— Так, здесь тебе тоже придется наверстывать, — сказала Джина. — Какой пир! Развлекайся.
— Спасибо, — сказала Мэй, постаравшись изобразить воодушевление. Нужно понравиться Джине.
— Ой, погоди. Еще кое-что. Иерархия сообщений. Блин. Чуть не забыла про иерархию. Дэн меня бы убил. Значит, ЧК на первом мониторе первостепенны, это ты знаешь. Мы обслуживаем клиентов, и они получают наше безраздельное внимание и все наше сердце без остатка. Это понятно.
— Понятно.
— На втором мониторе тебе приходят сообщения от Дэна, Джареда, Энни, от всех, кто непосредственно контролирует твою работу. Эти сообщения диктуют текущее качество твоих услуг. Так что это твой второй приоритет. Ясно?
— Ясно.
— Третий монитор — твои соцмедиа, «ТропоСфера» и «СтратоСфера». Но они тоже, типа, не лишние. Они не менее важны, чем все прочее, но у них третий приоритет. И порой там бывают срочные сообщения. Особенно следи за «ТропоСферой» — там пишут о совещаниях сотрудников и обязательных собраниях, плюс свежие новости. Если что-то очень насущное по «Сфере», оно помечено оранжевым. Суперсрочное прилетит тебе на телефон. Он у тебя на виду?
Мэй указала головой на стол — телефон лежал под мониторами.
— Хорошо, — сказала Джина. — Значит, приоритеты такие, а четвертый приоритет — присутствие в «Стратосфере». Что не менее важно, поскольку мы ценим баланс работы и жизни, то есть соотношение твоей онлайновой жизни в компании и вне ее. Надеюсь, это ясно. Ясно?
— Ясно.
— Хорошо. На этом все. Вопросы?
Мэй сказала, что вопросов нет.
Джина скептически склонила голову набок — мол, она понимает, что у Мэй полно вопросов, но та не хочет их задавать, чтоб не выставиться тупицей. Затем Джина встала, улыбнулась, шагнула от стола, но остановилась.
— Блин. Еще забыла.
Она присела на корточки возле Мэй, что-то напечатала, и на третьем мониторе появилось число, вроде ее сводного рейтинга в ЧК. Значилось там следующее: «Мэй Холланд — 10 028».
— Это твой Градус Интереса, сокращенно ИнтеГра. Некоторые называют его Градус Популярности, но это не то. Это просто число, автоматически сгенеренное с учетом всей твоей активности в «ТропоСфере». Разумно?
— Ну, видимо.
— Учитывает кваки, внешних подписчиков на внутренние кваки, чужие комменты к твоим квакам, твои комменты к чужим, твои комменты к профилям других сфероидов, твои фотографии, участие в ивентах «Сферы», твои комменты и фотки с ивентов — по сути, оно аккумулирует и славит все, что ты тут делаешь. Разумеется, у самых активных сфероидов самый высокий рейтинг. У тебя, как видишь, рейтинг низкий, но это потому что ты новенькая и мы только сейчас запустили твои ленты. Каждый раз, когда ты постишь, комментируешь или ходишь на ивент, это учитывается и твой рейтинг меняется. И тут начинается веселье. Постишь — рейтинг растет. Сколько-то народу лайкнуло твой пост — рейтинг взлетает. Поминутно меняется. Круто?
— Очень, — сказала Мэй.
— Мы тебе дали фору — иначе у тебя было бы 10 042. И опять же, это все развлекухи ради. Тебя не судят по ИнтеГра, ничего такого. Конечно, кое-кто относится к нему очень серьезно, а мы любим, когда люди проявляют интерес, но на самом деле рейтинг — просто веселый способ посмотреть, какова степень твоего участия на фоне сообщества «Сферы» в целом. Ага?
— Ага.
— Ну ага. Ты знаешь, как со мной связаться.
И с этими словами Джина ушла.
* * *
Мэй открыла внутреннюю ленту компании и приступила. За ночь она намеревалась одолеть «ТропоСферу» и «СтратоСферу» целиком. Обнаружила ежедневное меню, ежедневный прогноз погоды, ежедневные афоризмы — на прошлой неделе авторства Мартина Лютера Кинга, Ганди, Солка, матери Терезы и Стива Джобса. Объявления о гостях кампуса: агентство защиты бездомных животных, сенатор штата, конгрессмен из Теннесси, директор «Врачей без границ». С уколом сожаления Мэй узнала, что как раз сегодня утром пропустила визит нобелевского лауреата Мухаммада Юнуса.[16]Она тралила все подряд, выискивая посты, на которые разумно ожидать реакции лично от нее. Нашлись опросы, минимум полсотни, — выяснялось мнение сфероидов по разным аспектам внутренней политики компании: оптимальные даты будущих совещаний, группы по интересам, праздники и каникулы. Десятки клубов зазывали членов и уведомляли о собраниях: группы кошатников — минимум десять, несколько кроличьих, шесть рептильных, из которых четыре категорически выступали против змей. Больше всего было собачников. Мэй насчитала двадцать две — наверняка не все. В группе «Счастливые собачки» общались владельцы очень маленьких собачек — модераторы желали выяснить, сколько народу присоединится к клубу выходного дня: прогулки, поездки, поддержка; «Счастливых собачек» Мэй проигнорировала. Затем, сообразив, что тогда они пришлют второе сообщение, еще срочнее, она набила коммент — объяснила, что собаки у нее нет. Ее попросили подписать петицию о расширении веганского обеденного меню; она подписала. В девяти сообщениях из разных рабочих групп ей предложили вступить в под-Сферы, чтобы получать апдейты и свежую информацию. Для начала она вступила в подСферы, посвященные вязанию крючком, футболу и Хичкоку.
Нашлась сотня родительских групп — родители первенцев, разведенные родители, родители аутистов, усыновители гватемальских детей, эфиопских детей, русских детей. Семь импровизационных комедийных трупп, девять команд по плаванию — в среду был чемпионат среди сотрудников, участвовали сотни пловцов, и еще сотня сообщений, кто выиграл, какой-то глюк с подведением итогов, а теперь в кампус приедет третейский судья и разрулит все вопросы и претензии. Гости «Сферы» — минимум десяток в день, представители компаний, презентующих новые инновационные продукты. Новые топливосберегающие автомобили. Новые «этичные» кроссовки. Новые теннисные ракетки местного производства. Совещания всех мыслимых отделов — НИОКР, поиск, соцмедиа, соцпрограммы, профессиональный нетворкинг, благотворительность, рекламные продажи, и — под ложечкой екнуло — Мэй пропустила собрание для нубов, заявленное как «довольно-таки обязательное». Собрание было в четверг. Почему ее никто не предупредил? «Дура, — ответила она сама себе. — Тебя предупреждали. Вот же предупреждение».
— Твою мать, — сказала она.
К десяти вечера она одолела все внутренние сообщения и объявления и перешла к своему аккаунту в «Стратосфере». Она не заходила туда шесть дней, и только за сегодня накопилось 118 новых постов. Она решила перечитать все, сначала новые, потом старые. Одна ее подруга по колледжу только что вывесила пост — сообщила, что у нее желудочный грипп, и комменты растянулись долгой лентой, друзья рекомендовали лекарства, кто-то сочувствовал, кто-то вешал фотки, чтоб повеселить больную. Мэй лайкнула две фотки и три комментария, сама пожелала подруге выздоровления, а потом отыскала и повесила ссылку на песню «Блюющая Салли». Это открыло новую ветку — 54 сообщения — о песне и группе, которая ее написала. Один из друзей сказал, что знает басиста, а потом затянул его в разговор. Басист Дэмиэн Гилотти жил в Новой Зеландии, работал звукорежиссером, но возрадовался, что «Блюющая Салли» по сей день находит отклик в сердцах гриппующих. От его коммента все участники пришли в возбуждение, появилось еще 129 комментариев — все были счастливы, что к ним пришел настоящий басист, и к концу обсуждения Дэмиэна Гилотти пригласили, если ему охота, сыграть на свадьбе, навестить Боулдер, Бат, Гейнсвилл или Сент-Чарльз, штат Иллинойс — вдруг ему окажется по пути, — а также пообещали там жилье и домашнюю еду. При упоминании Сент-Чарльза некто спросил, не слыхал ли кто из местных о Тиме Дженкинсе, который воевал в Афганистане; где-то писали про иллинойского пацана, которого застрелил переодетый полицейским афганский повстанец. Спустя еще шестьдесят сообщений участники разобрались и выяснили, что это другой Тим Дженкинс, тоже из Иллинойса, но из Рэнтула, а не из Сент-Чарльза. Все хором вздохнули с облегчением, но тут в дискуссию сбежалась куча народу, пожелавшего обсудить пользу от этой войны, эффективность внешней политики США в целом, выиграли или проиграли мы во Вьетнаме, в Гренаде и даже в Первой мировой войне, способность афганцев к самоуправлению, опиумную торговлю как источник финансирования повстанцев и возможность легализации каких-нибудь или всех незаконных наркотических веществ в Америке и Европе. Кто-то упомянул, что марихуана полезна от глаукомы, кто-то еще сказал, что она пригождается и тем, у кого рассеянный склероз, последовала бурная дискуссия между тремя людьми, чьи родственники страдали рассеянным склерозом, Мэй почувствовала, как внутри распахнула крылья тьма, и разлогинилась.
Глаза закрывались сами собой. Мэй одолела лишь три дня своей социальной жизни, но сейчас все вырубила и пошла на стоянку.
* * *
Поток запросов с утра во вторник был полегче, но первые три часа ее держал у стола третий монитор. До его появления между ответом на запрос и мгновением, когда выяснялось, удовлетворил ли клиента ответ, была пауза, секунд десять или двенадцать; Мэй в это время заучивала шаблоны, рассылала опросники и поглядывала на телефон. Теперь задача усложнилась. В ленте «ТропоСферы» каждые несколько секунд появлялось по сорок новых сообщений, в «СтратоСфере» — штук пятнадцать постов и кваков, и все свободное время Мэй торопливо листала ленты, чтобы не пропустить важного, а затем вновь возвращалась к основному монитору.
Ближе к полудню поток слегка унялся, даже стал бодрить. Столько всего происходило в компании, все пропитано такой человечностью, такой доброжелательностью, компания — первопроходец на всех фронтах, и Мэй понимала, что совершенствуется, просто очутившись вблизи других сфероидов. Как в органическом продуктовом с хорошим ассортиментом: едва зашла — уже чувствуешь, что поздоровела; неверный выбор невозможен, потому что все уже одобрено. И в «Сфере» тоже — все избранные, генофонд невероятный, интеллект феноменален. Здесь каждый упрямо и пылко совершенствовал себя, друг друга, делился знаниями, сеял их по миру.
К обеду, впрочем, она выдохлась и очень сильно предвкушала, как отключит кору головного мозга и час просидит на газоне с Энни, которая на том и настаивала.
Однако в 11:50 на втором мониторе появилось сообщение от Дэна: «Пара минут есть?»
Мэй предупредила Энни, что может опоздать; когда она пришла к Дэну, тот подпирал косяк. Сочувственно улыбнулся Мэй, но задрал бровь, словно что-то его озадачивало, что-то в ней было такое, только он не понимал что. Он указал в кабинет, и она проскользнула мимо. Дэн закрыл дверь.
— Садись, Мэй. Ты же знакома с Алистэром?
Она не сразу заметила второго человека в углу, а заметив, поняла, что его не знает. Высокий, под тридцать, темно-песочные волосы с аккуратным завитком на макушке. В округлом кресле он сидел диагонально, худое тело застыло неловко, как деревянный брус. Навстречу Мэй он не поднялся, и она протянула ему руку:
— Очень приятно.
Алистэр вздохнул с бесконечным смирением и подал ей руку так, будто сейчас придется щупать какую-то выброшенную на берег гниль.
Во рту у Мэй пересохло. Творится что-то не то.
Дэн сел.
— Так. Надеюсь, мы все быстро уладим, — сказал он. — Мэй, хочешь начать?
И оба уставились на нее. Дэн глядел невозмутимо, Алистэр — обиженно и выжидательно. Мэй не знала, что сказать, не понимала, что происходит. Томительное молчание затянулось; Алистэр яростно заморгал, едва сдерживая слезы.
— У меня нет слов, — выдавил он.
— Алистэр, перестань, — сказал Дэн. — Мы знаем, что тебе больно, но давай не терять из виду общую картину. — Дэн повернулся к Мэй: — Я скажу самоочевидное. Мэй, мы говорим о португальском бранче Алистэра.
Дэн выдержал паузу, ожидая, что Мэй воспользуется подсказкой, но Мэй не знала, что означают эти слова. Португальский бранч Алистэра? А нельзя признаться, что она не понимает, о чем речь? Конечно, нельзя. Она не успевала смотреть ленту. Видимо, в этом все дело.
— Мне ужасно жаль, — сказала она. Придется тянуть время, пока не выяснится, в чем дело.
— Это хорошее начало, — сказал Дэн. — Правда, Алистэр?
Тот пожал плечами.
Мэй лихорадочно размышляла. Что ей известно? Явно был какой-то бранч. И она туда явно не попала. Бранч устроил Алистэр, и теперь ему обидно. Вполне разумные выводы.
— Я очень жалею, что не пришла, — рискнула она и тотчас прочла в их лицах намек на подтверждение. Угадала, значит. — Но я не знала… — И она шагнула в пропасть: — Я не знала, будут ли мне рады, я же нуб.
Их лица смягчились. Мэй улыбнулась: в яблочко. Дэн покачал головой, довольный, что подтвердилась его гипотеза: Мэй и впрямь по природе своей человек неплохой. Он встал с кресла, обогнул стол, сел на край.
— Мэй, мы не давали понять, что рады тебе? — спросил он.
— Да нет! Ну что ты! Но я ведь не в команде Алистэра, и я не знала, каковы правила — в смысле, могут ли члены моей команды ходить на бранчи к опытным членам других команд.
Дэн кивнул:
— Видишь, Алистэр? Я же говорил, что все легко объяснится.
Алистэр резко выпрямился, словно ожил и вновь обрел дар речи.
— Ну разумеется, тебе рады, — сказал он, игриво похлопав ее по коленке. — Хоть ты и слегка рассеянная.
— Перестань, Алистэр.
— Извините, — сказал он и глубоко вздохнул. — Я успокоился. Я очень счастлив.
Последовали извинения и смешки насчет понимания и недопонимания, коммуникаций, потока, ошибок и устройства вселенной; наконец настало время закрыть тему. Все поднялись.
— Давайте обнимемся, — сказал Дэн. И они обнялись — плотно сцепились в новообретенной общности.
Когда Мэй вернулась за стол, ее ждало сообщение: «Еще раз спасибо, что поговорила со мной и Алистэром. По-моему, вышло очень продуктивно и полезно. Кадры осведомлены. Им, чтобы закрыть дело, обычно требуется наше совместное заявление. Я все напечатал. Если нормально, подпиши на экране и верни мне».
Глюк № 5616ДНД/МРХ/РК2
Дата: понедельник, 11 июня
Участники: Мэй Холланд, Алистэр Найт
Сюжет: Алистэр («Возрождение», команда 9) организовал бранч для всех сотрудников, интересующихся Португалией. Разослал три уведомления, на которые Мэй («Возрождение», команда 6) не ответила. Поскольку от Мэй не поступило ответа, Алистэр встревожился. Когда бранч состоялся, Мэй не пришла, и Алистэр объяснимо огорчился, не понимая, отчего она не ответила на несколько приглашений, а затем не явилась. Неучастие в классическом понимании этого слова.
Сегодня прошла встреча между Дэном, Алистэром и Мэй, где Мэй объяснила, что сомневалась, будут ли ей рады на бранче, если учесть, что его проводит член другой команды, а она сама работает в компании всего вторую неделю. Мэй очень сожалеет, что причинила Алистэру беспокойство и эмоциональный стресс, не говоря о том, что поставила под угрозу хрупкую экологию «Возрождения». Все разъяснилось, Алистэр и Мэй друзья не разлей вода и стали новыми людьми. Все стороны считают, что невредно, более того — необходимо начать с чистого листа.
Внизу была строка для подписи, и Мэй ногтем нарисовала на экране свое имя. Отослала и тотчас получила спасибо от Дэна.
«Просто чудесно, — написал он. — Алистэр, сама понимаешь, несколько тонкокож, но это лишь потому, что он ревностно предан „Сфере“. Как и ты, да? Спасибо за прекрасное сотрудничество. Ты замечательная. Вперед!»
* * *
Мэй опаздывала и надеялась, что Энни ее дождется. День выдался ясный и теплый, и Мэй отыскала Энни на лужайке — та печатала на планшете, сунув в рот батончик гранолы. Энни сощурилась:
— Эй. Опоздала.
— Прости.
— Ты как?
Мэй скривилась.
— Знаю, знаю. Я следила, — сказала Энни и зачавкала.
— Нельзя так есть. Закрой рот. Следила?
— Просто слушала, пока работала. Они попросили. И я слыхала много хуже. Поначалу у всех пару раз такое случается. Ешь, кстати, поскорее. Хочу тебе кое-что показать.
Две волны почти без паузы накатили на Мэй. Сначала острая неловкость оттого, что Энни слушала без ее ведома, затем — облегчение: подруга была рядом, хоть и удаленно, и теперь утверждает, что Мэй все это переживет.
— А у тебя? — спросила Мэй.
— Что у меня?
— Тебя вот так взяли и вызывали на ковер? Меня до сих пор трясет.
— Конечно. Где-то раз в месяц вызывают. И по сей день. Жуй в темпе.
Мэй торопливо жевала, наблюдая за крокетным матчем на лужайке. Крокетисты, похоже, сами изобрели себе правила. Мэй доела.
— Молодец, теперь вставай, — сказала Энни, и они зашагали к «Завтраграду». — Что такое? У тебя на лице вскочил и воспалился вопрос.
— А ты ходила на этот португальский бранч? Энни фыркнула:
— Я? Нет, с чего бы? Меня не звали.
— А почему позвали меня? Я не подписывалась. Мне эта Португалия на фиг не сдалась.
— У тебя в профиле это ведь есть? Ты же туда как-то моталась?
— Ну да, но в профиле не писала. Я ездила только в Лиссабон. И было это пять лет назад.
Они подошли к корпусу «Завтраграда» — кованый фасад смутно отдавал Турцией. Энни махнула пропуском над панелью в стене, и дверь отворилась.
— Ты там фотографировала? — спросила Энни.
— В Лиссабоне? Конечно.
— И эти фотографии были у тебя в ноуте?
Мэй на секунду задумалась.
— Наверное.
— Так в этом, видимо, и дело. Если они были в ноуте, значит, теперь они в облаке, а облако можно сканировать. Чтоб ты не бегала как подорванная записываться в португальские клубы. Алистэр придумал свой бранч и, наверное, запросил поиск по кампусу — всех, кто бывал в Португалии, снимал там, упоминал Португалию в письмах, как-то так. Получил список, разослал приглашения. Сэкономил примерно часов сто канители. Пришли.
Они остановились в устье длинного коридора. Глаза у Энни озорно сверкнули.
— Так. Хочешь, сюр покажу?
— У меня до сих пор крыша едет.
— И зря. Заходи.
Энни открыла дверь в великолепный зал — какой-то гибрид буфета, музея и торговой выставки.
— Рехнуться, скажи?
Картина была смутно знакомая. Мэй что-то такое видела по телевизору.
— Подарочные наборы? Как для звезд?
Она огляделась. На столах и возвышениях лежали всякие предметы. Только здесь, вместо драгоценностей и туфель, были кроссовки, зубные щетки, десять сортов чипсов, газировки и энергетических батончиков.
Мэй рассмеялась:
— Я так понимаю, это все бесплатно.
— Для тебя, для важных людей, как ты да я.
— Господи боже. Все это?
— Ага, тут у нас бесплатные образцы. Всегда полным-полно всего, и как-то же надо этим пользоваться. Мы сюда приглашаем группы по очереди — то программистов, то вот ЧК. Каждый день новая группа.
— И можно брать что захочешь?
— Ну, надо пропуском махнуть, когда берешь, чтоб было понятно, кто что взял. А то какой-нибудь идиот уволочет все одним махом.
— Я ничего этого еще не видела.
— В магазинах? В магазинах этого еще и нет. Это прототипы и тестовые образцы.
— Это что, настоящие «ливайсы»?
Мэй взяла пару шикарных джинсов — в большом мире таких совершенно точно не существует.
— До выхода на рынок еще несколько месяцев, может, год. Хочешь? Можно попросить другой размер.
— И их можно носить?
— А что с ними делать — жопу подтирать? Само собой, они хотят, чтоб ты их носила. Ты влиятельный человек, сотрудник «Сферы»! Провозвестник стиля, ранний последователь, ля-ля-тополя.
— Это вообще-то мой размер.
— Ну и славно. Возьми две пары. Сумка есть?
Энни раздобыла матерчатую сумку с логотипом «Сферы» и протянула Мэй; та разглядывала витрину новых сменных панелей и прочих телефонных аксессуаров. Выбрала прекрасную панель — твердую, как камень, но на ощупь замшевую.
— Блин, — сказала Мэй. — Я телефон забыла.
— Что? Где он? — изумилась Энни.
— На столе, наверное.
— Мэй, ты какая-то невероятная. Такая сосредоточенная, такая собранная, а посреди всего эти дикие провалы. Ты пошла обедать без телефона?
— Извини.
— Да нет. Мне это в тебе и нравится. Ты помесь человека с радугой. Ну что такое? Не реви.
— Я весь день что-то новенькое о себе узнаю.
— Ты что, дергаешься до сих пор?
— Думаешь, это ничего? С Дэном и Алистэром?
— Сто пудов ничего.
— Он правда такой тонкокожий?
Энни закатила глаза:
— Алистэр? Запредельно. Но код пишет — закачаешься. Не человек, а машина. Кого другого пришлось бы год искать и учить. Приходится мириться с психозами. Психи тут водятся. Голодные до внимания психи. И есть такие, как Дэн, — они потакают психам. Но ты не переживай. Вряд ли вы будете часто пересекаться — по крайней мере с Алистэром.
Она глянула на телефон. Ей пора.
— Не уходи, пока не набьешь сумку, — велела она. — Потом увидимся.
Мэй осталась и набила сумку: джинсы, продукты, туфли, несколько новых панелей для телефона, спортивный бюстгальтер. Уходила, смущаясь, как магазинная воришка, но по пути наружу никого не встретила. Когда вернулась за стол, обнаружила одиннадцать сообщений от Энни.
Прочла первое: «Эй, Мэй, я подумала, что зря я так на Дэна и Алистэра. Не очень любезно получилось. Не ЭкоСферно. Забудь, что я это сказала».
Второе: «Пред. сообщ. получила?»
Третье: «Я тут уже слегка психую. Ты чего не отвечаешь?»
Четвертое: «Отправила CMC, позвонила. Ты что, умерла? Блин. Забыла, что ты забыла телефон. Ну ты дура».
Пятое: «Если обиделась на то, что я сказала про Дэна, не молчи, поговори со мной. Я же извинилась. Напиши».
Шестое: «Ты вообще сообщ. читаешь? Это оч. важно. Позвони!»
Седьмое: «Если сказала Дэну, что я сказала, ты сволочь. С каких пор мы друг на друга ябедничаем?»
Восьмое: «Сообразила, что у тебя, наверное, совещание. Да?»
Девятое: «Прошло 25 минут. Что СТРЯСЛОСЬ?»
Десятое: «Проверила и вижу, что ты за столом. Позвони сию секунду, или я тебя не знаю. Я думала, мы подруги».
Одиннадцатое: «Ау?»
Мэй позвонила:
— Ты чего, с дуба рухнула?
— Ты где была?
— Мы виделись двадцать минут назад. Я набрала образцов, зашла в туалет и вернулась.
— Ты на меня стукнула?
— Чего?
— Ты на меня стукнула?
— Энни, ты сбрендила?
— Просто скажи.
— Нет, я на тебя не стукнула. Кому?
— Что ты ему сказала?
— Кому?
— Дэну.
— Я его даже не видела.
— И не писала ему?
— Нет. Энни, ну ты даешь.
— Честно?
— Честно.
Энни вздохнула:
— Ладно. Блин. Прости. Я ему написала, позвонила, он не ответил. Потом ты не ответила, и мои мозги что-то не то из этого сконструировали.
— Твою мать, Энни.
— Прости.
— По-моему, ты переутомилась.
— Да нет, я нормально.
— Пошли выпьем вечером.
— Нет, спасибо.
— Ну пожалуйста?
— Не могу. Сейчас куча всего навалилась, разбираюсь тут с этими мудаками из Вашингтона, а их там целый рой.
— Из Вашингтона? А что в Вашингтоне?
— Долгая история. Я, собственно, и рассказать-то ничего не могу.
— Но ты должна все это делать сама? Весь Вашингтон?
— Мне дают разруливать эти затыки с властями, потому что, я не знаю, думают, наверное, что ямочки на щеках помогают. Может, и помогают. Не знаю. Но хорошо бы меня было пять.
— Голос у тебя ужасный. Передохни хотя бы ночь.
— Нет-нет. Нормально. Надо только ответить подкомитету какому-то. Я справлюсь. Ну ладно, мне пора. Люблю-целую.
И Энни повесила трубку.
Мэй позвонила Фрэнсису:
— Энни со мной гулять не хочет. А ты? Сегодня?
— Снаружи гулять? Тут концерт. Знаешь «Кримерз»?[17]Играют сегодня в «Колонии». Благотворительности ради.
Мэй сказала, что да, неплохо, но ближе к делу не захотела никаких «Кримерз» ни в какой «Колонии». Заманила Фрэнсиса к себе в машину, и они уехали в Сан-Франциско.
— Ты знаешь, куда мы едем? — спросил он.
— Не знаю. Ты что делаешь?
Он бешено печатал в телефоне.
— Сообщаю всем, что не приду.
— Сообщил?
— Сообщил. — И он уронил телефон.
— Вот и славно. Сначала выпьем.
Они припарковались в центре, отыскали гнусный на вид ресторан, с поблекшими и неаппетитными натюрмортами, небрежно приклеенными скотчем к витринам, и решили, что там будет дешево. Не ошиблись, съели карри и выпили «Синга», сидя на бамбуковых стульях, которые скрипели и изо всех сил старались не упасть. Где-то под конец первой бутылки пива Мэй решила, что срочно выпьет вторую, а на улице после ужина поцелует Фрэнсиса.
Они поужинали, и она его поцеловала.
— Спасибо, — сказал он.
— Ты правда меня сейчас поблагодарил?
— Ты меня избавила от таких мук. Я никогда в жизни первого шага не делал. Но обычно до женщин неделями доходит, что надо взять инициативу на себя.
И снова Мэй показалось, что ее огрели по башке дубиной информации, которая только все усложняла; Фрэнсис бывал то ужасно милым, то вдруг чужим и нефильтрованным.
Но на гребне пивной волны она за руку отвела Фрэнсиса к машине, где они еще поцеловались прямо посреди забитого перекрестка. За ними, делая вид, будто записывает, с антропологическим интересом наблюдал с тротуара бездомный.
— Пошли, — сказала Мэй, и они вылезли из машины, побродили по городу, нашли открытую лавку с японскими сувенирами, а рядом открытую галерею с фотореалистичными изображениями гигантских человеческих седалищ.
— Большие портреты больших жоп, — отметил Фрэнсис, когда они отыскали скамейку в переулке, перестроенном под пьяццу; уличные фонари всё заливали лунной голубизной. — Настоящее искусство. Поразительно, что так ничего и не продалось.
Мэй снова его поцеловала. На нее нашел стих целоваться, и, понимая, что Фрэнсис не перейдет в наступление, она расслабилась и целовала его, зная, что сегодня будут только поцелуи. Она вся в них растворилась, вложила в них страсть, и дружбу, и возможность любви, целовала Фрэнсиса, воображая его лицо, гадая, открыты ли у него глаза, смущают ли его прохожие, что цокали языками или гикали, но все равно проходили мимо.
* * *
В эти дни Мэй знала, что такое возможно: солнце станет ей нимбом, листва затрепещет, дабы только восторгаться каждым ее шагом, звать ее вперед, поздравлять ее с этим Фрэнсисом, с тем, что они делали вдвоем. Они славили свою мерцающую молодость, свою свободу, свои мокрые рты — прямо на публике, заряженные мыслью о том, что какие бы невзгоды ни выпадали и ни выпадут на их долю, оба они работают в центре мира и изо всех сил стараются сделать этот мир лучше. У них есть причины наслаждаться жизнью. Мэй спрашивала себя, не влюбилась ли. Нет, понимала она, не влюбилась, но, кажется, уже по меньшей мере на полпути. В ту неделю они с Фрэнсисом часто обедали вместе, хоть и торопливо, а затем находили, где привалиться друг к другу и поцеловаться. Один раз у пожарного выхода из «Палеозоя». Другой раз в «Римской Империи», за падл-теннисными кортами. Мэй нравился вкус Фрэнсиса, всегда чистый, простой, как лимонад, и как он снимал очки, на миг терялся, а потом закрывал глаза и становился почти прекрасен, и лицо его было гладко и несложно, как у ребенка. От его близости дни искрили. Все потрясало Мэй. Потрясающе обедать под ярким солнцем — жар его рубашки, его руки на ее лодыжке. Потрясающе гулять. Потрясающе сидеть в Большом зале «Просвещения», где они сидели теперь, ожидая Мечтательную Пятницу.
— Не отвлекайся, — сказал Фрэнсис. — Я думаю, тебе понравится.
Он не захотел рассказать Мэй, о какой инновации пойдет речь. Выступал Гас Хазени — прежде, судя по всему, он работал над проектом Фрэнсиса по защите детей, а четыре месяца назад отделился и возглавил новый отдел. Сегодня он впервые озвучит свои открытия и планы.
Мэй и Фрэнсис сели впереди — Гас попросил. Хотел на первом выступлении в Большом зале видеть дружеские лица, пояснил Фрэнсис. Мэй обернулась, оглядела толпу, через несколько рядов увидела Дэна; Рената и Сабина сидели вместе, а между ними лежал планшет, и обе сосредоточенно туда смотрели.
Под жаркие аплодисменты на сцене появился Эймон Бейли.
— Сегодня мы приготовили для вас подарок, — сказал он. — Многие знакомы с нашим местным сокровищем и мастером на все руки Гасом Хазени. И многие знают, что некоторое время назад его посетило вдохновение, а мы подтолкнули его следовать своему пути. Сегодня он проведет небольшую презентацию, и я думаю, вам всем понравится.
С этими словами он уступил сцену Гасу, сверхъестественно красивому и робкому как мышка. Во всяком случае, такое создалось впечатление, когда он засеменил по сцене будто на цыпочках.
— Итак, если вы похожи на меня, вы одиноки, жалки и навеки разочаровали свою мать-персиянку, отца-перса и всех дедушек с бабушками, которые считают вас неудачником, потому что у вас нет партнера и детей, поскольку вы жалки…
В зале засмеялись.
— Я дважды сказал «жалки», да?
Снова смех.
— Будь мои родные здесь, это слово прозвучало бы еще не раз… Короче, — продолжал он, — скажем, вы хотите порадовать близких, а может, и себя, и найти пару. Кому-нибудь тут нужна пара?
Поднялось несколько рук.
— Ой, да ладно врать-то. Я, между прочим, знаю, что шестьдесят семь процентов наших сотрудников не состоят в браке. Так что я обращаюсь к вам. А остальные тридцать три процента пускай идут лесом.
Мэй расхохоталась. Гас излагал блестяще. Она склонилась к Фрэнсису:
