III. Комплексы В: закон Моды

19.5. Указующее упоминание

В комплексах В, где имплицитным означаемым явля­ется лишь сама Мода, риторика, конечно, не в состоянии превращать знак в функцию, поскольку функция должна быть наименована; рационализация знака здесь осуще­ствляется нелегко - можно сказать, лишь насильственно. Мы уже видели, что постольку, поскольку речь не идет об изготовлении вещи (это выходило бы за рамки семан­тического процесса), Мода простым речевым упоминани­ем некоторой черты в одежде делает ее означаемым себя самое: упоминая, что (в нынешнем году) юбки носят короткими, она говорит, что в нынешнем году короткие юбки означают Моду. Означаемое Мода содержит лишь одну значимую вариацию - старомодное; а поскольку закон эвфемии запрещает Моде называть то, чем отрица­ется самое ее бытие³, то действительной оппозицией ока-

¹ Homo significans, homo faber - человек означивающий, человек про­
изводящий (лат) - Прим перев

² Рационализация знака (то есть его превращение в функцию) воз­
можна лишь при посредстве языка (это коннотация), для чего как раз и
служит Мода-описание, в иконическом языке (на фотографиях, рисунках)
подобное явление встречается лишь тогда, когда функцию вещам придает
обстановка (приложение II)

³ О старомодном говорится лишь для того, чтобы уничтожить его
новой Модой

зывается не модное и старомодное, а маркированное (сло­вом) и немаркированное (умолчание); происходит совме­щение упоминаемого с Добром, неупоминаемого со Злом, и нельзя утверждать, чтобы один из терминов предопре­делял собой другой; нельзя сказать, что Мода не упоми­нает об уже осужденном ею и упоминает о прославляю­щем ее; скорее уж она прославляет (как свое собственное бытие) упоминаемое ею и осуждает неупоминаемое; бы­тие Моды, утверждаясь и именуясь тавтологически (на­подобие божества, которое есть сущее), непосредствен­но являет себя как Закон¹; следовательно, упоминание в Моде всегда является указующим; в ней абсолютно со­впадают бытие и имя, маркированность и Добро, упоми-наемость и законность: что сказано, то и законно. Боль­ше того - и именно такова маскировка знака Моды в ком­плексах В - что законно, то и истинно. Это последнее преобразование (о котором пойдет речь чуть ниже) сим­метрично тому, которым в комплексах А знак превраща­ется в функцию: подобно тому как эксплицитный знак нуждался в маскирующем его рациональном оправдании, Закон Моды нуждается в маскирующей его природе: и мы сейчас увидим, как вся риторика Моды стремится пред­ставить невинными свои постановления - либо дистанци­руя их в перспективе некоторого зрелища, либо превра­щая их в чистые констатации, как бы внешние по отноше­нию к ее воле.

19.6. Закон как зрелище

Действительно, одним из способов дистанцировать и разыгрывать Закон может быть его эмфатическое провозг­лашение, как в преувеличенно театральном спектакле: из­давать Десять заповедей лыжника - значит оправдывать произвольность Моды ее шутливой демонстрацией, подоб­но тому как человек подчеркнуто демонстрирует собствен­ные недостатки, чтобы сделать их приемлемыми для окру­жающих, но не отказываться от них самому; каждый раз, когда Мода признает произвольность своих решений, она говорит об этом эмфатически, как будто, бахвалясь своим капризом, можно его смягчить, как будто, превращая при-

¹ За этим Законом скрывается внешняя инстанция по отношению к Моде - это fashion-group и ее экономические «оправдания», но здесь мы остаемся в рамках чисто имманентного анализа системы

каз в игру, мы делаем его нереальным¹; риторике своих решений Мода делает прививку произвольности, чтобы зато их фундаментальная произвольность казалась извинитель­ной. Ее игровые метафоры уподобляют ее то политической власти (Мода — монарх, обладающий наследственной влас­тью; Мода — Парламент, объявляющий женственность обя­зательной нормой, подобно всеобщему образованию или военной службе), то религиозному Закону: она издает то постановления, то предписания (Каждая женщина да уко­ротит себе юбку до колен и т.д.); смешивая обязанность с предостережением (ибо в данном случае достаточно пре­дупредить, чтобы приказать), она особенно охотно пользу­ется формами самого морального из грамматических вре­мен - будущим временем, временем десяти заповедей: этим летом шляпки удивят всех, они будут сразу и пикантны­ми и торжественными; решение Моды как бы выпарива­ют - ведь, не показывая вида, что у нее может быть какая-то причина (например, fashion-group), ее сводят к чистому следствию, то есть закономерному в физическом и мораль­ном смысле событию: нынешним летом платья будут из тюссора - тюссор должен стать событием в жизни плать­ев, в силу природной причинности и одновременно закон­ного предписания.

19.7. От Закона к Факту

Подобные формы будущего обязательного времени, очень часто встречающиеся в Моде, подводят нас к главной рационализации комплексов В - превращению Закона в Факт: решенное и предписанное в итоге предстает необхо­димо-нейтральным, чем-то вроде простого факта; для этого достаточно умалчивать о решениях Моды: а кто обязал платья нынешним летом быть из тюссора? Своим умолча­нием Мода преобразует тюссор в полуреальное-полунор­мативное - то есть, в общем, фатальное - событие. В са­мом деле, у Моды есть своя фатальность: модный журнал -не что иное, как летопись весьма варварских времен, где люди живут в рабстве у событий и страстей; игра (ваш ход

' Разумеется, серьезность этих мегафор обличается иронико-змфаги-ческими формами лишь шутливо-двусмысленно, как при наш ранной на­смешке игра возможна только по отношению к тому, чем не решаешься быть, обреченная в обществе на некоторую легковесность, Мода может лишь играть в серьезность

в игре красокУ, безумие (Моде нельзя противиться, она озаряет и охватывает словно одержимость), война {наступ­ление пастельных тонов, война за колено, честь и слава лентам) - все эти сильные страсти делают Моду чем-то внеположным человеку и заставляют воспринимать ее как коварный случай: Мода располагается на скрещении слу­чайностей и божественных постановлений, ее решение ста­новится самоочевидным фактом. Тогда ей остается одна лишь риторика чистых констатации {Мода — на мягкие платья), а задача журнала — лишь сообщать о том, что есть {отме­чается новое появление свитеров из верблюжьей шерсти), хотя в то же время он обязан с прозорливостью историка выявлять в простых фактах общую линию развития {все более утверждается Мода на черную норку)². Тем самым, представляя Моду как нечто властно-неизбежное, журнал сохраняет за нею всю двойственность предмета, лишенного причины, но не лишенного воли: то ее чертам придают оче­видность природного явления - настолько естественного, что его даже как-то странно оправдывать {во всяком случае, ваше платье к пяти вечера - черное, и, конечно, вы добави­те к нему белую нотку в виде шевровых перчаток); или же, чтобы сильнее отделить Моду от ее богов-творцов, ее приписывают не производителям, а потребительницам {им нравятся купальники в полоску, они носят купальники цель­ные спереди); или же, наконец, модная черта изображается как субъект своего собственного появления {в нынешнем году ночные сорочки делаются трех видов по длине) - нет больше ни тех, кто шьет, ни тех, кто покупает, Мода вытес­нила человека, превратилась в замкнутый мир, где костю­мы сами подбирают себе пиджак, а ночные сорочки - свою длину. Закономерно поэтому, что в итоге такой мир выра­батывает собственную мудрость, создает правила, подоб­ные не надменно-тираническим указам новейшей от-кутюр, а стародавнему закону, царящему по воле самой природы; Моду можно изрекать в форме пословиц, отсылая не к за­кону людей, а к закону вещей, как он предстает древнейше-

' Или еще: «Среди тканей твид - то же, что «Ройял Датч* на фон­довой бирже: надежное вложение*.

² Здесь не рассматривается вопрос о том, устанавливает ли журнал свою собственную Моду или лишь распространяет полученную от fashion-group; в любом случае в журнальной риторике вообще отсутствует какая-либо исходная инстанция.

му человеку истории - крестьянину, с которым природа всегда разговаривает в форме повторов: к нарядному пла­щу - белое платье; к дорогим тканям - легкие аксессуа­ры. В такой своей мудрости Мода смело совмещает про­шлое с будущим, уже решенное с еще предстоящим; Мода фиксируется в самый момент ее объявления, ее предписа­ния. Таким временным сжатием обусловлена вся риторика Моды: констатируем то, что на самом деле навязываем; созда­дим Моду, потом станем усматривать в ней лишь следствие без всякой названной причины; потом от этого следствия оста­вим одно лишь внешнее явление; наконец, предоставим этому явлению развиваться, словно своей жизнью он обязан лишь себе самому; по такому пути и идет Мода, чтобы свою причи­ну, свой закон и свои знаки разом преобразовать в факт. На этом пути от закона (реального) к факту (мифическому) про­исходит любопытный перекрестный обмен целей и средств: реальность Моды - это, по сути, образующая ее произволь­ность; по всей логике, превратить закон в факт здесь можно лишь метафорически; ну, а что же говорит Мода? Когда она признает свой закон - то лишь как метафору; когда же она прячется за фактом, то так, словно он буквален; она метафо-ризирует десять заповедей лыжника (хотя это ее реальность) и констатирует, что в нынешнем году в Моде синее (хотя это чистая метафора); своей реальности она придает эмфазу пред­намеренной метафоры, а своим метафорам - простоту конста­тации; она бравирует коннотацией там, где всего лишь деноти-рует, зато строит скромную мину денотации там, где на самом деле развертывает чистейшую риторику. Здесь также имеет место полная инверсия между реальностью и ее образом.

IV. РИТОРИКА И ВРЕМЯ

19.8. Рациональное оправдание Моды и ее время

Риторическое преобразование знака в рациональное оп­равдание (функциональное, законное или природное), веро­ятно, свойственно всем культурным объектам, как только они вовлекаются в процесс коммуникации: такова цена приобще­ния знака к «внешнему миру». Но в Моде это преобразова­ние, пожалуй, получает особенное, еще более императивное объяснение. Суть Моды совпадает с ее тиранической властью, но в конечном счете это просто особое страстное переживание

времени. Как только означаемое Мода находит себе некото­рое означающее (ту или иную вещь), этот знак становится Модой текущего года, но тем самым эта Мода догматически отрицает ту, что ей предшествовала, то есть свое собственное прошлое¹; каждая новая Мода - это отказ от наследия, вос­стание против гнета старой Моды; Мода переживает себя как Право - естественное право настоящего по отношению к прошлому; определяясь своей неверностью, она, однако, живет в таком мире, который она желает видеть и действи­тельно видит идеально стабильным, сплошь пронизанным конформистскими взглядами². Разрешить такое противоре­чие позволяет риторика, особенно рационализация знака: именно потому, что присущее Моде мстительное настоящее трудно признать и нелегко защищать, она старается выра­ботать себе фиктивную, внешне более диалектичную темпо-ральность, включающую в себя моменты упорядоченности, устойчивости, зрелости - эмпирические в плане функций, институциональные в плане Закона, органические в плане факта; тем самым агрессивность Моды, живущей в ритме вендетты, обезвреживается образом более терпеливого вре­мени; в том абсолютном, мстительно-догматическом настоя­щем, где изрекается Мода, риторическая система расстав­ляет свои рациональные оправдания, чтобы внешне связать ее с более гибким, более далеким временем; все это учтивые манеры (или же соболезнования), которыми Мода обстав­ляет совершаемое ею убийство собственного прошлого; она словно слышит властный голос мертвого прошлого года: вчера я был как ты, завтра ты будешь как я³.

' Мы уже видели, что по закону эвфемии Мода очень мало говорит о старомодном, если она это и делает, то лишь во имя настоящего, как об отрицательной ценности, то, что вчера было четко прорисованными лини­ями, она беззастенчиво называет углами и изломами Она говорит в ны­нешнем году костюмы будут юношески-мягкими, что же, разве в прошлом году они были старчески-жесткими'

² Теперь мы можем уточнить, что такое легковесность Моды это не­
верность, вызывающая сильное чувство вины

³ Надгробная надпись

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ОБЩЕЕ УСТРОЙСТВО СИСТЕМЫ

I. СВОЕОБРАЗИЕ СИСТЕМЫ МОДЫ

20.1. Язык - страж смысла и окно в мир

Нам уже не раз приходилось говорить о том, как изме­нился феномен Моды и как сместился его социологический смысл благодаря массовому распространению модных жур­налов - можно сказать, теперь это настоящие народные журналы. Попав в сферу письменной коммуникации, Мода становится самостоятельным культурным объектом, обла­дающим своеобразной структурой и, вероятно, новыми це­лями; социальные функции, обыкновенно признаваемые за вестиментарной Модой¹, заменяются или дополняются дру­гими, аналогичными функциям всей литературы; формули­руя их вкратце, можно сказать, что благодаря языку, кото­рый отныне поддерживает Моду, она становится повество­ванием. Язык действует на двух уровнях - денотации и коннотации. В плане денотации язык работает одновремен­но как создатель и страж смысла; своими дискретными но­менклатурами он делает нагляднее семантическую структу­ру Моды, создавая множество знаков там, где реальность, располагая лишь континуальным материалом², не может вырабатывать тонких значений; такое умножение смыслов хорошо заметно в видовом утверждении - делая значимым полотно, Мода(-описание) идет гораздо дальше семанти­ческих возможностей реальной одежды; в реальной одежде смысл фактически может приписываться только легким тканям в отличие от тяжелых тканей; в языке же эта зачаточная структура разбивается на множество значимых видовых категорий, и тем самым образуется новая система,

¹ Диалектика новации и имитации, анализируемая Социологией на­
чиная со Спенсера

² Это, в частности, касается фотографии

основанная не на утилитарных (когда легкое и тяжелое противопоставляются как прохладное и теплое), а исклю­чительно на семантических факторах; тем самым смысл ста­новится настоящим пиршеством ума. А с другой стороны, сделав знаки такими множественными, язык вступает в дело вновь - на сей раз чтобы придать структуре устойчивость; самой стабильностью своих названий (пусть и относитель­ной, поскольку названия тоже проходят) он противится подвижности реальных вещей; это ясно проявляется в ло­гике системы; табу, мешающие такому-то роду встретиться с таким-то вариантом, на самом деле сугубо относительны, ни одно из них не вечно; однако же запреты Моды абсолют­ны, а потому и смысл ее императивен¹ - не только на уров­не синхронии, но и глубже, на уровне номенклатуры: нет ничего особенно невозможного в том, чтобы носить одно­временно две блузки, надо лишь иметь право назвать вто­рую блузку иначе; но поскольку язык не дает такого права (по крайней мере, в масштабе его собственной синхронии), то у Моды появляется логика или, если угодно, строгая система. Таким образом, в плане денотации язык играет регулирующую роль, всецело подчиненную задачам смыс-лообразования; Мода, так сказать, говорит лишь постоль­ку, поскольку хочет быть знаковой системой. А в плане коннотации роль языка оказывается совсем иной: благода­ря риторике Мода открывается во внешний мир; через по­средство риторики мир присутствует в ней не только как власть человека создавать абстрактный смысл, но и как комплекс «оправданий», то есть как идеология; посредством риторического языка Мода сообщается с миром, принимает известное участие в отчуждении и рациональном мышле­нии людей; но, как мы видели, в этом своем движении к миру, в котором и заключается ее процесс коннотации, Мода также в значительной мере и утрачивает свою семантич-ность (знаки превращаются в рациональные оправдания, означающее теряет свою тонкую дискретность, а означае­мое делается неопределенно-латентным), то есть язык, дей­ствуя в денотативном или коннотативном плане системы, выполняет две почти противоположных функции; и, конеч­но, именно в этом расхождении двух его ролей (будь то

¹ Мы помним, что смысл - это подконтрольная свобода, для которой ограничение столь же конститутивно, как и выбор

чистая противоположность или зачаток диалектического процесса) заключается общее устройство системы, как мы это увидим чуть ниже.

20.2. Классификаторная деятельность

Хотя риторика некоторым образом и расформировывает знаковую систему, выработанную вне ее, на уровне денота-ции, и хотя можно поэтому сказать, что мир начинается там, где кончается смысл, — тем не менее именно реальность (хотя, правда, не «внешний мир») служит основой значения, при том что полагает ему свои пределы: реальность значима по­стольку, поскольку она конечна, как это показывает класси-фикаторное устройство денотативной системы. Это устройство зиждется на последовательном удалении субстанции (в ельм-слевовском смысле слова). Сначала реальность, можно ска­зать, отказывает некоторым объектам в некоторых значениях, не давая им варьироваться или, наоборот, принуждая их к бесконечной вариации. В результате этих исходных исключе­ний возникает обширный dispatching смысла, проходящего через объекты и качества, родовые категории и суппорты, в формах то закрытых {исключенное), то широко открытых (.типовые сочетания). Благодаря такому просеиванию и об­разуется смысл на уровне высказывания: единый смысл воз­никает из смысловой пыли, фильтруемой через новые и новые матрицы, так что в конечном счете для каждого высказыва­ния, как бы ни сплетались в нем цепочки единиц, остается лишь один объект значения. Такая томографическая компози­ция позволяет установить некоторую иерархию предметов одеж­ды, которая, однако, никак не зависит от их материальной величины; смысловая конструкция действует как настоящая анти-природа; для нее ведущую роль получают мельчайшие элементы, а самые крупные оттесняются на задний план -интеллигибельность как бы призвана компенсировать данность материи; таким образом, смысл распределяется словно какая-то революционная благодать; его власть достигает такой неза­висимости, что может действовать на расстоянии и в конеч­ном счете полностью выпаривает субстанцию: значима не на­кидка, а утверждение о ней, смысл не признает за субстанци­ями никакой внутренней значимости. Такое отрицание - воз­можно, глубочайшая функция системы Моды; действительно, в противоположность языку, эта система вынуждена, с одной стороны, работать с субстанциями (одеждой), тяжело нагру-

женными внесемантическими применениями, а с другой сто­роны, ей нет и необходимости в каком-либо комбинаторном опосредовании вроде двойного членения¹, поскольку ее озна­чаемые, в общем, очень немногочисленны. Из этой ее стеснен­ности и свободы родилась специфическая классификация, ос­нованная на двух принципах: с одной стороны, каждая еди­ница (то есть каждая матрица) представляет собой как бы сокращенный путь, по которому инертная субстанция направ­ляется к точке, где она проникается смыслом, то есть пользо­ватель системы в каждый миг переживает воздействие смысла на материю, по своей первоначальной сути не предназначен­ную для сигнификации (в противоположность языку); а с другой стороны, анархия, грозящая системе с множеством оз­начающих и немногими означаемыми, преодолевается здесь строго иерархической распределительной схемой, членения ко­торой носят характер не линейный, как в языке (хотя они и поддерживаются им), а скорее взаимосогласованный: тем са­мым скудость означаемого - «мирского» или «модного» -искупается «умным» построением означающего, которое по­лучает львиную долю семантической силы и почти никак не соотносится со своими означаемыми. Таким образом, Мода -и в конечном счете именно таково ее общее устройство - пред­стает прежде всего как система означающих, как классифика-торная деятельность, как порядок скорее семиологический, чем семантический.

20.3. Открытая и закрытая система

Но вот этот семио логический порядок, стремящийся к пустоте и вооруженный тонкими и мощными орудиями для «выпаривания» субстанции, встречается с внешним миром в обобщенной форме некоторого означаемого; поскольку же это означаемое различно в комплексах А и комплексах В, то уст­ройство системы Моды принимает неодинаковый вид в зависи­мости от того или иного комплекса, так что анализ должен здесь идти двумя разными путями. Впрочем, различие двух типов комплексов обусловлено не только количественным раз­личием их означаемых (которых в одном случае много, а в

¹ В системе Моды, как мы ее описали, невозможно говорить о двой­ном членении, так как элементы матрицы, солидарные между собой, не могут быть уподоблены смыслоразличительным знакам языка (фонемам); матрицы могут комбинироваться между собой, но в системе только эта комбинаторика и есть.

другом - всего два), но в гораздо большей степени их местом во взаимоналожении несимметричных систем, которым обра­зуется любое высказывание Моды. Проанализировав однаж­ды это построение¹, мы больше о нем не вспоминали, а сейчас пора вновь отметить ту важнейшую роль, которую оно играет в устройстве системы Моды. Как мы помним, в комплексах В Мода является имплицитным и непосредственным означае­мым вестиментарных черт, причем чисто денотативым; напро­тив, в комплексах А, при экслицировании мирского означае­мого, место Моды изменяется - она как бы сдвигается на один уровень вверх и переходит в разряд вторичного, коннотатив-ного означаемого. Таким образом, в итоге при разном устрой­стве систем А и В разной оказывается сама Мода: в одном случае (В) она денотируется, в другом (А) - коннотируется, а тем самым включается в две разные этики, поскольку вся­кая коннотация, с одной стороны, ведет к превращению знака в рациональное оправдание, а с другой стороны, открывает систему нижнего уровня в мир идеологии В своей денотатив­ной ипостаси Мода непосредственно включена в закрытую систему, замкнутую на своих означающих и сообщающуюся с внешним миром лишь через интеллигибельность, свойствен­ную любой знаковой системе²; в своей коннотативной ипостаси она опосредованно включена в открытую систему, сообщаю­щуюся с внешним миром через эксплицитную номенклатуру мирских означаемых. Эти две подсистемы как бы обменивают­ся достоинствами и недостатками, комплексы А открываются во внешний мир, но при этом вовлекаются в процесс инвер­сии, которому идеология подвергает реальность; комплексы В сохраняют бедность и, так сказать, формальную честность лю­бой денотации, но лишь ценой абстракции, которая предстает закрытостью от внешнего мира. Вся система Моды отмечена этой симметричной двойственностью ее комплексов.