В такой ситуации, вероятно, временное предпочтение следует отдать Т2 2 страница

Третий вводный тезис является частичным ограничением второго: хотя методологию и метафизику интуитивизма необходимо разде-

¹ Дополнительный туман в эту ситуацию привносит еще и «описание», которое тоже могут противопоставлять «объяснению». Иногда «описание» может выглядеть как менее аналитическая, менее проблемная и, следовательно, менее субъективная процедура, чем объяснение. Однако столь же часто «описание» снабжают коннотациями процедуры не такой механистической и, значит, менее аналитической и более субъективной. Такими (вполне, впрочем, преодолимыми сложностями, связанными с тем, что разные группы присваивают себе «хорошие» термины) богата история любой почтенной по возрасту социальной практики, в том числе и методологии гуманитарного знания.

13. Интуитивизм в XX веке. Гадамер__________________________ 149

пять, определенного внимания заслуживают не только герменевтические процедуры и исследовательское отношение к источнику, но и интуити-вистские картины мира. Стоит помнить, что философские гипотезы, работающие на герменевтическую стратегию, интенсивно появлялись и активно использовались. Герменевтика уместна, когда наша способность к познанию признается недостаточно эффективной; более того, только если считать, что эта неэффективность может быть преодолена, причем вовсе даже не средствами чистого разума. Как правило, для соответствующих герменевтике метафизических гипотез характерны две черты: 1) признание того, что у исследователя и предмета есть некоторое сродство, которое позволяет доверять своей способности угадывать значение источника: например, мы не знаем, что чувствовали древние славяне, но мы являемся результатом развития их истории, мы обладаем схожей человеческой природой; 2) если не все зависит от одинаковой для всех силы логики, то в достижении познания становятся значимы факторы иного порядка: прежде всего, усилие исследовательской воли, развитая интуиция, готовность понимать отраженную в словах и поступках мысль другого человека. История герменевтики как методологии постоянно сопровождается разработкой подобных метафизических гипотез.

Герменевтика - изучение не «бытия» и «законов», но феноменов, экзистенции и языка

История интуитивистской стратегии в XIX веке уже затрагивалась в лекции о Шопенгауэре и Дильтее. В XX веке герменевтика продолжала развиваться по преимуществу в Германии: с философской точки зрения, для нее оказались наиболее значимы феноменология и хайдегге-ровская версия экзистенциализма. Здесь будет сказано лишь несколько слов о том, как эти направления могут быть связаны с методологией гуманитарного знания.

Основатель феноменологии Эдмунд Гуссерль (1859 - 1938), как и многие другие по-настоящему самостоятельные современные философы, отталкивался от Канта. В его интерпретации это означало необходимость вынужденного доверия тем формам познания, на которые человек способен: в частности, Гуссерль показал, что идея истины

13. Интуитивизм в XX веке. Гадамер__________________________ 150

является обязательным условием интеллектуальной деятельности. Как и прагматисты, Гуссерль предложил не обращать внимание на недоступный для человека мир вещей в себе. Априорные формы восприятия искажают исследование одинаковым для всех образом, и поэтому Гуссерль рекомендовал ограничиваться познанием феноменов, вещей, как они нам даны. Гуссерль утверждал, что исходное, отправное знание о вещах у нас почти всегда есть - пусть даже в форме обыденного, непроясненного и ошибочного. Мы все находимся, «находим себя», в том, что он называл «Lebenswelt», жизненным миром - в уже существующей системе представлений о языке и о смыслах человеческого поведения. «Жизненный мир», или, если по-другому, «обыденное знание», «естественная установка», одновременно и ограничивает наше познание, и является самым необходимым условием его возможности. Естественная установка состоит в том, что мы принимаем феномены, как если бы они существовали на самом деле. Это напоминает нам «здравый смысл» в классических стратегиях гуманитарного знания - право хотя бы отталкиваться от первого представления о вещах, если уж не доверять ему полностью. Конечно, то, что позволяет нам решать основную исследовательскую задачу (интерпретировать намерения и сознание других людей), - это всего лишь наше предзнание, наши предрассудки. Однако, если бы их у нас не было, у нас не было бы вообще ничего. Гуссерль приводит определенные рекомендации по улучшению, разработке своего обыденного знания: помимо вполне предсказуемой рациональной критики, он еще рекомендует процедуру так называемого «эпохэ» — надлежит настраивать ум и волю на то, чтобы постепенно отсекать в нашем интересе к вещи все, не имеющее к ней отношения, все, продиктованное иными нашими интересами, нежели желание найти эту самую невозможную истину.

Гипотеза о «жизненном мире» как об исходном пространстве любого, в том числе и гуманитарного, исследования, была развита Мартином Хайдеггером - учеником Гуссерля, одним из основателей такого философского направления, как экзистенциализм. К сожалению, я лишь очень кратко остановлюсь на некоторых утверждениях экзистенциализма, имеющих значение для методологии гуманитарного знания. Во-первых, экзистенциализм жестко настаивает на том, что нет знания, свободного от человеческих проблем - от мыслей

13. Интуитивизм в XX веке. Гадамер__________________________ 151

о смерти, об абсурдности нашей жизни, об ответственности, о времени, которое мы ежесекундно утрачиваем. Это явствует из самого названия направления - нет никакого, по крайней мере, действительно истинного и важного, знания о бытии, о том, каковы вещи на самом деле. Есть только знание о существовании, об экзистенции - знание в контексте человеческих переживаний, от которых мы не можем отрешиться. В этом смысле экзистенциализм последовательно, хотя и несколько односторонне, продолжает феноменологию: логическое, рациональное познание не может претендовать на беспристрастность и истинность. Однако утверждение, что единственно хорошим знанием может являться только знание «человеческое», что знание важно в первую очередь для исследователя, для его личностного развития и только потом имеет отношение к какому-либо объективному предмету или проблеме, — это утверждение, несомненно, на руку интуитивизму и связанной с ним герменевтической стратегии. Во-вторых, именно Хайдеггеру принадлежит эта до треска в зубах известная фраза: «Язык — это дом бытия». Философы сломали множество копий, выясняя, что стоит за этой красивой формулировкой и стоит ли за ней хоть что-нибудь - и тем не менее для герменевтики как методологии гуманитарного знания эта фраза чрезвычайно удобна. Гипотеза о том, что в мире нет ничего реальнее, чем языковые акты, идеально оправдывает существование герменевтики — искусства переводить одни языковые акты в другие.

Ханс-Георг Гадамер: «вечно длящаяся традиция интерпретации»

Ключевой фигурой современной герменевтики является Х.-Г. Гадамер (1902 - 2002), который перенес философские рассуждения Гуссерля и Хайдеггера ближе к контексту конкретного гуманитарного исследования. Гадамер еще жестче настаивает на том, чтобы считать герменевтику не просто одной из техник гуманитарного исследования, но способом бытия смысла вообще. По его мнению, существуют не столько отдельные тексты или действия, сколько единая история, единая длящаяся традиция этих текстов, занятая, как и Жизнь у В. Дильтея, самоинтерпретацией.

13. Интуитивизм в XX веке. Гадамер

Однако есть и важные различия. Дильтей, как мы помним, надеялся преодолеть в конечном итоге индивидуальность интуитивного познания: например, он декларировал, что Самые великие произведения искусства все-таки обладают значимостью, понятной каждому - вне зависимости от эпохи и круга знания. Гадамер решительно расстается с этими иллюзиями: горизонт нашего познания полностью задан нашим временем, той историей, которую мы прожили к настоящему моменту. Результат исследования никогда не будет истинным и даже не приблизится к этому. Допустим, мы можем исследовать афинскую демократию; можем, благодаря этому исследованию, понять, что на самом деле мы пытались вчитать в античные источники собственные представления о демократии и о том, как надо правильно жить; можем наконец-то проэкзаменовать эти наши предрассудки о том, как надо правильно жить, и заметить, что за формированием этих предрассудков и идеалов стояла как раз та самая афинская демократия.

Мы исследуем афинскую демократию

Внимательнее исследуем наши собственные предрассудки и понимаем, •*-что за их формированием стояла афинская демократия

Осознаем, что вчитываем в античные источники - собственные представления о демократии и правильной жизни

Этот механизм называется герменевтическим кругом: переинтерпретация целого в зависимости от результатов интерпретации частей и переинтерпретация частей в зависимости от результатов интерпретации целого. Современная разработка этой логической фигуры также считается заслугой Гадамера. В его версии движение по герменевтическому кругу не приближает нас к некоторой одинаковой для всех истине: мы все равно можем обнаруживать и критиковать влияние предрассудков и традиции только с позиции предрассудков и традиции. Точно так же было устроено и сознание тех людей, которых мы пытаемся интерпретировать, будь то древние греки или возрожденческие художники. Грубо говоря, благодаря своему новому историческому опыту мы можем и даже обязаны понимать об афинской демократии больше, чем сами Перикл или Демосфен: произведе-

13. Интуитивизм в XX веке. Гадамер__________________________ 153

ние, согласно Гадамеру (и даже еще Шлейермахеру)¹, всегда больше своего автора. Однако это не позволит преодолеть дистанцию между исследователем и предметом - наш горизонт расширится, даст новые световые эффекты под влиянием исследуемой культуры, но линии горизонта мы, разумеется, не достигнем.

Переосмысление в герменевтике представлений о характере получаемого знания

Приходится задуматься, что есть истина для гуманитарного знания? Если нам не нужно стремиться к воссозданию того смысла, который вкладывал в свои действия определенный персонаж — и потому, что мы этого не достигнем, и потому, что мы способны увидеть в его действиях иное, и, возможно, не менее интересное содержание - значит, польза герменевтического исследования в чем-то другом.

Гадамер намечает перспективу ответа, говоря о том, что в европейской истории всегда сосуществовали два типа знания. Один — это инструментально-позитивистский разум точной науки, Гадамер еще называет эту рациональность аристотелевской. Ей всегда противостояла т.н. риторика-антропологическая традиция, стремившаяся не доказывать, но убеждать, видеть результат полемики не как установление истины о предмете, но как достижение согласия спорящих. Риторическое, или герменевтическое, знание желает не ускорить человеческое развитие, но обеспечить его связь со своим прошлым - если говорить высокопарно, научить человека быть человеком, находиться в диалоге со своими предками и современниками, пусть даже этот диалог будет не совсем подконтролен средствам машинного перевода. Мне не хотелось бы, чтобы этот пассаж звучал слишком лирично, поэтому я приведу одно несколько релятивирующее соображение. Всю эту высокую (и правдоподобную) лирику Гадамер разрабатывает потому, что эта риторическая традиция действительно была; потому, что он озабочен перспективами развития современной техногенной и экологически

¹ Цитату из Шлеиермахера о том, что «автор должен быть понят лучше, чем он сам себя понимал», приводит Дильтей: Дилътей В. Указ. соч. С. 147.

13. Интуитивизм в XX веке. Гадамер__________________________ 154

опасной цивилизации; потому, что строгая логика, как мы видели на примере неопозитивистов, нередко не выдерживает своего собственного веса. Однако в то же время нельзя отрицать, что соображения Гада-мера о герменевтическом круге и экзистенциальном диалоге как главных средствах исследования продиктованы не только силой, но и слабостью — неспособностью получить знание достоверное. Отсюда может происходить (хотя бы отчасти) и желание свести все знание, по крайней мере, гуманитарное, к корпусу соображений экзистенциального порядка.

Очевидно, что герменевтика неминуемо встает перед проблемой выяснения отношений с точным знанием. На эту тему я скажу только несколько слов, опираясь на авторитет французского мыслителя Поля Рикера (1913 - 2005). В его работе «Конфликт интерпретаций» как раз этим проблемам посвящена глава «Герменевтика и структурализм». О структурализме мы еще будем говорить, Рикер же использует название этого направления в качестве синонима понятиям «научность» и «анализ». Он ставит вопрос о соотношении научного и герменевтического способов интерпретации. Структурализм сохраняет традиционные признаки научности: вещи анализируются в их системной замкнутости и изолированности друг от друга и от временного измер/нения; исследователь волен обращаться к предмету когда бы то ни было, и результат работы от этого не изменится. Трезвый, аналитический структурализм составляет необходимую часть исследования, открывая возможность более тонкой интерпретации. Герменевтический подход шире, он состоит в том, что исследователь признает свою неспособность быть по-настоящему посторонним и независимым наблюдателем. Вступая в диалог с предметом, исследователь занят и своими интересами: в первую очередь, он не познает, а узнает предмет - конституирует его сущность, если говорить точнее, его идентичность: каким именно смыслом и в каких контекстах этот конкретный предмет наделен для данного исследователя. Здесь принципиален еще один нюанс: такая идентичность может быть создана только в рамках повествования, которое протекает во времени. Поэтому, когда мы имеем дело с объектами языка, то есть с текстами, и с объектами истории, то есть с человеческими действиями, мы нуждаемся в герменевтическом анализе, без которого наше понимание останется неполным.

Лекция 14

«ЭРА ПОДОЗРЕНИЯ».

Развитие критической позиции в гуманитарной гносеологии Пример реализации стратегий подозрения в гуманитарном знании:

ПСИХОАНАЛИЗ

Как говорилось выше, логика надежды на доказательность знания на карте методологии XX века представлена, в первую очередь, неопозитивизмом. И теорию фальсификации Карла Поппера, и социологию знания уместно рассматривать как варианты реакций именно на неопозитивистскую методологическую программу, с которой находились в полемике и Поппер, и Кун, и Лакатос, и Фейерабенд. Признавая невозможность накопления доказательного знания, все эти авторы заботятся о том, чтобы в то же время сама их критика продолжала отвечать строгим критериям рациональности / научности (пусть даже признаваемой только тем сообществом и только в ту эпоху, когда работают сами эти ученые).

Сохранение столь жестких требований к способу получения, обоснования и сообщения знания не являлось единственно возможным методологическим выбором для гуманитарного знания XX века. Уже говорилось о герменевтике, последовательно продолжившей (например, в текстах Гадамера) рассуждения Шлейермахера, Шопенгауэра и Дильтея. В XX веке продолжается также история «критического» и «умозрительного» подходов в гуманитарном знании. Этот сюжет может быть пояснен при помощи известного выражения французской писательницы Н. Саррот об «эре подозрения». Ниже я попробую в самых общих чертах рассказать об «эре подозрения» и логике ее появления в истории гуманитарной гносеологии, а также проиллюстрировать (на примере психоанализа) некоторые импликации такого отношения к исследованию.

14. «Эра подозрения»________________________________________ 156

История критической установки в методологии гуманитарного знания в XVIII - XIX веках

«Эра подозрения» - существенно новая фаза в истории критического подхода к возможностям (гуманитарного) исследования. Недоверие, сомнение и выискивание «подлинного» под «внешним» становятся лейтмотивом отношения исследователя к своему материалу еще со времен начала научной гуманитаристики: теоретически в сочинениях Декарта, практически — со времен аббата Мабийона и первых шагов методического критического источниковедения. Критика церковной и феодальной историографии Вольтером или, допустим, последовательная трактовка античной мифологии и героического эпоса как источников по истории древнегреческого общества означали следующий шаг. Даже когда восстановлен аутентичный вид интересующего нас свидетельства и допускается незаинтересованность автора в его искажении, нам не следует доверять его собственным объяснениям. У исследователей есть право и даже обязанность предполагать свои уровни интерпретации, более глубокие. Позитивисты, при помощи понятий «внешней» и «внутренней» критики, формализовали эту установку, перевели ее в вид детального алгоритма исследовательского поведения и в значительной мере сделали нормой гуманитарного знания.

За это время философское сомнение в возможности доказательного знания успело вновь уйти гораздо дальше элементарного недоверия содержанию источников и легитимации критического исследовательского мышления. Уже Юм в середине XVIII в. обосновывал мысль о том, что и самому мыслителю, прежде чем что-то устанавливать и доказывать, приходится уже принимать нечто на веру, любое знание покоится на определенных презумпциях. Кант придал этой критике более систематический и убедительный вид, высказав предположение о предшествующих структурированию опыта априорных формах восприятия, о непознаваемости «вещей в себе», об антиномиях. Свою лепту начали вносить гуманитарии. Гердер создал теорию о расовой специфике и о своеобразии «духа народа», который (дух) решительным образом влияет на характер творчества представителей этого народа и на историю страны в целом. В. фон Гумбольдт развил представление о том, что язык не просто беспристрастно «передает» мысль или содержание, но и переопределяет и предо-

14. «Эра подозрения»________________________________________ 157

пределяет их.

Такого рода взгляды были более популярны у ученых, которые не разделяли позитивистских требований универсализации и стандартизации знания. В определенном смысле, развитая герменевтическая методология, как, допустим, у Дильтея, является наследницей двух тенденций. С одной стороны, это восходящее еще к Вико убеждение в праве гуманитарного знания на методологическую самостоятельность. С другой стороны, это романтические обоснования интуитивизма, которые чаще строятся через декларацию сопричастности «правильного» исследователя иррациональному жизненному духу своего народа, своей среды (допустим, богемы, аристократии или католичества) или всего человечества. Хотя эти две позиции часто сопровождают друг друга, следует помнить, что первая из них не обязательно предполагает вторую.

В этой методологической ситуации конца XIX в. концепция неокантианцев и М. Вебера была следующим шагом в направлении радикализации критических установок. Провозглашается позиция, согласно которой познание выглядит как привнесение исследователем в хаос предметного материала смысловых связей, предопределенных культурно-историческим горизонтом ученого. Это значит, что последний должен критически относиться не только к тем образам и объяснениям, которые предлагает материал, но и к своим собственным возможностям увидеть в нем («правильный») смысл; возможно, это даже самая достоверная и интересная часть исследования. Стоит заметить, что появление этой мысли в методологическом репертуаре множества исследователей XX века сделало их работу, с моей точки зрения, намного более ответственной и качественной.

Специфика «эры подозрения» как установки гуманитарной методологии

Даже это, уже очень критическое, отношение к условиям и, соответственно, результатам собственного мышления, не оказалось последним шагом в истории критической стратегии в гуманитарной мысли. Концепции «эры подозрения» (вместе с неокантианством, прагматизмом

14. «Эра подозрения»________________________________________ 158

и социологией знания) признают не только то, что взгляды исследователей часто находятся в решающей зависимости от специфики их личности, и - гораздо больше - от их положения в обществе и в мире. Важнейшее отличие состоит в том, что психоанализ и марксизм (самые яркие и разработанные стратегии «эры подозрения») стремятся выбить из-под ног исследователей уже последний участок земли, в незыблемости которого те раньше были уверены.

Эту метафору можно было бы пояснить при помощи сравнения. И позитивисты, и интуитивисты, и неокантианцы, работая с источниками (будь то исторические исследования или результаты психологических экспериментов), реагировали на то необъяснимое / необъясняемое. что попадается им в данных. Позитивист предполагал, что источник искажает реальность, и удовлетворялся логичной гипотезой, если был в состоянии ее построить. Интуитивист мог обойтись даже без этого, просто допуская, что в конкретной несогласовке проявилась иррациональная природа Жизни, Истории, Народа, Языка, Человека или чего-нибудь еще с большой буквы. Последователь Вебера, как и позитивист, выстраивал свою теоретическую модель исследуемого предмета; в о-тличие от позитивизма, он был более внимателен к нестыковкам, предполагая, что именно они указывают ему на границы способов понимания, характерных для его собственного образования и культуры. Однако во всех этих случаях особое внимание исследователя уделено именно дефицитам понимания, и задумываться о том, что он может заблуждаться, исследователь начинает, только когда он чего-то не в состоянии объяснить.

К. Маркс (1818 - 1883), Ф. Ницше (1844 - 1900) и 3. Фрейд (1856 -1939) делают следующий, очень решительный шаг. Они и их последователи утверждают, что наиболее опасные ошибки коренятся не там, где исследователь чего-либо не понимает, но там, где ему кажется, что он понимает все. Именно логичные и гладкие объяснения, нормальное, «прекрасное» и рекомендованное и есть то, что в первую очередь следует подвергать критическому анализу. Предполагается, что за ухищрениями высокой культуры вообще и исследовательской логики в частности что-то прячется: скорее всего, что-то очень влиятельное, мало привлекательное и трудно доступное для исследования. Для Маркса человеческая мысль диктуется социальными отношениями

14. «Эра подозрения»________________________________________ 159

и экономическими интересами; именно приверженность конкретных ученых и философов определенному порядку экономического воспроизводства заставляет их (причем они этого могут даже не осознавать) утверждать этот порядок и обосновывать его необходимость даже в рассуждениях, казалось бы, самых отдаленных от политики и экономики и нейтральных. Для Ницше человеческая жизнь определяется инстинктивной волей к власти и подавлению. С его точки зрения, когда «рабы» объединяются вместе, для того чтобы сопротивляться подлинным «господам», они даже разрабатывают (на протяжении столетий) свой способ восприятия и осмысления реальности. Более того, им удается навязать его сильным и гордым, но разрозненным противникам -под этим рабским способом видеть историю, мир и смысл событий Ницше, как известно, имеет в виду христианство. Наконец, Фрейд говорит об универсальном воздействии психологических влечений, прежде всего - к продолжению рода и к смерти. Таким образом, марксизм, ницшеанство и психоанализ объединяются тем, что согласованность и убедительность рассуждений они рассматривают как внешний эффект: люди принимают какие-то взгляды не потому, что эти взгляды истинны или хотя бы доказаны, но потому, что им это выгодно. Соответственно, «подозрение» направлено на выявление того, что, выдавая себя за самоочевидное, заставляет исследователей некритично, «автоматически», принимать определенные позиции, исходные пункты и правила рассуждений.

Принципиально, что все классики эры подозрения признавали универсальное воздействие выявляемых ими факторов на содержание любой, в том числе и своей, мысли. В то же время и Маркс, и Ницше, и Фрейд все-таки пребывали в убеждении, что именно их подозрение окажется успешным и истинные секреты человеческой жизни будут наконец-то расшифрованы. В определенном смысле в этом можно видеть весьма любопытный синтез установок критической и спекулятивной стратегий, поскольку по своему позитивному содержанию и марксизм, и культурно-историческое антихристианство Ницше, и психоанализ являются умозрительными конструкциями. Об этом же говорит и легкость, с которой в середине и конце XX века, после того, как натянутость этих подходов была много раз эмпирически продемонстрирована, у самых разных авторов (Л. Альтюссер, Э. Фромм,

14. «Эра подозрения»________________________________________ 160

Ж. Лакан, С. Жижек и многие другие) возникали синтезы и гибриды этих стратегий. Вполне можно сказать, что эра подозрения продолжается даже до сих пор: и потому, что продолжают свое существование марксистские и психоаналитические теории, и потому, что степень критичности, имплицируемая эрой подозрения, не могла не стать стандартом, с которым соотносят себя многочисленные концепции, не связанные напрямую с ницшеанством, марксизмом или психоанализом.

К сожалению, в рамках этой лекции я не смогу подробно останавливаться на теоретическом содержании разных конструкций, образуемых этим способом. Я постараюсь лишь дать самое общее представление о «предпосланных онтологиях» марксизма и ницшеанства - о том, как эти учения показали, что культура и наука в целом могут быть лишь определенными оптиками для искажения (в интересах определенного класса или мировоззрения) того, что мы видим якобы нейтрально и объективно. Затем чуть более будет сказано об импликациях методологии эры подозрения на примере классического теоретического психоанализа.

Марксистские конструкции «идеологии» и «инструментального разума»

Историю радикального сомнения в том, что научное и, с точки зрения соблюдения формальных правил, «хорошее» знание может, тем не менее, быть принципиально неверным, удобно начинать с известной цитаты из вышедшей в 1846 году книги К. Маркса и Ф. Энгельса «Немецкая идеология»: «Не только в ее (системы Гегеля — А.П.) ответах, но уже и в самих ее вопросах заключалась мистификация»¹. В этой фразе выражены две очень важные мысли: искажение не обязательно является злонамеренным (и даже осознанным как искажение); порочным является не отдельное высказывание или рассуждение, но сразу весь корпус знания, направление выбора вопросов и, тем более, — выбора ответов. На примере разбора философских концепций защит-

¹ Маркс К, Энгельс Ф. Немецкая идеология // Маркс К, Энгельс Ф. Избранные сочинения в 9 т. Т. 2. М., 1985. С. 2.

14. «Эра подозрения»________________________________________ 161

никое «мелкобуржуазного» (с точки зрения Маркса и Энгельса) способа мышления марксизм вырабатывает понятие «идеологии» — принципиальной окрашенности / искаженности знания осознаваемыми и неосознаваемыми классовыми интересами. Как уже говорилось выше в лекции о Гегеле, такой ход мысли приходится снабжать специфическим амортизатором: поскольку в ситуации, когда любая мысль является классово ангажированной, нужен критерий выбора между идеологиями разных классов, появляется конструкция «практика как критерий истины». К примеру, необходимость торжества классовой истины пролетариата будет удостоверена его победой над эксплуататорскими классами, и это означает, что правильным будет такое содержание знания (допустим, о том, что пора объявить революционный террор или просто «закрутить гайки» и посадить интересующихся политикой олигархов), которое ведет к этой победе.

Исторически марксизм потерял кредит доверия именно из-за своего несоответствия тем критериям, которые сам предложил. К середине XX века тем интеллектуалам (даже марксистам), которые сохраняли возможность размышлять, не опасаясь расстрела или лагерей, было уже очевидно, что сосредоточение экономики в руках государства и доступ масс к культуре (независимо от того, идет ли речь о германской или о советской модели) влекут за собой крайне проблематичные последствия. Сами по себе перераспределение средств производства и восхваление трудящихся классов не оказались панацеей. Грубо говоря, разоблачавшаяся классическим марксизмом буржуазия ушла (как и обслуживавшая ее идеология), а зло осталось и преумножилось. В этих условиях продолжатели марксизма из т.н. Франкфуртской школы¹ сделали попытку осовременить марксизм.

¹ Для обозначения взглядов «Франкфуртской школы» иногда еще пользуются термином «Критическая теория». Основателями школы считаются М. Хоркхаймер (1895 - 1973) и Т. Адорно (1903 - 1969), которые в начале 1930-х годов стояли у истоков создания Института социальных исследований во Франкфурте на Майне, во времена национал-социализма продолжили работу в Европе и США, а в 1949 году вернулись во Франкфурт. К их позициям близки такие авторы, как Г. Маркузе (1898 - 1979), Э. Фромм (1900 - 1980), наибольшего влияния Франкфуртская школа достигает в 1960-е годы. Более молодой Ю. Хабермас (р. 1929), хотя и был учеником вышеупомянутых мыслителей и во многом оттал-