Итак, в Хогвартс меня отправили больше для присмотра, чем заботясь об образовании героя магического мира, это я понял. Директор МакГонагалл всё ещё совмещает новую должность с заботами декана Гриффиндора, так что ей как раз нечем заняться, только следить за Гарри Поттером.
Но я честно стараюсь не доставлять хлопот женщине, которую уважаю безмерно. Я даже записался на факультативный курс Высших Зелий. Не то чтобы я воспылал внезапной любовью к зельеварению, но... я ведь так и не услышал ответа тогда, в Мунго. Поверить, что суровый Снейп приходил только чтобы отчитать Поттера за неуместную откровенность и рассказать правду о своих чувствах к Лили Эванс? Я не могу.
Однажды мы с Гермионой сидим у озера. Курим молча. Где-то в глубине барахтается кальмар. Ему нет до нас дела. Нам до него тоже. Осеннее солнце ещё способно согреть спину, занятий сегодня больше не будет. В общем, приятно.
И тут Гермиона, в паре с которой так хорошо добавлять в котёл ингредиенты, но которой иногда хочется заклеить рот особо липким пластырем, спрашивает:
— Скажи мне, Гарри... С чего это ты стал ходить на Зелья?
Я удивляюсь, едва не подавившись дымом:
— Мион, ты чего? Сама же говорила всегда — Гарри, надо учиться, надо учиться, Гарри! Я и учусь.
— Зелья тебе нужны были, чтобы поступить в Школу авроров. Но тогда ты ними не интересовался. А теперь, когда от отметки по зельеварению ничего не зависит, упросил профессора МакГонагал поговорить со Снейпом, который и брать-то тебя на Высшие Зелья не хотел...
— Не хотел?.. — растерянно переспрашиваю я, не понимая.
— Упирался как мог. Я слышала их разговор в коридоре.
Я не знал. Не знал, что он настолько не хотел. И я не просил никого. Просто вписал своё имя в расписание факультативов, в колонку "Высшие Зелья". И на первом занятии посчитал, что раз уж меня впустили, хоть и с недовольной гримасой, то беспокоиться не о чем. На уроках Снейп всё так же жёлчен, скуп на похвалы даже своим слизеринцам, не говоря уже о нашем факультете. Но почти перестал доставать меня беспричинно, как на младших курсах. Просто смотрит сквозь меня, даже если обращается ко мне. И я уж было подумал, что и его ненависть тоже ушла в прошлое — теперь, когда не нужно подогревать её в угоду ситуации. Да и не могу я до конца поверить, что это возможно — ненавидеть человека и постоянно спасать ему жизнь. Что-то из этого должно было быть показным, искусственным. А поскольку я до сих пор жив...
— Мне просто стало интересно, — отмахиваюсь.
— Ты слишком рассеян на занятиях, чтобы я могла в это поверить, Гарри, — говорит Гермиона, терзая лист лопуха.
Стараюсь не смотреть ей в глаза. Тяну ещё одну сигарету. Молчу.
Поскольку не то что Гермионе — я себе не спешу признаться, что стал находить зрелище "Зельевар за работой" охренительно завораживающим. На уроках по Высшим Зельям Снейп, объяснив нам сложный рецепт, обычно варит то же зелье сам, чтобы в конце занятия мы могли в полной мере насладиться своей неполноценностью. Наши поделки обычно схожи с эталоном, как Хагрид — с фиалкой.
И Гермионе, уставшей ожидать очередной ингредиент, действительно часто приходится толкать меня в бок. Потому что руки Снейпа, бледные, с длинными узкими пальцами, во время работы обнаруживают столько эмоций, что кажется — это не может быть его руками. Меня затягивает. Оценить противоречие, понять, что страсть не может взяться из ниоткуда, предположить её где-то в глубине самого мрачного преподавателя Хогвартса — и млеть, наблюдая. И представить — что, если бы эти руки коснулись меня? Вот так, как они сейчас касаются невзрачных сухих корней и листьев, бережно и аккуратно. Или так, как помешивают особо вязкое зелье — сильно, с нажимом. И хотеть, чтобы они коснулись. Хотеть.
Отчего-то именно после разговора с Гермионой мою крышу сносит окончательно. Признаваться себе всё же приходится. Никогда не был гомофобом, но предположить, что я — я! — буду интересоваться представителями собственного пола? Нет, не так. Я не гомосексуалист. Даже на фоне моего постоянного отчаянного одиночества мужчины мне не интересны. Как, впрочем, и девушки. Мне интересен Снейп. Снейпосексуалист, да? Дожили.
Если бы прижались к моей обнажённой коже тонкие, бледные, откровенно мужские губы — что бы я почувствовал? То же, что и каждый вечер, когда представляю это в темноте своей спальни? Отчаянное, болезненное желание узнать эти прикосновения наяву я бы списал на свои восемнадцать, не до конца осознанную ориентацию и гормоны — но это разве гормоны требуют слышать его голос, видеть профиль, склонённый над котлом или книгой? На уроках этого катастрофически мало. Как исправить положение, не знаю. Не взрывать же нарочно котёл, верно? Это уже будет попахивать безумием.
А отработок за прочие промахи он мне не назначает. Ни одной. Кажется, весь Гриффиндор только тем и занимается, что драит по вечерам котлы, а я бешусь и не могу понять — это он меня просто игнорирует? У меня по-прежнему есть к нему вопрос. Даже два, но спрашивать, не поцелует ли он меня, было бы чересчур. Даже для сумасшедшего, каким я, похоже, становлюсь. И остаётся только набраться храбрости, отправить Гермиону обедать в одиночестве, закрыть дверь класса, прислониться для уверенности и, не обращая внимания на негодование, рвущееся из тёмных глаз, спросить:
— Зачем вы приходили тогда в Мунго, сэр?
Но Снейп не тот человек, которого можно взять внезапностью. Он только приподнимает бровь и ровно произносит:
— Не вижу причин, по которым вас может это интересовать.
— Но приходили-то вы ко мне!
— Вы забываетесь, Поттер. У вас есть вопросы по теме прошедшего занятия?
— Нет, сэр.
— Вы свободны.
— Но сэр!
— Скучаете по мытью котлов, Поттер? Я вам обеспечу пару вечеров, невзирая на ваше хлипкое здоровье.
Что? Ушам своим не верю. Он меня щадил. Он...
— Пока вы не вообразили себе невесть что, скажу, что мадам Помфри показала мне вашу медицинскую карту, которую передали из Мунго, и очень просила излишне не напрягать больного героя.
— Я не болен, — говорю. — И я не герой.
— "Сэр"!
— Я не герой, сэр.
— Охотно верю. Однако хамства вам по-прежнему не занимать. Идите, Поттер, не искушайте судьбу.
Я могу сказать ему, что это не я, это меня искушают, и отнюдь не судьба. И сказал бы, если бы не считал, что эти слова станут последними в моей жизни. Так и представляется, что вот он я — заикаясь, признаюсь в нежных чувствах и пламенной страсти, а вот — профессор Снейп, абсолютный натурал, в тот же миг авадит меня и брезгливо отряхивает руки. И плевать ему на Азкабан, тем более, дементоров там уже нет. Мало того, подозреваю, что нарвался бы на непростительное даже в том случае, если бы Снейп оказался геем.
Я уже сожалею, что у меня нет иных забот, кроме учёбы. Возможно, дело в этом. У меня в будущем всегда была схватка с Волдемортом, я не привык думать, что будущее может быть другим, я сам лишил себя жизненной цели, убив Тёмного Лорда. Я ищу якорь, ищу точку, до которой снова сможет сузиться мой мир. Теперь я желаю сражаться со Снейпом? Хотя почему только теперь... Он всегда умел взбесить меня. А сейчас холод редких обращённых ко мне замечаний задевает больнее, чем привычный яд, предназначенный другим. Разгадать Снейпа? Да. Хочу его разгадать.
К Рождеству я успешно довожу себя до ручки.
Хагрид примеривается к ещё живым ёлкам в лесу, эльфы затеяли что-то грандиозное, что нужно начинать готовить за неделю, и поэтому по коридорам Хогвартса плывёт приторный запах миндаля и ванили, въедаясь в мозг. Ванилью пропиталось всё, и я бы дорого дал, чтобы вдохнуть чего-нибудь горького. Например, полыни.
Именно поэтому мне хочется на занятия по Зельям.
Шеклболт зря интересовался моей палочкой — она настолько невинна по сравнению с тем, что проснулось во мне однажды днём за неделю до Рождества! Не знаю, чем бы всё закончилось, если бы меня накрыло на Чарах. Профессор Флитвик прекрасно управляется с палочкой, но с этим?! Вряд ли.
Класс зельеварения. Пыхтят над котлами студенты, которых Снейп счёл не полными бездарностями и взял на курс Высших Зелий. Между ними странным образом затесался я — выходит, что благодаря стараниям профессора МакГонагалл, но это сейчас неважно. Я не слышу, что втолковывает мне Гермиона, которая с некоторых пор предпочитает работать отдельно, но не оставляет попыток расшевелить меня. Я смотрю, как Снейп помешивает в котле образец. Это его стихия. Рука уверенно держит деревянную лопаточку, а сам он, сосредоточенный и забывший о студентах, втягивает ноздрями запах. Наверное, определяет степень готовности зелья. И когда он поворачивает голову в мою сторону, я всё равно не могу оторвать глаз, и облизываю пересохшие губы. Под рёбрами скручивается тяжёлый ком. Сейчас он убьёт меня и будет прав. Или не убьёт — и я смогу жить до конца учебного года.
Он изгибает бровь в немом вопросе, не знаю, каком — но он смотрит, смотрит не сквозь меня, как с начала курса, а прямо в глаза. И я слышу:
— Мистер Поттер, вы закончили? Или мисс Грейнджер, как обычно, выполняет всю работу за вас?
Я хотел этого яда, хотел вместо льда и равнодушия. Но почему-то именно сейчас меня оглушает — всё напрасно. Всё. Абсолютно. Это не обида, это не печаль. Это пустой холод внутри отплясывает безумный танец. Меня нет. У меня никого нет. Меня ни для кого нет. Меня нет и для него тоже, и никогда не будет, а если так, тогда зачем это всё? Что-то говорит Миона, но я занят. Я держу пустоту. Пустота издевательски щерится и рвётся выйти. Я до крови прикусываю губу, слышу, как истерично дребезжат склянки с травами. По ушам хлещет голос, полный холодной ярости:
— Все вон отсюда. Вон!
Грохот стульев, топот ног. Значит, и я — вон. Вон, пока я ещё знаю, что все — это и я тоже. Встаю. Кожа зудит нестерпимо, глаза сухо жжёт — я почти не вижу, медный привкус во рту — это я всё ещё сжимаю зубами нижнюю губу, и по подбородку течёт, быстро остывая, капля. Щекотно. Стираю пальцами. Липкая. Я есть?
Что-то трещит и осыпается с ледяным хрустом, ноги обжигает варевом из чьего-то котла, но это пустяки, я заталкиваю, заталкиваю в себя пустоту, потому что если она выльется вся, что же останется мне? Я из неё сделан, я это понял, это единственное, что у меня есть, не отдам, не пущу. Пустота замирает внутри, но это покой натянутой тетивы, на которой уже лежит стрела.
Тёмное пятно встаёт перед глазами, с меня снимают очки, на плечи опускается властное тепло, притягивает, прижимает, носа достигает вожделенный запах полыни, а слуха касается:
— Ты справишься, вот так, дыши вместе со мной, ты же чувствуешь, как я дышу, дыши, Хэрри...
Да, я чувствую, я дышу... Моё имя, сказанное так, возвращённое с выдохом, проносится по телу острым горячим потоком. В волосы на затылке зарываются пальцы, то ли ласкают, то ли держат. На спину ложится ладонь, я чувствую её тепло сквозь одежду, это моё тепло, моё, правильное и необходимое. Опускаю голову, прижимаюсь щекой к его плечу, попадаю в такт, вдох, выдох. Он отдаёт мне своё дыхание, заполняет им, и это так... так хорошо, что глаза щиплет, а ткань под щекой намокает. Закрытых век касается шершавый палец, вытирает влагу и исчезает. Поворачиваю голову, не открывая глаз, благодарно и слепо тычусь губами в прохладную кожу шеи, обхватываю его руками, я приклеился к нему, пусть попробует оторвать...
Он пробует. Он вряд ли любит подобные истерики и вряд ли расположен успокаивать меня, но мне плевать, я буду успокаиваться сам, пусть только стоит и не отнимает себя у меня. Я есть.
— Хэрри... — выдох. Ему приходится наклонять голову, чтобы сказать это тихо, прямо мне в ухо. И правильно, потому что это только для меня. — Открой глаза. Всё прошло.
Всё прошло. Тетива обвисла и свернулась в безобидный клубок, стоило ему прижать меня к себе.
— Я знаю — отвечаю почти беззвучно, но он слышит.
— Тогда отпустите меня и приведите себя в порядок, мистер Поттер. Ваши очки, — на переносицу ложится холодная оправа. — Устроенный вами разгром избавит третий курс от контрольной, а мне бы этого не хотелось. Да отпустите же!
О, это снова привычный Снейп. Но вместе с тем — есть что-то новое в его тоне. И, возможно, в выражении лица? Только для этого я открою глаза.
Мерлин мой! Потрясённо смотрю на осколки, усыпавшие каменные полы, на свитки, мокнущие в лужах — это котлы опрокинулись и исторгли из себя недоваренное зелье. Что это, что здесь было?!
— Чей-то котёл взорвался? — спрашиваю хрипло, забывая, что хотел что-то там обнаружить в его лице.
Он хмыкает, с силой отдирает от себя мои руки и отстраняется:
— Вы взорвались, Поттер. Вы этого не поняли?
— В смысле, мой котёл? — нет, не может быть, я не положил ни одного компонента, ждал, пока закипит вода, а потом забыл, потому что пялился на него.
Краснею отчаянно, я же не смогу, просто не смогу объяснить, но Снейпу безразлична причина моего смущения. Он руками подымает опрокинутый стул, вылавливает из лужи какой-то свиток и задумчиво смотрит на него, словно решая, мусор это или ещё нет.
— Профессор... сэр, я всё уберу, — говорю я и достаю палочку.
И сжимаюсь от окрика:
— Не сметь!
Он отшвыривает свиток — теперь это однозначно мусор, после такого-то броска — и шипит:
— Я предполагал в вас лень и отсутствие прилежания, Поттер, но теперь вижу, что ошибался. Следовало с самого начала понять, что причина в отсутствии мозгов. Что, по-вашему, здесь произошло?
Я не знаю. Я сообщаю ему именно об этом, потому что если скажу, что он унимал мою истерику, выгнав остальных из класса и позволив мне обнять его, плакать на плече и целовать в шею — заавадит. Это даже мои скудные мозги понимают.
— Не знаете. Печально, Поттер.
— Так объясните мне... сэр.
Я наглею, но топтаться вот так, придавленным его молчанием, под его пристальным взглядом, не зная, куда девать глаза, руки и палочку — невыносимо. Надо либо бежать, либо ждать объяснений. Бегать мне надоело. Я жду.
Снейп тоже знает, что я жду. И неохотно произносит:
— Стихийный выброс вашей магии. А моя помогла вам справиться.
Это его магия была?
"Дыши со мной, Хэрри..."
Бережные пальцы на моём затылке.
Да?
— Ваша сила, Поттер, не соответствует вашему образованию и уровню самоконтроля. С последним у вас особенно плохо. В отсутствии знаний не могу вас винить — вам явно никто не рассказывал, что следует делать, когда магия вырывается на волю, пренебрегая посредниками.
— Посредниками?
— Палочка и слова заклинаний, Поттер, — он презрительно кривит губы: — Должен ли я говорить, что магия — не их порождение, что она только в самом чародее?
— Я знаю, сэр.
— Тогда не прикидывайтесь большим идиотом, чем это необходимо. И спрячьте палочку — колдовать там, где только что схлестнулись две силы, по меньшей мере неумно. Я сейчас же поговорю с МакГонагалл, пусть как можно скорее подберёт вам наставника. Не сомневаюсь, что Хогвартс ей дорог, как и мне — подземелья.
— Не надо директору, сэр!
— Поттер... — он, кажется, смягчился, по крайней мере, слова не жалят, а лицо не выражает презрения, — я ведь только что велел вам прекратить изображать дурака. Никто вас не станет наказывать. Вам и не могло хватить опыта и знаний, чтобы справиться со стихийным выбросом. И вам крайне необходим наставник.
Я не боюсь наказания. Я только не хочу длинных разговоров, где меня будут спрашивать, что я чувствовал. И что там про наставника? Зачем мне кто-то ещё? Говорю:
— А вы?
Он не понял, да? Моя вина, я так невнятно изъясняюсь. Подхожу ближе, меня покачивает, и я говорю его мантии, не поднимая глаз:
— Вы могли бы меня этому научить.
— Я?!
Отшатывается, словно я предложил ему поцеловать змею. Или меня.
— Вы же смогли справиться с моей... моим... с выбросом. Вы можете. Почему нет?
— Я многое могу, Поттер. Но это не означает, что стану делать. Боюсь, что не располагаю достаточным запасом терпения для предлагаемой вами роли. Или вы уже забыли уроки окклюменции?
Нет, я не забыл. Орал он на меня тогда на каждом занятии знатно. Но мне казалось, что-то уже сместилось в нашем восприятии друг друга. В нашем? Да я оптимист...
Он больше ничего не говорит, наверное, полагает, что привёл достаточно доводов, чтобы я отстал. А я отстану? И больше никогда не услышу, как он зовёт меня по имени? Ну да, можно подумать, если бы он стал со мной заниматься, так я услышал бы... Дурак ты, Хэрри. Вспомни, как и предлагал Снейп, окклюменцию, и угомонись.
Пока я уговариваю себя — опять же по рекомендации Снейпа — не идиотничать, он ищет что-то в не до конца разгромленном шкафу. А когда подходит ко мне, в руках у него зелёный фиал и крошечный кубик чего-то белого.
— Идите, Поттер, — говорит он устало. — Примите вот это и идите.
— Зачем? — изумляюсь я.
— Чтобы дошли.
Что-то белое оказывается сахаром. Дожили. Снейп кормит меня сладким. А зелье — дрянь неимоверная.
Но я дошёл.
И даже пережил вопросы Гермионы, притащившей мне с обеда бутерброды. Она что, всерьёз считает, что можно есть, когда вот так смотрят?
— Да ничего такого, Миона, правда.
— Угу, — говорит она, гипнотизируя взглядом бутерброд, который я держу и никак не соберусь откусить. Во рту ещё живёт резкий вкус зелья, сдобренный сахаром, и мне не хочется осквернять его едой. — Именно потому, что ничего такого, Снейп в мгновение ока вышвырнул всех из класса, едва задребезжали стёкла. Всех, кроме тебя. Ничего такого, да, Гарри?
"Дыши, Хэрри" Вот так, Миона, звучит моё имя, но тебе это ни к чему знать.
— Гарри! Да что с тобой?!
Придётся признаваться, иначе мне не уйти живым.
— Снейп сказал, что у меня был стихийный выброс магии. Пообещал сказать МакГонагалл, чтобы та нашла мне учителя.
— Учителя чего?
— Да фиг его знает. Самоконтроля, наверное. Сказал, если оставить всё как есть, могу однажды разнести Хогвартс по камушку.
— И это называется "ничего такого"?! — вопит Гермиона и стучит ладонью по столу.
Раньше она была менее эмоциональной. Хорошо ещё, что Рона здесь нет, сейчас бы огрёб от двоих. Ага, теперь я радуюсь тому, что друга нет рядом. И ловлю себя на мысли, что вот если бы и подруга оставила меня в покое... Всё. Приехали. Пойти попроситься жить в подземелья?
— Не вздумай отказываться от учителя, Гарри, слышишь? Даже если это будет сам Снейп!
— Да, мамочка, — ворчу я, пытаясь сдержать рвущийся наружу смешок.
Если это будет Снейп... Если бы это был Снейп!
Ну вот — Гермиона обиделась. Упрекает в том, что раньше я всё ей рассказывал, а теперь клещами ничего не вытянешь, что я стал скрытным и себе на уме, как слизеринец. Спасибо, родная. Только это я не сейчас стал. Просто раньше мы делились друг с другом мечтами и планами проказ, вроде того, как насолить Малфою, потом планами операций Ордена, виски и сигаретами. А сейчас — сигаретами могу поделиться. Пять блоков лежат в спальне под кроватью, бессовестно нарушая школьные правила. Больше мне нечем делиться, Гермиона. Совсем нечем. А тем, что есть — не с тобой.
19.04.2012
