Гермиона ведёт себя так, словно я тяжело болен и мне стоит только попросить чего-нибудь, стакан воды, к примеру, и подруга тут же сорвётся выполнять. Мадам Помфри требует, чтобы я приходил чуть ли не каждый день на осмотр. Не знаю, что она хочет обнаружить — физически я в порядке. Тёмные круги под глазами, встречающие меня каждое утро в зеркале — это оттого, что я допоздна очищаю сознание, не иначе. Я за три дня окончательно вычислил и рассмотрел спусковой механизм своих стихийных выбросов. Меня не накрывает ни на Чарах, ни в теплицах профессора Стебль, ни на Трансфигурации. Потому что катализатор моих срывов остаётся неизменным, и никто другой не способен настолько вывести меня из равновесия.
На следующий же день Снейпу приходится применять Репаро к своему книжному шкафу. Отчего-то первыми всегда страдают стёкла. Я и сам себя чувствую стеклом, готовым разбиться от лёгкого щелчка. Если только щёлкать будет он. Сравню язык его с кнутом... м-да.
Но даже если Снейп молчит, мысли нельзя выставить из головы так же легко, как закрыть за собой дверь кабинета и убрать зельевара с глаз долой. Они не оставляют мою голову в покое даже вечером в спальне, благо она у меня отдельная — я же герой и всё такое... И вместо того, чтобы послушно исчезнуть из головы, как и положено при правильно исполненном очищении, мысли скачут как блохи. Вот совсем как сейчас.
Я лгу, когда говорю мадам Помфри, что не болен. Имя моей болезни — Снейп, и я не знаю, как мне вылечиться. Не знаю, хочу ли выздоравливать. Угроза отстранить меня от занятий не выглядела шуткой, и на Зельях я старательно измельчаю то, что нужно измельчить, сыплю в котёл, помешиваю, нюхаю. Но краем глаза цепляю чёрную фигуру, не могу не зацепить, могу только усилием воли остановить поворот головы и смотреть в котёл, в котёл смотреть, Гарри.
Зелья и вправду получаются уже лучше, Гермиона приходит в восторг, а Снейп ничего не говорит. И я не знаю, молчит он оттого, что не к чему придраться, или потому что тоже понял, вычислил и хочет сохранить в целости класс. Его заботит это, а вовсе не я, а ежевечерние занятия с ним проходят так, словно и не было никогда мягкого, окатывающего жарким пряным потоком "Хэрри". И я забыл бы, если бы не жаждал снова услышать. Забыл бы, и в памяти жил бы только голос МакГонагалл — аккуратнее, Северус! — и жёстко вцепившиеся в мой загривок пальцы. Но сейчас я был бы рад и этому, потому что он не коснулся меня с тех пор ни разу. Даже когда объясняет, как нужно правильно дышать, и велит следить за ритмом, хотя мог бы и проверить, так ли я выполняю указания. Мог бы. "Я многое могу, Поттер, но это не значит, что стану делать" Я помню, профессор, сэр. Конечно, он не станет. Я Снейпу ни к чему. Он сохранил себя, ухитрившись не сойти с ума за столько лет подчинения Тёмному Лорду и Дамблдору, а я, наверное, так живо напоминаю ему о прошлом и о том, ради чего он это делал. Я нарушаю его покой, таскаясь в его кабинет, а он не может мне отказать, потому что боится за Хогвартс. Может быть, больше, чем профессор МакГонагалл, боится. Снейп и в праздники здесь, может, ему больше некуда идти?
Хотелось бы мне знать, чего он боится ещё. Отпрянет ли как от грязного бродяги, если я сам прикоснусь к нему. Вот так, запустив пальцы в длинные неубранные волосы, вцепившись в мантию, чтобы не дать отодвинуться, прижавшись, как тогда, в классе, отдавая всё, что он захочет взять.
А он ничего от меня не захочет, сейчас, лёжа в полумраке спальни, разбавленном мягким светом ночника, я особенно чётко это осознаю. Ничего и никогда, никогда, Хэрри, никогда плюс ничего равняется пустоте, она снова взводит невидимый арбалет, накручивает пружину. Сознание может забыть об очищении, я способен только дышать через зубы, опять сжав ими многострадальную нижнюю губу. Боль физическая отвлекает, и тогда я впиваюсь ногтями в ладони, этого мало, мало, на тумбочке у кровати колется на части чашка, из которой я пил перед тем, как лечь, пил разведённое в воде успокоительное, и я думаю, если добавить прямо в кровь те капли, что остались на черепках, всё будет хорошо. Всё будет хорошо, если взять вот этот, взять и макнуть в кровь, продираясь через кожу, она мешает... мешает войти сваренному ним зелью, а ведь он — зелье и есть, он весь в нём, я принимаю его в себя, хоть так, хоть каплю. Капли Снейпа и боли хватает, чтобы из глаз потекло, я уже привык к этим слезам, они топят и уносят лёд, они означают, что я смог, я остановил.
Открывается дверь, оглушающе бьётся о стену, но мне лень поднимать голову, и я сообщаю длинным бледным пальцам, выдирающим из моей руки окровавленный черепок:
— Я остановил. Остановил.
А дальше мне не хочется ни смотреть, ни слышать. И я закрываю глаза и проваливаюсь в безмолвие...
... которое длится мгновение, а может, гораздо больше, потому что теперь в глазах лунные сумерки спальни — свет погашен, я лежу, укрытый одеялом, а у изголовья кровати, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, кто-то сидит. Я тянусь за палочкой, чтобы сказать "Люмос", но кто-то голосом Снейпа тихо спрашивает:
— Хочешь пить?
— Нет, — шёпотом отвечаю я.
— Тогда лежи спокойно. Спи.
Это не может быть Снейп. Чтобы убедиться, не нужен свет, я подвигаюсь к краю кровати, утыкаюсь носом в пахнущую горько и пряно ткань, подтягиваюсь ближе и сворачиваюсь калачиком, почти положив голову ему на колени. Это точно не Снейп, потому что он остаётся сидеть, вздыхает и натягивает мне на плечи одеяло.
— Спи, — повторяет он и опускает тёплую ладонь на мою макушку.
И я сплю.
Просыпаюсь не оттого, что выспался. Утро. Сердце почему-то заходится в рваном ритме, рука затекла, словно я ухватил ночью край чёрной мантии, да так и спал, сжимая. Но в спальне нет Снейпа, как нет и крови на полу, и я теперь не знаю — может, это мне привиделось в бреду?
Разминаю пальцы, морщусь — от нестерпимо острого покалывания в руке, а не оттого, что вспомнил: сегодня нас с Геримоной ждут в Норе. И мне не удастся заглянуть зельевару в глаза — а вдруг там ещё есть тень ночных событий. Это было бы подтверждением их реальности. Но даже если бы и удалось — ты всё такой же наивный дурачок, Гарри, ничего там нет. Ничего. Нет-нет-нет-нет, мы сейчас отправимся в Нору, там шумно и весело, там много еды, там сладости, там карамельные Санта-Клаусы, фонарики и бутафорские толстозадые олени. Там нужно будет разговаривать, чтобы не огорчить миссис Уизли и не обидеть друзей. Хорошо. Я буду.
Я уверен в этом в Сочельник, я даже выполняю данное себе обещание думать о празднике и о друзьях, но хватает меня только на день, вечер и ночь вынужденного веселья.
— Что ты будешь делать в Хогвартсе, Гарри? — недоумевает Гермиона, выйдя со мной и Роном на морозный воздух после позднего завтрака. — Все наши разъехались по домам.
Можно подумать, когда "все наши" были там, я с кем-то общался...
— Ты забыла, Миона? Занятия со Снейпом. Каждый вечер. Я вчера и так пропустил.
— Вот уж приятная компания на Святки, — фыркает Рон. — Зачем тебе вообще понадобилось оправдывать этого ублюдка? Вёл бы у вас сейчас Зелья кто-нибудь нормальный...
Мой друг Рон, несмотря на войну, стажировку в аврорате и совершеннолетие, по-прежнему имеет психологию подростка. Вот бы противному учителю на голову упала сосулька — уроки бы отменили. Это же главное — чтобы уроки отменили...
— Снейп вполне нормальный, — спокойно отвечаю я. — И я оправдал его потому, что у меня были доказательства.
— Да ну какие там доказательства! — отмахивается Рон. — Подумаешь, воспоминания. Он их мог и подделать.
Мог. Наверное. "Я многое могу, но это не значит, что стану делать"
— У меня были доказательства, — упрямо повторяю. — Уизенгамот признал их подлинными. Ты считаешь, стоило утаить фиал, промолчать и отправить Снейпа в Азкабан, только чтобы он не вёл Зелья? Очень по-гриффиндорски, Рон. И метод — как раз для аврора. Этому вас учат, да?
Рон вспыхивает, заливается краской до корней рыжих волос, растерянно смотрит на Гермиону, а та молчит, потому что я прав. Да, Миона?
Наверное, Рон обиделся. Но это помогло мне аппарировать без выяснений и упрёков.
Хогвартс тих и почти безлюден. А подземелий вообще не коснулся дух Рождества. Ни одной ёлки, ни единой ветки омелы, коих в изобилии натыкано в Большом зале, коридорах и башнях.
Снейпа нет в кабинете. Или он просто не хочет отзываться на стук. А я не решаюсь постучать громче — я и так чувствую себя слишком навязчивым. Он ничего не сказал о праздниках, может, ему всё же есть куда поехать, а я, как идиот, притащился и стою теперь, уткнувшись лбом в прохладную дверь, и никак не соображу — мне возвращаться к себе в башню или стучать дальше.
— Полагаете, ваша голова крепче дерева, Поттер?
— Нет, сэр. С Рождеством, сэр.
Наверное, я при этом слишком глупо и широко улыбаюсь, потому что Снейп хмурится, не отвечает на поздравление, аккуратно отодвигает меня с дороги и произносит пароль, слишком тихо, я не слышу какой. Он входит в кабинет и я почти жду, что дверь захлопнется перед моим носом, и стою, и продолжаю ждать, и дожидаюсь ещё одного вопроса:
— Желаете заниматься в коридоре?
— Нет, — хрипло говорю я, вхожу и честно признаюсь: — Я не думал, что занятие будет.
Снейп посылает Коллопортус на дверь и фыркает:
— Зачем же пришли? Вчера, я так понимаю, вы успешно обошлись и без этого. Или вы развалили пристанище Уизли и поэтому так скоро вернулись в школу?
— Норе ничего не угрожало. Вы не сказали, будем ли мы заниматься во время праздников, и я подумал, что вы будете рады избавиться от меня хоть на один вечер. Сэр.
Нора стоит невредима, ведь там его не было и я старался о нём не думать. А он — он думал обо мне, когда я не пришёл? И что сейчас в его лице? Неужели мне удалось удивить Снейпа?
Но он, конечно, никогда не признается даже в таком чувстве. Тот разговор в палате Мунго — абсурд, небыль, бред, как и ощущение, что Снейпу зачем-то было нужно дать мне знать: его любовь к моей матери имеет совсем другие оттенки. И я никогда не узнаю, зачем ему это было нужно.
— Садитесь, — говорит Снейп и сам устраивается в кресле, поближе к камину. — Сегодня мы рассмотрим возможность направить силу стихийного выброса вместо того, чтобы крушить всё вокруг, если уж остановить выброс не удалось.
— Но... я думал, что его обязательно нужно погасить...
— Поттер, вы... гм... К сожалению, бывают случаи, когда обратить процесс не представляется возможным без ущерба для мага. То, что устроили позавчера у себя в спальне вы, ни в коей мере не может стать выходом из положения. Вы сожжёте себя изнутри или истечёте кровью однажды, когда некому будет помочь.
Горячая волна приливает к лицу. Значит, я действительно уснул тогда, положив голову ему на колени. Это было, это реальность, и я не собираюсь от этого отказываться, пусть даже сейчас он так далеко, что не дотянуться, хотя кресло его на расстоянии вытянутой руки. Излагать Снейпу безумную суть моего поступка, ту самую, где есть капля его зелья, успокоившая выброс, я не собираюсь. Я бы спросил, как он узнал в своих подземельях, что мне нужна помощь, но кое-что меня интересует больше:
— Сэр, а вы... вы ушли сразу же, как только я заснул?
— Нет, Поттер, я провёл с вами полную страсти ночь, а утром наложил Обливэйт, — говорит он, ухмыляясь.
О! Я думал, больше уже покраснеть нельзя, но теперь вспыхнула кожа даже под расстёгнутым воротником маггловской джинсовой рубашки. Это потому, что у меня хорошее воображение, и перед глазами сразу возникает картинка, предложенная Снейпом в качестве шутки. Моё тело шутить отказывается и реагирует вполне однозначно. Хорошо ещё, что я всё-таки надел сегодня мантию.
— Но вы... но я... — а слов-то и нет, и теперь он окончательно убедится в моей тупости.
— Мерлин великий, Поттер! Вы всегда так туго понимаете юмор?
— Только если шутите вы... — выдавливаю я из себя, рассматривая тёмно-серый ковёр под ногами. — Вы нас к своим... своему юмору не приучили... сэр.
Он говорит совсем серьёзно, изучая меня глазами:
— Я запомню, что с вами шутить не нужно.
И опять у Снейпа получается странная фраза, но прав он в любом случае, что бы ни подразумевал: так со мной шутить не нужно, и вообще со мной лучше не шутить, я же нервный, у меня и справка из Мунго есть.
Отвечаю ему прямым взглядом, сам удивляясь своей смелости. Или наглости, как наверняка подумал Снейп. Но раз уж он снизошёл до такой шутки, то потерпит. Я хочу на него смотреть.
— Пффф... — фыркает зельевар, насмешливо кривя рот, но презрения в этой гримасе нет. — Значит, поговорим о серьёзном.
И рассказывает, как направить рвущуюся на волю магию без членовредительства. Мне нужно слушать внимательно, ведь я здесь именно для этого. А о его шутке я подумаю потом, ночью, анализируя, снимая слои, сопоставляя с выражением лица. Если смогу трезво мыслить и уйму воображение.
19.04.2012
