В Сочельник прячусь от Снейпа в своих комнатах, как мышь в подполе, а потом пишу ему записку о том, что проведу Рождество с Уизли. Он не станет проверять, там ли я.
Крадусь по пустым коридорам — почти все разъехались, а те, что остались в замке, сейчас, наверное, готовятся к праздничному ужину.
Знаю, я должен забрать Дары, но... Позже. Не сейчас. Решиться именно сейчас на ещё один разговор или хотя бы на встречу кажется невозможным — после того, как я решил исчезнуть из Хогвартса, на меня благословением снизошла апатия. Теперь боюсь спугнуть.
Но Снейп всегда был тем фактором, что рушит моё спокойствие. Снейп входит в кабинет как раз тогда, когда я кладу на его стол записку. Он протягивает руку к этому свидетельству трусости, случайно задевает моё плечо, и я вздрагиваю.
А Снейп молча пробегает глазами строки, небрежно швыряет листок на стол, садится и принимается просматривать рабочий блокнот, шуршит страницами... Он что, совсем ничего не скажет?
— Сэр, так я могу уйти?
Снейп дёргает щекой. А когда начинает говорить, у меня по спине бегут мурашки — я знаю этот тон, тихий и обманчиво мягкий, от которого хочется сбежать на край света.
— Вас внезапно посетила мысль, что для этого требуется моё разрешение? Кажется, несколько минут назад вы собирались сбежать, оставив... это, — и презрительный взгляд на записку.
Молча пожимаю плечами.
— Ну вот что, Поттер. Я вас ни к чему не принуждал и не собираюсь принуждать впредь, — говорит Снейп.
Я знаю. Поэтому я говорю:
— Я знаю.
— А коль знаете — тогда что это за прятки с элементами эпистолярного жанра? Считайте себя в отпуске, прекратите этот спектакль и идите куда хотите. Нет, если вам угодно изображать из себя жертву — можете продолжить. Не быть идиотом я вас тоже не могу заставить, — и снова склоняется над записями.
Наверное, я бы возражал. Я всегда возражал, когда Снейп обвинял меня в позёрстве и игре на публику. Я так долго хотел, чтобы он знал, какой я на самом деле, но сейчас он знает, и ему это безразлично — какой я. Всё определяет набор артефактов. И раз уж сегодня избежать встречи не удалось, снова откладывать разговор нет смысла.
— Профессор. Отдайте мне Старшую палочку и Воскрешающий камень, пожалуйста.
— Для чего?
Кажется, он уже спрашивал об этом. И я ответил. Но мне нетрудно ответить ещё раз.
— Я и так непростительно долго перекладывал на вас свои обязанности. Теперь, когда я вспомнил о них...
— Вам напомнили, — резко перебивает Снейп.
Он встаёт, чуть ли не отшвыривая стул, и возвышается надо мной угрожающей жердью. Но я его не боюсь. Давно не боюсь, и это уже ничем не исправить.
— Пусть так, профессор. Это даже хорошо, что напомнили. И если бы вы сами сказали мне о Дарах раньше...
— Раньше? — спрашивает Снейп и по плечам тянет сквозняком. — Поттер, сделайте одолжение, оглянитесь на свои поступки. На свою безалаберность, импульсивность и нежелание класть в основу действий здравый смысл. На неумение распоряжаться собственной жизнью — хотя это и не ваша вина, вас не к этому готовили, но вы не обнаружили даже и малейшего желания научиться. Взгляните на себя и скажите, должен ли я был напомнить такому человеку, который, к тому же, и без всяких дополнительных артефактов способен разнести половину Шотландии только оттого, что не справился с эмоциями, что он является обладателем Даров Смерти и потому, возможно, самым сильным магом современности?
Ничего нового он мне не сказал. Ничего, что я уже не сказал бы себе за эти дни сам.
— Поттер, я задал вопрос.
— Не должны были. Вы правы. Сэр.
— Я прав. Прекрасно. Так на каком основании вы собираетесь получить Дары Смерти?
— Может быть, на том основании, что благодаря вам я теперь вполне стабилен — за эти дни ведь не сообщали о землетрясениях, ураганах и цунами? Да, и Хогвартс до сих пор цел, если вы заметили. А, может, потому, что Дары действительно принадлежат мне, и раз уж я хочу их вернуть, то отказать мне в этом вы просто не можете.
Он смотрит на меня неотрывно, говорит:
— Да, просто отказать не могу. Что вы станете с ними делать, Поттер? Надоело прозябать в лаборатории? Время пользоваться славой героя уже упущено, а публичного могущества хочется?
Зачем он так? Но мне теперь всё равно. Мне всё равно. Мы чужие. Он. И я. Так мы — он и я — теперь говорим друг с другом. Так теперь правильно. Так было бы правильно с самого начала, если бы я не был слепым самонадеянным дураком. Нужно проглотить гадкий ком в горле и ответить, а то снова сочтут недееспособным.
— Покорить мир или стать новым Тёмным Лордом меня не тянет — если именно это вас заботит. Положу их в банковскую ячейку. Буду держать под кроватью. Зарою на заднем дворе дома. Какой ответ вас устроит, сэр? Портрет Дамблдора, кстати, дал понять, что я вполне способен справиться с Дарами.
Жалкие потуги на храбрость, но так, кажется, мне легче.
А Снейпа не задевает откровенно хамский тон. Он говорит:
— Можете продолжать подыгрывать Альбусу сколько угодно, безосновательное восхваление ваших качеств, несомненно, вам гораздо приятнее, чем реальное положение дел. Но я не Альбус, меня ваша беспечность устраивать не может, — сообщает он. — Это опасные вещи, а не старый мусор. Хочу напомнить, вы единственный маг, который получил Старшую палочку, не лишив жизни её хозяина. Не боитесь, что следующий претендент может не быть столь гуманен?
— Я не собираюсь на каждом углу кричать о том, какой я непобедимый, вы знаете, что не стану. А гуманность здесь вообще ни при чём, и вы это знаете тоже. Я понятия не имел, что становлюсь хозяином Старшей палочки. Это вышло случайно.
— Вот, Поттер! — если бы Снейп ткнул сильнее, его палец продырявил бы меня насквозь. А так только синяк останется. — Именно так, с вами всё выходит случайно. И коль уж вам не хочется покорять мир намеренно, разумнее оставить и палочку, и камень там, где они есть — как раз во избежание случайностей. Будьте спокойны, они хорошо защищены.
Да, Северус. Мне безразлично могущество Даров Смерти, и так было бы разумнее — если бы мне была безразлична и твоя жизнь тоже.
— Я знаю, профессор, в защитных чарах вам, вероятно, не найдётся равных. Я понимаю, вы не согласны с Дамблдором и не считаете меня способным на разумные действия. Но мне всё равно нужны Дары. Я намерен отвечать за них сам, не обременяя вас ни своим имуществом, ни собой. Мне кажется, это самое первое, что нужно сделать, чтобы найти средство разорвать связь между нами.
— Вот вам зачем... Надо же, — говорит Снейп, — Гриффиндор во всей красе. Не желаете поинтересоваться моим мнением? Или снова будете делать глупости?
Он говорит с бесстрастным лицом, глядя не на меня, а куда-то мимо, так, будто только что выслушал нудный, никому не нужный доклад, и я не могу сдержаться:
— Попробовать наконец жить не по чужому сценарию — это вам кажется глупостью, сэр? Не понимаю, вы хотите избавиться от этого проклятия или нет?!
— А если не хочу?
Что... Что он сейчас сказал? Что он сейчас сказал?! Почему?
— Почему?..
А он тихо спрашивает:
— Вам непременно нужно докопаться до причин?
Да. Я не говорю. Я киваю. Я онемел.
Надо бы по-другому... надо бы звучать твёрдо и решительно... И чтобы не переворачивалось всё внутри сейчас, когда он вдруг снимает с меня очки, ведёт пальцем по скуле, ладонь так знакомо скользит на затылок, и я стою так близко от него, и не могу пошевелиться — греюсь теплом его руки...
Лица я не вижу, вижу только его губы, и как они произносят:
— Что, если вы для меня не такое уж проклятие, как успели себе придумать? Если вы ошиблись, Поттер?
Слова капают в меня расплавленным воском.
Если я ошибся... Северус. Северус... потянуться через эти дюймы, всего ничего между нами, меньше секунды, два бешеных удара сердца...
И три древних артефакта. Поттер, дай себе пинка и опомнись.
А он...
То, что он сейчас сделал...
Жестоко. Убивает.
И мне удаётся — не знаю, как, я же только что умер — мне удаётся произнести:
— Это что, профессор Снейп? Последнее средство убеждения? Крайняя мера?
Снейп медленно моргает. Один раз.
А потом пальцы на моём затылке сжимаются так, словно он сейчас свернёт мне шею. И я бы мог поклясться, что из его глаз меня сейчас жжёт не просто злобой — если бы всё ещё позволял себе трактовать смысл неуловимых перемен в его лице.
Но я не позволяю себе такого больше. Я знаю, что не ошибся. А эта ярость оттого, что ему не удалось меня убедить оставить Дары, никто ведь не любит проигрывать, правда, профессор? Но вы сами виноваты, что я больше не тушуюсь в разговорах с вами.
Он больше не держит, суёт мне очки и говорит:
— Идите за мной.
Так говорил бы камень, если бы вдруг обрёл такую возможность.
Иду, едва попав дужками за уши — трясёт, это, наверное, от услышанного и сказанного в кабинете. От злости, может быть. Или это стало совсем холодно, когда он отпустил меня... Иду.
Оказывается, к нему в комнаты.
— Ждите здесь, — велит Снейп и скрывается в спальне.
Его нет слишком долго. Может, потому, что я так и не решаюсь сесть — ни на диван, ни на своё привычное место, а топчу ковёр, и скоро протопчу в нём тропинку.
А, может, и вправду слишком долго, и я потихоньку заглядываю в спальню, чтобы спросить:
— Что-то случилось?
Потому что Снейп у дальней стены обернулся на звук открывшейся двери — в полутьме только белое восковое пятно с чёрными провалами глазниц, и меня пробивает дрожью.
— Ничего, что касалось бы вас, — отвечает Снейп бесцветным голосом.
— Я могу помочь?
— Можете. Уйдите.
— Я...
— Поттер, вон из моей спальни! Или вы передумали и рассчитываете на что-нибудь ещё, помимо Даров?!
Раз он в силах так кричать на меня, значит, можно уйти. Точнее, вылететь, разобрав смысл последних слов.
Ещё лет сто проходит, пока Снейп, с узкой длинной шкатулкой тёмного дерева в руках, наконец появляется в гостиной и обрушивается в кресло. Он всё ещё бледен больше обычного, а говорит надменно и холодно:
— Мне действительно нет равных в защитных чарах. Признаться, я их накладывал, не думая, что буду когда-либо снимать. Возьмите.
Аккуратно — не коснуться бы его ненароком, не заледенеть бы до смерти — беру и открываю шкатулку.
В зелёной бархатной глубине разлеглась бузинная палочка, а в изголовье примостился чёрный камень — такие желанные для знающих магов и такие ненавистные мне предметы. С трудом подавляю порыв швырнуть всем вместе о стену, пусть бы разлетелось щепками. Спокойно, Поттер, Дарам ничего не сделается, а ты будешь выглядеть невменяемым.
— Я могу отдать их вам насовсем. Подарить. Хотите? — спрашиваю, захлопывая крышку и не поднимая глаз от резного узора. Спешите видеть — Гарри Поттер в роли Смерти.
И слышу усталое:
— Увольте от таких подарков. Поттер... что за ребячество? То нужно вам, то не нужно... Я теперь должен беспокоиться, как бы вы не спихнули это Уизли или Грейнджер? Или ещё кому-нибудь?
— Нет. Я бы не стал предлагать никому — кроме вас. А вы отказываетесь. А ведь это бы всё решило... Почему вы отказываетесь?
Голова его откинута на подголовник кресла, глаза прикрыты, он не меняет позы, чтобы ответить:
— Потому что у меня достаточно ума и знаний, чтобы подобными вещами воспользоваться — а также, чтобы, зная себя, избегать этого. А вам они в самый раз. Надеюсь, хотя бы зачатки самоконтроля вы успели в себе развить. Получили всё, что хотели? Уходите.
Да, нужно уйти. Не стоять столбом, обречённо понимая, что уже простил его жестокую выходку в кабинете, эту убийственную пародию на признание. И что снова невольно ищу в его жестах и интонациях холодного голоса скрытый смысл. Мне просто не хочется, чтобы он меня отпускал.
— На работу явитесь второго января. Попытайтесь не угробиться, пока будете без присмотра — я всё ещё за вас отвечаю.
— Постараюсь не причинять вам неудобств, сэр. Спасибо. За всё. И...
— Поттер, — перебивает он резко, наконец сверкнув на меня глазами, — мне ваша благодарность без надобности. Уберётесь вы отсюда, в конце концов? Или уже вжились в роль Повелителя Смерти и ждёте торжеств и почестей?
Нет, Северус. Я уберусь и так, совсем неторжественно. Как раз пригодятся те самые зачатки самоконтроля.
Шкатулка прячется под мантией, вещей у меня почти нет, и когда я прошу у Минервы разрешения воспользоваться камином, она только спрашивает, открывая мне кабинет:
— Ты разве не вместе с Северусом уезжаешь?
Объяснять ей ситуацию — дело неправильное, поэтому я говорю:
— Мне нужно раньше. Счастливого Рождества, Минерва.
Я вообще стараюсь говорить как можно меньше. Меньше сказал — меньше солгал, да, Северус?
— Счастливого Рождества, Гарри, — отвечает МакГонагалл, а Дамблдор из-под кустистых седых бровей молча наблюдает со своего холста, как я иду к камину.
Чего ты хочешь от меня, мертвец? Что мне делать с содержимым шкатулки? Может, и правда, есть прелесть в господстве над миром?
— Гарри, — вдруг зовёт меня старческий голос, — погоди минутку. Минерва, могу я поговорить с Гарри наедине?
Директору не нравится, как её выпроваживают из собственного кабинета, она поджимает губы, но уходит. Мне тоже не нравится, что портрет всё-таки решил открыть рот, и я уже запускаю руку в чашу с порошком.
— Ты забрал их? — спрашивает Дамблдор.
— Да.
— Осторожнее, мой мальчик. Я очень тебя прошу, — взволнованно говорит портрет, зачем-то теребя бороду. — Никто не знает, что таится в этих предметах. Они сильны и по отдельности, а что произойдёт, когда они встретятся — даже Мерлин не сказал бы. Но сомнения принесут только вред, ты должен быть очень уверен в себе, чтобы попытаться объединить Дары. Не старайся всё постичь в одиночку, лучше посоветуйся со мной.
Он наклоняется вперёд, стёкла очков взблескивают и прячут взгляд, а мне кажется, что старик за ненужными движениями скрывает азартную дрожь.
— То есть, вы всё-таки хотели именно этого. Чтобы я попытался, так? — цежу сквозь зубы, стараясь отвечать не слишком резко. — Что ещё было у вас в планах?
Дамблдор качает головой, говорит:
— Я мог планировать многое, Гарри, но только ты сам решаешь, как поступить. И ты, я верю, сможешь сделать правильный выбор.
Черпаю дымолётный порошок так, что просыпается на пол, и швыряю его в камин.
Не хочу больше слушать. О правильном выборе. И о том, что я смогу.
— Площадь Гриммо, двенадцать!
Закрываю дом на площади Гриммо от нежданных гостей. И понимаю, что никакое господство над миром мне не светит даже при условии, что я этого захочу.
Потому что я идиот.
Я совсем забыл о том, что ждёт меня в доме на площади Гриммо.
Смотрю на ель. На ажурных птиц, мишуру и ангелов. На омелу, чёрт её возьми. На кресла у камина — в правом Снейп читает по выходным, вытянув длинные худые ноги к огню. Читал.
А есть ещё необжитой кабинет на втором этаже. И лаборатория в подвале. Там он не был — но что с того? Мне достаточно помнить, кому всё это предназначалось.
И я решил, что мне здесь — здесь! — будет легче. Я такой дурак. Это так смешно.
Это так смешно, прямо до слёз, щекам мокро и горячо, и можно даже не сдерживаться.
Смеюсь.
Наверное, слишком громко, потому что с тёмной еловой зелени стекают осколки шаров.
И изломанные птичьи крылья.
А на ветках падуба остаются только кровавые пятна раздавленных ягод, и можно доставить себе удовольствие — прохрустеть по серебристо-зелёной мешанине стекла и листьев к лестнице на второй этаж. Или к подвалу. Там столько смешных вещей.
Да. Я выбираю подвал.
— Хозяину Гарри плохо? — обрывает меня на полпути дрожащий голос.
Оборачиваюсь, давясь всхлипами — вот ещё одно смешное существо. Оно что, не видит, что я веселюсь?
— Исчезни, — рычу, и от этого обдаёт гостиную ледяным фейерверком люстра, что-то ещё трещит, а я неожиданно взлетаю.
Но подумать, куда и зачем лечу, не успеваю — кто-то перепутал меня с бладжером, спина взрывается болью, а через короткий миг темноты вижу перед собой влажные перепуганные глаза.
— Кричер.
— Хозяин Гарри не будет бранить Кричера? — жалобно вопрошает он.
— За что? — уточняю.
Мне жёстко и холодно — а, это я на полу. Вот и книжный шкаф возвышается. Справа. С выбитым стеклом. И бок ноет. И голова. Тоже с правой стороны.
— Хозяину больно? Кричер хотел как лучше, Кричер не хотел навредить хозяину Гарри! — причитает эльф, помогая мне подняться.
— Стоп, — говорю я и шиплю от боли в плече. — Давай внятнее.
Кричер лопочет, я краем уха слушаю, поражаясь виду комнаты. Будто смерч прошёлся. Хотя почему будто... А полёт — это я не сам по себе летел, как поначалу коротко вспыхнуло в голове, больной Дарами. Это Кричер отшвырнул меня своей магией и совсем перепугался, когда полёт прервался подвернувшимся шкафом. А вместо меня посреди гостиной теперь громоздятся останки древней люстры.
Да. Уж я развлёкся.
— Не бойся, — говорю я Кричеру. — Со штырём от люстры в голове я бы себя ещё хуже чувствовал. Так что всё в порядке. Прибери здесь, ладно?
— Сделать как было? — спрашивает эльф. — Кричер может.
— Да, — говорю. — Сделай как было — до того, как я развешал тут это сверкающее уродство. И ёлку тоже убери.
— Хозяин не будет праздновать Рождество дома?
— Хозяин уже отпраздновал.
Счастливого Рождества, Гарри Поттер. Иди спать.
Но вместо того, чтобы послушаться себя, иду в лабораторию. Уже не хочется ничего громить, я спокоен, просто нужно подумать, а там не слышно, как Кричер звенит осколками. Я только прошу его найти школьный чемодан и принести мантию-невидимку.
И хотя руки мои дрожат, когда вытряхивают бузинную палочку и чёрный камень из шкатулки на серебристую ткань, расстеленную на пустом лабораторном столе, ничего такого не происходит. Дары Смерти встречают друг друга без фанфар и фейерверков.
Общие фразы Дамблдора-портрета пользы не несут. Однако же он себя выдал — ему зачем-то нужно было, чтобы я соединил Дары в целое. Как? Не знаю. Зачем? Не знаю.
Они слишком сильны и сами по себе — сказал портрет. Воскрешающий камень не может воскрешать полностью и на самом деле, но что, если совокупная сила Даров — сможет? Он хотел соблазнить меня возможностью воскрешать?
Не знаю, сколько я так сижу, созерцая этот чёртов натюрморт. Кричер несколько раз пытается войти, но я слишком хорошо закрыл лабораторию — помогает даже от вездесущего эльфа с его магией, и пикси меня пощипай, если я знаю, как так вышло. Снова Снейп оказался прав.
И тот его выпад — у меня достаточно ума, Поттер, чтобы не связываться с Дарами, это вам они в самый раз — сейчас отрезвляет лучше холодной воды. Чем я думал, когда считал, что могу понять, чем владею, и что-то там исправить? Всё, что у меня есть — фантастическая глупость и вечное стремление жить иллюзиями. Это — и ещё больная идея свободы для того, кому — он так сказал — вовсе не нужно быть от меня свободным.
Он так сказал, я не поверил, и не верю сейчас. Но я всё-таки хочу сделать ему подарок на прощание — раз уж прежние не подходят.
И я уже знаю, какой.
Задуманное мной — ужасно, я сам себе кажусь дикарём, который с перепугу замахнулся дубиной на непонятный тонкий механизм, забытый древней могущественной расой. Но это меня не останавливает, а только подстёгивает действовать побыстрее. Мы, дикари, такие.
Теперь мне кажется, что именно этого я и хотел, когда решил забрать Дары у Снейпа. Что ещё я могу с ними сделать?
Пытаться соединить их, советуясь с Дамблдором? С портретом Дамблдора. Какое дело ему теперь до этого мира? Разве что он хочет вернуться с помощью Даров, перестать быть просто цветной грязью, размазанной по тряпке и наделённой способностью говорить. Но это не ко мне — теперь, когда я знаю, что ушедшие из этого мира продолжают жить, просто не здесь и не со мной. Я не виноват, что Дамблдору неуютно в его псмертии.
Просто хранить Дары, как обещал Северусу? Зачем? За всё время своего существования они не породили ничего, кроме крови, вражды и смерти.
Это я не оправдания себе ищу. Благодеянием человечеству здесь и не пахнет, цель у меня иная. А люди вообще любят сражаться за что угодно, и конкретно Дары им для этого не нужны.
Мне тоже не нужны, мне даже не хочется узнать, была ли правда в легендах о невиданном могуществе того, кто объединит Дары. И меня совершенно не мучает совесть, когда я сгребаю всё — и отцовскую мантию — в сверкающий котёл.
И бросаю туда же злой шёпот:
— Инсендио...
Наверное, это слишком просто, чтобы уничтожить подарки самой Смерти, это не подействует — я ведь даже не вспомнил о палочке и нужной позе, но я и за спичками встать не поленюсь, если что. А на крайний случай есть ещё Адский Огонь — этому вообще всё равно, что жрать. Сейчас я отчего-то уверен, что остановлю его в нужный момент без труда.
Но ни спички, ни Адский Огонь не требуются. Занимается и так, горит задумчиво, нехотя, дразнясь крохотными слабыми язычками, как будто там, в котле, уверены, что это я так шучу, что вот-вот опомнюсь и кинусь тушить.
Но я не шучу.
Я просто хочу, чтобы они сгинули.
Я так этого хочу.
И к потолку, отчаянно воя, устремляется огненный фонтан.
Меня отбрасывает невидимой волной, жмёт к полу, не даёт подняться. Нет у меня ни костей, ни мышц, лежу тяжёлой тряпкой, смотрю сквозь слёзы и резь в глазах, как сыплются искры и взрываются колбы, как сплющивается о стену никому не нужный набор котлов, как плавятся свечи и раскалывается гранитная столешница.
Невидимый погромщик подбирается всё ближе, аккомпанируя себе грохотом и треском.
Совсем рядом закручивается в причудливую фигу массивный треножник, наверное, то же сейчас случится и со мной, сила сгорающих артефактов довершит то, что не удалось Волдеморту и упавшей люстре, а я по-прежнему не могу двигаться и по коже колким инеем расходится ожидание. Кажется, Северус, подарок выйдет щедрее, чем предполагалось. Я для тебя шёл только в комплекте с Дарами, хотя и не знал об этом, и так будет правильно — закончиться вместе с ними.
Так будет правильно, и, наверное, поэтому мне не страшно.
Лицо облизывает горячим ветром.
Сушит слёзы, бежит лёгким огнём по телу.
Это не больно.
Это будто меня касаются, проверяя — я ли, здесь ли.
Я. Здесь.
И я теперь знаю, что такое этот огонь. Он заполняет разум, и вынуждает удивиться — неужели я раньше считал себя волшебником? Как нелепо.
Теперь — да. Теперь я могу.
Созидать и разрушать, подчинять и отпускать, пренебрегать любыми границами — и границами мира. Я могу — всего лишь пожелав. Я имею право.
Я здесь. Я готов.
Но только не к тому, что через мгновение снова буду прежним.
Что останусь жить — глухой, слепой, немощный. Теперь я знаю о себе и это. Теперь, когда вдруг покинул меня огонь и сила, его породившая.
Мне будто в насмешку показали, чего у меня теперь нет.
Ничего нет.
А я — я, к сожалению, есть. Дышу в тишине.
И слой пепла есть, даже на лице — теперь и пальцы измазаны чёрным.
И пол, усеянный обломками и осколками — тоже есть. По крайней мере, та его часть, которую я вижу отсюда.
Надо же.
Гостиная погибла от моей истерики. Да, Гарри. Да. Истерики. А тут я сперва решил подумать. Подумал.
Ну, и толку?
Польза самоконтроля и размышлений, где она, если результат в финале — тот же?
А, Северус?
Его имя не будит во мне ни боли, ни тепла.
И память о всемогущей силе, переполнившей меня на короткий миг — всего лишь память, без привкуса сожаления. Я просто сделал то, что нужно — для него, для меня. И устал.
Ужасно хочется спать.
Спят в спальне. А на полу спать плохо — говорю я себе и закрываю глаза.
Я совсем замёрз, и мне всё равно, что снова где-то что-то трещит и рушится.
Я устал — хочется мне сказать новой силе, безжалостно трясущей меня за плечи, не нужно, оставь, но мысли не хотят перебираться в слова, а я теперь уже прижат к тёплому, на шею контрастом ложатся ледяные пальцы, слуха касается сорванное дыхание, а потом всё тело заполняется горячей щекоткой, и я понимаю — в меня понемногу течёт чужая магия.
Эта щекотка безумно раздражает, но отодвинуться мне не дают, а только говорят зло на ухо:
— Терпи, не ёрзай.
— Северус, — говорю я голосу и, кажется, глупо улыбаюсь.
— Молчи, мешаешь.
Сон отступил и жуткий холод убегает из тела, и он всё ещё прижат ко мне, или я к нему, и я потихоньку просовываю руки, обнимаю тоже, замираю, я потом оправдаю себя перед собой, я же не в себе, мне сейчас это можно, правда?
— Северус. Твои руки. Почему холодные такие?
— Молчать.
— Но мне уже луч...
Руки у него заняты, льют кипящий поток силы, но он находит, как меня заткнуть, он врезается в мой рот с такой яростью, какой не обнаруживал даже когда считал, что я стремлюсь в его постель по заданию министра. Я не знаю, как отвечать на такое, и поэтому не отвечаю, а просто подчиняюсь. Это даже не поцелуй, это печать — глубокая, навсегда, я хочу, чтобы навсегда...
Так, как я хочу, выходит редко. Через какое-то тысячелетие Снейп отрывается от моих губ и почти отталкивает меня.
— Вот теперь — лучше. И когда вам велят молчать — нужно молчать, Поттер.
Он тяжело и рвано дышит, он бледен необычайно. И он зол. Нет. Он в бешенстве.
— Вас вообще нельзя оставлять одного?! Какого чёрта вы тут натворили?! — спрашивает он, дёргает щекой раз, и второй, встаёт и сухо велит, отряхивая мантию: — Подымайтесь, вы уже пришли в себя, подымайтесь и отвечайте.
— Северус, — говорю я подолу чёрной мантии. И, кажется, глупо улыбаюсь. Да, меня нельзя оставлять.
— С Рождеством, — говорю я ему.
Снейп открывает рот, не иначе, для очередной гадости, но тут слышится:
— Хозяин Гарри будет завтракать сразу или желает сначала разгромить ещё что-нибудь в доме?
Эльф высовывается из-за спины Снейпа осторожно, у меня под рукой валяется слишком много предметов. Кажется, я понимаю, откуда зельевар здесь взялся.
— Кричер, — говорю, — это ты его сюда притащил?
— Позвольте заметить, никто меня не тащил, — возражает Снейп. — У вашего эльфа всего лишь хватило ума сообщить, что вы, придя домой, устроили безобразие в гостиной, а затем заперлись в подвале, подняли страшный грохот и не отзываетесь всю ночь. В следующий раз, Поттер, если вам придёт охота уничтожать мебель и утварь, соизвольте предупредить, что намереваетесь развлечься. Чтобы мне не приходилось снова взламывать вашу защиту — в этом слишком мало приятного. И вставайте, наконец. Можете?
Я всё могу. Мне становится необычайно легко, хотя сил хватает только чтобы вздёрнуть себя на четвереньки.
— Учтите, ещё раз выкинете что-либо подобное — заберу то, что вы так настойчиво вытребовали. Да я уже сегодня увидел достаточно, чтобы никакие сказки о вашей стабильности на меня не подействовали.
Ха.
И ещё два раза ха.
Встать не получается, поэтому я так и иду — на четвереньках, собирая ладонями и коленями мелкие осколки.
Надо же отдать подарок, разве нет?
— Поттер, что вы делаете?
— Вообще-то, — говорю я, разбрасывая завал из обломков табурета и книг, потому что мешает ползти, — я хотел подарить тебе это на Рождество. Ну, ты видишь. Лабораторию, в общем. Идиот, да? Твой подарок немножко испортился, но это даже хорошо, потому что тебе он не нужен, да, я теперь знаю, что не нужен, а я не хочу дарить тебе бесполезный хлам.
— Поттер, — говорит Снейп и идёт ко мне.
— Вот, — говорю. Я наконец добрался до заветного котла и теперь перебираю пальцами мягкий пепел. — Вот. Возьми. С Рождеством, Северус.
И протягиваю котёл ему.
— Поттер, вы заставляете беспокоиться за ваш рассудок, — говорит Снейп, глядя не на подарок, на меня.
Я держусь за его взгляд, тёмный и тревожный, прошу:
— Не нужно беспокоиться. Извини, что без упаковки. Можешь ссыпать в коробочку, вдруг его можно использовать в каком-нибудь зелье... Пепел Даров Смерти всё-таки...
Я раньше никогда не видел, чтобы глаза у Снейпа становились круглыми. Теперь уже видел. Снейп отдёргивает протянутую было руку — то ли он хотел взяться за дужку котла, то ли за мой шиворот, чтобы я наконец поднялся с колен — и неожиданно хрипло говорит:
— Ты с ума сошёл?
— Да, — киваю, — давно, ты разве не знал?
— Зачем? — спрашивает Снейп.
— Не знаю. Это как-то само по себе вышло. Я не планировал. Ты видел кого-нибудь, кто планирует сойти с ума?
— Зачем ты это сделал? — снова спрашивает он.
А. Это он о Дарах? Он не понял?
— Ты не понял? — говорю я ему. — Ты теперь свободен. Ты что, не рад?
Кажется, нет. Или это он так удивился, что на радость его уже не хватило?
— Тебе и это не нужно, да? — тычу пальцем в пепел. — Правильно. Пусть вообще исчезнут. Чтобы ни следа. Эванеско.
Стою на коленях, молчу, рассматриваю опустевший котёл. Как дурак, в общем.
Кружится голова.
Наверное, не стоило сейчас выпендриваться с магией. Можно было просто смыть пепел в канализацию.
И это последняя мысль на сегодня.
А следующая приходит ко мне не знаю когда и где, но это первое, о чём я думаю, очнувшись — я теперь тоже свободен.
19.04.2012
