Оно должно пахнуть мятой.
Пусть это фальшивка, бред бредовый, а не зелье, но мятой пахнуть оно должно.
Не думать о том, что будет со мной, если Шеклболту известен состав настоящего заказа, трудно. Риск, конечно, есть, но у меня есть и оправдание. Я его уже заготовил и отрепетировал, пока копался в рецептурах. Не будет же Кингсли меня допрашивать под веритасерумом...
С ингредиентами я не заморачивался. Я просто выискал в справочниках все средства, магические и маггловские, которые могут помочь от всяких хворей вроде мигрени и бессонницы, и теперь крошу в кипящий котёл то, что нашлось у меня. Сказал же, что сварю средство от головной боли, могу я хотя бы в этом быть честным?
Меня распирает нехорошим воодушевлением, словно я всю жизнь мечтал оставить с носом Отдел Тайн.
— Только бы не взорвалось, — бормочу, добавляя к адскому вареву растёртую мяту как завершающий штрих.
Не взрывается.
Это, наверное, единственный плюс. Запах того зелья мягко втекал в нос, моё же разит наповал. Наверное, поэтому я даже не могу подняться в спальню, а трансфигурирую из стульев широкий уродливый зелёный диван, почему-то покрытый тёмно-оранжевым мохнатым пледом, и валюсь тут же, не раздеваясь. Зачем мне понадобился плед, если в кухне так душно — непонятно. Игры не слишком здорового подсознания.
А голова, кстати, не болит.
Не болит она и утром. Может, моё зелье нужно только вдыхать? Хотел бы я взглянуть на смельчака, который отважится его попробовать на вкус... Ну не станут же они там, в Отделе Тайн, на себе испытывать... В крайнем случае какой-нибудь мышке дадут лизнуть.
Продолжаю твердить себе успокоительную чушь и после того, как пробрался тайком на школьную совятню и отправил Кингсли крошечный фиал. И за завтраком. И когда смотрю, как Снейп процеживает своё зелье, льёт его в тёмный гранёный флакон, запечатывает и исчезает за дверью.
Пообедать нормально мне не дают.
То-то МакГонагалл, наверное, удивляется — к Гарри Поттеру совы зачастили.
А Гарри Поттеру нехорошо, в ушах звенит, в глазах пляшет сердитая записка Шеклболта, а ноги уже несут к границе аппарации, благо, Снейпа нет и отчитываться об уходе некому. Кроме директора — но я специально не пошёл через камин из её кабинета. Заодно и успокоюсь по дороге.
Аппарирую на Гриммо, и уже там пользуюсь присланным Кингсли паролем для каминной сети. Вываливаюсь на светлый ковёр, который тут же перестаёт радовать глаз чистотой, чихаю и говорю:
— Здравствуйте, Кингсли.
— Добрый день, Гарри, — мягко басит Шеклболт. — Будешь чай?
— Вы меня для этого с работы выдернули с такой срочностью? — изумляюсь я искренне.
— Ты же понимаешь, что нет, — он барабанит тёмными узловатыми пальцами по столу.
Отчего-то мне совсем не страшно, я спокоен, словно это не меня сейчас просвечивают насквозь глазами. Что вы, Кингсли... Я тренирован другими взглядами, ваши мне нипочём.
— Что ты прислал, Гарри?
— Зелье, — отвечаю.
— Какое?
— Какое просили.
— Я просил тебя взять образец нового зелья Снейпа. А это — вообще неизвестно что! Состав определился, но ни один специалист не смог сказать, для чего оно.
— А то, что у Снейпа — оно для чего? — парирую я.
Я помню, Кингсли, вы этого не знаете. Будем азартно лгать друг другу?
— Послушай, Гарри... Мои ребята сказали, что многие составляющие очень похожи на компоненты целительного зелья. Анальгетики, укрепляющие и прочая ерунда. Покупатель — очень серьёзный человек. Подумай сам, зачем бы ему понадобилось заказывать у такого специалиста, как Снейп, такую простую вещь? Может, ты взял не то зелье?
Теперь давайте делать из Гарри Поттера дурачка. Бесполезное, между прочим, занятие. Поздно.
— Другого не было, — брякаю я. — Вы же сами говорите, что вещь неизвестная. Может, ваши специалисты не все ингредиенты узнали. Может, заказчику понадобился индивидуальный подбор компонентов, с учётом хода планет. Может, он вообще не хотел афишировать, что болен, вот и договорился со Снейпом.
Шеклболт выслушивает эту дичайшую дичь и задумывается.
Он молчит минуту, две, а когда я покашливаю — я ещё здесь, Кингсли, забыли? — выныривает из важных размышлений, говорит:
— Да, с учётом некоторых... эээ... Спасибо, Гарри. При случае проверь свою ячейку в Гринготтсе, — и торопливо прощается.
Спасибо и ячейка в банке — это за зелье или и за идею тоже? На кого, интересно, я только что переключил пристальное внимание начальника паутины? Или Шеклболт сказал неправду, и дело изначально было не в зелье, и не в Снейпе, а в личности заказчика? Подставил незнакомого человека, Поттер?
Плевать.
Котел из-под снейповского зелья в лаборатории чист. Значит, он вернулся и заметил, что меня нет. Сделал мою работу и теперь где-то ходит, готовый излиться ядом при встрече.
Ну и пусть. Мне сейчас всё нипочём. Даже Снейп.
Однако же зарываться не стоит, и я усердно растираю заждавшиеся меня сухие листья лопуха, Arctium lappa, планета Венера, входит в состав зелья для защиты от злых сил, видите, я всё помню, сэр, всё помню и знаю.
Я только не знаю, зачем вам был нужен тот поцелуй.
Ничего, что задание Кингсли больше не пожирает мой мозг, я, конечно же, нахожу тему, которой меня накрывает гораздо серьёзнее. От которой мысленно бежал всё время, занимал себя бесполезным ожиданием хотя бы тени страсти, бушевавшей на тёмной полуподвальной лестнице — когда? Сотни лет назад?
"Вы мне должны, Поттер"
Видимо, больше не должен.
Ему не нужен несдержанный щенок, готовый взорваться от одних только прикосновений? Он предпочитает опытных партнёров? Или просто предпочитает не иметь абсолютно никаких отношений с Гарри Поттером? За исключением — ну конечно же — уберите здесь, Поттер!
Это всё несправедливо, всё, что я думаю, он только вчера дал понять, что готов отвечать, если я стану спрашивать. Но это касалось зелий. Готов ли он ответить, если я спрошу о другом? Нет, он бегает от меня уже два месяца, а ведь как взвился когда-то, когда я назвал его трусом. О том, что я и сам хорош, и столько времени жду непонятно чего, я думать не хочу.
Я пережёвываю, перетираю свои мысли по десятку раз, как этот несчастный лопух, он уже превратился в пыль под пестиком. И с каждым разом пестик стучит всё громче, если я сейчас не уйму свою злость, от тяжёлой каменной ступки начнут откалываться куски. Наверное, надо идти домой, иначе за такую работу он меня разжалует в поломойки.
— Аксио мантия, — говорю я и протягиваю руку.
Надо её всё же почистить, вот по подолу и след белёсый от пепла... И купить серую, на ней грязь не видна.
Вот что бы мне было уйти пятью минутами раньше? Как всегда, не везёт.
— Вы закончили с ингредиентами? — Снейп, вошедший в лабораторию, лаконичен и раздражён. Да, я не почистил тот котёл, профессор.
Сейчас, в этот самый миг, мне странно и непонятно, как я мог ждать часами, чтобы он только появился, а потом перебирать в памяти скупые слова, потому что он сказал их — мне.
— Закончил, — нахально говорю, натягивая мантию. — Могу я идти?
Наверное, так всегда, если долго и страстно чего-то хочешь, желание затирается, тускнеет, превращается в обыденность, и однажды понимаешь, что всё. Перегорело, истлело, осыпалось. Нет его. Есть только злость, на себя, не на вас, профессор, особенно если вы помолчите.
Он действительно молчит, рассматривает останки лопуха в ступке, дёргает два раза щекой, опирается руками о стол, мне виден только резкий носатый профиль во всём его уродливом великолепии, и наконец произносит:
— Я давно хотел спросить вас, Поттер. Зачем вы носите эту синюю пакость? Вы в ней похожи на министерского служащего из Хозяйственного отдела. Бирки на спине не хватает.
Не хватает. Бирки. А с меня, может, всё же хватит? С меня — хватит. Ему даже мантия не угодила, не говоря уже о том, что под ней.
— Как же вы меня достали, сэр, — шепчу я.
— Как же вы меня всё-таки достали, профессор, — говорю я, снимая и комкая в руках мантию.
Синяя пакость неуклюже летит и разливается по полу шёлковой лужей.
Мне же не нужна палочка, правда? И традиционное Инсендио ни к чему, так будет забавнее.
— Достали, — громко говорю я, вдруг он не слышит.
Уставился на полыхающую у своих ног ткань и не слышит.
А мне надо, пусть я его больше не хочу, но хочу, чтобы он меня слышал. Хоть иногда слышал.
— Достали! — я уже кричу, кричу каким-то отвратительным фальцетом, выскакиваю за дверь, несусь через ступеньку вверх, к выходу из замка, вдохнуть. Где-то там за спиной мне слабо слышится окрик, но это не меня, меня уже здесь нет.
Пока второй раз за день дохожу до границы аппарации — вот она, польза прогулок — на голову сваливается осознание того, что я сейчас натворил. И на что это было похоже. А похоже это было, Гарри, на истерику и полную потерю самоконтроля, и сам ты был — как истеричная девчонка, всё-таки никудышный ты ученик, простите, профессор Снейп, вы старались, я знаю. Не ваша вина, что у ученика нет мозгов, одни нервы, слюни и сопли.
Сажусь под цветущий мелким и жёлтым куст. Дышу.
Дышу, пока не понимаю, что вот теперь уже можно аппарировать. Как я теперь осмелюсь появиться на глаза Снейпу — понятия не имею. Может, горящая синяя пакость сойдёт за заявление об увольнении?
Дом на площади Гриммо впускает меня, словно глотает. На улице тепло и солнечно, и в спальне, наверное, тоже, но в спальню я не хочу. Надо, наверное, пойти и уничтожить остатки моего идиотского зелья, оно мне сейчас тоже будет напоминать, зачем я всё это затеял.
Лестница вниз чудовищно длинная, целую секунду мне кажется, что я опять спускаюсь к нему в подземелье. Я даже останавливаюсь на той самой ступеньке и нарочно вызываю в памяти всё. Не ёкает. Не чувствую. От этого почему-то не легче. Просто минус одна причина жить.
Нужно было специализироваться в прорицании — плед на диване в кухне очень кстати. Меня колотит так, что стучат зубы и дрожат очки на переносице, наверное, я всё-таки перенервничал там, у Кингсли. Оттого и сорвался в ответ на в общем-то безобидную фразу. Ну не нравится человеку моя мантия, ну и что? Колдомедики, Гарри, колдомедики и полный курс успокоительных зелий.
О своём зелье я, конечно, забываю, бреду по сумрачной кухне к дивану, на ходу снимая очки. И тут же надеваю снова, потому что примерещилась длинная фигура в чёрном, там, у котла. Ах да, зелье же...
Но как отчётливо мерещится! Или у меня тут боггарт завёлся и пугает карой за немытый котёл? Второй немытый котёл за сегодня, между прочим.
Я всё же добредаю до дивана, сажусь, заворачиваюсь в плед и только потом говорю:
— Почему от вас нигде нет покоя, а?
— Кто бы говорил, Поттер, — фыркают мне в ответ. — Устроил пожар в лаборатории, нахамил — и думал, что я это так оставлю?
— А, — безразлично говорю я и закрываю глаза. — Ну давайте. Не оставляйте. Только быстро, ладно? А то у меня голова болит.
У меня действительно дико болит голова, меня трясёт, я не хочу пререкаться с собственной галлюцинацией.
Подсунутый под нос фиал с чем-то отвратительным подтверждает, что галлюцинации бывают не только зрительными, но и обонятельными. И осязательными тоже, потому что он садится рядом, придерживает мне голову и вливает в рот то самое, отвратительное, из фиала, а когда я пытаюсь воспротивиться, говорит:
— Пейте. Не бойтесь, это не ваше зелье.
Я покорно глотаю, сижу, прислонившись к твёрдому тёплому телу, дрожь уходит, мне наконец-то спокойно, жаль, такие видения нельзя вызывать на заказ. Может, в Мунго умеют? Пытаюсь умоститься так, чтобы и лечь, и не прекратить этот странный контакт, а когда он хочет отодвинуться и исчезнуть, удерживаю, бормочу:
— Нет уж, ты моя галлюцинация и я тебя не отпускаю. Давай хоть ты побудешь со мной, раз он не хочет.
И стараюсь подгрести как можно ближе, под голову, на манер подушки. Я когда-то уже засыпал так, и тогда, наверное, это тоже не было реальностью.
Симптом моего безумия тихо фыркает, снимает с меня очки и говорит:
— Подвинься, несчастье.
Откуда-то под головой появляется настоящая подушка, он ложится рядом, почти не касаясь, натягивает на меня плед, но я выворачиваюсь, обхватываю его рукой и даже ногой прижимаю для верности, чтобы не исчез.
— Вот так — хорошо, — сообщаю я, сую нос куда-то ему в шею и закрываю глаза.
И почти сквозь сон слышу:
— Безумно этому рад, Поттер.
Если бы я этого не услышал, это уже была бы совсем не та галлюцинация, верно?
Просыпаюсь, конечно же, один.
В джинсах тесно, рубашка липнет к спине, очень хочется вымыться, а до ванной два пролёта вверх по лестницам, чёрт меня дёрнул снова улечься здесь и в одежде. Вспоминаю свой вчерашний бред, неизвестно для чего глажу ладонью подушку.
С днём рождения, Гарри.
Где-то в глубине кухни звякает.
Я подскакиваю.
Запутываюсь ногами в пледе.
Падаю.
Больно бьюсь локтем о каменный пол, издаю вопль и пытаюсь нашарить очки.
Мне водружают их на нос, втаскивают назад на диван и суют в руки тёплую чашку.
— Вы когда-нибудь убьётесь, — говорит Снейп.
Я смотрю на него, на чашку, шарю глазами по кухне — ищу котелок со своим варевом. А ничего штучку я приготовил, это ж надо так, с одного запаха...
— Это зелье надо вылить, — велю сам себе.
— Я уже вылил, — усмехается он. — Кстати, зачем вы туда напихали столько всего? Хотели сварить панацею?
— Нет, не хотел.
— Тогда для чего?
— А чтоб никто не догадался, — честно отвечаю я.
И окончательно понимаю, что никакой это не бред. То есть, бред, конечно, Снейп в моём подвале, без мантии, в чёрных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами, готовит чай. Почему-то у него влажные волосы, будто он только что из душа, с пряди, прикрывающей ухо, вот-вот капнет на рубашку, и конечно, тут же капает, расходится по тонкой ткани. Это такой вот бред, специальный. Реальный.
— Поттер, не уплывайте снова, вы и так проспали до полудня. Лучше пейте, — командует он.
— Как вы здесь оказались?
— Как ни странно, через камин.
— А... а вчера?
— Именно вчера. Не мог же я допустить, чтобы вы разнесли полгорода своим настроением, — сообщает Снейп. — Как вы себя чувствуете?
Как я себя чувствую... Как будто я вчера заснул, почти улёгшись на него всем телом, безнаказанно и нагло облапил свою, как мне казалось, галлюцинацию, а теперь понял, что это всё проделал с ним самим. Вот так я себя чувствую. Краской я сейчас заливаюсь, уткнувшись в чашку и боясь поднять глаза, вот как.
— Вчера вы были гораздо смелее, — в его голосе течёт-растекается лёгкая насмешка, такую я у него люблю, если бы я осмелился посмотреть, то и в глазах она была бы тоже.
— Вчера я думал, что брежу.
— Я уже говорил когда-то, Поттер, вы обычно бредите независимо от обстоятельств.
Он что, помнит, что говорил мне тогда в Мунго? Ну ладно я, у меня же копилка, там он всякий есть, и со словами, и без, даже несколько улыбок можно найти, я всегда могу вспомнить. А он? У него, что... тоже?
Смотрю.
Оказывается, насмешка даже и не в глазах, а прямо во всём лице, именно такая, как мне нравится, это страшная редкость — такое выражение лица у Снейпа. Это мне подарок такой ценный на день рождения, да? Спасибо, сэр.
Мы молчим так, наверное, лет сто по моему внутреннему времяисчислению, он в кои то веки даёт себя рассмотреть. Это я вчера говорил себе, что всё сгорело и ничего не ёкает? Ложь.
Мы молчим.
А наверху молчать не хотят.
— Гарри! Гарри! — зовут на разные голоса. Уже долго зовут, наверное.
Мне безразлично, чего им нужно. Я не хочу это выяснять. Я хочу смотреть. Но Снейпа вопли, видимо, раздражают.
— Сидите и пейте, в конце концов, иначе остынет и можно будет выбросить. Я сам взгляну, что там такое.
— Не надо, — прошу. — Пожалуйста!
Потому что у меня такое чувство, что он выйдет за эту дверь — и всё. Пью, не отрывая от него взгляда. Я бы и не пил, а совсем бы наоборот, но уйти я тоже боюсь.
— Как знаете, — пожимает он плечами. — Это же ваши друзья там дом обыскивают.
Какие друзья? Я никого не жду, хочу я сказать, и вспоминаю, что Гермиона присылала сову, спрашивала, не хочу ли я наконец-то опомниться и отметить свой день рождения вместе. Чтобы не сидел один, я тебя насквозь вижу, Гарри Поттер, писала она, закроешь камин и начнёшь рефлексировать. Молли не промолчала тогда о моём странном визите, следующим же вечером и Миона, и Рон были здесь, и ушли растерянными, и оставили в растерянности меня — я-то думал, что уже попрощался с ними, поэтому вечер вышел скомканным, совсем не таким, как раньше. Но Гермиона — девушка настойчивая, если уж выбрала кого-то в друзья, то будет спасать, пока не спасёт. И её сова улетела с ответом — почему бы и нет, Миона? Конечно, отметим. Мне тогда внезапно расхотелось закрыть камин и рефлексировать в свой девятнадцатый день рождения, хотя именно так я и собирался праздновать. Наверное, надоело делать то, чего от меня ждут.
Вот что бы мне тогда было прищемить пальцы и ничего не написать?
— Гарри, Гарри, с днём рожденья, Гарри! — орёт весело и дурашливо Рон, распахивая дверь в кухню. — Не говори мне, что тебя и здесь нет!
Меня здесь нет.
— Я здесь, Рон. Привет, Миона.
— Ээээ... профессор Снейп?! — это Рон.
Понимаю Рона — сам ещё не могу придти в себя от вида Снейпа без мантии у меня дома.
— Здравствуйте, профессор Снейп, — говорит Гермиона. — А мы к Гарри.
— Мисс Грейнджер. Мистер Уизли. Естественно, вы к... Поттеру, это же его дом.
— И у него сегодня выходной, — Рон выступает на шаг вперёд, словно сию секунду готов выдернуть меня из лап чудовища, аврорская выучка, не иначе. — И день рождения.
— Что ж вы, Поттер, сразу не сказали? — Снейп смотрит на меня и в то же время куда-то вдаль, совсем как в начале учебного года. — Празднуйте. Только постарайтесь не пить алкоголь, он даст нежелательную реакцию со вчерашним зельем.
И начинает озираться, наверное, в поисках мантии.
— Зельем? Гарри, ты заболел? — спрашивает Гермиона. Беспокоится, конечно.
А я не могу ответить. У меня оборвалось всё внутри, мне нечем разговаривать. Я испугался так, как не пугался никогда в жизни. Этих слов. Этого мягкого тона его. Взгляда мимо.
Если я сейчас промолчу, он и дальше будет вот так. Мимо.
И я говорю, глядя не на Гермиону, а на него, не отрываясь, надеюсь, он меня слышит там, где бродит сейчас со своими непонятными мыслями:
— Да, Миона. Я заболел. Извините, ребята, я помню, мы договаривались. Но давайте в другой раз. Ладно? Завтра. Или на следующих выходных. Да. На следующих точно. Я же выздоровею до следующих выходных, профессор?
Если он сейчас скажет — не прикидывайтесь, Поттер, веселитесь себе — и уйдёт, я не знаю, что я сделаю и кого я убью. Его — точно!
— Сомневаюсь, — говорит Снейп, теперь он смотрит именно на меня и в тёмных зрачках пляшут пикси.
Выдыхаю.
— Да ты что, Гарри! А подарки? Мы их там у камина оставили, мама пирог передала! А что у тебя болит? Если температуры нету, можно всё-таки посидеть немножко!
Энтузиазмом Рона можно зарядить половину артефактов магического мира.
— Мистер Уизли, если мистер Поттер плохо себя чувствует, вашу вечеринку необходимо отложить, — говорит Снейп.
— Да, мне стало хуже, — подтверждаю я, не сводя с него глаз.
Он стоит, сложил на груди руки, обнажённые предплечья с тёмными волосками переходят в узкие кисти, голова надменно поднята, гримаса на лице... невообразимая какая-то смесь издёвки и презрения, Рон такой всегда пугался.
Снейп защищал меня от Волдеморта и от Пожирателей, а теперь он стоит и защищает меня от моих настойчивых друзей. И, кажется, не хочет уходить.
Я совершенно неожиданно, неосознанно и невольно расплываюсь в идиотской улыбке.
Гермиона, кажется, оценила представление в полной мере. Но мне неважно, что она подумает.
— Так, понятно, — говорит Гермиона. — Рон, пойдём. Пойдём, говорю! Гарри... гм... лечись, пожалуйста. И про пирог не забудьте. Он там, в гостиной, вместе с подарками.
— Вас проводить? — интересуется Снейп невозмутимо.
— Нет, профессор, спасибо, — вежливо отвечает Гермиона, уцепив Рона за локоть. — Мы знаем, где камин.
— Спасибо, Миона, — говорю я.
— За что? — она уже тянет Рона к выходу, но оборачивается, ей интересно.
— За подарки. За пирог. За всё.
— Не за что, — говорит Гермиона, выталкивает Рона, смотрит на меня совершенно шальными глазами, бросает быстрый взгляд на Снейпа и сама скрывается за дверью. Дошло, наверное, окончательно.
Я подтягиваю ноги на диван, в руках всё ещё чашка, теперь уже точно остыло, но мне удобно разглядывать Снейпа поверх неё. И сегодня мой язык словно отвязался, поэтому я спрашиваю, дурея от собственной наглости:
— Профессор Снейп... Пирог будете? У меня всё-таки день рождения...
— Пирог? — он всё ещё стоит посреди кухни, будто не знает, куда ему прислониться, и смотрит на меня как на внезапно заговорившую рыбу. — Буду.
Вот теперь я точно рыба. На берегу.
— Ну тогда... тогда я принесу. И вообще...эээ... мне надо... — это я вспомнил, что таки надо, причём срочно. Но я ещё помню, я боялся уйти, чтобы он не исчез. И боюсь до сих пор. На то, чтобы пугаться чего-то другого, меня уже не хватает, и я выпаливаю: — А вы не уйдёте? А то я и дверь могу зачаровать!
Снейп хмыкает себе под нос и говорит:
— Иди уже. Чародей.
Я не иду. Я лечу.
Привыкшая к моему утреннему вялому умыванию ванная, наверное, удивилась бы, если бы могла.
Возвращаюсь отмытый, с тёплым, пахнущим ванилью пакетом в руках, и перед тем, как войти, глубоко вдыхаю, будто собираюсь нырнуть.
Снейп не ушёл. Он копается, конечно же, в пакетах с ингредиентами, словно у себя в лаборатории. Выдыхаю облегчённо.
Мне совершенно не хочется предлагать ему перебраться наверх, в столовую. Для праздника, состоящего из вишнёвого пирога, чая, заваренного Снейпом, и самого Снейпа, столовая не подходит. Он вроде бы не возражает, он вообще не любит официальных церемоний.
Пироги у Молли потрясающие, но есть я не могу. Могу только ковыряться в тарелке, отхлёбывать чай и исподтишка пялиться на Снейпа. Мысль, что я всё же мог бы съесть что-нибудь, взяв ртом прямо с его длинных пальцев, прикусить слегка зубами, слизнуть каплю сладкой вишнёвой начинки, медленно сползающую по шершавой подушечке — эта мысль простреливает тело от макушки до паха, но мне что — предложить ему есть руками? А сам Снейп не станет.
Он неторопливо и молча крошит свой кусок тонкой серебряной вилкой из фамильного набора Блэков, сортирует вишни по какому-то своему принципу, катает их в сиропе, я не заметил, чтобы он положил в рот хоть что-то.
Снейп некрасив. Резкие складки от крыльев носа до твёрдой линии рта, резкие скулы, конечно же, нос его, чудовищно выдающийся вперёд, жёсткие тёмные глаза, мрачная гримаса, изжелта-бледная кожа — попробуйте торчать в подземельях столько лет. Снейп некрасив абсолютно. Совершенно.
Но мне не хочется видеть никакое другое лицо на этом месте. Осмелься я объяснить ему — он бы понял? Не знаю. Молчу.
Так и сидим в сумрачной тишине, с одного края длинного стола — мой набор безумного зельевара, с другого — Снейп. И я. Тоже тот ещё набор.
Не то чтобы я был против такого молчаливого праздника, но я не представляю, что мне делать дальше. Когда закончится пирог. Если закончится — кажется, пирогу сегодня не везёт. Его никто не хочет.
Снейп вдруг аккуратно откладывает вилку и говорит:
— Мне показалось, Поттер, или вы чего-то ждёте от меня?
Мне бы ответить — жду, конечно. А в меня словно Ступефай попал. Смелость испарилась, и способность говорить тоже, и вряд ли я могу внятно сформулировать, чего же именно хочу. А он, кажется, напрочь утратил способность понимать. Мне что, вслух сказать — я вас люблю, поцелуйте меня снова, профессор?
— Понятно. Конструктивного диалога не выйдет, — резюмирует Снейп и встаёт.
Для этого нужно задавать конструктивные вопросы, мелькает у меня в голове и тут же исчезает, когда он берёт свою мантию.
— Мне пора, — говорит. — С днём рождения, Поттер.
— Сэр, я...
— Ещё достаточно рано, успеете отпраздновать с Уизли. Предупреждение по поводу алкоголя в силе.
— Сэр!
— Со мной, как вы могли заметить, менее весело. Не опаздывайте в понедельник.
И идёт к двери. Действительно идёт к двери. Да что же это такое, в конце-то концов!
Я обгоняю его, в два немыслимых прыжка, в один выдох.
И закрываю дверь собой.
— Дайте пройти, Поттер, — мягко просит он.
Я мотаю головой, нет, профессор, не получится, я сросся с этой дверью.
— Поттер, вы вынуждаете меня аппарировать прямо отсюда, но я бы всё же предпочёл камин.
— Из дома нельзя аппарировать, — хрипло говорю я. — Барьер пропускает только меня. И лучше бы вам не проверять, а поверить мне на слово.
Моё сердце забыло про привычное тоскливое нытьё и выбивает под рёбрами истерический степ.
Да. Вместо незнакомца, позволившего обнимать себя ночью и весело лгавшего моим друзьям, передо мной стоит Северус Снейп. Мастер Зелий, Тёмных Искусств и невербальной магии, легилимент, изобретатель Сектусемпры и ещё Мерлин знает чего, столь же опасного. Я сейчас как-то забываю, что, возможно, не менее опасен сам.
Мы с ним оба ненормальные.
Я оттого, что дразнить Снейпа — всё равно что лизать кинжал.
Снейп — потому что оживает, только если его дразнить.
Вот как я сейчас, заслоняя ему путь.
Он не любит неволю, хотя мог бы привыкнуть за столько лет.
Не привык.
— Итак, — говорит Снейп очень спокойно, видимо, справившись с желанием отшвырнуть меня с дороги как надоедливого щенка, — герой магического мира выбрал себе игрушку. Игрушка может больно укусить, но герою того и надо. Надоела спокойная жизнь, Поттер?
Я?.. Я выбрал себе игрушку?..
Я больше не могу. Правда.
Глаза жжёт, нос щиплет, колени трясутся, если бы не дверь, я бы свалился, я по-прежнему подпираю её плечами, а на самом деле держусь за неё.
— Я не играю вами, сэр, — говорю, глядя ему куда-то в ноги. — А вы... вы приходите, уходите, а я потом собираю себя по частям, и не факт, что нахожу все детали. Вы поразительная сволочь, профессор.
— Я дал вам достаточно времени, чтобы осознать это. Однако же до вас всегда доходит с трудом. Хорошо, что хоть когда-то доходит.
Он произносит это... тоскливо, что ли, но я не могу взглянуть, в глазах отвратительно близко слёзы, только сморгнуть — и хлынут, а я не собираюсь плакать перед ним.
— Вы дали мне достаточно времени, чтобы сойти с ума, — говорю я, ну вот, кажется, всё таки потекло, ну и плевать, что он, слёз моих не видел, что ли, зато я наконец-то говорю, я устал стесняться и ждать. — Вы же поняли, вы всё давно поняли... Но вам нравится меня дразнить. Заставлять выходить из себя. Доводить до того, чтобы я умолял — возьмите меня. Я понял, вам нравится, когда вас умоляют, да?
— Дразнить вас, Поттер — слишком лёгкое занятие. Хотя и опасное, — говорит он, подходя ближе. И добавляет задумчиво: — Значит, хотите, чтобы я вас... взял.
Вскидываю голову, упрямо смотрю на него. Я уже всё сказал, даже больше, чем следовало. Что мне делать, если он сейчас заявит, что я сошёл с ума, что он не гей, или — что я ему не нужен?
— Ну что же. Раздевайтесь.
То есть как это — раздевайтесь? Он это сказал? Почти скучающим тоном?
— Что такое, Поттер? Вы ожидали чего-то другого? Вам, может быть, цветов принести? — он стоит, издевательски кривит плотно сжатые губы, в глазах та самая пропасть, а я застыл, я не могу поверить, что он вот так...
— А, ясно, — Снейп щедр на отравленные слова, и все они попадают в цель, — как всегда, считаете излишним думать перед тем, как сказать. С дороги!
— Нет, стойте!
Я знаю, что я хотел не так. Не цветов, конечно, я же не девчонка. Но и не этого холодного "раздевайтесь". Мне сейчас больно, мне бы отпустить его, скорчиться на полу и повыть, но тогда он уйдёт, и я не решусь никогда снова, и не пойму сам — чего я ждал от него всё это время.
Сдираю рубашку через голову, роняю на пол, кажется, там пуговицы посыпались... Ну не расстёгивать же их — руки трясутся. Мерлин мой, что я делаю... Ещё очень кстати накатывает воспоминание — отражение в зеркале, тогда, в прихожей, когда я понял, насколько непривлекательно моё тело, а он же сейчас не отступит, мы оба сейчас берём друг друга на слаб о, только он сделает это ещё и из жалости... Снейп — из жалости? Ха-ха.
— Поттер. Вы ненормальный?
Я не могу ответить, у меня зуб на зуб не попадает, сердце громкими толчками гонит кровь прямо в уши и виски, но я смотрю прямо в его лицо — изумлённое, ошарашенное, только ради этого стоило, сэр...
И берусь за пуговицу джинсов. Я буду продолжать, даже если искрошу себе все зубы.
Он перехватывает мою руку:
— Вы понимаете, что делаете?
— Раздеваюсь, профессор, что ж тут понимать, — язвительность вкупе с трясущимися губами выглядит, наверное, смешно, но мне как-то не до смеха.
И Снейпу, кажется, тоже.
Он, наверное, зол — я не отступил сам и не даю отступить ему, я чувствую горячее дыхание голым плечом, но тон его вкрадчиво-мягок, когда он склоняется совсем близко, сам кладёт руку на застёжку моих джинсов, засылает большой палец под пояс, водит им там по моему животу, у меня дрожат колени, а он тихо говорит:
— Знаете, а ведь это провокация — то, что вы творите. Если бы на моём месте был кто-то другой, вас бы уже имели в вашу симпатичную задницу так, что у вас искры бы из глаз сыпались... Вы бы потом до-о-олго не смогли присесть... Тем более, вы давно нарываетесь...
То ли от этой неожиданной похабщины, которую Снейп говорит так свободно, будто лекцию читает, то ли оттого, что он дышит прямо в ухо, или из-за его пальца, который гладит и слегка царапает ногтем кожу, — член мой встаёт так, словно ему скомандовали. Встаёт и упирается прямо в этот палец.
Снейп дышит будто шипит, зло, сквозь зубы.
Мерлин... Я бы должен смущаться или злиться за унизительное "раздевайтесь", но я не могу, я откидываю голову, вздыхаю и закрываю глаза, будто предлагая себя, хотя почему будто — я предлагаю, откровенно и нахально, и говорю ещё:
— Кто-то другой не был бы на вашем месте. Я хочу вас.
— Конечно, Поттер, это же вы, мальчик — который — любит — получать — всё — что — хочет...
Он сдался. Плевать на язвительные несправедливые слова, я это понимаю — по оттенкам голоса, а потом — из-за его губ, они захватывают мочку уха, теребят, пуская по телу пронзительные волны... Мерлин мой, он сдался, уступил, не мне уступил — себе, я хочу в это верить, я буду в это верить, и отвечаю всхлипом, когда его ладонь через джинсы сжимает мой ноющий от возбуждения член.
Всё. Мозг отключается, никаких бесед ему уже не осилить...
Взрываюсь сразу же, стоит ему, не отпуская губами моего уха, сделать несколько движений рукой. Это так остро, что сводит бёдра, и когда он подталкивает меня к моему чудовищному творению, зелёному дивану с оранжевой горкой пледа, я не уверен, что дойду, да что там, он почти доносит меня. Усаживает, сам устраивается рядом, я заливаюсь краской, когда он достаёт палочку и небрежно швыряет в меня очищающим заклинанием. И молчит. Даёт отдышаться и посмущаться вдоволь.
Прихожу в себя и тянусь к нему — это ведь не всё, правда? Этого мало, и потом — а как же он?
И наталкиваюсь на его руку. Он меня не подпускает. Говорит сквозь зубы:
— Мерлин... Вы вообще соображаете, на что нарываетесь?
Я и правда не очень-то знаю, что меня ждёт. Но он — знает, а я — я сделаю так, как он захочет. Поэтому закусываю губу и киваю.
Он всё ещё не убирает руку, жжёт меня глазами, говорит медленно и подчёркнуто чётко, наверное, чтобы даже до меня дошло:
— Поттер. Ещё есть время остановиться. Потому что потом — клянусь вам чем угодно — не остановлюсь я. Как бы вы ни просили.
Нет-нет-нет, меня не напугать. Пусть и он знает:
— Я не попрошу.
Снейп шипит что-то ругательное, толкает, вынуждая лечь, стаскивает с меня джинсы, и говорит:
— Испорченный мальчишка...
Ну да. Я же натянул джинсы просто так — после того, как торопливо принимал душ, забив голову размышлениями, с чего вдруг он согласился есть со мной пирог. Нет под ними ничего, в общем. Я только теперь об этом вспомнил.
Но мне уже без разницы, что он там подумал. Во мне вскипает лёгкой пеной бесшабашная храбрость, и я брякаю:
— Пока ещё нет. Но вы обещали не останавливаться.
И попадаю в шторм.
Медленный, беспощадный, жаркий, уносящий его одежду и остатки моих мыслей.
Я только и могу, что беспомощно скулить и поддаваться. Задыхаться от снова накатившего возбуждения. Стонать под его руками, губами, языком, облизывать его пальцы и чувствовать их в себе, и кусать собственные, потому что это всё же больно.
Податься к нему, когда он входит, так медленно, что нет сил терпеть, податься, дёрнуться, зажмуриться — потому что больно, да ещё как, и услышать:
— Ш-ш-ш, тихо, тихо, не надо торопиться...
Покоряюсь и только всхлипываю, когда он медленно движется, раз за разом задевает во мне что-то, что постепенно превращается в ослепительно яркую точку, она сжимается сладко от каждого толчка, смешивается с болью, встряхивает всё тело пронзительной дрожью, вырывает из меня протяжный стон, почти вой...
Он слышит и, наверное, тоже чувствует эту мою дрожь, срывается с неторопливого ритма в быстрые, жёсткие, глубокие толчки, выдыхает хриплое короткое:
— Хэрри.
Обнимает так, что я пищу, прихватывает зубами кожу на плече, дышит всё ровнее, ровнее. Лежу под ним потный, горячий, липкий, абсолютно без сил, отголоски оргазма коротко и остро пробивают тело, заставляют вздрагивать, шумно и прерывисто вдыхать сквозь зубы.
Снейп отпускает меня, ложится рядом, подпирает ладонью голову, он уже успел вернуть себе привычное непроницаемое лицо, и спрашивает:
— Понравилось, Поттер?
Спрашивает таким тоном, что хочется сбежать, но он, наверное, этого и ждёт от меня, и я вздёргиваю подбородок, смотрю в глаза, пусть это вызов, но мы же с ним ненормальные, мы без вызова, похоже, не можем.
А ещё я могу вот так, собрать остатки себя, повернуться, обхватить его руками, уткнуться лбом и попросить:
— Давай ты начнёшь обрастать своим льдом завтра, а? Пожалуйста. Сделай мне такой подарок, ладно?
Снейп молчит. Долго.
За это время я успеваю приготовиться к чему угодно, даже к собственным похоронам, но только не к этому — он касается губами моей макушки и спрашивает:
— Скажи мне, будь добр, в этом доме есть другие места? Например, спальня. А то я начинаю чувствовать себя домашним эльфом.
19.04.2012
