Непредвиденный, аномальный и стратегический исходный факт 6 страница

³² F.J. Roethlisberger, W.J. Dickson, Management and the Worker, Chapter 18, а также
p. 531 и далее; в более общем плане см. проницательные, как всегда, замечания Гил­
берта Мэррея, op. cit., 138—139. — Примеч. автора.

³³ См. три следующие главы. — Примеч. автора.

³⁴ См., например: Allison Davis, John Dollard, Children of Bondage (Washington, 1940),
Chapter 12 («Child Training and Class»); хотя речь в книге идет об образцах социализа­
ции низшего и низшего среднего классов у негров Дальнего Юга, этот материал, ви­
димо, можно применить, с небольшими изменениями, и к белому населению тоже.
Об этом см. также: М.С. Erickson, «Child-rearing and Social Status», American Journal of
Sociology, 1946, Vol. 53, p. 190—192; Allison Davis, R.J. Havighurst, «Social Class and Color

социальном слое будет чаще всего встречаться третья форма приспо­собления³⁵.

Однако следует еще раз подчеркнуть, как мы уже делали в нача­ле этой главы, что мы рассматриваем лишь формы приспособления к

Differences in Child-rearing», American Sociological Review, 1946, Vol. 11, p. 698—710: «...ос­новное значение социального класса для исследователей индивидуального развития со­стоит втом, что он определяет и систематизирует разные среды обучения для детей, принадлежащих к разным классам». «Обобщая данные, представленные в таблицах, мы бы сказали, что дети из среднего класса [авторы не проводят различия между низ­шим средним и высшим средним слоями] раньше и более настойчиво подвергаются влияниям, которые делают ребенка дисциплинированным, добросовестным, ответ­ственным и покорным человеком. В процессе такого воспитания дети из среднего класса, вероятно, испытывают больше страданий от фрустрации их побуждений». — Примеч. автора.

³⁵ Эта гипотеза еще ждет эмпирической проверки. Первые шаги в этом направ­лении были сделаны в экспериментах с «уровнем притязаний», в которых исследова­лись детерминанты формирования и изменения целей в особых экспериментально заданных видах деятельности. Остается, однако, главное препятствие, пока не пре­одоленное, суть которого состоит в том, как получить из лабораторной ситуации с присущей ей относительно слабой эго-вовлеченностью в выполнение случайной за­дачи (бумажно-карандашных головоломок, бросания колец, арифметических задач и т.д.) такие выводы, которые были бы применимы к ситуации сильных эмоциональ­ных вложений в цели успеха в рутинах повседневной жизни. Не могли эти экспери­менты с их одноразовыми групповыми формированиями воспроизвести и острые со­циальные давления, присущие повседневной жизни. (Какой лабораторный экспери­мент воспроизведет, например, надоедливое ворчание современной Ксантиппы: «Про­блема в том, что ты ни к чему не стремишься; настоящий мужчина не сидел бы дома, а пошел бы и занялся делом»?) Из исследований, имеющих определенное, хотя и ог­раниченное отношение к этой теме, можно выделить: R. Gould, «Some Sociological Determinants of Goal Strivings», Journal of Social Psychology, 1941, Vol. 13, p. 461—473; L. Festinger, «Wish, Expectation and Group Standards as Factors Influencing Level of Aspiration», Journal of Abnormal and Social Psychology, 1942, Vol. 37, p. 184—200. Обзор исследований см.: Kurt Levin eta/., Level of Aspiration//J. McV. Hunt (ed.), Personality and the Behavior Disorders (New York, 1944), Vol. I, Chap. 10.

Представление об успехе как о соотношении притязания и достижения, систе­матически фигурирующее в экспериментах с уровнем притязаний, имеет, разумеет­ся, давнюю историю. Гилберт Мэррей (op. cit., p. 138—139) отмечает преобладание этого представления среди греческих мыслителей IV века. Карлейль в романе «Сар-тор Резартус» говорит о том, что «счастье» (удовлетворение) можно представить в виде дроби, где числителем является достижение, а знаменателем — притязание. В почти таком же смысле успех рассматривается Уильямом Джемсом (William James, The Principles of Psychology (New York, 1902), Vol. 1, p. 310). См. также: F.L. Wells, Op. ci'f.,p. 879;P.A. Sorokin, Social and Cultural Dynamics (New York, 1937), Vol. Ill, p. 161-164. Решающим является вопрос о том, можно ли подвергнуть это знакомое пред­ставление строгой экспериментальной проверке, в которой искусственная лабора­торная ситуация точно воспроизвела бы характерные черты реальной жизненной си­туации, или более продуктивным методом исследования будет дисциплинированное наблюдение рутинного поведения в повседневной жизни. — Примеч. автора.

противоречиям в культурной и социальной структурах: типы харак­тера, или личности, не попадают в центр нашего внимания. Индиви­ды, оказываясь вовлеченными в эти противоречия, могут переходить и действительно переходят от одного типа приспособления к друго­му. Так, легко можно представить ритуалистов, педантично следую­щих институциональным правилам, которые настолько пропитают­ся этими нормами, что станут бюрократическими виртуозами; их сверхконформность будет реакцией на чувство вины, порождаемое в них их прежним неподчинением правилам (т.е. вторым типом при­способления). А случающийся иногда переход отритуализма к дра­матическим формам незаконного приспособления хорошо задоку­ментирован в психиатрических историях болезни и часто становится темой проницательной художественной литературы. За вспышками демонстративного неповиновения следуют продолжительные пери­оды сверхуступчивости³⁶. Но хотя психодинамические механизмы этого типа приспособления были довольно четко выявлены и связа­ны с образцами воспитания и социализации в семье, требуется еще много социологических исследований, чтобы объяснить, почему эти образцы встречаются в некоторых социальных стратах и группах пред-

зь Этот процесс впечатляюще изображен в романе Элинор Кларк: Eleanor Clark, The Bitter Box (New York, 1946). Можно сослаться и на исследование Эриха Фромма, не принимая, правда, при этом его понятия «спонтанности» и «свойственной челове­ку тенденции к саморазвитию»: Erich Fromm, Escape from Freedom (New York, 1941), p. 185—206 (рус. пер/. Э. Фромм. Бегство от свободы — Э. Фромм. Бегство от свободы; Человек для себя. — Минск, 1997, с. 230—256). Вот, например, явно социологичес­кая формулировка: «До тех пор, пока мы полагаем, что... анальный характер, типич­ный для низшего среднего класса в Европе, обусловливается определенными ранни­ми переживаниями, связанными с испражнением, у нас нет никаких данных, кото­рые позволяли бы понять, почему же все-таки какому-то конкретному классу дол­жен быть свойствен анальный социальный характер. Но если истолковать последний как одну из форм связи с другими людьми, коренящуюся в самой структуре характе­ра и проистекающую из взаимодействия с окружающим миром, то мы получим ключ к пониманию того, почему весь жизненный уклад низшего среднего класса, его узость, замкнутость и враждебность способствуют развитию структуры характера именно этого типа» (р. 293—294). А вот пример высказывания, продиктованного вошедшим в последнее время в моду благодушным анархизмом, который мы здесь считаем со­мнительным: «...существуют еще и неотъемлемые психологические качества челове­ка, тоже нуждающиеся в удовлетворении... Самое важное среди них — это, по всей видимости, стремление к росту, к развитию и реализации тех способностей, которые сформировались у человека в ходе истории, например, способности к творческому и критическому мышлению... Кроме того, представляется, что это общее стремление к Росту, являющееся психологическим эквивалентом аналогичного биологического явления, приводит к появлению таких особых тенденций, как страстная жажда сво­боды и ненависть к угнетению, ибо свобода есть необходимое условие любого роста» (Р. 287—288). - Примеч. автора.

положительно чаще, чем в других. Наши рассуждения всего лишь дают одну из возможных аналитических схем для социологического иссле­дования этой проблемы.

ГУ. Бегство

Если первый тип приспособления (конформность) проявляется чаще всего, то четвертый тип приспособления (отвержение культур­ных целей и институциональных средств) встречается, вероятно, наи­более редко. Люди, которые приспособились (или неадекватно при­способились) таким способом, строго говоря, находятся в обществе, но при этому ему не принадлежат. В социологическом смысле они по­истине являются в нем чужими. Поскольку они не разделяют общую структуру ценностей, их можно отнести к числу членов общества (в отличие от населения) чисто фиктивно.

Под эту категорию подпадают некоторые виды приспособитель­ной активности психотиков, аутистов, париев, бездомных, лиц без определенного рода занятий, праздношатающихся, бродяг, хроничес­ких алкоголиков и наркоманов³⁷. Они отвергли предписанные куль­турой цели, а их поведение не согласуется с институциональными нормами. Это не значит, что источником их способа приспособле­ния не была в некоторых случаях сама социальная структура, кото­рую они отвергли, равно как не означает и того, что само их суще­ствование рядом не представляет проблемы для членов общества.

Этот способ приспособления, учитывая его социально-структур­ные источники, должен становиться наиболее вероятным в том слу­чае, когда индивид глубоко усвоил и культурные цели, и институци­ональные практики, вложил в них свои чувства, наделил их высокой ценностью, но доступные институциональные пути не принесли ему успеха. В результате возникает двойной конфликт: усвоенное мораль­ное обязательство применять только институциональные средства вступает в конфликт с внешними давлениями, побуждающими при­бегнуть к противозаконным средствам (позволяющим достичь цели), и индивид оказывается отрезанным от средств, которые одновремен­ной законны, и эффективны. Конкурентный порядок остается, аразо-

'" Конечно, это эллиптическое утверждение. Эти индивиды могут сохранять ори­ентацию на ценности своих группировок в рамках более широкого общества, а иног­да и на ценности самого конвенционального общества. Иначе говоря, они могут пе­реходить к другим формам приспособления. Однако бегство у них всегда можно лег­ко обнаружить. Например, описание Нельсом Андерсоном поведения и установок бродяги можно легко перевести в термины нашей аналитической схемы. См.: Nels Anderson, The Hobo (Chicago, 1923), p. 93—98 и везде. — Примеч. автора.

 

Т

чарованный и потерявший всякую надежду индивид, неспособный с ним справиться, «выбывает из борьбы». Пораженческие настроения, пассивность и смирение находят выражение в механизмах бегства, которые в конечном счете приводят индивида к «бегству» от требова­ний общества. Стало быть, это такое средство, которое рождается из постоянных неудач в стремлении приблизиться к цели законными средствами и из неспособности прибегнуть к незаконным способам в силу интернализированных запретов; этот процесс происходит, пока высшая ценность цели-успеха еще не отвергнута. Конфликт раз­решается устранением обоих досаждающих элементов: и целей, и средств. Бегство завершено, конфликт устранен, индивид выклю­чен из общества.

В публичной и церемониальной жизни этот тип отклоняющегося поведения осуждается консервативными представителями общества наиболее сурово. В отличие от конформиста, который продолжает вращать колеса общества, «беглец» является непроизводительным балластом. В отличие от инноватора, который по крайней мере «ло­вок» и активно стремится к цели, «беглец» не видит никакой ценнос­ти в стремлении к успеху, столь высоко превозносимому культурой. В отличие от ритуалиста, который по крайней мере подчиняется ус­тановленным нормам, «беглецу» нет почти никакого дела до инсти­туциональных практик.

Да и само общество не принимает с легким сердцем отречение от его ценностей. Поступить так значило бы поставить эти ценнос­ти под сомнение. Тех, кто отверг стремление к успеху, общество, на­стаивающее на том, чтобы все его члены ориентировались на это стремление, безжалостно преследует, не оставляя их в покое даже в облюбованных ими укрытиях. Так, в самом сердце чикагской Хобо-гемии книжные прилавки ломятся от продукции, призванной ожи­вить их мертвые устремления.

Книжная лавка Золотого Берега ютится в полуподвале старого жи­лого дома, возведенного некогда вдали от улицы и теперь зажатого меж­ду двумя деловыми кварталами. Все пространство перед ней заполнено лотками, забастовочными плакатами и постерами.

Эти постеры рекламируют книги, которые должны привлечь внима­ние неудачников. Один из них гласит: «...Тысячи людей ежедневно про­ходят мимо этого места, но большинство из них так и не достигли фи­нансового успеха. Не более двух шагов отделяет их от оборванцев. Вмес­то этого им следовало бы действовать более смело и решительно, «преус­петь в игре», пока старость не настигла их и не выбросила за борт. Если хочешь избежать этой печальной участи, участи подавляющего большин­ства людей, заходи и купи книжку «Закон финансового успеха». Онавло-

жит несколько новых идей в твою голову и выведет тебя на прямую доро­гу к успеху. Всего 35 центов».

У этих лотков всегда толпятся люди. Но книги покупают редко. Цена успеха — даже тридцать пять центов — слишком высока для бродяги³⁸.

Но если в реальной жизни такого девианта осуждают, то в жизни вымышленной он может становиться источником удовольствия. В частности, Кардинер разработал идею о том, что такого рода персо­нажи в современном фольклоре и популярной культуре поддержива­ют «крепкий моральный дух и самоуважение, предлагая зрелище че­ловека, отвергающего текущие идеалы и выражающего презрение к ним». Прототипом такого героя в кино является, конечно, «никчем­ный человек» Чарли Чаплина.

Он г-н Никто и прекрасно сознает всю свою незначительность. Он неизменно становится посмешищем для сумасшедшего и приводящего в недоумение мира, в котором ему нет места и из которого он постоянно бежит в умиротворенное ничегонеделание. Он свободен от конфликта, по­тому что отказался от поиска безопасности и престижа и смирился с от­сутствием всякой претензии на достоинство или почести. [Точный харак­терологический портрет четвертого типа приспособления.] Он всегда ока­зывается вовлечен в мир случайно. Там он сталкивается со злом и агресси­ей против слабых и беспомощных, и у него нет сил с этим бороться. Тем не менее всегда, вопреки самому себе, он становится защитником оби­женных и угнетенных, однако не в силу каких-то великих организаторс­ких способностей, а благодаря своей простой и дерзкой находчивости, с помощью которой он выискивает слабые стороны обидчика. Он всегда остается скромным, бедным и одиноким, но в то же время презрительно относящимся к этому непостижимому миру и его ценностям. Следователь­но, он представляет собой типичного героя нашего времени, раздираемого дилеммой: быть раздавленным в борьбе за достижение социально одобренных целей успеха и власти (он достигает их лишь однажды, в «Золотой лихорад­ке») либо покорно отдаться безысходности и уйти от них. Никчемный че­ловек Чаплина дает великое утешение тем, как он радуется своей способ­ности перехитрить ополчившиеся против него злые силы, когда ему это понадобится; он доставляет каждому человеку приятное чувство, что окон­чательный уход от социальных целей в одиночество — акт выбора, а не сим­птом поражения. Микки-Маус — это продолжение чаплинской саги".

Четвертая форма приспособления свойственна, стало быть, со­циально обделенным людям, которые — несмотря на то что не полу-

³⁸ H.W. Zorbaugh, The Gold Coast and the Slum (Chicago, 1929), p. 108. - Примеч.
автора.

³⁹ Abram Kardiner, The Psychological Frontiers of Society (New York, 1945), p. 369—
370. [Курсив мой[. — Примеч. автора.

чили ни одного из вознаграждений, предлагаемых обществом, — в то же время почти лишены фрустраций, сопутствующих продол­жающимся поискам этих вознаграждений. Более того, это скорее приватизированный, нежели коллективный способ приспособле­ния. Хотя люди, проявляющие девиантное поведение этого типа, могут тяготеть к центрам, где они будут вступать в контакт с други­ми девиантами, и даже доходить до участия в субкультуре этих де-виантных групп, их адаптации являются преимущественно част­ными и обособленными, а не объединенными под эгидой нового культурного кода. Осталось рассмотреть тип коллективного при­способления.

V. Мятеж

Этот тип приспособления выводит людей за пределы окружаю­щей их социальной структуры и побуждает их представить и попы­таться воплотить в реальность новую, в значительной степени моди­фицированную социальную структуру. Это предполагает отчуждение от господствующих целей и стандартов. Их начинают считать чисто произвольными; а произвольное — не то, что может требовать при­верженности и обладать легитимностью, ибо оно могло бы быть и другим. В нашем обществе организованные бунтарские течения явно нацелены на введение такой социальной структуры, в которой куль­турные стандарты успеха были бы сильно модифицированы и обес­печивалось большее соответствие между достоинствами, усилиями и возн аграждениями.

Однако прежде чем обратиться к «мятежу» как типу приспособ­ления, мы должны отграничить его от внешне похожего, но по суще­ству другого типа — ressentimenfa. Это понятие, введенное в качестве специального термина Ницше, было принято и социологически раз­работано Максом Шелером⁴⁰. Это сложное чувство содержит три взаи-

⁴⁰ Max Scheler, L'homme du ressenlimenl (Paris, n.d.). Этот очерк впервые увидел свет в 1912 году; его переработанный и дополненный вариант вошел в Abhandlungen und Aufsaetze Шелера, а впоследствии появился в его Vom Umsturz der Werte (1919). Французский перевод был выполнен с последнего текста. Этот очерк оказал значи­тельное влияние на разные интеллектуальные круги. Превосходное и сбалансирован­ное обсуждение шелеровского очерка, в котором отмечаются некоторая его ограни­ченность и предвзятость, ряд его аспектов, предвосхитивших концепции нацизма, его антидемократическая ориентация и вместе с тем его порою блестящая проница­тельность, см. в статье: V.J. McGill, «Scheler's Theory of Sympathy and Love», Philosophy end Phenomenological Research, 1942, Vol. 2, p. 273—291. Еще один критический обзор, в котором справедливо подвергается критике идея Шелера о том, что социальная

мосвязанных элемента: во-первых, смутное чувство ненависти, зави­сти и враждебности; во-вторых, ощущение собственного бессилия ак­тивно выразить эти чувства против лица или социального слоя, кото­рые их возбуждают; и в-третьих, постоянно возвращающееся пережива­ние этой немощной враждебности⁴¹. Решающее отличие ressentimenfa от мятежа состоит в том, что первый не предполагает подлинного измене­ния в ценностях. Ressentiment заключает в себе образец притворного пренебрежения к недоступному, утверждающий единственно то, что желаемые, но недостижимые цели на самом деле не представляют собой сколь-нибудь важных ценностей: в конце концов, лиса в ви­нограднике не говорит, что она отказывается от всякого пристрастия к сладкому винограду; она только говорит, что вот эти гроздья не­сладкие. Мятеж, в свою очередь, заключает в себе подлинную пере­оценку всех ценностей, когда прямое или косвенное переживание фрустрации приводит к полному обличению того, что прежде высоко ценилось: взбунтовавшаяся лиса просто отказывается от всеобщего пристрастия к сладкому винограду. В случае ressentiment'а человек осуждает то, чего втайне желает; в случае мятежа он осуждает само желание. Однако, несмотря на различие этих двух явлений, органи­зованный мятеж может находить опору в огромном резервуаре обиды и недовольства, когда до предела обостряются институциональные де­формации.

Когда институциональная система расценивается как препятствие для удовлетворения узаконенных целевых устремлений, расчищает­ся площадка для мятежа как приспособительной реакции. Чтобы эта реакция переросла в организованное политическое действие, привер­женность должна быть не только отделена от существующей соци­альной структуры, но и перенесена на новые группы, одержимые но­вым мифом⁴². Миф выполняет двойную функцию: он обнаруживает источник широкомасштабных фрустраций в социальной структуре и изображает альтернативную структуру, которая, предположительно, не будет приносить разочарование достойным. Это хартия действия. В этом контексте становятся еще более ясными функции контрмифа консерваторов, кратко описанные ранее в этой главе: каков бы ни был

структура играет только второстепенную роль в детерминации ressentiment'a, см. в кни­ге: Svend Ranulf, Moral Indignation and Middle-Class Psychology: A Sociological Study (Copenhagen, 1938), p. 199—204. — Примеч. автора.

⁴¹ См.: Scheler, op. cit., p. 55—56. В английском языке нет слова, которое бы полно­
стью передавало весь комплекс смысловых элементов, содержащихся в слове
ressentiment; его ближайшим аналогом в немецком языке будет, видимо, слово Groll. —
Примеч. автора.

⁴² См.: George S. Pettee, The Process о/Revolution (New York, 1938), p. 8—24, в осо­
бенности его трактовку «монополии воображения». — Примеч. автора.

источник массового разочарования, его не следует искать в базисной структуре общества. Консервативный миф может, таким образом, уверять, что эти разочарования заключены в самой природе вещей и присущи любой социальной системе: «Периодические всплески без­работицы и спады деловой активности нельзя отменить законодатель­ным актом; ведь и человек сегодня может быть здоров, а завтра бо­лен»⁴³. Или если уж не применяется доктрина неизбежности, то пус­кается в ход доктрина постепенного улучшения: «Еще немного, и все у нас будет в полном порядке». Или идет в ход доктрина, отводящая враждебные чувства от социальной структуры и переводящая их на индивида, который стал «неудачником», потому что «каждый чело­век в этой стране реально получает то, что ему причитается».

И миф мятежа, и миф консерватизма стремятся «монополизиро­вать воображение», пытаясь так определить ситуацию, чтобы либо подтолкнуть недовольных к пятому типу приспособления, либо, на­оборот, отвадить от него. Из всех мятежников объектом наибольшей ненависти становится прежде всего ренегат, который, достигнув ус­пеха, отвергает господствующие ценности. Ведь он не только ставит под сомнение ценности, как это делает они-группа, но и становится знаком того, что единство группы разрушено⁴⁴. Тем не менее, как уже не раз отмечалось, обычно именно члены восходящего класса (а не наиболее угнетенных слоев) организуют обиженных и мятежных в ре­волюционную группу.

Предрасположение к аномии

Рассмотренная нами социальная структура предрасполагает к ано­мии и девиантному поведению. Давление такого социального порядка внушает индивиду: превзойди своих конкурентов! Пока чувства, под­держивающие эту состязательную систему, распределены по всему спектру деятельностей и не ограничиваются одним только конечным достижением «успеха», выбор средств будет в значительной степени оставаться под институциональным контролем. Но когда культурный акцент переносится с удовлетворений, вытекающих из самого про­цесса конкуренции, на едва ли не исключительное внимание к его результатам, возникает напряжение, ведущее к крушению регулиру-

⁴⁵ R.S. and H.M. Lynd, Middletown in Transition (New York, 1937), p. 408; в книге можно ознакомиться с рядом культурных стереотипов, используемых в консерватив­ном мифе. — Примеч. автора.

⁴⁴ См. тонкие наблюдения Георга Зиммеля: Georg Simmel, Soziologie (Leipzig, 1908), S. 276—277. — Примеч. автора.

ющей структуры. С ослаблением институциональных механизмов контроля возникает ситуация, очень близкая к той, которую филосо­фы-утилитаристы ошибочно считали типичной для общества: ситуа­ция, когда калькуляция личной выгоды и страх наказания становятся единственными регулирующими факторами.

Предрасположение к аномии распределено в обществе неравно­мерно. В ходе нашего анализа мы уже предположили, что некоторые социальные страты наиболее уязвимы для давлений, подталкиваю­щих к девиантному поведению, и выявили ряд механизмов, ответ­ственных за возникновение этих давлений. Ради упрощения задачи мы взяли в качестве главной культурной цели денежный успех, хотя на складе общих ценностей можно, конечно, найти и альтернатив­ные цели. Миры интеллектуальных и художественных достижений предоставляют, например, иные образцы карьеры, не связанные с крупными денежными вознаграждениями. В той мере, в какой куль­турная структура наделяет престижем эти альтернативы, а социальная структура дает к ним доступ, система несколько стабилизируется. У потенциальных девиантов остается возможность подчиниться ей в рамках этих запасных наборов ценностей.

Однако главные предрасположения к аномии сохраняются, и имен­но на них предложенная здесь аналитическая схема обращает особое внимание.

Роль семьи

В заключение следует собрать воедино разбросанные выше идеи, касающиеся той роли, которую играет в формировании этих образ­цов девиантного поведения семья.

Семья, безусловно, является главным ремнем передачи культурных стандартов грядущему поколению. Но чего до самого последнего вре­мени не замечали, так это того, что семья передает детям главным образом ту часть культуры, которая доступна социальной страте или группам, в которых оказались родители. Следовательно, она являет­ся механизмом воспитания ребенка в рамках культурных целей и нра­вов, характерных для этого узкого круга групп. Однако социализация не ограничивается непосредственным обучением и воспитанием. Этот процесс, по крайней мере отчасти, протекает непреднамеренно. По­мимо непосредственных наставлений, вознаграждений и наказаний, на ребенка оказывают воздействие социальные прототипы, которые он видит в повседневном поведении и случайных разговорах родите-

лей. Нередко дети замечают и усваивают культурные единообразия даже тогда, когда те остаются неявными и не сведенными к правилам.

Языковые образцы дают наиболее впечатляющее — и прямо-таки бросающееся в глаза в психологических наблюдениях — свидетель­ство того, что дети в процессе социализации улавливают единообра­зия, которые не были явно сформулированы для них старшими или сверстниками и в которых они сами не отдают себе отчет. Наиболее показательны устойчивые языковые ошибки у детей. Так, ребенок будет самопроизвольно употреблять такие слова, как «mouses» или «moneys», даже если он никогда их раньше не слышал и никто не учил его «правилу образования множественного числа». Или будет создавать та­кие слова, как «failed», «runned», «singed», «hitted», хотя в возрасте трех лет никто не учил его «правилам» спряжения глаголов. Или будет гово­рить, что отобранный им лакомый кусочек «лучшее» [gooder], чем дру­гой, или — следуя далее по логике — описывать его как «лучшайший» [goodest] из всех. Он явно уловил скрытые парадигмы выражения множественности, спряжения глаголов и образования степеней срав­нения прилагательных. Об этом свидетельствует сама природа его ошибок и неправильного применения парадигмы⁴⁵.

Из этого можно сделать предварительный вывод, что он не толь­ко впитывает явную культурную ориентацию своих родителей, выра­жающуюся в бесконечном потоке приказаний, объяснений и поуче­ний, но и деятельно вовлекается в поиск и усвоение неявных парадигм культурного оценивания, категоризации людей и вещей и иерархизации достойных уважения целей. По всей видимости, важные исследования процессов социализации, проводимые глубинной психологией, нуж­но дополнить прямым наблюдением диффузии культуры внутри се­мьи. Вполне может оказаться, что ребенок сохраняет неявную пара­дигму культурных ценностей, выявленную им в повседневном пове­дении его родителей, даже в том случае, когда она входит в конфликт с их явными советами и наставлениями.

Проекцшродительских амбиций на ребенка тоже имеет самое пря­мое отношение к предмету нашего обсуждения. Как хорошо известно, многие родители, столкнувшись с личной «неудачей» или недостаточ­ным «успехом», могут утаивать свой изначальный целевой акцент и откладывать дальнейшие попытки добраться до цели, рассчитывая до­стичь ее косвенным образом с помощью своих детей. «Влияние может осуществляться через мать или отца. Часто они надеются, что ребе-

^4S W. Stern, Psychology of Early Childhood (New York, 1924), p. 166; в книге отмеча­ется факт таких ошибок (например, употребления «drinked» вместо «drank»), но не делается никаких выводов относительно выявления скрытых парадигм. — Примеч. автора.

нок достигнет тех высот, которых не смогли достичь они»⁴⁶. В недав­нем исследовании социальной организации жилых микрорайонов мы обнаружили, что значительная часть представителей низших профес­сиональных уровней (и среди негров, и среди белых) надеются на то, что их дети сделают профессиональную карьеру⁴⁷. В случае, если это открытие подтвердится дальнейшими исследованиями, оно бу­дет иметь важное значение для рассматриваемой здесь проблемы. Ведь если компенсаторная проекция родительских устремлений на детей вещь широко распространенная, то именно эти родители, наи­менее способные обеспечить своим детям свободный доступ к воз­можностям, именно эти «неудачники» и «разочарованные», будут ока­зывать на своих детей колоссальное давление, зовущее к высоким до­стижениям. И этот синдром высоких устремлений и ограниченных реальных возможностей, как мы увидели, является тем самым образ­цом (pattern), который открывает дорогу девиантному поведению. Это ясно говорит о необходимости исследований, посвященных форми­рованию профессиональных целей в разных социальных стратах, без которых мы не сможем понять (в рамках нашей аналитической схе­мы) непреднамеренную роль семейного воспитания в производстве девиантного поведения.