — выдавила Мэй. Ей хотелось выплакать всю душу.
Фрэнсис щурился на портрет, будто надеялся отыскать некие разгадки, если подольше посмотреть.
— Где это? — спросила Мэй.
— Без понятия.
— Ты не знаешь, где жил?
— Ни малейшего. Даже фотографии — уже редкость. Не все опекуны дают фотки, но если дают, то такие, по которым их не вычислить. Ни фасадов дома, ни адресов, ни названий улиц, никаких достопримечательностей.
— Ты серьезно?
Фрэнсис посмотрел на нее:
— Опека так устроена.
— Почему? Чтоб ты не смог вернуться?
— Правила такие. Ну да, чтоб не вернулся. Они тебя держат год, на этом все, и они не хотят, чтоб ты опять заявился к ним на порог, особенно когда ты уже старше. Дети разные, бывают тяжелые случаи, и семьям приходится думать, что будет, когда детки подрастут и их выследят.
— Я и не знала.
— Ага. Система дикая, но смысл есть. — Он допил саке и пошел сменить музыку.
— Можно посмотреть? — спросила Мэй.
Фрэнсис пожал плечами. Мэй полистала, ища опознавательные знаки. Но на десятках фотографий — ни адресов, ни домов. Либо интерьеры, либо анонимные задние дворы.
— Наверняка кто-то был бы рад, если б ты проявился, — сказала она.
Заиграла другая песня — старый соул, Мэй не помнила названия. Фрэнсис сел рядом.
— Может быть. Но это против уговора.
— И ты не пытался? Есть же распознавание лиц…
— Не знаю. Пока не решил. Я для того это сюда и принес. Отсканирую завтра, погляжу. Может, найду кого. Но вообще я ничего особо не планирую. Пару дыр заполнить.
— Ты имеешь право знать хотя бы какие-то базовые факты.
Мэй полистала альбом и остановилась на портрете Фрэнсиса — не старше пяти, маленький, по бокам две девочки лет девяти-десяти. Конечно, сестры, которых убили, и Мэй хотела посмотреть на них, хотя не понимала отчего. Неохота подталкивать Фрэнсиса к разговору; ясно, что лучше промолчать, он сам должен начать эту беседу, а если вскоре не начнет, надо перевернуть страницу.
