Социально-антропологическое истолкование юридической деятельности 2 страница

философская антропология юридической нормы 245

нения физического насилия: личный штаб, управление и веществен­ные (sachlichen) средства управления».²³

Следовательно, физическое насилие по отношению к человеку исключается из правового контекста отношений между людьми и поступает в монопольное владение и собственность государства как политической, властной формы организации их совместной жизни в обществе. В то же время физическое насилие исключается не просто как неприемлемое для общества средство и способ обращения с че­ловеком кого бы то ни было. Оно становится средством сохранения правового качества социальной действительности, представляя со­бой публичное отложение, осадок, или седиментацию, которая при­обретает институциональные, вещественные признаки и формы, что позволяет ей стать объектом экономического интереса и оказаться во владении и пользовании того или иного сословия, класса и, фор­мально, народа в целом. Поэтому корень политической власти за­ключается не в автоматизме конструктивного воздействия присваи­вающей, рыночной экономики, которая существует в параметрах права и свободы частной собственности, а в том, что именно пуб­личная власть получает в пользование физическое насилие. Община исключает из своего частного обихода это средство и передает это ставшее публично обозримым средство в пользование одному из своих институтов в целях сохранения правового, приемлемого каче­ства отношений между людьми.

Приемлемость, нормативность регуляции частного уровня об­щественной жизни создается за счет совершения допустимых по своему качеству социальных действий как актов, пригодных с точки зрения совместимости с положением Другого и создания всеобщего контекста ожиданий, намерений, доверия. При этом такого рода ин­дивидуальный акт соответствует принятой в человеческом сообще­стве норме поведения как определенному стандарту. Иными слова­ми, приемлемое действие не привносит в социальный контекст раз­рушительного ингредиента либо лишения. Однако оно. в строгом смысле, не обладает также и качеством всеобщей пользы как благо­дати Оно построено на принципе равновесного, сбалансированного обмена в социальной пропозиции — «равным за равное». Совер­шаемое индивидом в повседневной жизни социально приемлемое

²³8еберМ Избранные произведения. М, 1990 С 645,648.

246____________________________________________________ Глава 2

действие не является в данном случае ни актом голого захватного присвоения и насилия, ни актом, дарующим благо и пользу. То есть оно не суть явление благодати, а располагается в пространстве пози­тивного обмена пользой и благом Это явление естественной данно­сти бытия Другого в актах спроса и предложения, а не приношение блага и пользы в условиях бескорыстия и отсутствия расчета на от­ветное благодарение и признание В явлении пригодного и прием­лемого акта всегда присутствует расчет на ответное действие, т е. имеет место право, обязанность и ответственность

В отличие от этой нормативности государство наделяется об­ществом не рецептивным, т. е. благотворным в смысле приятия, блага и наслаждения восприятием. Оно не является сосудом благо­дати, а несет в себе, применяя принуждение, публичный принцип негативной аксиологии. Государственная власть осуществляет присваивающую селекцию или подбор того, что является непри­годным для общества, и составляет неприемлемое для составляю­щих его людей качество действий и поступков отдельных индиви­дов. Образно выражаясь, при осуществлении законного принужде­ния и физического насилия государство воспринимает социальную аномалию и соответствующим образом реагирует на нее. Это не­приемлемое, непригодное суть совокупность совершаемых инди­видами правонарушений.

Система органов государственной власти на основе законода­тельства наделяется как положительной, так и отрицательной рецеп-тивностью. Посредством применения законодательства сохраняется и воссоздается правовое качество социальной действительности, или правопорядок Поскольку определение позитивного качества отно­шений между людьми с точки зрения формы их рецептивности и определения нормы их существования в итоге признается за законо­дателем, то. традиционно и по определению догмы права, утвержда­ется, что именно государство в лице законодателя устанавливает то, что следует считать преступлением или, в общем смысле, правона­рушением Причем этот «вкус» к негативному в контексте полити­ческого господства определяется исходя из его современной модели на уровне всего института государственной власти в согласованном сочетании законодательной, исполнительной и судебной властей.

В области определения серийных локализаций противоправного и приемлемого государство использует мониторинг соответствия

философская антропология юридической нормы 247

или несоответствия норме существования процессов общественного целого Выражаясь образно, законодательная власть создает специ­фические «каталоги» социальной аномалии, своеобразную таксоно­мию преступлений н соответствующий «прейскурант», систему на­казаний, расчетную шкалу и методику их назначения в уголовном судопроизводстве.

Преступление — это не ошибка, а вызов единичного вменения со стороны индивида как носителя позитивных прав и свобод. Пре­ступление заключается в отрицании принципа права вообще, поэто­му Г. В. Ф. Гегель, выступая как теоретик уголовного права, с пол­ным основанием и в духе созданной им диалектической логики в случае совершения такого преступления, как убийство, мог утвер­ждать, «что человек сам должен дать согласие на наказание, однако преступник дает это согласие уже своим деянием. Как природа пре­ступления, так и собственная воля преступника требуют, чтобы ис­ходящее от него нарушение права было снято. Если в возмездии во­обще невозможно достигнуть специфического равенства, то дело обстоит иначе при совершении убийства, которое неминуемо кара­ется смертью. Ибо так как жизнь составляет наличное бытие во всем его объеме, то наказание не может заключаться в некоей ценности, которой не существует, но также должно состоять только в лишении жизни».

С точки зрения Г. В. Ф Гегеля >бийца, совершая преступление, делает выбор в отношении того наказания, которому он может быть в этом случае подвергнут Его радикальный вызов обществу, заклю­чающийся в отрицании права на жизнь, получает надлежащий ответ со стороны публичной власти через применение такого вида наказа­ния, как смертная казнь Можно отметить наличие в такой позиции абстрактного логического подхода к проблеме наказания, характер­ного тем, что в теоретической юриспруденции получило название объективного вменения. В такой позиции ответственность определя­ется в традиционной пропозиции обменного принципа талиона — «равным за равное». Лишение жизни как преступный акт в данном случае не вправе рассчитывать на какое-либо снисхождение со сто­роны общества

Гегель Г В. Ф Философия права М,1990 С 148,151

248____________________________________________________ Глава_2

Вопрос о рациональном формировании уголовно-правовых за­претов сопряжен с особенностями правового мышления, т. е мыш­ления, которое ориентировано селективно по отношению к текуще­му положению дел, традиции и норме существования. Выделение уголовно-правовых запретов как социальной патологии и аномалии происходит по модели исключения разрушительных индивидуаль­ных актов из социального контекста. А это значит, что то простран­ство, в которое затем включается эта негативная серийность, нахо­дится за пределами этого текущего положения дел. традиции и обычной нормы человеческого существования Такое вытеснение негативного источника из социального контекста происходит через применение юридической ответственности и четко установленной системы наказаний, которые используются государственной вла­стью Этим объясняется особое положение властных органов леги­тимного принуждения по отношению к сфере нравов и гражданско­му обществу. Они с\ществуют в виде публичных социальных ин­ститутов, которые принципиально отличаются от таких форм естественной институциональности, как семья, род, племя. Надстро­ечное положение этих институтов следует объяснять не с позиций экономической обусловленности права и способа производства как базиса, а в универсальном антропологическом обзоре, где причинно обуславливающими факторами являются обозначенные нами ранее модусы исключения, селекции, рецептивное™, приемлемости, не­приемлемости, совместимости и несовместимости.

Следует отметить, что динамика названных всеобщих антропо­логических конфигураций реализуется и в рамках общественного способа производства, где агент производства включается в его кон­текст до определенных пределов, на что указывают эволюция в сфе­ре гуманизации труда, исключение из нее жестокого обращения и губительной, вредоносной эксплуатации, отмена рабства и работор­говли. В сфере экономики в итоге возобладало не механическое, а антропологическое представление, которое в конечном счете выра­зилось в изъятии человека как рабочей силы из вещественного и имущественного оборота. Можно говорить о процессуальном росте феномена человеческого достоинства и увеличении объема самооб­ладания личности в приобретении ею собственности на самое себя.

Таким образом, антропологический компонент социального вторгается в экономическую сферу жизни в виде прав и свобод че-

философская антропология юридической нормы 249

довека и устанавливает границы для лишающего, негативного воз­действия, которое может устанавливаться работодателем по отно­шению к работнику Это воздействие уже не имеет признаков физи­ческого насилия и нужды, которая не может выйти в иное простран­ство в поисках пользы и блага Таким образом, техническое, внешнее, отчужденное по отношению к работнику, использование принадлежащих ему сил и способностей, которое с точки зрения то­варного, вещественного представления экономической теорией было названо рабочей силой, подпадает под процесс селекции и контроля со стороны законодательства посредством такого вида социального мониторинга, как охрана труда

Возникновение юридической ответственности следует связы­вать с развитием схематизма вменения, который мог прогрессиро­вать только за счет распространения в обществе знания о праве и неправе. Такое знание может обрести институциональный характер только в результате институциональной фиксации норм запрета, ре-цептивности, предписания и поощрения. Это знание связано с об­щим порядком исчисления человеком процессов окружающей дей­ствительности. Запись социальной патологии и аномалии в виде эм-прически аксиологического каталога преступлений представляет собой фиксацию того, что уже практически было подвергнуто опи­санию и таксономии.

Образование понятий, создание юридической логики в сфере развитого законодательства стали заслугой профессионального пра­вового мышления. Содержательный рост этого мышления происхо­дил поначалу чисто индуктивным, эмпирическим путем, опорой для которого послужил феномен прецедента Например, в работе Э. X Леви «Введение в правовое мышление» можно найти такую характеристику нормологического потенциала прецедента: «Образ­цом правового мышления является рассуждение с использованием прецедентов Это трехшаговый процесс, в котором положение, бывшее описательным для первого случая, далее становится нормой права и применяется к следчющей аналогичной ситуации. Шаги следующие: между ситуациями усматривается аналогия; определя­ется правовая норма, присущая первой ситуации; затем данная пра­вовая норма применяется ко второй ситуации. Такой ход мышления правомерен, однако он обладает характеристиками, которые при оп­ределенных обстоятельствах превращаются в уязвимые места. Если

Глава 2

бы доктрина прецедента заключалась именно в этом, то тот факт, что нормы то и дело изменяются, варьируясь от дела к делу, должен бы озадачивать. Но изменение нормы является необходимым, не­отъемлемым свойством права. Сфера действия правовой нормы и, следовательно, ее значение зависят от того, какие факты считаются аналогичными представленным. Обнаружение аналогии или разли­чия — ключевой этап в судебном процессе». ^э

В общем смысле эффект юридической нормы можно охаракте­ризовать в терминах исключения, выделения аномалии либо в фор­мах рецетивности как правомерных способов индивидуального дей­ствия. Исключение и выделение как методические приемы селекции s виде отбора в диспозиции между годным и негодным, приемле­мым и неприемлемым, совместимым и несовместимым принципи­ально отличаются от рецептивной селекции как методики подбора, суть которой состоит в использовании таких приемов, как собира­ние, получение и нахождение готового, приемлемого в чувственных модификациях приятного, полезного, приносящего удовольствие и наслаждение. Что касается государства как социального института по воспроизводству правопорядка, то оно наделено функциональ­ным началом универсальной публичной рецептивное™, т. е. оно в современном его понимании правового государства предназначено для защиты нарушенного права. С точки зрения исторической логи­ки следует признать обоснованным в исходной нормологической ситуации опираться только на запись негативного. Нужно было пер­воначально определить отношение к индивидуальной казуистиче­ской серийности разрушительных действий, поскольку запись пози­тивного, в силу господства традиции и максимального регулятивно­го воздействия коллективной авторитетности, не требовалась.

Для иллюстрации казуистичности древних сводов законодатель­ства и специфической акцентуации в формулировании ответствен­ности за совершение тех или иных правонарушений, их логики и последовательности в установлении видов отвественности, обуслов­ленной особенностями религиозной и нравственной традиции, обра­тимся в такому памятнику права, как Законы Хамм>рапи, царя Ва­вилона, которые датируются XVIII в. до нашей эры:

' Леей Эдвард X. Введение в правовое мышление. М., 1995. С. 9-18.

философская антропология юридической нормы 251

«Если в доме человека вспыхнет огонь и человек, пришедший тушить его, обратит свой взор на пожитки хозяина дома и возьмет себе что-нибудь из пожитков хозяина, то этого человека должно бросить в этот огонь.

Если хозяин пропавшей вещи не приведет свидетелей, знающих его пропавшую вещь, то он лжец, взводит напраслину; его должно убить.

Если строитель построит человеку дом и сделает свою работу непрочно, так что построенный им дом обвалится и причинит смерть хозяину дома, то этого строителя должно убить. Если он причинит смерть сыну хозяина дома, то должно убить сына этого строителя.

Если человек выступит в судебном деле для свидетельствования о преступлении и не докажет сказанных им слов, то если это судеб­ное дело о жизни, этого человека должно убить.

Если же он выступил для свидетельствования в судебном деле о хлебе или серебре, то он должен понести наказание, налагаемое в таком судебном деле».²⁶

Следует отметить разграничение трех видов социальных ценно­стей, которые фигурируют в контексте этой неупорядоченной, с точки зрения правовой логики, совокупности юридических норм: жизнь, хлеб и серебро. Денежный эквивалент используется в этом историческом свидетельстве общественных отношений как миними­зированный стандарт в оценивании разрушительного воздействия определенного вида правонарушений. Особо подчеркивается недо­пустимость открытого способа их совершения и неприемлемость обмана и разрушения доверия между людьми посредством лжесви­детельства перед судом. При этом достаточно распространен, осо­бенно для правонарушений в частной сфере, принцип талиона в тра­диционной форме эквивалентного обмена: око за око, зуб за зуб.

Древний законодатель использует при формулировании случаев нарушения права, как правило, императивную аксиоматику запрета, как это, например, имело место в Декалоге Моисея, либо применяет эмпирический способ описательного воспроизведения конкретного

²³ Хрестоматия по истории государства и права зарубежных стран/ Под ред.

З.М. Черниловского. М., 1984. С. 12-25.

252____________________________________________________ Глава 2

казуса, устанавливая при этом меру ответственности, как это запи­сано, например, в Законах Хаммурапи.

Таким образом, развитие юридического письма происходит раз­личными путями. При этом современная модель и структура юриди­ческой нормы может быть обнаружена и в формулировке архаиче­ского закона, либо может пребывать в этом законе в скрытом, латентном состоянии, будучи включенной в логическую последова­тельность всего корпуса законодательства. Письмо служит предмет­ным способом фиксации знания. Юридическое знание в своем функциональном назначении несет еще и дополнительную нагрузку, поскольку в письме реализуется публичное удостоверение того, что закон ловелен ло населения и его содержание усвоено им. Иными словами, знание закона необходимо для целей следования ему и со­хранения правового качества общественных отношений, с одной стороны, с другой стороны оно удостоверяет наличие тех или иных видов ответственности, которые применяются при осуществлении правосудия государственной властью. Кроме того, законодательство приобретает институциональное назначение нормативной системы, в которую методом стирающей записи включается текущий матери­ал законотворчества.

Создается своеобразный резервуар нормативного подхода к об­щественным процессам, в который помещаются результаты соци­ально-аксиологической селекции. Этот резервуар вмещает в себя собрание случаев индивидуальных разрушительных действий и со­ответствующих санкций как отрицательной реакции на эти дейст­вия. Санкция представляет собой установление меры ответственно­сти за правонарушение. Определение меры ответсвенности проис­ходит также и за счет внешнего лишающего воздействия, заключающегося в уменьшении количества или объема блага, кото­рое имеется у правонарушителя. Это благо, если использовать тер­минологию Закона Хаммурапи, царя Вавилона, можно соотнести с такими ценностями, как «жизнь, хлеб и серебро».

Древнее законодательство, как и современная система законода­тельства, в своей артикуляции и записи ориентированы на принцип исключения из социального контексте всего ненормативного, не­приемлемого по отношению к согласованному сочетанию приемле­мого способа поведения в отношениях между людьми.

философская антропология юридической нормы 253

Для характеристики письменной фиксации юридических норм можно использовать аксиоматическое утверждение Б. Спинозы о том, что всякое определение есть ограничение и исключение. В дан­ном случае всякая норма как установление, запрет или характери­стика правонарушения есть нечто утвердительное и представляет собой по форме жесткий способ публичной манифестации. Путем такой манифестации производится исключение ненормативного из контекста правовой жизни, утверждается динамика следования по­зитивному. Это одновременно создает необходимое условие для включения в этот контекст своеобразного негативного утверждения в виде применения ответственности за нарушение установленного пути следования закону. Это включение негативного инструмента­рия при воссоздании позитивного возможно только внешним спосо­бом через укоренение источника и системы «отрицающего утвер­ждения» в пространстве, которое находится вне позитивного кон­текста текущего состояния дел. Этим функциональным пространством и следует считать такой квазиантропологический социальный институт, как государство. Оно обладает признаками искусственного социально-инженерного сооружения. Государство еще в XVII в. Т. Гоббс идентифицировал как искусственно создан­ного людьми квазиантропологического телесного монстра, могуще­ственное присутствие которого в повседневной жизни общества можно сравнить с мощью библейского чудовища Левиафана.

В связи с этим таксономия социальных исключений как собра­ние всего неприемлемого и несовместимого с «геометрией» челове­ческих отношений представляет собой индуктивный метод эмпири­ческой аксиологии. Позитивная эмпирическая аксиология заключа­ется в применении селективных приемов отбора позитивного, пригодного в диспозициях приятного, полезного и благодатного в отношениях между людьми. Такая избирательность в подходе к со­циальной действительности приводит к тому, что из ее контекста вытесняется на периферию и исключается негативная, неприемле­мая, негодная, отвратительная серийность индивидуальных дейст­вий, поступков и акций. Это вытеснение представляет собой уста­новление максимальной дистанции по отношению к этой сериально-сти и в нормологическом аспекте реализуется в регулятивной Динамике хранения чистоты в целях сохранения блага, пользы и приемлемого качества жизни индивида в условиях общества. Такая

254____________________________________________________ Глава 2

нормология обладает в своих динамических конфигурациях призна­ками диетарно-гигиеничсского подхода к сохранению позитивного качества жизни и имеет антропологическое происхождение.

Бдительное, осторожное восприятие социальной действительно­сти, обремененное заботой по отношению к своему собственному индивидуальному положению и состоянию, получает универсаль­ную аксиологическую значимость на уровне антропологии. Признак исходной креативности и универсальности Заботы, т. е. ее социаль­но-антропологический смысл, в свое время достаточно выпукло и наглядно эксплицировал М. Хайдеггером в «Бытии и времени» в доонтологической транскрипции одного мифологического предания, или. как утверждает сам автор, «одной старинной басни», где Забота являет собой фундаментальный персонаж мифа.

М Хайдеггер указывает' «Perfectio человека, становление его тем, чем он способен быть в его освобожденное™ для его наиболее своих возможностей (в наброске), есть '"произведение" "заботы". Равноисходно, однако, она обусловливает основообраз этого сущего, по которому оно предоставлено озаботившему миру (брошснность). Экзистенциально-онтологическая интерпретация рядом с онтиче-ским толкованием не есть где-то лишь теоретико-онтологическое обобщение. Такое значило бы лишь: онтически все поведение чело­века "заботливо" и руководствуется "преданностью" чему-то. Наше «обобщение» априорно-онтологическое. Оно имеет в виду не посто­янно проступающие оптические свойства, но одно всегда уже лежа­щее в основе бытийное устройство Последнее только и делает он­тологически возможным, что онтически это сущее может рассмат­риваться как сига (забота — лат.). Экзистенциальное условие возможности "жизненной заботы" и ''самоотдачи"' должно в исход­ном, т. е. онтологическом смысле пониматься как забота».'

Таким образом, вытеснение и исключение неприемлемого, не­пригодного как отвратительного и вредоносного из согласованного контекста отношений между людьми составляет предмет повседнев­ной заботы. Однако это исключение и вытеснение не может быть реализовано на частном уровне общественной жизни в качестве си­лового воздействия, поскольку партикулярность не может обеспе­чить продуктивность насилия и принуждения и базироваться на том

Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С 199.

философская антропология юридической нормы 255

_же самом негодном способе отношения к другому человеку, кото­рый используется асоциальным массивом Иными словами, частное право не может утвердить себя в качестве ответного негативного дара и использовать насилие как средство мщения, возмездия, воз­даяния, кары и наказания. Все эти модификации утвердительного отрицания в этом случае относятся к региону негодных действий с точки зрения своей разрушительной направленности к той же се­рийности нарушения принципов нравственности и права в виде пре­ступлений и правонарушений, что и действие, которым была спро­воцирована эта направленность.

Принцип самозащиты нарушенного права действует в границах допустимости, которая определяется юридической нормой. Он предназначен для осуществления противодействия и сопротивления по отношению к какому-либо разрушительному индивидуальному действию и ограничен чертой соразмерности в выборе средств за­шиты в случае посягательства, т. е. самозащита имеет частное, еди­ничное, а не публично-правовое значение. Важным является при­знание принципа самозащиты на уровне закона. Таким образом, ис­ключение и вытеснение неправомерного в ходе социальной эволюции в силу того, что частное с\ществование неспособно их воссоздать в качестве конструктивного процесса, переходят в об­ласть публичного измерения или становятся предметом всеобщей заботы Иными словами, частное правообразование неспособно вы­полнять работу по исключению и вытеснению из состава общест­венных отношений социальной аномалии и правонарушений, поэто­му естественным в этом отношении явился процесс создания пуб­личного средства борьбы с этими разрушительными локализациями в виде государственной власти. По своему смыслу эта власть не мо­жет принадлежать индивиду н предназначена к использованию в интересах всего общества.

На долю партикулярное™ в этом случае будет приходиться только сфера законопослушания как следование многообразным требованиям закона, реализация и применение которых и создает правовое качество социальной действительности в виде правопорядка.

В итоге за индивидом остается активность в области личного позитивного правообразования и следование системе обязанностей, которая создается как препятствие и призвана обеспечить частно-

Глава 2

нормативную недопустимость правонарушений. Что касается отно­шения к самой сфере социально неприемлемого и вредоносного, то здесь действуют социально-гигиенические и диетарные принципы поведения-уклоненис, соблюдение дистанции, воздержание от уча-стия в этих разрушительных процессах, исключение контакта с их носителями. Таким образом, на частном уровне жизни забота в от­ношении присутствия социально негативного, преступного и вредо­носного не может артикулироваться в модификациях утвердитель­ного их отрицания посредством исключения и вытеснения, посколь­ку это означало бы утверждение источника всеобщей социальной негации.

Общество, находясь в состоянии озабоченности по отношению к внутренним разрушительным процессам, начинает себя вести как человеческий организм и использует в этих целях методы и приемы сохранения нормы существования, применяемые на соматическом уровне индивида.

Стремление общества каким-то образом избавиться от социаль­но ненормативного в отношениях между людьми реализуется во всеобщем публичном усилии, которое в отношении индивида стано­вится проявлением принуждения и насилия. Это усилие приобретает санитарно-гигиенические, диетологические, хирургические, изоля­ционистские, локализирующие конфигурации, свойственные меди­цине и фармакологии. Во всех этих модуляциях заботы о норме су­ществования присутствует эмпирико-технологическое ценностное представление о соотношении между здоровьем как нормой и бо­лезнью как патологией и аномалией в таком процессуальном свой­стве организма как восстановление здоровья — выздоровление, ос­вобождение от болезни, достижение нормального состояния в ре­зультате излечения. В данном случае имеет смысл разделить внутренние болезни и внешние повреждения, когда используются различные подходы к аномалии и применяются разные методы ле­чения.

Такое использование терминологического инструментария ме­дицины не может толковаться в качестве какой-либо интеллектуаль­ной или философской вульгаризации в духе Бюхнера или Спенсера, поскольку человеческий организм как объект патоанализа выступает в качестве нормологической проекции или модели, а не в качестве

Философская антропология юридической нормы__________________ 257

однотипной по отношению к обществу и правовой реальности мето­дологической конструкции.

Вернемся к проблеме сущности юридической нормы, приемам и методам ее применения и использования, которые закреплены в дей­ствующем законодательстве и составляют нормативное содержание деятельности правоохранительных органов государства и публично­го правосудия при установлении юридической ответственности. Аналитической задачей, которая возникает перед всяким исследова­телем, является необходимость охарактеризовать и сам феномен юридической ответственности во всех его видах.

Анализ юридической ответственности дает возможность убе­диться в том, что на публичном уровне жизни реализуется динамика телесного диалога, которая осуществляется посредством примене­ния законодательства. Феномен телесной заботы трансформируется через публичную манифестацию жертвоприношения и использова­ние ритуального насилия, которое затем постепенно достигает уров­ня законного принуждения уже внутри общины. В обоснование та­кого принуждения используется весь арсенал эмпирической телес­ной аксиологии, которая с современной точки зрения, есть не что иное, как элементарная практика из области медицины, санитарии, диетологии и гигиены.

Эта нормологическая активность охватывает все многообразие отношений между людьми. Их совместное существование в общест­ве можно охарактеризовать как воплощение различных модифика­ций телесного диалога. При этом признак телесности или соматиче­ского состояния и поведения, присутствующий в социальном кон­тексте, связан с утвердительностью права на жизнь, которое в том или ином качестве получает объективную реализацию в условиях человеческого сообщества. Это «телесный диалог» в области права на жизнь в условиях родового, кастового, сословного, классового квазителесных образований в своеобразном «размельчении», рас­слоении, разделении, дифференциации исходной целостности. Этот диалог продолжает свое действие и в условиях максимальной инди­видуализации, выражаясь в унифицированном виде физических и юридических лиц в гражданском праве.