Пробуждение уносит даже малейшие следы вчерашней эйфории, в которой мне казалось, что теперь всё ясно. Ничего мне не ясно. Я в тупике.
Снейп никуда не исчез, спит в моей кровати, волосы рассыпались чёрным по белому, длинная худая рука обнимает подушку, и едва я всё это вижу, внутри подымается тёплая волна.
Во сне он теряет свою зловещую мрачность.
Во сне он просто устал и хочет покоя.
За окном сереет. Утро?
Как бы встать, чтобы не разбудить...
Душ.
Ох, как всё болит-то...
Чай.
Нет. В кухню я зайти не могу. Он прав — это была чудовищная провокация. Щёки опаляет жаром. Чего я добился? Свидетельства того, что и в выдержке Снейпа можно проделать дыру? Да. Точно. Можно. И что теперь?
Теперь, Поттер, ты стиснешь зубы, войдёшь, сделаешь себе чаю и станешь его пить.
На сделать чаю меня ещё хватает.
Если трансфигурировать диван обратно, в стулья, отпустит?
Нет.
Он проснётся — и всё будет как раньше. День рождения прошёл, подарок вскрыт и истрачен. Вчера почему-то казалось, что вот же я, весь для него, это всё доказывает, всё объясняет. А что можно доказать похотью? Только её и можно.
Любовь доказывают по-другому, если она вообще нуждается в доказательствах.
Если бы я мог забыть о том, как оказался в его послевоенной жизни — но я не могу, и почему-то сегодня утром я слишком отчётливо это понимаю. А он — если бы он знал, как — он бы и на милю не приблизился. Не то что...
Ковёр в гостиной — гораздо лучше. Сидеть, курить, вертеть перед собой чашку и смотреть в холодный камин. Через который он вчера ушёл бы, если бы я не устроил истерику. Если бы я не выпросил у него подарок — такие подарки не для лжецов, а он не знал и был вчера... не знаю, бывает ли он таким вообще хоть с кем-нибудь. Когда не шипит сквозь зубы, не окатывает ледяным безразличием, всё-таки ест этот чёртов пирог, выплёвывая вишнёвые косточки, когда в его глазах нет бесконечного чёрного провала. И оттого, что я обманом снял с него маску — от этого меня сегодня накрывает стыдом. Долго ли я так выдержу? Успокаивать совесть, говоря себе — всё, что я делаю против своей природы, я делаю ради него? Точно ли ради него? Может, всё же ради себя, Гарри?
Ради него — это было бы прийти сразу же после предложения Кингсли и сказать ему всё. Ведь Отделу Тайн толку от меня нет, и если они интересуются делами Снейпа, у Шеклболта должны быть ещё источники информации, и моя причина быть рядом рассыпается трухлявой пылью. А опасность остаётся. Я действительно глуп, если осознаю это только теперь. Привык быть единственной надеждой, Поттер? Подвёл гриффиндорскую основу под неблаговидный поступок и успокоился?
Успокоился... Эти несколько месяцев превратили меня в совершеннейшего психа. Одна сожжённая мантия чего стоит... И вчера, да...
Я всё ещё сижу, тяну которую уже сигарету, когда он спускается. Полностью одетый. В мантии, застёгнутой под горло. И он — тоже наглухо? Северус Снейп. Моё личное — что? Безумие? Болезнь? Зависимость? Всё сразу.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает, останавливаясь в шаге от меня. Даже какое-то подобие беспокойного участия достигает слуха. Где-то осталась незастёгнутая пуговица? Лично для меня?
— Нормально.
— Уже жалеете? — а это без интонаций, ровно и невозмутимо, почти утверждение, как будто он того и ждал.
— Нет.
Да.
Нет.
Не хочу, чтобы он думал, что я сожалею о том, что был с ним. Я сожалею вовсе не об этом.
— Тогда бросьте сигарету и подымайтесь, — велит он. — Давайте, давайте, без драм.
Встаю. Бросаю. Смотрю под ноги, где оставил почти полную чашку с уже холодным чаем. В неё и бросил. Молодец. Зато погасла.
Снейп стоит близко-близко, откидывает мою чёлку, поднимает мне подбородок, рассматривает пристально. Вот отчего он сейчас хмурится? Пусть бы уже шёл, если собрался. Я люблю его, но мне нужно подумать. Обо всём.
— Ну вот что, — он всё ещё касается меня, и это сбивает, не даёт сосредоточиться, — собирайтесь. У вас же есть комнаты в Хогвартсе. Этот дом кого угодно сведёт с ума. На кой чёрт вам четыре этажа, если вы всё равно живёте в кухне?
Четыре этажа и подвал. Совершенно ни к чему. Так будет даже лучше, мне будет легче решиться вне этих стен. Здесь бродят мои бессвязные выкрики и хриплые "...ещё...", и его голос, и его имя, освобождённое на пределе. Северус.
Мне нужно ещё чуть-чуть времени.
Чуть-чуть выливается в четыре дня.
За это время я успеваю истолочь миллион фунтов корней и листьев и ловлю на себе долгие задумчивые взгляды Снейпа. Словно он решает, что со мной делать.
После всего, что уже произошло — я не знаю. Дикое, отключающее мозг вожделение не возвращается, я его оставил, наверное, в доме на Гриммо, а вместо этого меня заполняет какая-то тоскливая нежность. Я замечаю то, чего не замечал до сих пор, или, может быть, этого раньше не было? Снейп откидывается на спинку стула — засиделся, трёт уставшие глаза, расправляет плечи и морщится, теперь он позволяет себе всё это при мне. И не идёт в больничное крыло, а ругается и шипит от боли, когда я накладываю заживляющую повязку на свежий ожог, у него, оказывается, тоже бывают неудачные зелья. И слегка поднимает уголки губ, это называется у него — улыбнуться — если я не могу понять очевидного. И говорит:
— На следующую конференцию поедете со мной, Поттер. Посидите, послушаете заумные доклады наших коллег и поймёте, что мои лекции — верх понятности и доходчивости. Заодно в вашей голове поселится побольше уважения к терминологии и вы наконец станете именовать вератрум альбум как положено, а не "вот та ядовитая хрень".
Раньше бы я удостоился лишь холодного взгляда и двух-трёх слов сквозь зубы.
Зачем тебе это теперь, Гарри? Запомнить, только запомнить.
О том, что было между нами в тот нереальный день, не упоминаю ни я, ни он. Мне слишком стыдно — я практически вынудил его к близости и вряд ли решусь повторить. А он... Кто может понять, что на уме у Снейпа... Может, думает, что теперь его очередь сделать ход, и не знает, ходить ли. Или вообще решил — и может, так было бы лучше — что я наигрался и успокоился. И теперь только заботится о том, чтобы я не натворил ничего в результате осознания ошибки.
Ошибки не было, Северус.
Просто я сам — одна чудовищная ошибка. Мне всё не впрок.
Раньше меня терзало его равнодушие и холод. Теперь убивает тепло, прорывающееся сквозь трещины в ледяной броне. Они зарастут, совсем скоро. Мне только нужно ещё чуть-чуть времени.
За это время меня дважды допрашивает директор МакГонагалл — как мне работается да как я себя чувствую. Вряд ли её устраивает мой невнятный лепет о том, что всё прекрасно, она качает головой и велит сходить к мадам Помфри, ты плохо выглядишь, что-то не так, Гарри? — да, не так, совсем не так, Минерва, но я пока не могу ничего сказать, мне нужно... да, ещё чуть-чуть.
За это время один раз прилетает сова от Гермионы. "Гарри, это что — Снейп?!" — лаконично и яростно. Значит, додумалась позже, не тогда на Гриммо. Или только сейчас решилась спросить.
За это время один раз присылает сову и Шеклболт. Она долго кружит над столом, будто не узнаёт, но всё же садится, отдаёт крошечную записку и благосклонно принимает печенье.
"Есть какие-нибудь новости? Если нет, просто отпусти сову"
Я мотаю головой. Никакого ответа не будет, Кингсли. Ничего не будет. Мне только по-прежнему нужно ещё чуть-чуть времени.
Запомнить и добавить к тому, что уже есть. Я жаден.
В четвёртый вечер я долго хожу у озера, сижу на камнях, курю до тошноты.
Теперь будет хуже во сто крат, теперь, когда я знаю, как это — быть с ним.
Завтра. Точно. Завтра точно.
Возвращаюсь к себе и понимаю — завтра не будет.
На секретере лежит свёрток в тонкой хрустящей бумаге. На нём пристроилась записка, знакомые мелкие буквы приказывают:
"Поттер, прекратите своим видом позорить должность моего ассистента. С.С."
Инициал сливается с фамилией, добавляя шипения, смысл тупо и тяжело бьёт в голову. Я прекращу, Северус, честное слово.
А из упаковки, стоит только вскрыть, льётся на пол, шелестит матовый тёмно-зелёный поток.
Просто стою и смотрю под ноги.
Я так и не купил новую мантию. Таскал эти дни старую, чёрную, ну и что, что коротка — в Хогвартсе летом все свои. Да мне вообще было как-то не до мантий.
Но это... это... Мерлин...
Пытаюсь сглотнуть, в горле ком, во рту пересохло, от сигарет, наверное.
Записка — ерунда, слова — лгут, по-другому он и не стал бы, и не сам же принёс, наверное, через эльфов, а мне бы сейчас срывало крышу, даже если бы ткань у моих ног не была зелёной. Но она зелёная.
Под цвет глаз. Чёрт.
Он всё же решил сделать свой ход. Или это моё сумасшествие заставляет видеть то, чего нет, и в записке правдиво объясняется смысл нежданного подарка?
Внезапная мысль заставляет истерически хохотнуть — хозяин подарил Гарри одежду...
Действительно — пора. Я мог вынести его презрение и равнодушие, но это... он всё же оставил часть себя открытой — для меня, а я не имею на это права.
За этой дверью я никогда не был, это личные комнаты Снейпа. От моих — четырнадцать шагов по коридору, хогвартские подземелья глухо вторили каждому шагу, каждый из дней, и издевательски ухали на обратном пути — трус, трус, трус...
Сегодня время вышло и я стучу. И вхожу, когда дверь открывается. Странно — даже сердце не колотится, только всё время хочется глубоко вдохнуть, но что-то мешает, что-то застыло в груди, ничем не пробить.
Его гостиная не больше моей. Стандартный хогвартский набор — книжные шкафы, секретер, диван. Камин. Два тёмно-серых кресла.
В одном из них — Снейп греет в руке пузатый бокал, откинулся расслабленно, длинные рукава скрывают запястья, на белой рубашке расстёгнуты две пуговицы, повернул ко мне голову.
А я замер в трёх шагах от него, я помню, зачем пришёл, я не могу — к нему. Выдавливаю из себя:
— Я... хочу сказать спасибо. За мантию.
— Пожалуйста. Что-то ещё?
— Она зелёная.
— Конечно. Какой же ещё цвет может выбрать декан Слизерина.
Его глаза, кажется, откровенно смеются, это совсем новое и бесценное, черт бы тебя побрал, Гарри Поттер, сейчас они перестанут, сейчас я сам это уничтожу...
— Что вы застыли, Поттер? Сядьте, не стойте столбом...
Это последние минуты, когда он разговаривает со мной так — небрежно, снисходительно, но не зло. Мне бы ещё чуть-чуть...
Сделать эти три последних шага — до него, опуститься на пол, стиснуть ладонями ноющие виски. Так и сижу, упираюсь в его ногу. Спиной упираюсь, потому что даже представить себе не могу, как скажу то, что собираюсь, в глаза. Снейп ногу не отодвигает. Мне бы сейчас обернуться, уткнуться ему в колени, выложить всё скороговоркой, и покорно ждать — а вдруг не выгонит... Но я сижу, показываю ему затылок. Капля гордости, всё остальное — трусость.
— Я имел в виду кресло, — тихо говорит Снейп.
— Я знаю, — отвечаю я. — Простите. Я только немного ещё так посижу, можно?
И обмираю, когда его рука тёплой тяжестью ложится мне на голову, а пальцы, иногда касаясь моих, напряжённых и онемевших, ерошат волосы.
Наконец удаётся вдохнуть глубоко, почти до боли.
— Я больше не могу работать с вами, сэр. Я хочу уйти из Хогвартса.
Всё. Его рука замерла и исчезла. Я слышу, как Снейп ставит бокал. Наверное, медленно, почти лениво. Сейчас он там, наверное, сложит руки на груди.
— Я... мне нужно уйти. Вам не нужно было... я о мантии, сэр...
— Поттер, какое слово в записке вам непонятно? — фыркает Снейп, от его сарказма горько во рту даже у меня, — Какое-то из них заставило вас предположить иной смысл? Или вообразить, что вы мне что-то должны? Крайне глупо, Поттер. Не нужна — выбросьте к чертям и спокойно ходите на работу в старой. Хогвартс видел и не такие лохмотья.
Его слова снова лгут, почему-то я это понимаю, это больно — понимать и знать, что мои слова сегодня всё равно должны быть правдой.
— Не в мантии дело.
— Тогда прекратите мямлить и потрудитесь внятно объяснить причину, — резко приказывает Снейп.
Можно, я умру прямо сейчас? Но я уже решил, мне рано умирать, я должен.
— Сэр... Я правда больше не могу. Простите меня, пожалуйста, если сможете. И... не доверяйте следующему ассистенту, он тоже будет подослан Отделом Тайн. Вы их очень интересуете. И вообще... осторожно, ладно?
Всё, нужно уходить, ещё только секунду — и уходить. Хорошо, что я его не вижу, его взгляда я бы сейчас не вынес, мне достаточно этого молчания. Хоть бы наорал, что ли... но я и этого не стою. Столько времени не мог осилить несколько простых слов...
Давай, Гарри, ну же, вставай, дверь там, и когда я уже почти совершаю невозможное, в плечо впиваются жёсткие пальцы и не дают подняться:
— Я не разрешал вам идти.
Замираю.
— Так почему вы не можете больше работать, Поттер?
Молча пожимаю плечами. Я признался, предупредил. Меня нужно или убить, или послать подальше. Он что — не понял?
А Снейп добивает:
— Что изменилось с мая? Вас, быть может, совесть замучила?
"Вы, Поттер, по крайней мере, зло известное" — пробивается из памяти сквозь ядовитую жуткую смесь — боль, обида, облегчение, злость, и всё это оттого, что он — знал. С самого начала.
Только я не хотел этого понимать.
— Вы знали, — говорю онемевшими губами, я почти обвиняю, у меня нет такого права, но он знал и не сказал, знал — и его это забавляло, наверное.
— Естественно, — его голос не холоден, но меня бьёт озноб и без этого: — Ваша внезапная страсть к работе с зельями насторожила бы и идиота. А я не идиот, Поттер. Я привык проверять свои подозрения и находить им подтверждение.
— Какое?.. — наверное, мозг нарочно интересуется несущественным. Чтобы не было больно.
— Это не вашего ума дело.
Да, конечно. Не моего. Какие дела у того, чего нет... А то, что есть, дёргает за язык:
— Наверное, вы неплохо повеселились, наблюдая... Могу я идти?
Теперь мне точно пора. И я снова порываюсь встать, и снова твёрдая рука не даёт, а голос командует:
— Сидеть, я сказал.
Что вы, профессор... Я же не собака... Я мышь, вы забыли? Фальшивая заводная мышь, из которой только что вынули ключ. Такой мышью любой кот побрезгует. Тем более вы — я же больше не нужен, правда? Со мной неинтересно уже играть, я хочу уйти на остатках завода. Или вам зачем-то требуются и эти крохи?
Ладно.
Мне всё равно.
Снейп пересаживается в кресло напротив, конечно, это уже испорчено, о него я теперь опираюсь спиной, чтобы не упасть, пересаживается и говорит:
— На самом деле, Поттер, было не так уж и весело. Клоун из вас неважный.
Пожимаю плечами. Почему-то не обидно. Какой есть.
— Зачем же было испытывать своё терпение, сэр... Я ведь говорил вам тогда, после экзамена, что откажусь. Вы сказали — не надо. Зачем?
Он хмыкает:
— И допустить, чтобы... допустить в свою лабораторию вообще неизвестно кого? Причём тоже человека Шеклболта? Я уже сказал вам, Поттер, я не идиот. Даже если министр думает по-другому, поручая вам шпионить за мной после того, как...
А меня осеняет, так ярко и внезапно, что я перебиваю, он этого не терпит обычно, но, наверное, я себе уже могу это позволить:
— Это у вас договор с ним такой, да? Я якобы приношу пользу Министерству, вы этого якобы не замечаете — и все довольны? Да, профессор?
— Поттер, прекратите нести чушь! — резко велит Снейп. — Да, я догадывался, что Министерство будет за мной следить. И, как уже сказал, получил этому подтверждение, ещё до того, как вы с перепуганными глазами пришли ко мне после экзамена. Но ни о чём подобном я с Шеклболтом не уговаривался. Этого ещё не хватало!
Он хищно раздувает крылья носа, есть у него такое, и щека дёрнулась, почти незаметно, но я знаю весь его арсенал. Он действительно возмущён.
— Сперва мне было любопытно, — он продолжает, не прекращая сверлить меня взглядом, — как далеко может зайти герой в стремлении оставаться полезным Министерству и после войны. Например, наконец-то выучить нудные Зелья, чтобы стать ассистентом зельевара. Или повести себя так, будто готов на всё, лишь бы стать... ещё ближе. Добраться к цели, используя своё тело — метод не новый и совсем не удивительный, но, знаете, лично вам я тогда охотно свернул бы за это шею, если бы мог.
Лично вам...
— Это Шеклболт вас надоумил, Поттер? Ещё до того, как вы вернулись на седьмой курс? Хотел облегчить задачу, сообщив о моих сексуальных предпочтениях?
— Нет! — этого я уже вынести не могу, бью кулаками по полу, меня обжигает, захлёстывает злость и отчаяние, как он может, если бы он только знал... И тут же остужает мысль — он многое знал, помогло тебе это, Гарри? Я смотрю на него и спрашиваю: — Если вы знали, зачем Кингсли велел вам взять меня в ассистенты... если вы так обо мне думали... зачем же вы остались тогда, в мой день рождения, и... и всё остальное...
Он ехидно кривит губы, услышав моё ханжеское "всё остальное", наверное, вспомнил, как я развратно стонал под ним, умоляя — ещё...
— На ваше счастье, Поттер, к тому моменту так я о вас уже не думал. Это ваши собственные гормоны не давали вам покоя. Вы вообще устроены странным образом, как будто нарочно, чтобы ставить меня в тупик. Каждый раз, когда я начинаю думать, что знаю, что вы такое — вы ухитряетесь выкинуть что-нибудь совсем невообразимое. Я говорю сейчас, Поттер, о вашем ужасном зелье, которое вы подсунули Отделу Тайн под видом моего изобретения.
— Откуда вы...
Голос срывается, но Снейпу не нужно окончание вопроса, у него уже есть ответ, не отличающийся разнообразием:
— Я сказал, это не вашего ума дело. Просто примите как факт, что я об этом знаю. Сегодняшнее ваше признание тоже ни в какие ворота не лезет, хотя это единственный ваш разумный поступок... Поттер, — вдруг говорит Снейп и мрачно усмехается, — поверить не могу, вы вынудили меня оправдываться. Но, кажется, это вам нужно объясняться, не мне. И теперь-то вы объяснитесь до конца. Какого чёрта вы полезли в эти дела? Что вам пообещал Шеклболт?
А действительно — что? Только то, что если я не соглашусь, они и сами справятся.
— Н-ничего...
— Поттер! — и внезапно сообщает: — Как всё-таки с вами трудно... Иногда я отчаиваюсь понять, что творится в вашей голове. Зачем вам всё это было нужно, если вы не собирались бегать с докладами к начальству? И что вас вдруг сегодня понесло признаваться? Вы хоть изредка приходите в согласие с собой?
Выходит, что никогда, Северус. Но надеюсь придти.
Я устал. Я чудовищно устал. Я тру виски, закрываю глаза, в горле будто царапается битое стекло, но я продавливаю сквозь него слова и фразы, складываю из них сбивчивую, невнятную исповедь, она долгие дни звучала в моей голове и наконец получила своего слушателя.
Мне нужно, чтобы он окончательно узнал и понял — что я такое. Я сам не понимаю, но вдруг он всё-таки сможет.
Я призна ю сь сейчас в ненависти своей, давно передуманной и переиначенной.
В своей глупости, в своём безумии и самонадеянности — защищать того, кому это не нужно, верх глупости, правда, Северус?
В трусости, ведь если бы не его подарки — кто знает, когда бы я решился...
Даже в своей обиде признаюсь — он знал и не сказал, знал — и смотрел, как я схожу с ума, и мне от этого больно...
Я ничего не скрываю и ничего не жду в ответ, я просто люблю его, и об этом я говорю тоже, чтобы все мои поступки были ясны до конца хотя бы ему.
Он молчит так долго, что я уже устал от темноты под веками, открываю глаза, а у него на лице странное выражение, такого я ещё не видел, то ли ему хочется убить меня прямо сейчас, то ли самому убиться безотлагательно.
И тут Снейп начинает говорить, безразличным ровным тоном, и я понимаю, что лучше бы он меня убил.
— Очень трогательно. А вы, Поттер, оказывается, жадный мальчик... Я позволил вам вторгнуться в мою жизнь, но следовало предвидеть, что вам будет этого мало. Вы всегда хотите больше, верно? Вам требуется и моя душа.
Он прав, он несколькими словами дал характеристику всему, что я на него обрушил, но его слова — злое обвинение, оно впивается в мозг холодными клыками, а он встаёт и продолжает говорить, сверху вниз, и каждое слово — новое остриё:
— О вас беспокоились совершенно напрасно — вы не потеряетесь, Поттер, вы далеко пойдёте, возможно, даже дальше учителя, а Альбус был большой мастер играть душами. И поскольку именно я лишил вас возможности взять у него ещё несколько уроков, вот вам от меня совет на будущее — не торопитесь вываливать на человека всё сразу. В душу лучше проникать исподволь. Это вам не постель.
Всё. Наверное, всё. Я смотрю, как он садится за свой секретер, и пишет что-то, резко черкая пером и, наверное, сажая кляксы и прорывая пергамент, я не вижу отсюда, снизу, но мне так кажется.
О, он знал, о чём говорил. Он умеет — исподволь...
Я не собирался признаваться ему в любви — так вышло, он сам спросил, что творится в моей голове, но мне в голову точно не приходило, что можно так правильно понять — и так чудовищно извратить...
— У вас нет причин верить моим словам, я об этом не прошу. Но вы же можете посмотреть, — говорю я тихо, я зарекался просить, но сейчас нарушаю, это последнее, что я могу. — Окклюмент из меня никакой, но я и не буду защищаться. Вы же можете...
— Это лишнее, — роняет он. — Идите, Поттер. Искусству блефа вам ещё учиться и учиться. Уверен, вы уже передумали увольняться, а я не стану от вас этого требовать. Теперь вам не мешает угроза разоблачения с моей стороны, вы наконец-то сделали хоть что-то разумное, и, к досаде Шеклболта, мы вполне можем ужиться. Во всех смыслах. Если вы, конечно, прекратите применять ко мне методы Дамблдора.
Мерлин мой, как же дышать-то, а?
Я самонадеянно ошибся, я идиот, я сам себе придумал трещины в его защите и незастёгнутые пуговицы — для меня.
Он сказал, что впустил меня в свою жизнь, но дальше порога и думать не смей, Поттер, верно? Мне не нужно — так. Я устал — так. За что он меня наказывает сейчас? За то, что сам проявил слабость, позвал — мантией этой чёртовой зелёной, и ждал от меня совсем другого, и ошибся? За правду, которой не желал?
Встаю, пережидаю темноту и мельтешение светящихся мошек в глазах, злость ушла, обида испарилась, осталось только ощущение безнадёжности, подташнивает, будто я выкурил две пачки сразу, но это ещё впереди.
— Да, мне нужно больше, — говорю я, не глядя в его сторону. — Это что, преступление? Чёрт вас возьми, как мало вы себя любите сами, если не допускаете, что вас можно любить просто так, без цели, потому что это — вы. Легче лёгкого убедиться, что я не лгу и не блефую, один взмах палочкой, одно слово. Но вам это не нужно. Вам было бы удобнее, если бы я молчал и дальше. Обо всём. Простите, сэр. До меня туго доходит, вы же знаете. Но уже дошло. Точно, дошло.
Я несу эту ахинею, не ему, ему не нужно, я себе, я цепляюсь за свой голос, ведь пока человек говорит, он вроде бы жив. Цепляюсь и иду к двери, она далеко, давай, Гарри, одна нога, другая,уйти отсюда, это сейчас главное дело, и совсем не готов услышать:
— Поттер.
Мерлин мой, что же ещё?
Оборачиваюсь.
— Легилименс!
Он неспешно сдирает с моего рассудка слои. Он препарирует и рассматривает, отбрасывает и берёт новые. Меня корчит от всего, что я помню и чувствую, выворачивает наизнанку, оно теперь не размыто временем, выжимка, дьявольский экстракт, всё, сразу, больно. Он продвигается осторожно, вряд ли из боязни навредить, скорее, ждёт, что я опомнюсь и кинусь подымать хоть какие-то щиты. Или просто наслаждается процессом. Я люблю чудовище. Эта мысль как выключатель. Больше ничего нет. Я умер.
Прихожу в себя, как ни странно, на ногах. Стою, таращусь в дальнюю стену через чужое плечо, дышу в белую ткань рубашки, морщусь от противной дрожи в ногах, колени как кисель. Спустя много вдохов понимаю, почему стою — Снейп меня держит. Держит так, как когда-то в классе, во время первого моего выброса, когда впервые назвал меня — по имени, свои прикосновения — магией. И слова, другие, но от них почему-то пахнет полынью:
— Какой дурак... маленький глупый гриффиндорец...
Я выжат, пуст, упаковка от Гарри Поттера, можно выбросить. Пытаюсь отстраниться, совсем как он тогда, но ничего не выходит, он не спешит выбрасывать, держит.
— Отпустите меня, пожалуйста, — я даже могу говорить, надо же...
— Куда-то собрался? — спрашивает он тихо.
— Придумать, что сказать завтра МакГонагалл... уложить вещи, отправить Кингсли последнюю сову... у меня много дел, сэр. Если вы, конечно, не хотите убить меня за всё, что я сделал и сказал. Тогда дела отпадают.
— Отпадают, — говорит Снейп, его руки жгут даже через одежду, он там, кажется, усмехается, прижимает к себе сильнее и добавляет: — Пойдём спать, Хэрри. Поздно.
Спать. Я долго не могу понять, что же он всё-таки сказал, послушно переставляю ноги, и осознаю, что — только когда Снейп уже открывает передо мной дверь своей спальни и мягко подталкивает в темноту, разбавленную тёплыми всполохами из камина. Торможу на пороге, оглядываюсь на него, я ещё помню, что должен был уйти, я готов только к этому, мне дико понимать другой исход.
— В чём дело? — резкие нотки заставляют меня вздрогнуть. — Поттер, я сказал — просто спать. Не бойтесь.
Не бойтесь. Это забавно, Северус, это охренеть как забавно — предположить, что мне станет страшно именно теперь.
Я действительно смеюсь, смеюсь долго, взахлёб, но Снейпу почему-то не смешно, он хмурится, этого я тоже уже не боюсь, меня просто трясёт, сгибает от хохота, ему, наверное, очень трудно волочь такого меня.
— Мерлин... Да стой же спокойно, — шипит он, с трудом снимая с меня одежду, и это тоже смешно, когда он такой по-ненастоящему сердитый, воюет с пряжкой ремня и моей истерикой одновременно — каким-то очень дальним краем разума я понимаю, как выглядит мой смех, но остановиться не могу, даже забираясь под одеяло, и начинаю успокаиваться только когда Снейп вливает мне в рот вязкую горько-кислую дрянь, ложится не раздеваясь, поверх одеяла, почти накрывает меня собой, молча прижимает к жёсткой кровати, вздрагивает одновременно со мной от последних моих смешков-всхлипов, или это я слишком сильно хватаюсь за него, я, оказывается, и правда хватаюсь. Его лицо белеет рядом, размывается, тонет в полумраке, сахар в чашке с кофе, почему-то думаю я, но на вкус он совсем не сладкий, понимаю, дотянувшись и лизнув. Это последнее, на что меня хватает, всё уплывает, конечно же, сахар растворяется без остатка...
Просыпаюсь в мягком полумраке. Пару секунд не понимаю, как ухитрился спать на спине — обычно удаётся уснуть только свернувшись калачиком. Пытаюсь перевернуться, вспоминаю, где я. И почему. Где-то, наверное, стоит ночник, светит желтовато-красным, или это камин ещё не погас. Здесь, в подземельях, никогда не поймёшь, наступило ли утро. Снейп так и не разделся, всё так же держит меня, даже во сне, кровать неширокая, он втиснул колено между моих ног, привалился к моему боку, рукав рубашки сливается с одеялом, а кожа руки — с моим голым плечом.
Конечно же, я его разбудил своим ёрзаньем.
Снейп моргает спросонок, спрашивает хрипло:
— Хочешь уйти к себе? — и пытается отодвинуться.
Ловлю его ногу коленями, перехватываю ускользающую руку и спрашиваю в ответ:
— С ума сошёл? — потому что именно так и думаю, это же надо, такое предположить. Он недоверчивая мрачная сволочь. Но это моя недоверчивая мрачная сволочь, моё личное чудовище, мне без него никак и он теперь об этом знает.
— Видимо, да, — говорит он, усмехаясь, и совсем не возражает, когда я нахожу его губы своими. Может, и ему без меня...
К завтраку мы, конечно, опаздываем.
19.04.2012
