А ведь за каждым из этих смыслов может открываться перспектива столь же многообразных интерпретаций

То, чем занимаются постструктуралисты, называется именно так: размыкание структуры (т.е. смысла) в контекст. Принято говорить о том, что в постструктурализме существуют две приоритетные стратегии этого размыкания: текстовая (знаменитое высказывание Деррида — «нет ничего вне текста») и политическая (Делез, заявивший: «в конеч­ном счете, все это политика»; Барт, рассматривавший литературу как буржуазный институт, особенно опасный тем, что выдает себя за институт нейтральный, якобы не имеющий опасной специфической позиции). На этот счет существует еще одно афористичное высказыва­ние: постструктуралисты пытаются обнаруживать за всем «язык власти и власть языка»¹. В целом, это умение показать, что 1) все, что есть, представлено нам лишь как текст, понимание которого зависит от читателя и даже создается им; 2) как для текста, так и для читате-

¹ Сам по себе этот каламбур, как кажется, уже потерял автора. Возможно, им был Сергей Ушакин: Ушакин С.А. После модернизма: язык власти или власть языка // Общественные науки и современность. № 5.1996. С. 130.

17. Постструктурализм_____________________________________ 194

ля и для понимания существенны конфигурации властных отношений в обществе (или, если угодно, в культуре), в котором происходят процес­сы коммуникации / переинтерпретации. Навык такого сомнения следу­ет признать важной заслугой постструктурализма.

Можно заметить, что содержанию постструктуралистского ре­лятивизма удачно соответствует форма произведений постструкту­ралистских авторов. Например, Ж. Лакан называл свой стиль «сюр­реалистическим», Барт просто писал весьма эмоционально, а, допустим, «Археология знания» Фуко выглядит как непрерывное са­моопровержение. Еще более показателен проект деконструкции Дерри-да, который очень заботился о том, чтобы его текст не оказался ни системой, ни методом, ни критикой в смысле традиционной фи­лософии. Все эти формальные характеристики вполне отвечают постструктуралистским нападкам на европейскую капиталистиче­скую рациональность и научность.

Постструктурализм и традиция критики власти

Экзистенциалистское наследство в постструктурализме весьма сильно коррелирует с левыми политическими взглядами. Это понятно и объяс­няется причинами, сохранявшими свою действенность на протяжении всего периода модерна, но особенно значимыми в контексте именно второй половины XX века. Можно даже выйти за пределы историче­ского модерна и вспомнить о том, что в христианской традиции су­ществует идея социальной справедливости, а западноевропейская постпротестантская этика складывалась параллельно триумфу соци­ально эмансипировавшейся буржуазии, т.е. идея «освобождения» фун­даментальна для европейской интеллектуальной традиции.

Несколько огрубляя, можно сказать, что в этой истории мощно представлены только две альтернативы: или клерикально ориентиро­ванный консерватизм, или критика существующей власти. Во многих европейских странах (особенно в католических) значительная часть интеллектуалов получала образование в подведомственных церкви уч­реждениях, была относительно лояльна церкви и «плавно» перенимала ее социальные функции. Для таких интеллектуалов революционные или

17. Постструктурализм_____________________________________ 195

почти революционные взгляды, конечно же, не были обязательными или характерными, а мыслители, наиболее близкие романтическим ус­тановкам или клерикальным партиям, всегда отчетливо тяготели к консерватизму (хотя бы и совершенно выдуманному, как национал-социалистический или фашистский). Однако секуляризованный ев­ропейский интеллектуал-гуманитарий практически был (и остается?) обречен на левые¹ политические взгляды. С одной стороны, критика (политической) власти и придумывание ей альтернатив является едва ли не самой востребованной общественной задачей гуманитариев как значимых для общества фигур². С другой стороны, приходится отда­вать себе отчет в том, что именно страта ученых не обладает ни деньгами, ни властью, будучи к ней максимально приближена. Это положение «низшего из господствующих» очень располагает к революционным настроениям.

Говоря уже более конкретно о середине XX века, следует прежде всего отметить влияние марксизма на все пространство европейской мысли (особенно после того как Великая депрессия 1929 — 1933 годов и победа номинально социалистического государства во Второй ми­ровой войне заставили политиков Европы и США очень серьезно поднять уровень жизни и правомочности трудящихся классов / широ­ких масс). Кроме этого, левизна постструктурализма частично объяс­няется его генетическими отношениями со своим непосредственным предшественником (структурализм), и с философским течением, предшествовавшим уже структурализму (экзистенциализм). Во Фран­ции это направление возглавлялось чрезвычайно влиятельным и ус­пешным философом Ж.-П. Сартром, близким марксизму и делавшим немалый акцент на идее и риторике индивидуального освобождения личности. Структурализм во многих аспектах строился как отказ от экзистенциализма, как позитивистская — по своему замыслу — по­пытка построить философию без этики. Постструктурализм, как уже

Возможно, правильнее сказать «критические». Однако для Франции 1960 — 1980-х годов это не очень существенно, действенная критика власти раздава­лась только слева.

² Подробнее на эти темы есть смысл посмотреть книги: Хабермас Ю. Философ­ский дискурс о модерне. М., 2003, и УолцерМ. Компания критиков. М., 1999.

17. Постструктурализм_____________________________________ 196

говорилось, принял структуралистскую критику субъекта как фик­тивной категории: под видом субъекта нам предстает обманчивое единство культурного опыта, интересов власти и средств текстуально­го выражения. Старые экзистенциалистские представления о персо­нальном противостоянии индивида всему миру были благополучно раз­венчаны структурализмом: выяснилось, что экзистенциалистское понимание субъекта - не универсальная, а вполне европейская и евро­поцентристская идея, к тому же работающая, в конечном счете, на ин­тересы власти.

Однако наподобие того, как структурализм нередко утверждал себя в споре с предшествовавшими экзистенциалистскими позициями и ради этого обращался к духу еще более ранней позитивистской фи­лософии, постструктурализм и явно, и скрыто апеллировал к экзи­стенциалистскому мироощущению индивида, который пребывает в отчаянной борьбе с властью и миром в целом. В отличие от структу­ралистских авторов, постструктуралисты ставят себя в решительную оппозицию к власти, хотя и понимают трудность (Барт) или даже не­возможность (Фуко) ее свержения. Постструктурализм рассчитан уже на субъектов, которые осознают сконструированность своей ин­дивидуальности и человеческой суверенности. Однако освободи­тельный пафос у него сильнейший. Сохраняется вполне марксист­ская (с поправками на маоизм и антисталинизм) ориентация на борьбу с капитализмом. При этом вполне по-экзистенциалистски мышление остается пронизано целью добиваться свободы. Пусть даже это будет довольно ограниченная свобода интеллектуала, понимающего все новые и новые уловки власти, которая заставляет его работать на свое утверждение даже в его святая святых -в интеллектуальной и творческой деятельности.

17. Постструктурализм_________________________________ 197

«Насыщенное описание»: зависимость значения от контекста и отказ от монистических¹ объяснений

Перейдем еще к одной важной методологической характеристике пост­структуралистских стратегий, которая в начале была обозначена мной как «промежуточный план». Как говорилось, он не тождественен непо­средственной данности источников. В этом случае нам нечего было бы от них допытываться, а исследование становилось бы просто переска­зом. В то же время критическая искушенность постструктуралистов не разрешает им искать объяснения на глубинных уровнях: таких, как устройство бессознательного или восстанавливаемый в герменев­тике истинный смысл произведения (пусть даже не тождественный смыслу, который вкладывал в свой текст или поступок автор-субъект). Я хотел бы указать на три примера, иллюстрирующих эту специфиче­скую установку исследования: дискурсивный анализ, в социологии -идея двойной структурации (на языке Э. Гидденса) или диспозиций (на языке П. Бурдье), парадигма «насыщенного описания» К. Гирца.

Об анализе дискурсов выше уже говорилось. Я лишь еще раз с удовольствием подчеркну, что конструкция «дискурса» не позволяет нам остановить интерпретацию (текста) там, где нам это удобно: на­пример, на уровне, где смысл «классовая позиция» не требует даль­нейших объяснений, или на том, где в качестве такого же рода по­следней «объяснительной» реальности используется, допустим, «свобода воли». Анализ дискурсов обращен не на текст как вещь и не на систему социальных позиций как вещь, поэтому он не похож ни на третий, ни на первый позитивизм. Требование дискурсивного ана­лиза состоит, как мы помним, в том, чтобы искать за системой вы­сказываний не ее внутреннюю и самодостаточную последовательность и не замысел автора, а ту дискурсивную, логическую позицию, с которой могло бы быть сделано данное множество высказываний.

Из этого же стремления не отрицать зависимость исследования ни от предмета, ни от интерпретатора, происходят конструкции Бурдье

Слово «монизм» обозначает здесь объяснение какой-либо проблемы одним фактором или системой факторов одного порядка (например, только социаль­но-экономических).

17. Постструктурализм

198

и Гидденса. Эти авторы пытаются совместить субъективные и объек­тивные составляющие человеческого действия (и, соответственно, его объяснения) в теориях габитуса (П. Бурдье) и двойной структура-ции (Э. Гидденс). В обеих концепциях разрабатываются модели структур, которые предопределяют действия и выборы индивида, складываясь как из того, что он сознает (сознательная часть опыта, знания, решения), так и из того, в чем он не отдает себя отчета, -бессознательное (напоминающее психоанализ, но не обязательно сексуа-лизированное) плюс интериоризированный опыт. И то, и другое отчасти является результатом воли индивида, которую он сам понимает как сво­бодную, а отчасти - предопределяется действиями других и вообще всей человеческой историей, спрессовавшейся в условия действия и воспри­ятия ситуации индивидом. В определенном смысле, «габитус» Бурдье — конструкция, придуманная для обозначения черного ящика, в котором социальный опыт субъекта осознанно и неосознанно трансформируется в поступки, а результаты и восприятие этих поступков аккумулируются в индивидуальный и коллективный социальный опыт¹.

 

Поступки(результаты целенаправленного поведения)

Непредусмотренные последствия поступков

ГАБИТУ

ДиспоЭтии - предустановки К ПОВед^нИЮВ рамках ими i и i у i иь

Интериоризация социального опыта

 

¹ Подробнее об этих авторах см., например: Современная социальная теория. Новосибирск, 1995.

17. Постструктурализм_____________________________________ 199

Наконец, еще одним ходом мысли, при помощи которого пост­структурализм разрушает представление о фиксированном соотно­шении означаемого и означающего, является интерпретативная ан­тропология К. Гирца¹. Введенное им в научный оборот понятие «насыщенного» или «плотного» описания вполне успешно иллюстри­рует специфику (в сравнении с более ранними значениями) постструк­туралистского понимания «текста».

В качестве такового, разумеется, может в целях исследования трактоваться и культура в целом, и любой ее феномен в частности. Вообще, вторая половина XX века нередко считается прошедшей под знаком «лингвистического поворота» в гуманитарном исследова­нии, когда универсальным ключом к рассмотрению картины или предмета одежды, а также действия, человека или общества ста­новится призыв рассматривать это нечто как «текст».

Следует понимать, что за этим призывом и за самим понятием «текста» стоят очень разные составляющие.

Наиболее сильно просвечивает структуралистская или семио­тическая компонента, восходящая в конечном счете к позитивизму. В этом случае текст означает, что нечто представляющееся нам первона­чально своего рода хаосом (например, хаос звуков авангардистского му­зыкального произведения или какое-нибудь реальное государственное устройство с принятыми в нем теневыми правилами игры, неконтро-

¹ «Но суть моих рассуждений сводится к тому, что между тем, что Райл назвал бы «ненасыщенным описанием» действий репетирующего, передразнивающе­го, подмигивающего, моргающего и т.д. («быстрым движением смыкают верх­нее и нижнее веко правого глаза»), и «насыщенным описанием» того, что они на самом деле делают («репетирует перед зеркалом, как он будет передразни­вать приятеля, когда тот будет кому-то тайно подмигивать»), лежит предмет исследования этнографии: стратифицированная иерархия наполненных смыс­лом структур, в контексте которых возможно моргать, подмигивать, делать вид, что подмигиваешь, передразнивать, репетировать, а также воспринимать и интерпретировать эти действия, и без которых все эти действия (включая и нуле­вое морганье, которое как категория культуры в такой же степени не подмигива­ние, в какой подмигивание является не морганьем) не будут существовать, неза­висимо от того, что кто-то будет делать с верхним и нижним веком своего правого глаза» (Гирц К. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры // Антология исследований культуры. СПб., 1997. С. 175).

17. Постструктурализм_____________________________________ 200

лируемостью действий чиновников, столкновением интересов и во­обще полной неразберихой) на самом деле является вовсе не беспорядком, но вполне организованной структурой. Просто у этой структуры есть свои закономерности, и более важные из них не экс­плицированы, но лишь подлежат установлению в исследовании. Имен­но структуралистов и постструктуралистов нередко упрекают в том, что они радикализировали слово «текст» и научили гуманитариев что бы то ни было видеть (или притворяться, что они видят) как текст. В этом смысле постструктуралисты (по крайней мере, Деррида и Барт) вполне сохраняют структуралистский пафос и остаются лингвоцентри-стами. Н.С. Автономова полагает, что именно в 1970-е годы, в эпоху постструктурализма, акцент на текстуальности даже усиливается: то, что для Лакана существовало как бессознательное, а для раннего анализа дискурсов как идеология, социальное, постструктуралисты на­чинают рассматривать на текстуальном и дискурсивном уровне. Иными словами, постструктуралисты указывают на текстуальный и дискурсив­ный характер даже тех областей, в которых надеялись найти объяснитель­ную первооснову ранние структуралисты.

Помимо структуралистской, в слове «текст» есть сильная герменев­тическая, восходящая к литературоведению, составляющая. За определен­ным «текстом», за вышеописанным структурированным порядком, хочет­ся подразумевать чей-то замысел, адресованное читателю послание.

Постструктуралистские обертона слова «текст», во-первых, самые неявные, а во-вторых, уже восходят к структуралистской базе и к ее спору с герменевтической или экзистенциалистской интенциями. Кажется, что структурную устроенность «текста» постструктурали­сты понимают вовсе не как отражение существующего порядка ве­щей или чьего-то спланированного коммуникативного намерения. Постструктуралистский текст означает пересечение нескольких, опо­знаваемых лишь в ходе исследования способов видения, например:

1) авторского представления о смысле написанного текста,

2) смыслов, отразившихся в тексте независимо от авторского наме­
рения (благодаря, например, ресурсам языка или использованию
и влиянию неосознававшихся автором культурных кодов), и 3) до­
полнительных смыслов, привносимых при прочтении интерпретато­
ром текста.

17. Постструктурализм

201

Контексты постструктуралистского понимания «текста»

Структуралистский: система правил (в частности, позволяющих слову «текст» обозначать содержание «текст»).

Герменевтический: история термина «текст» и намерение установить его первопонимание, допустим, начиная со средневековой философии: «Природа - это книга... в.

 

[tekst]

«text» «...

Аристотель: текст есть

ТЕКСТ

Понимание науки как части политической

ггельности

змнение в возможности дать юнчательную формулировку

L

Постструктуралистский: мое (читателя) понимание «текста» как результат тех трактовок, с которыми меня познакомили в рамках моей культуры (и которые, в свою очередь, восходят к предшествующим трактовкам и (не)пониманиям).

В этом смысле постструктуралистский метод одновременно мо­жет быть назван и релятивистским, и строгим. Релятивизм состоит в том, что ученый будет работать только на уровне означающего, не дерзая давать объяснения тому, что, собственно, «обозначается». Однако на этом уровне он будет именно работать, а не просто кон­статировать недостижимость истины. Само по себе знание о том, что мир устроен, например, бессмысленно, жестоко или непознаваемо, не представляет особой ценности. Нужны конкретные и убедитель­ные - да еще и красивые! - разоблачения нелогичного и принуди­тельного как в исследуемом предмете, так и в самом исследователе. Вновь воспользуемся примером К. Гирца. Исследователь должен объ­яснить, каким образом он (из рамок своей культуры, в которой воз­можны и сговор, и репетиция перед зеркалом) интерпретирует чье-то моргание, невинное или наоборот, ставящее своей целью симулиро­вать отсутствующий заговор, именно как «подмигивание». В этой своей тяге к конкретным описаниям и детальным осмыслениям пост-

17. Постструктурализм_____________________________________ 202

структурализм продолжает традиции французского позитивизма и структурализма и вполне способен работать в качестве эффектной и эффективной исследовательской методологии.

Антирепрезентационизм Жака Деррида

Ж. Деррида является удобной фигурой, для того чтобы попытаться представить себе, как может выглядеть постструктуралистская филосо­фия; неудивительно, что при этом его методологические призывы мо­гут стать руководством к действию только на самом общем уровне. Деррида, автор такого культового слова, как «деконструкция», соз­дал проект очень специфического отношения к традиционной фило­софии. Этот проект потому и называется «деконструкцией», что предполагает не «деструкцию», не полное разрушение, но очень глубо­кое критическое преобразование, сознающее происхождение от своего материала. В традиционной философии Деррида не устраивает наде­жда мыслителей на то, что истина и сущности все-таки где-то как-то существуют, на то, что можно если не добиться, то хотя бы предста­вить себе в качестве регулятивного горизонта чистое созерцание, не искаженное ни ошибками логики или понятийного аппарата, ни специ­фикой исследовательской позиции, ни осознанной или неосознанной личной заинтересованностью.

Деррида предполагает, что эта позиция европейской филосо­фии обусловлена ее склонностью верить в некоторый особый статус того, что она исследует, - статус наличия (presence, иногда еще пере­водится как присутствие). С точки зрения Деррида, вещи вовсе не присутствуют в какой-то самотождественной изначальности, кото­рая может быть найдена. Их самотождественность всегда затронута различием (грубо говоря, с другими вещами) и отсрочкой (например, «причина» становится «причиной» только спустя некоторое время, когда происходит следствие). Кстати, отсрочка и различие - это два смысла другого термина Деррида, знаменитого «differdnce». Однако традицион­ная европейская мысль не хочет видеть того, что в чистом виде, без differdnce, присутствие невозможно. Поэтому в основу европейской философии положена модель представления (репрезентации), воссозда-

17. Постструктурализм_____________________________________ 203

ния некоторой стоящей за изображением реальности. Потребность уви­деть суть вещей влечет европейскую мысль к тому, что она все время хочет обнаружить некие первосущности, центры (для краткости Деррида упрекает европейскую философию в онто-тео-телео-фалло-фоно-лого-центризме) ¹.

Деррида пытается деконструировать всю философию наотмашь (что ни в коем случае неравнозначно тому, чтобы вновь начинать с чис­того листа, с самого начала все то же самое). Поэтому, аргументиро­ванно критикуя понятия «системы», «метода» и даже самой «критики», он не хочет, чтобы его «деконструкция» воспринималась как система или метод; текст Деррида представляет собой нечто среднее между многоэтажным и ироничным комментированием себя (или источника) и каламбуром². Кстати, каламбур — вещь тоже отнюдь не случайная. Возведение игры слов в технику философствования основывается на том недоверии, которое Деррида испытывает к понятию как фило­софскому инструменту, ложно претендующему на то, чтобы схватывать реальность недвусмысленно.

В плане методологии эти призывы к «новой философии» обрета­ют сколько-нибудь уловимые очертания только у раннего Деррида, ко­гда он, с относительной правдоподобностью, говорит о том, что клас­сическая философия была направлена на поиск тождеств (или соответствующих им противоречий), но не различий, и обозначает чер­ты своего грамматологического проекта. Новая, предложенная им нау­ка, «грамматология», - это, по его определению, «особая дисциплина по исследованию письма»³. Однако «письмо» здесь становится терми­ном, существенно отличающимся от того, что мы привыкли понимать под словами «письмо» или даже «текст». «Письмо» у Деррида - не вы-

¹ Цит. по: Автономова Н.С. Деррида // Современная западная философия. Сло­
варь. М., 1998. С. 125.

² Таковым является уже упомянутое выше слово «difference», образованное
Деррида от слова «difference» («различие»), которому придан процессуальный
характер («различание»), указывающий на еще одно значение исходного глаго­
ла «differer» — отсрочивать, откладывать во времени.

³ См. (показательный также и для стиля Ж. Деррида) пассаж: Деррида Ж.
О грамматологии. М., 2000. С. 117; также статья: Автономова Н.С. Граммато­
логия // Современная западная философия: Словарь. М., 1998. С. 109.

17. Постструктурализм_____________________________________ 204

ражение той мысли, которую автор хотел донести до читателя, не знак некоторого подлежащего установлению, пониманию и объяснению со­держания, а нечто прямо противоположное. Письмо - это доступное для исследования дополнение к такому неуловимому «протосодержа-нию», его «след», и кроме «следа» нам о существовании этого «прото-содержания» ничего не известно и не будет. Для того чтобы выйти на этот уровень, на котором снимается противопоставление речи и письма (т.е. сущности и явления), Деррида рекомендует нарушать дисциплинарные перегородки и политические запреты.

Сам по себе призыв рассматривать культурные тексты не как представляющие / выражающие некоторое изначальное значение, но как замещающие его видится очень интересным для гуманитария. Эта тенденция находится в том же русле, что и намерение Лакана исследовать именно символическое пространство бессознательного, да и вообще соответствует вышеотмеченному стремлению постструк­турализма довольствоваться в работе именно уровнем означающего, отказываясь от того, чтобы делать заключения по поводу сущностей. Есть и другое возможное применение деконструкции по отношению к конкретной гуманитарной работе - видеть в тексте не столько адресо­ванное читателю послание, сколько заимствованные из других куль­турных источников опорные понятия и слои метафор. Это происхожде­ние элементов текста из чужих контекстов, грубо говоря, свидетельствует о том, что текст не является сам сувереном собствен­ного содержания, которое поэтому вообще менее важно, чем форма текстов как определенных media, культурных, исторических и социоло­гических продуктов, являющихся в то же время средствами человече­ской коммуникации.

История литературы Ролана Барта

Еще одним наиболее часто упоминаемым постструктуралистом являет­ся Р. Барт (1915 - 1979), и он же, вероятно, - самый популярный и лег­кий для чтения из представителей этого направления. И.П. Ильин в своих книгах, по сути, отказывает Барту в самостоятельности, го­воря, что тот фактически был лишь великим «посредником» пост-

17. Постструктурализм_____________________________________ 205

структуралистских идей¹. Именно Барт популяризовал такие конст­рукции как «смерть автора» или «письмо», придумал «эффект реаль­ности» и в своих поздних сочинениях («Удовольствие от текста», «Ролан Барт о Ролане Барте», «Фрагменты речи влюбленного», «Cam­era Lucida») задал наиболее влиятельные образцы гуманитарной пост­структуралистской стилистики. Одной из ее составляющих является агрессивность в отношении современной буржуазии как производителя искажающего осмысляющего кода, пытающегося выглядеть универ­сальным. Другая составляющая — релятивистское убеждение в том, что собственные дешифрующие построения каким-то образом тоже оказываются наперед заданными в своей специфической ошибочно­сти репрезентациями. Следовательно, эти попытки разоблачить власть тоже подчинены какой-то логике принуждения, зловредной и смеющейся над нашими освободительными потугами.

В своем анализе литературы Барт стремится разоблачить буржуа­зию, которая выдает собственную классовую стратегию литературной критики за всеобщую, лишенную политических интересов. Барт дема­скирует роль главных институтов литературы и литературоведения — функций автора (как обманчивого единства составителя литературного послания) и мимезиса (как стремления литературы восстановить неко­торую фактическую или моральную реальность). В «Анализе одной новеллы Эдгара По» Барт ставит задачу исследовать не «кто говорит», а «что говорится» в произведении; найти, если угодно, «тайный смысл» взаимодействия функционирующих в тексте лексических, синтаксиче­ских и смысловых структур. Это повлекло за собой понимание и истол­кование текста как структуры, существующей в своей идеологической и культурно-исторической обусловленности достаточно независимо от автора преференции². Именно Барту принадлежит, кстати, знамени-

¹ Ильин И.П. Постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм.
М., 1996. С. 157.

² Это, впрочем, еще вполне структуралистский способ рассуждения. Традици­
онному способу прочтения, который предполагает, что смысл текста создается
или тем, о чем в этом тесте говорится (референция), или хотя бы субъективным
намерением и мастерством автора, противопоставляется новый, провозгла­
шающий, что смысл текста, скорее, содержится в языке и ситуации (это уже
более по-постструктуралистски) чтения.

17. Постструктурализм_____________________________________ 206

тый термин «чтение-письмо», который означает, что каждый читатель фактически самостоятельно пишет читаемый текст, наделяя его своими значениями и интерпретациями. В связи с этим Барт начинает истолко­вание текста не как данности, а как процесса, процесса - идеологичес­кого, или, по Барту, мифологического - означивания, осуществляемого совместно текстом и читателем.

Это исследование, по сути своей, распадается на несколько час­тей. С одной стороны, оно довольно хорошо соответствует общему для постструктуралистов настроению «обреченной революции», ко­гда свою неспособность говорить не на языке власти они признают, но, вместо того чтобы полностью капитулировать перед ней, ставят своей задачей разоблачение механизмов власти и принуждения в тек­сте. В рамках этого проекта Барт чрезвычайно красив и убедителен, особенно когда он объявляет себя «историком наиболее коварных зна­ков»¹, которые поставляют власть и литература - знаков и иллюзий очевидности. Именно то, что нам кажется правдоподобным и бесспор­ным, и надлежит разоблачать в первую очередь. В качестве примера можно привести известный бартовский анализ эффекта реальности — того, что заставляет нас испытывать доверие к определенным литера­турным текстам и называть их реалистическими. Барт обнаруживает, что читателя гораздо больше убеждают незначительные для идеологии повествования детали (какой-нибудь «барометр над пирамидой из ко­робок и картонок»)², которые снабжают текст дополнительным креди­том доверия и позволяют провести идеологию, например, идеологию стабильного буржуазного семейного быта.

Другая составляющая постструктуралистского развенчания структур, стоящих за производством и восприятием текста и имею­щих реляционный характер, выглядит менее заостренной на полеми­ку и более конструктивной. Каждое открытие подобного рода (на­пример, то, что мы благодаря «коробкам и картонкам» начинаем верить в существование «барометра» и даже семьи, всем этим владев-

¹ Цит. по: Рыклин М.К. Барт Р. // Современная западная философия: Словарь.
М., 1998. С. 33.

² Цит по: Барт Р. Эффект реальности // Барт Р. Избранные работы. Семиотика.
Поэтика. М., 1994. С. 392.

17. Постструктурализм_____________________________________ 207

шей) является не просто пессимистической гносеологической конста­тацией. На конкретном материале даются подробные разъяснения фак­та культурно-исторической относительности - и читаемого текста, и нас как его читателей. Констатировать и выявлять причины, по ко­торым мы видим смысл и законы того или иного послания именно так (а не в их вечной, аутентичной автору, позитивистской или структуралистской правильности), - вот то немногое и даже, по сути, единственное, что нам остается. Однако это тоже знание и, если оно осуществляется в расчете на некоторую убедительность и правила, тоже наука. В этом смысле постструктурализм просматривается за многими перспективными современными формами гуманитаристики (например, за «cultural studies») и в то же время, дополняя идеей куль­турно-исторической относительности традиционные соображения о психоаналитической и социальной обусловленности, продолжает «эру подозрения».

Лекция 18 ПОСТМОДЕРНИЗМ

Последняя лекция посвящена постмодернизму. Мы остановимся на четырех пунктах: во-первых, на трудностях анализа постмодер­низма и на том, что это понятие употребляют как бы концентрически, для обозначения явлений совершенно разного объема; во-вторых, на исходных кластерах, средоточиях постмодернистской идеологии; в-третьих, на так называемой постмодернистской эстетике; в-четвертых, на тенденциях, которые соответствуют постмодернизму в развитии общества и в состоянии гуманитарных наук.

Многие рассказы о постмодернизме содержат причитания о том, как трудно про него рассказывать. В самом начале важно от­метить, что постмодернизм принадлежит к числу самокритических стратегий, для него больше, чем для какой бы то ни было другой программы характерны негативные определения. В постмодерном обществе важно, что оно НЕ-индустриальное, в постмодерной науке — что она НЕ-академическая и т.д. Кроме того, на тему «неуловимо­сти» определения постмодернизма часто звучат еще несколько аргу­ментов.

Во-первых, иногда звучит утверждение, что постмодернизм — это не просто современность, а то, что после современности, и для того чтобы о нем говорить, нам будто бы желательна некоторая временная дистанция, нужно, чтобы этот период давно закончился и мы могли посмотреть на него со стороны. У этого аргумента есть еще один весьма интересный разворот: является ли все-таки постсовременность завершающей фазой современности, или это что-то абсолютно новое -но об этом мы ниже поговорим подробнее.

Во-вторых, замечают, что слишком много разных смыслов обозна­чаются как постмодернистские и слишком много разных людей объявле­ны или объявляют себя постмодернистами (либо открещиваются от ярлыка «постмодернистский», специфическое значение которого

18. Постмодернизм_________________________________________ 209

при этом актуально только для них). Поэтому очень трудно найти грани­цы интересующего нас явления и уловить единство его составляющих.

В-третьих, нередко признается, что в содержательном плане идентичность постмодернизма создается утверждениями об отсутствии идеологии, об абсолютной терпимости и включении в себя даже своих противоположностей и о прочем радикальном плюрализме. Эти качест­ва иногда изображаются свойственными только постмодернизму и, таким образом, факультативными - их можно исповедовать или не исповедовать, а часть их свойственна всему современному общест­ву. В последнем случае заниматься поисками какого-либо определения или единства постмодернистских настроений является блажью, кор­ректной только потому, что постмодернизм, в силу своей абсолютной терпимости, обязан допускать и ее.

Мне кажется, что три эти вышеприведенные трудности опреде­ления постмодернизма действительно имеют место, но служат скорее отговорками. До некоторой степени, они уже являются следствиями определенного понимания постмодернизма и логических противоре­чий, которые можно если не преодолеть, то хотя бы осознать.

«Концентрическая» характеристика постмодернизма

Ситуацию можно попытаться представить себе следующим образом. Существует, если угодно, «концентрическое» определение постмо­дернизма, и некоторые недоразумения происходят потому, что мы путаемся между разными радиусами. Есть определенные центры, можно сказать, кластеры постмодернистских идей; есть более широкое пространство постмодернистских ценностей, иногда обозначаемое как «постмодернистская чувствительность»; есть словоупотребление («мы живем в эпоху постмодернистской политической риторики»), когда в качестве постмодернистского квалифицируется многое, в чем есть хоть какие-то черты постмодерна.

18. Постмодернизм

Разные радиусы постмодернизма

 

Постмодернистская чувствительность

Кластеры постмодернист­ской идеологии

Постмодерное и непостмодерное

(не принадлежащее

к п/м или решительно несогласное с ним?)

Кластеры постмодернистской идеологии: деконструктивизм и интертекстуальность

Удобно начать разговор о постмодернизме с тех центров, которые сами называют себя постмодернистскими и не встречают в этом самооп­ределении особых возражений со стороны. В этой роли выступают, в частности, американское деконструктивистское литературоведение (созданное в конце 1970-х годов Полем де Маном и Джозефом Милле­ром) и группа французских философов (прежде всего, Жан-Франсуа Лиотар, Жан Бодрийяр; очень часто, как уже говорилось, их объединя­ют с Ж. Делезом, Ж. Деррида, Ф. Гваттари и другими).

Американские литературоведы сумели популяризовать и приме­нить к задачам практической литературной критики довольно сложный философский постструктурализм Ж. Деррида. Одна из их основных идей состоит в том, что при анализе текстов бессмысленно пробиваться к какой-либо «правильной» интерпретации. Мы не можем надеяться,

18. Постмодернизм_________________________________________ 211

что текст окажется разгадываемым шифром определенных социальных, психологических или эстетических обстоятельств. Иными словами, ко­гда мы читаем гоголевские «Вечера на хуторе близ Диканьки», сооб­ражения о том, что Гоголь возмущался несправедливостями угасаю­щего крепостнического общества, сублимировал свою сексуальную неопытность или находился под влиянием немецких романтиков, име­ют только очень ограниченный, относительный смысл. На самом деле, это мы придумываем определенные интерпретации Гоголя, только потому, что мы «перемножаем» его тексты на уже знакомые нам со­чинения Маркса, Фрейда или на какую-нибудь многотомную историю литературы. Гоголь, впрочем, также создавал свои идеи и интерпре­тации на пересечении текстов народных украинских сказок, Библии и, допустим, Гофмана.

Таким образом, не существует текстов, которые бы обладали соб­ственной идеей, автором или влиянием, а есть единое пространство тек­стов и интерпретаций, еще точнее было бы сказать - «восприятий», не­разрывно переплетенных между собой. Эта концепция называется концепцией «интертекстуальности», ее создали французские пост­структуралисты, а в массовом порядке применили к литературной кри­тике вышеупомянутые американские исследователи.

На роль другого «самого» центра постмодернистской мысли, вероятно, могут претендовать несколько упомянутых чуть выше фран­цузских философов. Все они размышляли, в частности, о том, какие функции выполняют философия и знание в современном обществе, и иногда высказывали содержательно близкие тезисы. Звучат они при­мерно так: до XX века с его мировыми войнами, достигнутым матери­альным благосостоянием, экологической угрозой и дифференциацией научных школ и эстетических вкусов сперва религия, а потом науки в целом и философия сама по себе худо-бедно справлялись с задачей уложить всю известную информацию в какое-либо осмысленное по­вествование. В терминологии Лиотара такое повествование называ­ется «метанарративом». Он приводит примеры, когда, допустим, вся история Нового Времени вместе с духовной культурой от Просвеще­ния до Маркса и с социальными и национальными революциями рас­сматривается как единый проект «освобождения человечества». Дру-

18. Постмодернизм_________________________________________ 212

гой пример — «герменевтика смысла», когда вся история знания счита­ется трудным, но имеющим конечную цель путем приближения к един­ственной истине.

Однако XX век оказался слишком разнообразным. «После Ос­венцима», как констатировала X. Арендт, нельзя пить кофе и нельзя не пить кофе. Метанарративов у нас больше не будет, и единого смысла всего и вся нам тоже больше не видать. В этих условиях, во-первых, зна­ние теряет возможность быть легитимацией, оправданием, осмыслением жизни. Во-вторых, функция знания становится по преимуществу крити­ческой: уже не постройка больших концепций, но их критика, создание маленьких теорий, «микронарративов» на свой вкус и без особых амби­ций, а также выработка процедуры их корректного сопоставления.

Постмодернистская чувствительность

Таковы две концепции, в наибольшей степени претендующие на то, чтобы идентифицировать себя с идеологией постмодернистского анализа. Заметно, что их тезисы не то чтобы противоречат друг дру­гу, но и не особенно друг в друге нуждаются. Если бы проблема со­стояла в том, чтобы объединить де Мана с Лиотаром, постмодернизм обрел бы уже свою идентичность. Однако следует признать, что к срав­нительно близким, релятивистским и игровым моделям отношения к знанию и социальным нормам, как выяснилось, могут приводить уче­ния довольно разного философского происхождения: структуралист­ского и постструктуралистского, феноменологического (прежде всего, опосредованные Хайдеггером) и прагматистского. Например, очень сильным мыслителем, сумевшим привить к американскому прагматиз­му многие черты немецкой и французской философии языка и власти, является Р. Рорти. Как вышеупомянутые, так и некоторые другие идеологические кластеры производят впечатление близких, но нетож­дественных друг другу интеллектуальных конструкций, и определять приходится все это пространство, весьма нестройное.

Для обозначения второй концентрической окружности иногда применяется термин «постмодернистская чувствительность» («sensi-bilite postmoderne») или «постмодернистская эстетика». Этот термин

18. Постмодернизм_________________________________________ 213

несколько расплывчат, но тем не менее можно выделить определенные специфические черты постмодернистской эстетики. Легко предполо­жить, что, прежде всего, она проявляется в художественном, литера­турном или изобразительном творчестве и значительно меньше в науке и философии. Однако разговор об этой эстетике необходим не только потому, что это тема очень интересная, но и еще по двум причинам.

Во-первых, для постмодернистской литературы и литературо­ведения характерны установка на разоблачение очевидных смыслов, уверенность во множественности интерпретаций и, таким образом, предпочтение стилистики содержанию. Эти стандарты произвели на науку, особенно гуманитарную, довольно сильное впечатление. Условно говоря, чего ради выбиваться из сил, если истины все равно нет, а изощренность можно проявлять и работая над формой текста? Во-вторых, тот же Лиотар пишет, что в новых, постмодерных, усло­виях, когда произведение искусства уже не может просто работать на какую-то большую идеологию, оно обязано не подчиняться каким-либо существующим правилам, но каждый раз становиться проектом выяснения правил своих собственных. Искусство, таким образом, превращается в рефлексию, философию самого себя. Следовательно, постмодернистская чувствительность и философия тесно связаны друг с другом.

В принципе, в вопросе характеристик постмодернистской чувстви­тельности господствует полный хаос: если не с номенклатурой, то с ие­рархией. Следует еще раз повториться, что и нижеследующий их каталог достаточно условен.

Мне кажется, самым важным, отправным качеством все-таки явля­ется 1) ирония: недоверие любому предлагаемому смыслу, желание пока­зать его оборотную сторону — не потому, что эта оборотная сторона более истинна, но просто потому, что неистинна лицевая. Аргументирован­ность, культурная изощренность и агрессивность постмодернистской иронии могут быть очень разными в зависимости от исполнителей. Од­нако постмодернист, пожалуй, не может быть проповедником — точнее, проповедник не может быть постмодернистом: последнему не рекомен­дуется верить, что он знает что-то достаточно истинное и ценное, и уж ни в коем случае ему не стоит навязывать свое мнение другим.

18. Постмодернизм_________________________________________ 214

2) Далее: протестуя против самой идеи тотальной интерпретации, целостного и уверенного повествования, постмодернизм, разумеется, не имеет права создать что-нибудь полноценно свое. В целом, постмо­дернистская чувствительность предполагает использование преимуще­ственно уже созданного ранее материала: культурного опыта чужих, до-постмодернистских эпох. Иногда эту ситуацию называют «правилом мертвой руки» - по аналогии с казусом феодального права, когда ка­кой-либо владелец мог распоряжаться имуществом сам, но не имел права продать его или передать по наследству. Так и постмодерни­стам, которые прозревают смысл и лживость любого действия, до того как его осуществят, дозволено распоряжаться культурным бо­гатством прошлого, но не дано прибавить к нему хоть что-нибудь свое. В этой ситуации могут подчеркиваться разные аспекты. Например, можно говорить о 2.1) всеядности или же, наоборот, о терпимости и плюрализме, с которыми постмодернисты непредвзято подходят к чужому культурному наследию. Можно акцентировать внимание на том, что 2.2) цитатностъ является самым опознаваемым стили­стическим качеством постмодернистской культуры. Есть еще один удачный термин - «пастиш»: это французское слово обозначает паро­дию, но пародию, не предполагающую понятия нормы, переворачи­вание которой создавало бы терапевтический или комический эффект. Пастиш — это не способ осмеять те или иные отживающие смыслы и формы. Скорее, пастиш - это конструирование своего высказыва­ния с использованием создававшихся для других целей строительных элементов. Как мне кажется, этот смысл очень неплохо подходит как раз для обозначения некоторых уникальных свойств постмодернист­ской чувствительности.

С цитатностью очень тесно связано еще одно качество, в равной мере характеризующее как стиль, так и функционирование постмодер­нистских произведений: так называемое 3) «двойное кодирование». Можно взять два идущих друг другу навстречу примера: роман «Имя Розы» У. Эко (1980) и историческую монографию «Возвращение Мартина Герра» Н.З. Дэвис (1983). Обе книги про средневековье, обе написаны учеными, при этом одна из них — художественный роман, а другая — научное исследование. «Имя Розы» можно читать наивно, как детективное романтическое историческое повествование, показа-

18. Постмодернизм_________________________________________ 215

тельно, что фильм по этой книге также оказался очень популярен. В то же время «Имя Розы» — сознательная пародия на традиции детектив­ной литературы, а заодно на стоящие за всей европейской культурой ценности просвещения, рационализма (и одновременно их антитез -духовности и мистики). Попутно Эко включает в свою книгу все — от фальсифицированных средневековых документов до М. Пруста: таким образом, удовольствие от романа получит как неискушенный, так и вполне изощренный читатель, ощущающий себя триумфатором интел­лектуальной викторины. Здесь может быть еще одно отступление: по­чему эта пародия постмодернистская? В данном случае потому, что пародия на детектив строится не как «плохой» детектив, в котором ги­пертрофируются клише и слабости. «Имя Розы» - хороший детектив -но не всерьез, и не детектив, и не для того, чтобы высмеять эту форму литературы, а для того, чтобы прочесть, повертеть в руках, подумать и без негодования или прозрения отложить в сторону.

«Возвращение Мартина Герра» - пример того, как те же интуи­ции проникают в академическую науку. Книга одновременно является и научной монографией, и сагой для любителей душещипательных ис­торий (особенно в исторических, в данном случае - XVI века, декора­циях). Это еще и провокация для знатоков исторического ремесла: есть ли у нас право писать историю так, чтобы она выглядела одно­временно художественным, психологическим и методологическим романом? Налицо то же самое множественное кодирование: произве­дение сознательно создается так, чтобы один прочел одно, другой другое и чтобы каждый, в зависимости от своего уровня, предраспо­ложений, ценностей, мог бы найти что-то свое.

И вот мы подошли к последней характеристике, которую стоит обозначить как важную для постмодернистской чувствительности. По­стмодернисты — не первое поколение в XX веке, провозгласившее кри­зис смысла, относительность морали и недостижимость прекрасного. Однако важно, что предыдущие поколения объявляли этот кризис, для того чтобы построить на руинах что-нибудь новое (весь художест­венный авангард) или как можно быстрее и увереннее провозгласить конец света или хотя бы последний и решительный бой. Постмодерни­стская чувствительность примечательна тем, что все вышеупомянутые характеристики воспринимаются не как кризис, с которым надо ера-

18. Постмодернизм_________________________________________ 216

жаться и победить или проиграть, а как положительные, имеющие право на существование черты новой культуры. Не то чтобы постмо­дернизм был 4) оптимистичен, но, по крайней мере, отрицая логику старой культуры, он далек от того, чтобы оплакивать потери, имеющие смысл только с точки зрения этой логики.

Постмодерн: ситуация в обществе и науке

Таким образом, постмодернистская чувствительность — явление значи­тельно менее простое, чем ее центры, но пока еще обозримое. Теперь пришло время поговорить о главной логической коллизии, которая мешает удобно пользоваться понятием «постмодернизм». В нашей схеме этому соответствует самое широкое пространство концентри­ческого определения. Кстати, имеет смысл дать еще одно очень ус­ловное разграничение и сказать, что если постмодернистскую идеоло­гию чаще называют словом «постмодернизм», то постмодернистскую не-идеологию (общество, культура, ситуация и т.п.) — словом «постмо­дерн». Таким образом, сейчас мы начинаем говорить, скорее, о по­стмодерне.

В «постмодерн» входит «все, что имеет отношение к постмодер­низму», и эта всеядность позволяет существовать двум логическим не­ясностям, сильно компрометирующим и определение, и само понятие постмодернизма.

Во-первых, решительно непонятно, как соотносится «постмо­дерн» и «современность». Используется ли это слово для того, чтобы обозначать: а) законченный период последних 20 — 30 лет XX века, понимаемый как специфическое, но все-таки развитие предыдущих тен­денций - для выражения этого смысла Ю. Хабермас или В. Велып ис­пользуют довольно удачный термин «радикальный модерн»; б) тот же законченный период последних 20 — 30 лет XX века, знаменующий собой, однако, решительный разрыв с «модерном», т.е. со всем Новым Временем (начало этого периода могут датировать, как известно, и серединой XVII, и началом XIX, и даже концом XV в.); в) совершенно непонятный по длительности и характеристикам период, который разительно отлича­ется от всего, что было в истории и только начинается в конце XX века.

18. Постмодернизм_________________________________________ 217

Мне хотелось бы четче обозначить свои собственные намерения: в них вовсе не входит научить «правильно» пользоваться понятием «постмодерн», и едва ли можно утверждать, что какое-то понимание корректно, а какое-то нет. Скорее, я попробую показать, что в разгово­ре о постмодерне очень легко исходить из принимаемых по умолчанию различных коннотаций этого слова. При этом могут быть выявлены и достаточно типичные случаи выхода из такой ситуации, корректного соотнесения разных смыслов «постмодерна» между собой.

Проблема соотношения постмодерна и современности

а) продолжение модерна («радикальный модерн»); б) разрыв с модерном; в) начало новой эры

Модерн

{

{ Постмодерн } I Модерн I

|п о с т м

Еще одна логическая неточность, пожалуй, даже более важная, состоит в том, что когда понятие постмодерн употребляют в расшири­тельном смысле и распространяют практически на все современное общество, одни имеют в виду действительно все общество, а другие -ровно его постмодерную часть. Таким образом, очень часто происходит приписывание какого-то узкого значения слова «постмодернизм» более широкому кругу явлений, чем тот, который подразумевается собесед­ником или критиком. Можно привести простой пример: допустим, в на­чале 2000-х годов в московской радиоротации была популярна песня

18. Постмодернизм_________________________________________ 218

«Такого, как Путин» группы «Поющие вместе». Ответ на вопрос, следует ли считать эту песню постмодернистской, не может быть однозначным. С одной стороны, в музыкальном отношении песня вполне традиционна, да и с точки зрения политики, постмодернисты, пожалуй, такого, как Путин, хотеть не должны. С другой стороны, очевидно, что подобная песня мо­жет функционировать как не имеющая (оппозиционного) политического звучания только в ситуации уже постмодернистской массовой культуры, когда предполагается, что все «серьезные» смыслы без всяких проблем доступны для использования в любом высказывании. По схожему об­разцу можно признавать или не признавать постмодернистскими автора­ми Б. Акунина, В. Пелевина и даже А. Проханова и И. Глазунова; упот­ребление этого обозначения будет зависеть от того, насколько широко понимается постмодернизм.

В разговорах о постмодернизме, помимо неудачных, возможны и некорректные аргументы: например, если кто-то хочет обругать своих оппонентов и при этом не любит постмодернистов, нет ничего проще, чем противника к ним причислить. Например, с точки зрения пред­ставителя рационализма, выступая за неединственность истины и за плюрализм методологических парадигм (принцип «anything goes» П. Фейерабенда), постмодернистом оказывается не только лю­бой скептик, но и традиционный интуитивист, стоящий на том, что знание должно иметь практическую пользу как постоянно вос­производящийся диалог, речевая деятельность. Наоборот, для этого интуитивиста постмодернистом будет сам рационалист, считающий, что развитие человечества шло путем увеличения рационального кон­троля над информацией, который и привел нас в нынешнюю постин­дустриальную эпоху с ее законами. Таким образом, недоразумений, софизмов и обманов в понимании «постмодерна» действительно хвата­ет, и хорошо, если будет шанс пользоваться этим понятием чуть более корректно.

Я попытаюсь назвать некоторые основные прилагательные, ко­торые употребляются как синонимы понятию «постмодерный». Итак, общество: главное слово - постиндустриальное¹. Постиндустриальное

¹ Подробнее об этих сюжетах см. книгу: Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М., 2004.

18. Постмодернизм_________________________________________ 219

означает, во-первых, информационное, а во-вторых, что гораздо важ­нее, — бесклассовое (по крайней мере, между классами нет серьезных антагонистических противоречий). На уровне постиндустриального общества противоречия вообще практически сглажены: с одной сто­роны, все вместе принадлежат единой и довольно-таки массовой куль­туре, в колесе которой надо гибко и быстро крутиться; с другой сторо­ны, общественное самообеспечение уже не требует совместного труда и проживания, и каждый может проводить время сам, не вступая в кон­фликты по поводу ценностных предпочтений и — не особенно стремясь вырабатывать собственную идентичность. Конечно, постмодерное об­щество мультикультурно, и в нем бродит масса более и менее мелких идентичностей - любители собак, лысые, евреи, курильщики опиума, патриоты и прочие. Достигшее мультикультурности общество стано­вится терпимым. В идеале постмодерному социуму уже не нужно вы­страивать иерархию, выбирать между лысыми и любителями собак, быть евреем это все равно, что быть толстым или быть брюнетом: хо­чешь — покрасься, не хочешь — ходи так. Я бы сказал, что это, пожалуй, и является главной чертой постмодерного общества. Оно не вынуждает индивида к пересказыванию себе самому каких-то основополагающих мифов и к той стратегии конструирования личности, которая состоит в отождествлении себя с какой-либо группой (непременно имеющей санкцию на существование, например, криминальную или государст­венную). В итоге одни говорят, что это абсолютная свобода и величай­шее достижение, а другие - что то же самое есть кризис личности и полная катастрофа.

Как часть постмодерного общества наука также претерпевает со­ответствующие изменения. Постмодерная наука балансирует между двумя тенденциями. «Слабая» форма представлений о постмодерной науке подразумевает, что сейчас пришла эпоха критического очище­ния: мы осознаем свою зависимость от системы власти, средств язы­ка и культурного наследия и понимаем, что даже самые честные поис­ки истины нашими предшественниками осуществлялись в рамках языка, власти и культуры. Поэтому типичное постмодернистское ис­следование — показать, что И. Ньютон был мистиком и искал законы механики ради того, чтобы воспроизвести гармонию Соломонова храма.

18. Постмодернизм_________________________________________ 220

Вполне показательный конкретный пример: X. Уайт (White) и его книга «Метаистория» (1972, русский перевод — 2002). Уайт берет вполне ува­жаемых позитивистских классических историков - Ранке, Токвиль, Ги-зо - и демонстрирует, что их текст на самом деле построен на специфи­ческой риторике и по сути ничем не отличается от художественной литературы. Можно смело сказать, что половина постмодернистских исследований - разоблачительные. Они разоблачают старый господ­ствующий дискурс: капиталистический, западноевропейский, мужской, буржуазный, допустим, еще христианский и социальный. Поскольку приходится разоблачать именно этот дискурс, в постмодернистских исследованиях очень ценится маргинальность: поэтому такое количе­ство женской науки, негритянской науки, колониальной науки, про­летарской науки, анархистской науки и т.д. Между прочим, это гово­рится без иронии. Раньше такой науки не было, а теперь она есть, и это хорошо - по крайней мере, на постмодернистский взгляд.

Постмодернистское исследование чуть более высокого порядка -это самоанализ: показать, что я вижу Ньютона, историков или мужской протестантский дискурс именно таким образом, потому что Я — по­стмодернист и придерживаюсь идеи о том, что все альтернативы не­пременно равны между собой. Однако все это, как сказано выше, «деликатный» вариант постмодерной науки, для которой главным является критическое недоверие предшественникам и демонстрация того, что языковая и культурная форма их работ не нейтральна по отношению к содержанию, но является важным (если не главным) ресурсом убеждения. В принципе, этот мягкий постмодернизм вызы­вает защитную критику только у его жертв или у тех, кто боится ими стать.

Иногда постмодернизм используется и более агрессивно - ко­гда из факта относительности и неправильности любых критериев научности (что, по-моему, правильно) делается сомнительный вывод о том, что можно обходиться вообще без критериев: писать надо сво­бодно, любое налагаемое логикой или сообществом ограничение есть принуждение и т.д. В итоге появляется огромное количество работ, в которых плохо не то, что они безответственные, а то, что они из-за этого низкокачественные. Приходится находиться в состоянии по­стоянного внимания: нет ничего проще, чем сказать, что постмодер-

18. Постмодернизм_________________________________________ 221

низм ужасен и что это такая критическая волна, которая еще немного побуянит-побуянит и схлынет. Однако до некоторой степени цель моего высказывания состоит в том, чтобы показать, что постмодер­низм не случаен - действительно, произошли очень серьезные изме­нения, причем одновременно в социологии знания и в его внутрен­ней логике. В плане социологии: слишком велика стала свобода индивида - в том числе и думающего, и нет ничего удивительного, что эта свобода находит для себя выход. В плане когнитивном: накопи­лось слишком большое количество сомнений, опровержений и разо­блачений — и нет ничего удивительного, что не осталось логики, ко­торой хотелось бы подчинить вышеупомянутую индивидуальную свободу. Постмодернизм - и в науке, и в обществе - может быть рас­смотрен как своего рода вызов, предоставляющий очень интересные шансы и альтернативы для нашего дальнейшего развития, а как мы ими воспользуемся и окажется ли это правильным - зависит от того, как мы ими воспользуемся.

ПРИЛОЖЕНИЯ к тексту лекций курса «История науки: Введение в методологию гуманитарного знания»

Ниже приведена подборка из пяти приложений, выполняющих различные дидактические функции. Мне кажется полезным коротко остановиться на каждом из этих приложений, пояснив, каким образом они могут быть использованы в учебном процессе.

Первое приложение - планы лекционных занятий. Практика пре­доставления их студентам непосредственно на занятиях в качестве раздаточного материала показала себя вполне эффективной: это спо­собствует пониманию логики лекции, точному фиксированию такой информации, как термины, имена и даты¹. При подготовке к экзамену планы лекционных занятий работают как «краткое содержание» курса — студентам имеет смысл зафиксировать, что именно (как фактическое наполнение, так и логика) является необходимым минимумом, который подлежит контролю на экзамене.

Как правило, планы лекционных занятий довольно точно соот­ветствуют развернутому тексту конкретной лекции: тем не менее, поскольку «карта не равна местности», иногда встречаются расхож­дения. Из-за изменения масштаба изложения, отказа от второстепен­ных деталей и т.п. частично смещаются акценты и некоторые логи­ческие связки. Впрочем, очевидно, что любой преподаватель, который воспользуется предлагаемым материалом, для того чтобы читать этот курс, в зависимости от аудитории и учебных потребностей своего ВУЗа будет (и это совершенно правильно!) создавать свою версию истории гуманитарной гносеологии, отличающуюся от предложенной в лекциях намного больше, чем этот конспект.

Стоит отдельно заметить, что политика шрифтовых выделений и верстки абзацев в «планах лекционных занятий» иная, чем в основной

¹ Аналогичные функции выполняют и Power-point презентации - см. ниже, с. 292.

Приложения_______________________________________________ 223

части учебного пособия. Чтобы текст был не слишком пестрым, един­ственным альтернативным начертанием шрифта является полужирное (и для терминов, и для имен, и для содержательных или логических акцентов). Наоборот, разбиение текста на абзацы должно говорить сту­денту больше, чем в основном тексте, позволяя выделять отдельные тезисы и обращать особое внимание на логику перехода от одного из них к другому.

Второе приложение - планы семинарских занятий. Излишне ука­зывать на то, что это «конструктор»: при построении программы курса вовсе не обязательно, чтобы восемнадцати лекционным занятиям соот­ветствовали именно шестнадцать семинаров, причем совершенно не­равномерно распределенных по всему учебному материалу. Скорее, в зависимости от конкретного учебного плана преподаватель выбирает, на каких текстах ему сделать акцент и насколько подробно заняться их анализом. Разумеется, возможен выбор совершенно других текстов и других классических или современных авторов. Иными могут быть подходы к анализу и расстановка акцентов. Я привожу примерные пла­ны семинарских занятий (собранные из программ разных лет препода­вания в ИЕК и РГТУ), для того чтобы облегчить преподавателю ориен­тацию в этом массиве текстов (если он в этом нуждается), подсказать и ему, и студенту типы тех вопросов, которые можно задавать себе и источникам по истории гуманитарной гносеологии.

Стандартный план семинара включает в себя формулировку темы занятия, указание той учебной цели, которую он преследует (вни­мательный и компетентный читатель нередко может извлечь из этого блока стержневую терминологию и доминирующие логические акцен­ты), указание основного текста к семинару (всегда - по доступному из­данию¹), небольшую подборку ссылок на дополнительные источники, основную и дополнительную исследовательскую литературу.

К каждому семинару дается подборка основных вопросов. Как правило, некоторые из них просто контролируют усвоение основ­ных идей, логики и терминологии прочитанного материала. Однако

¹ Естественно, цель указывать последние издания источников (как правило, хорошо всем известных) не преследовалась.

Приложения_______________________________________________ 224

предполагается и то, что подход, изучаемый на основании того или иного источника, лучше понимается, если попробовать самостоятельно спроецировать его на какой-то «внешний» и даже, на первый взгляд, неожиданный материал. Вполне уместным может быть аналитическое применение этого подхода к самому тексту источника, к сюжетам са­мостоятельных гуманитарных исследований участников семинаров или к материалу, хорошо знакомому, но находящемуся по умолчанию за пределами рефлексии: например, к каким-то фактам массовой куль­туры или самой ситуации обучения в ВУЗе.

Третье приложение - список литературы и электронных ресур­сов. Как мне кажется, аналогичный раздел является самым уязвимым для критики местом практически