В такой ситуации, вероятно, временное предпочтение следует отдать Т2 4 страница

¹ Леви-Строс К. Понятие структуры в этнологии // Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 2001. С. 309.

/5. Структурализм __________________________________________ 176

мен приводит к появлению специальных коммуникативных систем: таких, как грамматика, которая определяет законы сочетания слов, или мифология, которая описывает и объясняет на доступном для дика­рей уровне существующие у них системы родства.

Постулат Леви-Строса состоит в том, что ради обнаружения вот этих самых потаенных структур отдельные элементы языка, со­циального устройства, мифов или чего-нибудь еще надлежит рассмат­ривать как части единой системы. Иными словами, надо обращать внимание на те качества составляющих систему элементов, изменение значения которых повлечет за собой изменение всей системы. Напри­мер, если описывается обмен женщинами в первобытной деревне, то будет весьма существенно, из какой половины селения обменивае­мая происходит; в то же время неважно, высокая она или не очень. Таким образом, призыв рассматривать предмет исследования как орга­низованный системно позволяет пренебрегать теми качествами объек­та, которые системной нагрузки не несут; позволительно пренебрегать и некоторой исторической, географической и т.д. спецификой. Это важно, поскольку раньше подобная специфика нередко вынуждала гуманитариев к фактографизму, описательству или историцизму -но в любом случае к отказу от интерпретаций.

Если обратить внимание на технические рекомендации струк­турализма, то выявятся его изрядное сходство с традиционным французским позитивизмом и высокая мера его пригодности для функционирования «нормальной» (в терминологии Т. Куна) нау­ки. Например, Леви-Строс говорит о том, что описание должно стре­миться к количественным параметрам и подражать механическим и термодинамическим моделям. Как раз тем и хороша лингвистика, что учит гуманитариев обращаться с такими единицами информации — словами, значениями, при точном исчислении которых будет достигну­та естественнонаучная адекватность исследования. В отличие от пози­тивистов, Леви-Строс признает принципиальную неполноту индукции. В качестве наиболее продуктивного исследовательского средства он предлагает сравнение различных систем и поиск расхождений; именно на их объяснение должны быть направлены теоретические ги­потезы. Историческое исследование является просто сравнением двух

/5. Структурализм __________________________________________ 177

разных состояний мифа или общества во времени; никаким специаль­ным качеством, изменяющим смысл исследуемых явлений, история не обладает. Даже если подобное сравнение нацелено на поиск разли­чий, структуралистский метод является только некоторой модификаци­ей позитивистской логики: пафосу накопления информации и детально точной работы это не противоречит.

Вместе с тем, структуралистская программа не является целиком и полностью позитивистской, просто переставляющей некоторые акценты; стоит отметить ряд серьезных отличий. Прежде всего, по­зитивистов, как уже говорилось, упрекали за увлечение фактами: за­кономерность выявляется только после того, как все факты уже об­наружены, а это и недостижимо, и скучновато. Структуралистское исследование значительно интереснее; оно дозволяет обобщения и осознанно концентрируется уже на уровне правил как основного предмета исследования.

Другое отличие от позитивизма состоит в том, что Леви-Строс уделяет понятию структуры чрезвычайно большую роль. Структура — это принцип, по которому организованы то ли лишь язык и смысл, то ли вообще все бытие, но в любом случае все, что мы можем по­нять, может быть понято исключительно структурно. Это, конечно, уже не позитивизм: структуралисты заранее, еще до начала исследо­ваний, готовы исходить из того, что 1) все части системы зависят друг от друга; 2) все смысловые связи могут быть сведены к бинарным оп­позициям наличия и отсутствия и их сочетаниям. Для позитивистов провозглашение таких аксиом еще до работы с эмпирикой является «метафизикой».

И еще одно отличие от позитивизма: пытаясь все-таки поточнее определить, как структуры влияют на субъекта, Леви-Строс разбудил сразу двух демонов. Во-первых, уже он начал говорить о том, что наи­более действенные структуры коренятся в бессознательном и переда­ются через него. Это позволяло сохранить представление о том, что структуры действуют неизвестным для субъекта и независимым от него (= «объективным») образом. В то же время эта локализация структур в бессознательном способствовала обретению структура­листской онтологией флера определенной мистики. Позднее струк­турализм очень живо шел навстречу психоанализу: возник даже спе-

/5. Структурализм __________________________________________ 178

цифический структуралистский вариант психоанализа Ж. Лакана, при­зывавшего исследовать «бессознательное как язык».

Еще один ставящий перспективы познания под сомнение и в ко­нечном счете ведущий к релятивизму вопрос звучал таким образом: если структуры определяют поведение любого человеческого персо­нажа, то и исследователя тоже? Здесь открылся такой простор для са­моразоблачения исследовательских заблуждений, какого мысль XX века еще не знала. Красивее всего эти проблемы разрабатывал вели­кий французский исследователь М. Фуко, который тщательно изу­чал, что именно влияет на исследовательскую мысль. Именно Фуко продемонстрировал, насколько она склонна наивно доверять собст­венному желанию познавать, принимая искренность этого желания за критерий истины.

Лекция 16 МИШЕЛЬ ФУКО (1926 - 1984) И ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ

На прошлой лекции мы говорили о структурализме, и сейчас я в не­скольких словах подведу основные итоги. Вначале от имени всего структурализма, а затем от имени лично Леви-Строса мы пытались сформулировать основные структуралистские постулаты.

Во-первых, выяснилось, что наукой, которая наиболее удовле­творительно оперирует материалом из социальной жизни, является лингвистика. За этим обнаруживаются три тезиса низшего порядка: 1) язык, с точки зрения структуралистов, и есть та среда, в которой от­ражаются любые смыслы; 2) чтобы это отражение можно было осоз­нать, значения должны рассматриваться только в соотношении друг с другом, как элементы системы с достаточно жесткими связями; 3) лингвистика представляет образец такого рассмотрения языка.

Таким образом, любое явление, которое может быть исследован­ным вообще, должно анализироваться как язык: как сообщение, части которого обладают значением, и, чтобы понять это значение, нужно рассматривать отдельные элементы непременно в их взаимосвязи. На­пример, государство, с такой точки зрения, должно быть описано как система соотношений: допустим, между политикой и экономикой, между политическим курсом и личностью лидера, между парламент­скими институтами и общественным мнением. При этом нужно стре­миться к тому, чтобы рассматривать эти соотношения не изолированно, но в контексте их связей с другими важными парами, желательно огра­ничиваясь при описании самым компактным перечнем значимых соот­ношений. Это уподобление любого анализируемого предмета языку, пожалуй, можно считать основной чертой структурализма с точки зре­ния методологии. С точки же зрения онтологии, представления о том, как устроен мир, для структурализма довольно характерен следующий ход мысли: якобы свободным человеческим поведением, способностью ставить цели и их добиваться управляют некоторые неочевидные зако­номерности. Подобные закономерности не имеют никакой трансцен-

16. Фуко_____________________________________________ 180

дентальной цели, а просто являются определенным постоянным отно­шением элементов и называются структурами.

Это представление о структуре имеет свои методологические по­следствия. Во-первых, человеческое поведение на самом деле не само­стоятельно, и объяснять его надо по-новому, без понятий «захотелось» или «в целях прогресса». Во-вторых, мы признаем, что отношение — нечто более значимое, чем элементы, а среди отношений внутри сис­темы именно наиболее жесткие заслуживают самого пристального внимания. Тем самым мы разрешаем себе не вязнуть в изобилии фак­тического и всегда индивидуального материала, но решаться на обоб­щения. В-третьих, если признать, что индивидуальное поведение на самом деле обусловлено структурами, станет понятно, что от этого не защищены и сами исследователи: они точно так же находятся в пле­ну своих способов восприятия.

Два последних положения на прошлой лекции мы рассматривали как существенные отличия между структурализмом и позитивизмом. Структурализм является законным наследником позитивистской логи­ки, поскольку он склонен настаивать на независимости предмета от ис­следовательских представлений; кроме того, и с технической точки зрения структурализм стремится подражать точным наукам. Структу­ралистская программа не противоречит пафосу накопления информа­ции и детально точной работы. Предложенный структуралистами принцип видеть какие-то явления как системы связей, изолированные от избыточной информации, очень эффективен для исследования. Од­нако проблема в том, что внимания заслуживает не только то, каким образом предмет изучения (смысл текста или человеческий поступок, например) не зависит от субъективности исследователя. Додумывание импликаций структуралистского подхода заставило принять, что по­добного рода неосознаваемые или плохо осознаваемые структуры стоят за смыслополаганием не только тех, кого исследуют. Эта тема активно разрабатывается в т.н. постструктуралистском направлении методоло­гии гуманитарного знания.

16. Фуко_____________________________________________ 181

Специфика Фуко в истории «гуманитарного подозрения»

Очередная лекция посвящена М. Фуко (1926 - 1984), который первона­чально занимался историей психиатрии и науки, а позднее создал пусть не свою науку, но — без преувеличения — свой способ мыслить. Мишель Фуко — чрезвычайно колоритная личность. Этот профессор стремился проверять на прочность и обоснованность любые правила: начиная с того, что он брился налысо и был гомосексуалистом - почему-то это запоминают лучше всего — и продолжая тем, что он серьезно заигрывал с коммунистами и даже принял участие в студенческих беспорядках 1968 года. Однако лысых, гомосексуалистов и хулиганов, в общем-то, много; Фуко же пытался спроецировать свой протест на интеллекту­альные конструкции, причем делал это, с моей точки зрения, очень честно: не удовлетворяясь какой-либо своей красивой и убедительной мыслью, а пытаясь и ее развинтить на части и проникнуть еще дальше - в пространство заблуждений, сомнений и желаний, которые ее по­родили. Поэтому сам он называл свои ранние произведения «археоло-гиями» — «Археология гуманитарных наук» (она же — «Слова и ве­щи»), «Археология знания» и т.п. В принципе, этот подход должен напоминать нам ту «эру подозрения», о наступлении которой уже говорилось выше. Однако, на мой взгляд, Фуко очень серьезно отлича­ется от Маркса или Фрейда. В каком-то смысле эти двое были велики­ми интеллектуальными шулерами: они заранее знали, что именно ис­кать и находить за логичными и красивыми построениями - законы классовых структур или бессознательного. Напротив, Фуко не позволя­ет себе поблажек: в своих археологиях он снимает слой за слоем и не останавливается на каком-либо из уровней, будь то уровни языка, желания или власти. Здесь уместно сделать пояснение: в психоаналитических или в марксистских концепциях предполага­ется, что на всем протяжении истории за культурой всегда стоит од­но и то же - соответственно, вечные психологические структуры или экономические законы. Фуко не собирается надеяться на то, что все замки будут открываться одним ключом: для него за каждым периодом может таиться свой скелет в шкафу, свой организующий принцип, ко­торый совершенно не обязан плавно и с необходимостью переходить в следующую эпоху. Конечно, из-за этой критической перепроверки и

16. Фуко_____________________________________________ 182

многократного «разоблачения» своих собственных теоретических по­строений, Фуко не создал никакой объяснительной концепции, сопос­тавимой по универсальности с марксизмом или психоанализом. Одна­ко, по-моему, сознательно поставив себя в более сложные условия, Фуко проявил гораздо больше исследовательского остроумия и читать его и очень трудно, и очень интересно.

Исследование эпистем и дискурсивных позиций; конструкция непроницаемости дискурсов

Итак, Фуко разрабатывал такую интерпретацию истории знания и возможностей исследования, которая бы полнее учитывала влияние различных неосознаваемых структур интеллекта, языка и отношений власти на результаты творчества. Во многом Фуко остается еще струк­туралистом. Пытаясь выявить наиболее важные характеристики, в со­ответствии с которыми организовано знание, в одной из своих ранних работ («Слова и вещи»), Фуко разрабатывает понятие эпистемы - еди­ного, характерного для каждой крупной исторической эпохи способа обозначать предметы и связывать значения между собой¹. Фуко близок

¹ Словарь «Современная западная философия», характеризуя различие между тремя основными описанными в «Словах и вещах» эпистемами (возрожденче­ской, классической, современной), делает это следующим образом: «Отноше­ния означивания между видимым и высказываемым... в возрожденческой эпи-стеме «слова» и «вещи» сходны или даже тождественны, в классической — опосредованы мыслительными представлениями, в современности — связаны та­кими онтологическими факторами, как «жизнь», «труд», «язык»» — Эпистема // Современная западная философия. Словарь. С. 520. Грубо говоря, это означает, что в представлении человека эпохи Возрождения растение «волчий корень» помогало от глазных болезней потому, что внешне походило на человеческий глаз. Для авторов идеальных классификаций ХУШ в. (хорошим примером мо­жет быть один из отцов биологии К. Линней) реальность и возможность ее ос­мысления должны были быть полностью тождественны друг другу: если мы описываем и выводим (или выводим и описываем) породы гончих собак, то су­ществование породы с короткими кривыми лапами и длинными висячими уша­ми почти с необходимостью означает нашу обязанность распознать в других гончих «породу с короткими прямыми лапами», «породу с длинными кривыми

16. Фуко_____________________________________________ 183

структуралистам и на уровне методических предпочтений: его интере­суют прежде всего правила, затем качества и только потом — вещи.

Некоторые установки структуралистского мышления Фуко за­метно трансформировал. В частности, ему принадлежит важная роль в разработке т.н. «дискурсивного анализа». Сам по себе термин «дис­курс» существовал еще задолго до Фуко. Однако в классическом струк­турализме этот термин функционировал только в рамках различия ме­жду языком и речью и фиксировал определенный участок речевого потока: например, участок, на протяжении которого полностью разви­вается какая-либо мысль ¹. Фуко несколько переопределяет этот термин, перенося акцент с языка на смысл, выражаемый при помощи языка. У Фуко дискурсом будет совокупность высказываний, например, такая, в рамках которой мысль разворачивается в своей полноте. Можно при­вести примеры: дискурс власти, дискурс человека, искусствоведческий дискурс. В последнем случае, например, речь идет о том, насколько определенный способ мыслить и выражать свои мысли является общим для всех искусствоведов, независимо от того, что и как конкретно изу­чает каждый искусствовед. Взаимосвязь «мыслить и выражать свои мысли» имеет принципиальное значение: дискурсивный анализ задает вопрос не только «что говорится?», но и: «посредством каких слов го­ворится?», «в рамках каких социальных практик, узаконенных и непи-

лапами», «породу с длинными прямыми лапами» и даже «породу с короткими прямыми лапами и не очень длинными висячими ушами» — все ячейки таблицы, которую можно себе представить, должны быть заполнены. Наконец, люди ХГХ — XX вв. строят свое знание при помощи мыслей о самостоятельном содержа­тельном потенциале таких неизбежных слов, как «язык», «человек» или «ис­тория», при посредстве которых мы говорим и о болезнях, и о собаках. При том, что приведенный пример является очень утрированным, да и саму кон­цепцию эпистем Фуко упрекали в прямолинейности (фактически после «Слов и вещей» он сам к ней больше не возвращался), именно с «эпистем» удобно на­чать отсчет внимания Фуко к исторической относительности и труднопрони-цаемости систем мышления.

См., например, подборку из нескольких наиболее характерных определений понятия «дискурс»: Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М., 1999. С. 26 - 27, а также С. 138.

16. Фуко_____________________________________________ 184

санных?». И, получив некоторое представление о возможных ответах на эти вопросы, возвращается к вопросу «что?».

Однако свой троянский конь есть и в этом понятии дискурса -мысли, развитой во всей полноте того, как она отражена в тексте или какой-то совокупности текстов. Для исследования конкретного дискурса важно предполагать его самодостаточным, отделенным от других. Дискурс сам разрабатывает свою систему координат, сам подыскивает для себя оправдания, сам определяет условия и границы своей действенности. Грубо говоря, для атеиста существует не только 1) констатация факта, что во второй половине XX века «космонавты летали, но Бога не видели». Есть еще и целый комплекс условий, де­лающих этот аргумент значимым: 2) уважения заслуживает только научное знание — т.е. основанное на чувственном наблюдении, техни­ческом контроле и методических принципах; 3) человек, в меру сво­ей ловкости, является полным хозяином собственных действий и мира в целом. Стоит обратить внимание на очередной важный ню­анс — за этой гносеологией и за этими представлениями о человеке стоит еще и соответствующая организация общества. В этом обществе предполагаются, в частности, разделение труда, профессиональная нау­ка, право победить и проиграть в борьбе за власть и вообще эффектив­ность как главный критерий социальности.

Если мы сопоставим со всем вышесказанным утверждение о том, что Бог есть, то тут будут не просто другие аргументы, но даже другие координаты. Бог есть, потому что есть благодать, потому что идея спра­ведливости возможна и, для верующего, даже торжествует в мире. В общем-то, для религиозного человека наличие Бога удостоверяется чудесностью не чуда, но нормы и - как самоочевидное - требует дока­зательств не больше, чем тезис о непересечении параллельных прямых. Я это все говорил не к тому, чтобы подтвердить какую-то из двух пози­ций или даже показать, что истина относительна; скорее, хотелось об­ратить внимание на то, что каждая истина, каждая позиция, каждый дискурс определяет себя сам¹. Фуко активно разрабатывал именно ло-

¹ «Внутри своих границ каждая дисциплина признает истинные и ложные вы­сказывания; но, кроме того, за свои пределы она выталкивает еще целую тера-

16. Фуко_____________________________________________ 185

гику непроницаемости дискурсов друг для друга, того, как последова­тельно проведенная мысль сама придумывает для себя условия, оказы­вается в состоянии сама себя оправдать, подавить критику со стороны других дискурсов.

Исследуя эту тему, он рекомендовал применять т.н. критический методологический ансамбль: рассматривать дискурс не с точки зрения естественности и законности его существования и его функций, но наоборот. Следует обращать внимание на постоянное подавление тех возможностей, которые были или могут быть альтернативными возникновению и существованию любого явления; это и будет наи­более глубоким его исследованием, проникновением за пленку оче­видного. В дискурсе нужно обнаруживать не то, что он хочет нам рассказать, но то, где он нам сам проговаривается о своих условиях и границах.

С этим связана еще одна методологическая рекомендация: по м-нению Фуко, дискурсы морочат нас, ускользают от разоблачения, подсовывая в конце каждой интерпретации какой-то другой дискурс как условие своего существования. Если вернуться к нашему примеру, то за атеизмом стоит антропология «человек человеку волк», а эта ан­тропология подразумевает общество эффективности и так далее. Дискурс, смысл, вроде бы раскрываясь, будет все время ускользать. В эту ловушку постоянно попадает такой способ гуманитарного иссле­дования, как история идей, методом которой является интерпретация -благородное, но ошибочное желание увидеть за внешним дискурсом истинную подоплеку.

Фуко предлагает другой способ видения проблемы: нужно опи­сывать дискурс не через то, чем он является (или, точнее говоря, хочет казаться) «на самом деле», а через то, чем он не является, но мог бы стать. Следует не искать за одним дискурсом другой, а показывать, по­чему исследуемый нами дискурс стал именно собой, каким образом он подавил альтернативные возможности, в том числе и наиболее ему род­ственные. При этих подходах дискурс, нами исследуемый, становится доступнее для анализа; зато сами мы оказываемся безвластной жертвой

тологию (науку о чудовищах, невозможных монстрах - А.П.) знания» (Фуко М. Порядок дискурса // Фуко М. Воля к истине. М., 1996. С. 66).

16. Фуко_____________________________________________ 186

дискурсов, царящих в нашем мышлении, каждый из которых неуязвим для критики со стороны других способов мысли. Следовательно, наше бедное мышление они делят между собой совершенно произвольным и непостижимым для нас образом.

Конечно, мы можем сделать некоторые наблюдения за взаимоот­ношениями дискурсов в каком-нибудь тексте, в исторической эпохе или в нашем сознании, мы можем их как-то сопоставлять. Например, посмотрим, что я делал при подготовке лекции: я просто компилировал чьи-то чужие учебники (это был позитивистский дискурс); объединял различные тезисы при помощи какой-то логической, умозрительной связи (допустим, это спекулятивный); пытался воспроизвести какие-то релятивистские способы мыслить; время от времени я должен был строить тот гибрид, который здесь называю структуралистским. Я могу сказать: вот история, вот лингвистика, вот науковедение и т.д. Однако перечисление в такой манере будет позитивистским, а если, например, я снова начну говорить о том, как трудно заниматься дискурсивным анализом, это будет уже не столько позитивистский, сколько реляти­вистский способ описания. Иными словами: каждый дискурс устанав­ливает в сознании или в тексте¹ свою систему координат, и все эти системы, как и их соотношения, всегда останутся для нас неопределен­ными. Причина и в том, что описание дискурса изнутри его самого все­гда будет нам навязано его заботой о самоутверждении, и в том, что описание дискурса извне будет опосредовано искажениями описы­вающего дискурса - и так до бесконечности.

Надежда на освобождение от принудительности смысла

С этим ходом мысли следует самая характерная черта стратегии Фу­ко: фундаментальное недоверие любому смыслу, любому объясне­нию, которое подсказывает материал. Это проявляется на самых раз­ных уровнях: исследуя что-либо, Фуко предпочитает обращать внимание не на историю преемственности, причинные или логиче-

¹ Кстати, возможность не задаваться все время вопросом, «в сознании» или «в тек­сте» это имеет место, - еще одно преимущество понятия одискурс».

16. Фуко_____________________________________________ 187

ские связи, а на разрывы в объяснении. Фуко предполагает, что именно здесь есть шанс разоблачить очередной упрощающий дискурс и по­пасть в плен следующего, более сложного. Непосредственно на уровне текста Фуко производит постоянную негативизацию: свои определения он предпочитает строить по принципу «это не...». В его работах постоян­но разоблачаются те промежуточные результаты, к которым ему дово­дится приходить.

Эту негативизацию можно обнаружить даже на уровне всего творчества Фуко: в своих ранних, иногда называемых структуралист­скими, работах, он усматривал за способом отношения людей к языку или за их восприятием безумия некоторые универсальные схемы смыслополагания - упоминавшиеся выше эпистемы. На следующем эта­пе своего творчества Фуко занимался как раз проблемами игры дискурсов: он пытался понять, как работают такие фантомы исследовательского во­ображения, как «порядок», «автор», структура» - иначе говоря, при помо­щи каких слов и с какими целями мы убеждаем себя, что мы понимаем что-то там, где мы совершенно ничего не понимаем. Обнаружив про­блему непроницаемости дискурсов, Фуко смирился с невозможно­стью чисто рационального анализа и предложил видеть за любой ло­гикой стремление к подавлению и к власти: немотивированную и страшноватую склонность дискурса навязывать себя самого, подавляя возможные альтернативы. В последнее десятилетие своей жизни Фуко начал сомневаться в возможности уловить эту зловещую власть. Он дока­зывал, что она появляется не там, где некто злой, но определимый хочет кому-то что-то навязать, но фактически везде — там, где любой человек допускает наличие «взгляда», перед которым он живет, — и подчиняется. По мнению Фуко, власть делает из нас субъектов, выделяет из человече­ской массы ответственных, поощряемых и наказываемых индивидов, -хотя Фуко совершенно и не собирается быть власти за это благодарным.

Всю свою жизнь, всю свою работу Фуко стремился сопротивляться этой власти: думать не так, как его принуждали к этому внешние условия науки и интеллекта, или, если уж думать «не так, как принуждали», невоз­можно, хотя бы чаще разоблачать это принуждение. Фуко, мне кажется, не верит, что в этой борьбе может быть одержана победа. Однако в очень большой степени секрет привлекательности Фуко состоит не только в рациональной силе его аргументов, но и в экзистенциаль-

16. Фуко_____________________________________________ 188

ном пафосе его творчества. Он стремится опрокинуть любую прину­дительность мысли, в том числе не только в результате, но, видимо, и в построении своего исследования. Заведомая бесплодность борьбы делает его позицию особенно трогательной: здесь и рудименты тра­диционного европейского освободительного пафоса, и дикий бунт, и фатальная обреченность. Можно сказать, что этическая сторона гно­сеологии Фуко совпадает по своему пафосу с когнитивной, и это только усиливает впечатление от его произведений.

Лекция 17 ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ

Тема очередной лекции - постструктурализм, и я уже несколько раз говорил о том, что границы этого явления определить весьма трудно. Относительно наиболее выдающихся авторов конвенция еще возможна: мало кто будет спорить с тем, что постструктуралистами считаются Ж. Деррида и поздний Р. Барт. Однако что касается многих других мыслителей, зачастую трудно установить, с достаточным ли количе­ством постструктуралистских тезисов исследователь соглашается и в нужной ли мере он их исповедует. Постструктурализм, таким обра­зом - это не школа, которую составляют такие-то и такие-то имена и их ученики. Постструктурализм - это некоторая интеллектуальная си­туация и ряд ценностей, зачастую даже способных вступать друг с дру­гом в конфликт. Однако в «ситуации постструктурализма» сравнитель­но похожим образом разрешаются общие проблемы и одинаково осознаются трудности исследования.

Уже из названия направления ясно, что эти новые позиции суще­ствуют после структурализма и по отношению к нему. Как мы помним, структурализм так же не был единой школой и только две черты оказа­лись в нем до некоторой степени универсальными. Во-первых, отмена субъекта как единого действующего лица — за которым, с точки зрения структуралистов, стоят структуры. Во-вторых, правило анализировать свой предмет через призму текстов и, по возможности, как текст -как систему, элементы которой обладают друг для друга значением в силу того, что они, будучи наделены ценностью в перспективе вы­полнения каких-либо системных функций, приобретают способность быть единицами обмена. Несмотря на вышеупомянутую нечеткость границ, хотелось бы все же начать разговор с тенденций, общих для «постструктуралистского состояния» гуманитарного знания.

Наиболее существенные характеристики постструктурализма можно попытаться сгруппировать по трем пунктам.

17. Постструктурализм_____________________________________ 190

Для обозначения первого пункта уместно процитировать роман В.О. Пелевина «Чапаев и Пустота», где рассказывается псевдобуддист­ская притча следующего содержания. Некий Просветленный, когда его спрашивали о чем-либо, ничего не говорил, а только указывал пальцем на предмет, о котором его спрашивали. Таким образом Просветлен­ный выявлял истинную сущность предмета, неизменно это выгляде­ло как бесследное исчезновение предмета в пространстве. Позднее Чапаев приделал к этому пальцу глиняный приклад и использовал как пулемет. Образ «глиняного пулемета» из романа Пелевина весьма удобен для характеристики релятивистского стремления постструк­туралистов выявлять относительность какого бы то ни было значе­ния исследуемого предмета. Прежде всего, проблематизируется (и, кстати, структурными методами) сама структурность предмета, принцип его устройства.

Вторая важная характеристика - заметная левизна в политиче­ском смысле. Это характеристика историческая: постструктурализм возник на пересечении структуралистского и экзистенциалистского опыта. Как и в структурализме, субъект в роли объясняющей модель и суверенного дарителя смысла поступкам и текстам объявляется ил­люзией. Вытекающая отсюда принципиальная беззащитность человека перед властью признается постструктуралистами, но свободу они все равно пытаются отстоять, хотя бы как право и возможность человека понимать, чему именно он подчиняется.