Непредвиденный, аномальный и стратегический исходный факт 2 страница

¹³ Наверное, нет необходимости добавлять, что эти процедуры, инструменты и аппарат, в свою очередь, зависят от прежней теории. Но это не изменяет их стимули­рующего воздействия на дальнейшее развитие теории. — Примеч. автора.

го интервью» возродили интерес к теории межличностных отноше­ний. Именно подобные методики сначала вызвали теоретический ин­терес к неформальным социальным структурам как промежуточному звену между индивидом и большими формальными организациями, а в итоге привели к тому, что можно было бы назвать «повторным открытием первичной группы». Этот интерес нашел отражение во всей литературе о роли и структуре неформальной группы, например, в заводских социальных системах, бюрократических и политических организациях. Сходным образом можно ожидать, что недавнее вве­дение панельного опроса—повторного интервью с той же самой груп­пой респондентов — с течением времени в большей степени сосредо­точит внимание социальных психологов на теории формирования ус­тановки, выборе одной из альтернатив, факторах политического уча­стия и детерминантов поведения в случае противоречивых ролевых требований, и это лишь несколько видов проблем, которым этот ме­тод особенно подходит.

Вероятно, самое прямое воздействие методик исследования на теорию имело место в результате создания социологической статис­тики, упорядоченной с помощью теоретически уместных категорий. Толкотт Парсонс заметил, что числовые данные представляют на­учную важность только тогда, когда их можно привести в соответ­ствие с аналитическими категориями, и что «огромное число совре­менных исследований представляют факты в таком виде, в каком их не может применить ни одна современная обобщенная аналитичес­кая система»'⁴.. Эти совершенно заслуженные критические замечания, высказанные не так уж давно, постепенно теряют свою актуальность. В прошлом социологу в основном приходилось иметь дело с собран­ными заранее статистическими данными, обычно упорядоченными бе­зотносительно к социологическим целям и поэтому не выраженны­ми в категориях, непосредственно подходящих для какой-то тео­ретической системы. В результате, по крайней мере что касается ко­личественных фактов, теоретик был вынужден работать с данными, заимствованными из других исследований и имеющими лишь отда­ленное отношение к его проблемам. Это не только приводило к ошиб­кам — посмотреть хотя бы на весьма приблизительные индексы со­циальной сплоченности, на которые пришлось полагаться Дюркгей-му, — но также означало, что теории приходилось дожидаться случайно-

^l4Talcott Parsons, «The role of theory in social research», American Sociological Review, 111 (1938), 19; cf. его The Structure of Social Action (New York, 1937), 328-329n. «...в социальной области большинство имеющейся статистической информации находится на том уровне, который никак не подходит категориям аналитической теории». — Примеч. автора.

го появления нужных данных и она не могла быстро продвигаться. Те­перь эта картина стала меняться.

Теоретик уже не зависит почти исключительно от того, согласит­ся ли административный совет или агентство по выплате пособий предоставить нужные ему количественные данные. Программный очерк Тарда¹⁵, написанный полвека назад и посвященный потребно­сти социальной психологии (особенно тех ее разделов, которые свя­заны с изучением позиций, мнений и настроений) в статистике, уже наполовину воплощен в жизнь. Исследователи, изучающие органи­зацию общества, тоже создают статистику по классовой структуре, поведению в ассоциациях, формированию клик, и это наложило свой отпечаток на теоретические интересы. Этнические исследования на­чинают предоставлять количественные данные, которые переориен­тируют теоретика. Вполне можно предположить, что огромный, на­копленный во время войны социологический материал — особенно исследовательским филиалом отдела информации и образования во­енного министерства, — материал, появившийся отчасти благодаря новым методам исследования, увеличит интерес к теории морально­го состояния группы, теории пропаганды и лидерства¹⁵³. Но навер­ное, и этих примеров достаточно.

Сказанное не означает, что большое количество статистических материалов само по себе развивает теорию, а также что теоретичес­кий интерес обычно перемещается в те области, где в избытке есть подходящие статистические данные¹⁵⁶. Более того, мы всего лишь при­влекаем внимание к смещению акцента, а не оцениваем его. Вполне может быть, что при этом внимание переносится на проблемы, кото­рые в теоретическом или гуманитарном смысле являются «незначи­тельными»; это может отвлечь внимание от проблем с большей зна­чимостью, переключая его на те, которые кажутся быстроразреши-мыми. Ввиду отсутствия детального исследования трудно утверждать что-нибудь определенное по этому вопросу. Но сама модель кажется достаточно ясной как в социологии, так и в других дисциплинах: ког­да благодаря применению новых методов появляются новые и ранее недоступные факты, теоретики обращают свой аналитический взор на осмысление этих данных и разрабатывают новые направления ис­следования.

¹⁵ Gabriel Tarde, Essais et melanges sociologique (Paris, 1895), 230—270. — Примеч. автора.

^15a Как и оказалось после публикации работы: S.A. StoufTer et al. «The American Soldier». — Примеч. автора.

¹⁵⁶ Статистические данные тоже способствуют достаточной точности в исследо­вании, чтобы подвергнуть теорию окончательной проверке; см. обсуждение функ­ций точности в главе IV. — Примеч. автора.

4. Уточнение понятий

(Эмпирическое исследование требует ясных понятий)

Большая часть работы, называемой «теоретизированием», посвя­щена уточнению понятий, и это вполне оправдано. Именно в вопро­се четкого определения понятий социологическое исследование и бывает зачастую несовершенным. Исследование, продиктованное интересом к методологии, может быть запланировано как установле­ние причинных отношений без должного анализа переменных, ис­пользуемых в исследовании. Этот методологический эмпиризм, как можно назвать план исследования без соотносительного интереса к уточнению основных переменных, характерен для большей части со­временного исследования. Так, в ряде эффективно задуманных экспе­риментов Чэпин находит, что «переселение семей из трущоб в муници­пальные дома приводит к улучшению жизненных условий и социаль­ной жизни этих семей»¹⁶. Или посредством контрольных эксперимен­тов психологи выясняют, как влияет проживание ребенка у приемных родителей на его результаты тестов умственного развития¹⁷. Или опять-таки через эксперимент исследователи пытаются установить, достиг ли пропагандистский фильм своей цели — улучшить отношение к британцам. Эти несколько случаев — а они дают представление о боль­шом числе исследований, способствующих развитию социологичес­кого метода, — объединяет то, что эмпирические переменные не ана­лизируются с точки зрения их концептуальных элементов¹⁸. Как с при­сущей ей ясностью Ребекка Уэст сформулировала эту общую пробле­му методологического эмпиризма, «можно знать, что А, В и С связаны некими причинными связями, но никогда нельзя сколько-нибудь точ­но предугадать природу А, В или С». В результате эти исследования развивают исследовательские методики, но их данные не являются базой кумулятивной социологической теории.

Но в целом уточнение понятий, обычно считающееся областью теоретика, часто является результатом эмпирического изучения. Ис-

¹⁶ F.S. Chapin, «The effects of slum clearance and rehousing on family and community
relationships in Minneapolis», American Journal of Sociology, 1938, 43, 744—763. — При­
меч. автора.

¹⁷ R.R. Sears, «Child Psychology», в Wayne Dennis, ed., Current Trends in Psychology
(University of Pittsburgh Press, 1947), 55—56. Комментарии Сеарса по поводу этого вида
исследования прекрасно формулируют общую проблему. — Примеч. автора.

¹⁸ Какими бы они ни были приблизительными, методики, подобные фокуси­
рованному интервью, явно задуманы как средства для распознания возможно су­
щественных переменных в первоначально недифференцированной ситуации. См.
R.K. Merton, M. Fiske and P.L. Kendall, The FocussedInterview (Glencoe, Illinois: The
Free Press, 1956). — Примеч. автора.

следование, чутко осознающее свои собственные задачи, не может спокойно проигнорировать настоятельную необходимость уточнить понятия. Ибо основное требование исследования заключается в том, чтобы понятия, переменные были определены с достаточной ясностью, позволяя тем самым продолжить исследование. Этому требованию не соответствует тот вид дискурсивного изложения, который часто оши­бочно называют социологической теорией.

Уточнение понятий в ходе эмпирического исследования обычно заключается в установлении индексов рассматриваемых переменных. Чисто умозрительно можно сколько угодно рассуждать о «моральном состоянии» или «социальной сплоченности», не имея точного пред­ставления, какое значение закреплено за этими терминами, но ихне-обходимо уточнить, если исследователю предстоит заниматься своим обычным делом, систематически наблюдая примеры высокой и низ­кой степени морального состояния, социальной сплоченности или социального раскола. Если он не хочет застопориться в самом нача­ле, он должен создать такие индексы, которые будут наблюдаемыми, достаточно точными и предельно ясными. Целое направление мыс­ли, получившее название «операционализм», является лишь одним наглядным примером того, что исследователю требуется достаточно точное определение понятий, чтобы он мог приступить к работе.

Это обычно понимают те социологи, у которых теоретическая ориентация сочетается с систематическим эмпирическим исследова­нием. Дюркгейм, например, несмотря на то что его терминология и индексы теперь кажутся приблизительными и спорными, четко осоз­навал необходимость создания индексов для своих понятий. Он нео­днократно утверждал, что «необходимо... заменить внутренний факт, ускользающий от нас, на внешний, который его символизирует, и изучать первый через второй»¹⁹. Индекс, или знак концептуализиро­ванного предмета, находится в идеальном взаимно однозначном со­ответствии с тем, что он обозначает (и трудность установления этого отношения является, конечно, одной из главных задач исследования). Поскольку индекс и его объект связаны именно таким образом, мож­но задать вопрос, на каком основании один берется как индекс, а вто­рой как индексированная переменная. Как полагал Дюркгейм и как заново указала Сюзан Лэнгер, индекс — это тот элемент в корреля-

¹⁹ Emile Durkheim, Division of Labor in Society (New York: Macmillan, 1933), 66; так­же: Les regies de la methode sociologique (Paris, 1895), 55—58; Le Suicide (Paris, 1930), 356 and passim. Cf. R.K. Merton, «Durkheim's Division of Labor in Society», American Journal of Sociology, 1934, 40, esp. 326—327, в которой затрагивается вопрос об индексах; под­робно разработанный анализ см.: Lazarsfeld and Rosenberg, eds., The Language of Social Research, Intro. To Section I. — Примеч. автора.

8 Мертоп «Социальи. теория»

ционнои паре, который является воспринимаемым, а второй, кото­рый почти (или совсем) недоступен, является теоретически релеван­тным²⁰. Так, шкала установок делает доступными индексы таких ус­тановок, которые нельзя четко выделить во всяком ином случае, а эко­логическая статистика выявляет индексы разнообразных социальных структур в самых различных регионах.

Таким образом, то, что в исследованиях, позволяющих ввести количественный подход (например, разработав шкалу), часто выгля­дит как тенденция, можно рассматривать как попытку уточнить поня­тия настолько, чтобы стало возможным проведение эмпирических ис­следований. Разработка обоснованных и наблюдаемых индексов ста­новится определяющим моментом для использования понятий при проведении исследования. Заключительный пример покажет, как настоятельно исследование требует уточнения устаревших социоло­гических понятий, которые на уровне дискурсивного изложения ос­тавались недостаточно определенными и неуточненными.

Концепция, являющаяся основной для социологии, гласит, что у индивидов есть множественные социальные роли и они склонны орга­низовывать свое поведение с точки зрения определенных структурой ожиданий, связанных с каждой ролью. Считается далее, что чем ме­нее интегрировано общество, тем чаще индивиды будут испытывать напряжение из-за несовместимости социальных ролей. Типичные случаи многочисленны и хорошо известны: католик-коммунист, ис­пытывающий давление от партии и церкви, маргинал, страдающий от требований противоборствующих групп, женщина с престижной работой, разрывающаяся между семьей и карьерой. В каждом социо­логическом учебнике приводится масса примеров несовместимых тре­бований, предъявляемых к людям с множественными ролями.

Возможно потому, что она подвергалась лишь дискурсивным ин­терпретациям и редко была главным предметом систематического исследования, эту центральную проблему конфликтующих ролей еще предстоит существенно уточнить и разработать, не останавливаясь на том, что было достигнуто десятилетия назад. Томас и Знанецкий дав­но уже указывали, что конфликты между социальными ролями мож­но ослабить с помощью конвенционализации и сегментации ролей (закрепляя каждый набор ролевых требований за разными ситуация­ми)²¹. А другие отмечали, что частый конфликт между ролями являет­ся дисфункциональным и для общества, а не только для индивида.

²⁰ Suzanne К. Langer, Philosophy in a New Key (New York: Penguin Book, 1948), 46—
47. — Примеч. автора.

²¹ W.l. Thomas and F. Znaniecki, The Polish Peasant (New York: Knopf, 1927), 1866—
1870, 1888, 1899 ff. - Примеч. автора.

Но при этом не затрагивают очень многие бросающиеся в глаза про­блемы: на чем следует основываться, прогнозируя поведение людей с конфликтными ролями? А когда нужно выносить решение, то какая роль (или какая групповая солидарность) превосходит другие по важ­ности? При каких условиях та или другая оказывается господствую­щей? На уровне дискурсивного мышления предполагалось, что пре­обладающей окажется роль, с которой индивид отождествляет себя полнее всего; тем самым предлагалось тавтологическое псевдореше­ние проблемы. Или возьмем проблему прогнозирования поведения, вытекающего из несовместимости ролей: от этой исследовательской проблемы, требующей операционального уточнения понятий соли­дарности, конфликта, ролевых требований и ситуации, уходили, от­делавшись замечанием, что конфликты ролей типичным образом при­водят к фрустрации.

Совсем недавно эмпирическое исследование потребовало уточне­ния ключевых понятий, связанных с этой проблемой. Были созданы индексы, характеризующие взаимное давление конфликтных групп, и проведены наблюдения за появившимся в результате поведением в оп­ределенных ситуациях. Началом работы в этом направлении послужило определенное обстоятельство; было показано, что в конкретной ситуа­ции принятия решения, такой, как голосование, индивиды, испытыва­ющие на себе эти перекрестные давления, реагируют следующим об­разом: они откладывают свое решение на потом. А при условиях, ко­торые еще предстоит определить, они пытаются уменьшить конфликт, покидая поле битвы: они теряют интерес к политической кампании. И наконец, в этих данных есть указания на то, что в случаях перекре­стного давления на избирателя основное значение обычно имеет его социально-экономическое положение²². Как бы то ни было, важным моментом является то, что в этом примере, как и в других, сами тре­бования эмпирического исследования способствовали уточнению полученных понятий. В ходе эмпирического исследования возника­ют концептуальные вопросы, которые могут дол го оставаться неопоз­нанными в теоретическом исследовании.

Теперь остается сделать несколько заключительных замечаний. Мой анализ был исключительно посвящен четырем видам воздействия эмпирического исследования на развитие социальной теории: осно­ванию, новой формулировке, переориентации и уточнению теории. Несомненно, есть и другие. Также несомненно, что акценты, расстав­ленные в этой главе, можно неправильно понять. Можно прийти к

^а Lazarsfeld, Berelson and Gaudet, The People's Choice, Chapter VI, и следующая за этим работа: D. Berelson, P.F. Lazarsfeld and W.N. McPhee, KotogCUniversity of Chicago Press, 1954). — Примеч. автора.

выводу, что я сделал обидное для теории и теоретика сравнение. Это не входило в мои намерения. Я лишь высказал ту мысль, что экспли­цитно сформулированная теория не обязательно всегда предшествует эмпирическому изучению, что теоретик не обязательно является фа­келом, освещающим путь к новым наблюдениям. Порядок следования часто бывает обратным. Также недостаточно сказать, что эмпиричес­кое исследование и теория должны вступить в брак, чтобы социология принесла законные плоды. Они должны не только дать друг другу тор­жественную клятву — им надо научиться жить вместе дальше. Нужно четко определить их обоюдные роли. В этой главе дается сжатый на­бросок такого определения.

 

Часть II

Исследования по социальной и культурной структуре

ВВЕДЕНИЕ

В состав II части вошли восемь глав, в которых избранные про­блемы социальной структуры рассмотрены с теоретических позиций функционального анализа.

Глава VI, «Социальная структура и аномия», была впервые опуб­ликована в 1938 году, но совсем недавно расширена и переработана. В ней есть примеры для освещения теоретической ориентации пред­ставителей функционального анализа, рассматривающих социалъно-девиантное поведение в качестве такого же продукта социальной струк­туры, как и конформистское поведение. Направленность этой ориен­тации находится в резком противоречии с ложным допущением (глу­боко укоренившимся в теории Фрейда, а также лежащим в основе работ таких ревизионистов фрейдизма, как Фромм), согласно кото­рому структура общества прежде всего ограничивает свободное вы­ражение человеческих врожденных импульсов и человек в соответ­ствии с этим периодически вступает в открытую борьбу с данными ограничениями ради достижения свободы. Подчас рядовые предста­вители общества не слишком расположены к подобной свободе нра­вов и немедленно объявляют ее криминальной, патологической и социально опасной. Политическая философия, которую косвенно отражают подобные доктрины, — это, разумеется, теоретически не разработанный анархизм. По Фромму, это — человеколюбивый анар­хизм; в то время как у Фрейда и Гоббса концепция анархизма-враж­ды представляет человека, вступающего в общественный договор с целью защитить себя от этой вражды. В любом случае социальная структура выглядит как неизбежное зло: впервые возникнув из огра­ничения свободного выражения враждебных импульсов, она продол­жает ограничивать их и впредь.

В отличие от подобных анархических доктрин функциональный анализ рассматривает социальную структуру как активно продуци­рующую новую мотивацию, которую невозможно предсказать на ос­нове знания о врожденных человеческих побуждениях. Если соци-

© Перевод. Черемисинова Е.Р., 2006

альная структура и ограничивает некоторые предрасположенности к действию, то она создает и другие. Следовательно, функциональный подход отказывается от позиции, разделяемой различными индиви­дуалистическими теориями, полагающими, что разная интенсивность девиантного поведения в различных группах и социальных слоях яв­ляется случайным результатом наличия в этих группах и слоях неко­торого переменного числа патологических личностей. Вместо этого функциональный подход стремится к решению вопроса, каким об­разом социальная и культурная структура воздействуют на людей, за­нимающих различное положение в этой структуре, способствуя воз­никновению девиантного поведения в обществе.

В шестой главе эта общая ориентация дает начало некоторым спе­цифическим гипотезам о структурных источниках девиантного по­ведения. Мы считаем, что большая часть отклонений от институцио­нальных требований является результатом глубинных, вызванных культурой мотиваций, которые не могут быть удовлетворены среди социальных слоев с ограниченными возможностями. Культура и со­циальная структура имеют разные цели.

Комментируя отклонения от институциональных требований, я стремился объяснить, что некоторые девиации можно рассмотреть как новые образцы поведения, возникающие с большой вероятностью в тех подгруппах, которые не в ладах с институциональными нормами, соответствующими закону и поддерживаемыми другими группами. Недостаточно сослаться на «институты», как будто бы все группы и слои в обществе их поддерживают одинаково. Если мы не рассмот­рим систематически степень поддержки отдельных институтов спе­цифическими группами, мы не заметим важное место власти в обще­стве. Говоря о «легитимной власти» или авторитете, мы часто исполь­зуем упрощенное или ошибочное выражение. Власть может быть ле­гитимной для некоторых групп без легитимности для всех групп в обществе. Поэтому было бы ошибочно описывать нонконформизм по отношению к отдельному социальному институту просто как де-виантное поведение: возможно, он символизирует начало нового аль­тернативного образа жизни с его собственными особыми требовани­ями к моральной обоснованности.

Таким образом, в 6-й главе я рассматривал в первую очередь рас­пространение теории функционального анализа на проблемы соци­альных и культурных изменений. Как я уже отмечал в другом месте, представители функциональной социологии и антропологии прояв­ляют наибольший интерес к проблемам «социального порядка» и «со­хранения социальных систем»; их научное внимание обычно направ­лено на изучение процессов, посредством которых социальная сис­тема остается в значительной степени неизменной. Вообще они не

уделяют большого внимания процессам, детерминирующим основ­ные изменения в социальной структуре. И если анализ, предложен­ный в главе 6, не дал существенных решений в этом направлении, то по крайней мере мы признаем значение проблем социальной дина­мики и изменений и ориентируемся на них.

Ключевыми понятиями, восполняющими разрыв между статикой и динамикой в функциональной теории, являются понятия «дефор­мация», «напряжение», «противоречие» или «расхождение» (несоот­ветствие между составляющими элементами социальной или куль­турной структуры). Подобные деформации могут быть как дисфун­кциональными для существующих в социальной системе в опреде­ленное время форм, так и инструментальными, приводящими к изменениям в этой системе. В любом случае они влияют на возник­новение изменений. Когда социальные механизмы, контролирующие их, действуют эффективно, эти деформации сдерживаются в таких пределах, которые ограничивают изменения социальной структуры. (В некоторых системах политической теории и идеологии действие этих контрольных механизмов названо «уступками», «компромисса­ми», препятствующими процессу основных структурных изменений.)

Все это не говорит, конечно, о том, что только эти деформации влияют на процесс возникновения изменений в социальной структу­ре. Но они действительно отражают в теории исключительно важную причину изменений, ставшую объектом довольно длительных кумуля­тивных социологических исследований. Среди проблем, избранных для дальнейшего исследования, назовем следующие: степень фактической ассимиляции одних и тех же индуцированных культурой ценностей и целей в различных социальных слоях американского общества*; дей­ствие социальных механизмов (таких как социальная дифференциа­ция), которые минимизируют деформации, возникающие из этих видимых противоречий между культурными целями и социально ог­раниченным доступом к этим целям; действие психологических ме­ханизмов, посредством которых несогласованность между индуци­рованными культурой стремлениями и социально осуществимы­ми достижениями становится терпимой; функциональное значение различных нефинансовых вознаграждений для стабильности соци­альной системы, обладающей различными сферами занятости (воз­можно, таким образом, сдерживающих некоторую невыносимую на­пряженность); степень давления этих деформаций как на культуру

* Шаг в этом направлении был сделан Гербертом Хайманом; Herbert H. Hyman, «The value systems of different classes», in Reinhard Bendix and Seymyr Martin Lipset (editors), Class, Status and Power: A Reader in Social Stratification (Giencoe: The Free Press, 1953), 426—442. — Примеч. автора.

в целях ее изменения (замена «чувства безопасности» на «честолю­бие» как приоритетную ценность), так и на социальную структуру (из­менение правил взаимодействия ради расширения области экономи­ческих и политических возможностей для людей, лишенных их ранее).

Со времени первого издания этой книги некоторые из указанных проблем были систематически изучены. В главе 7, подготовленной заново, я подробно рассмотрел эти исследования (включая отчасти выводы этих исследований в переработку ранней статьи) ради выяв­ления существенного значения последовательных разработок и кон­цепций для развития такой дисциплины, как социология. Таким обра­зом, я уверен, можно подчеркнуть значение последовательности в тео­ретических и эмпирических исследованиях, которые расширяют, мо­дифицируют и корректируют ранние формулировки и, следовательно, соответствуют признакам систематического исследования.

Функциональная теория используется для анализа бюрократичес­кой структуры и личности в главе 8 так же, как и для анализа девиан-тного поведения в двух предшествующих главах. Я вновь допускаю, что структура воздействует на людей, различным образом включен­ных в нее, и вынуждает их развивать культурные предпочтения, со­циальные поведенческие формы и психологические склонности. И еще раз я допускаю: то, что является истинным для социального кон­формизма и функций, является столь же верным для девиаций и дис­функций. Мы убедились, что девиации не обязательно дисфункцио­нальны для социальной системы, а конформность не всегда функци­ональна.

Функциональный анализ бюрократической структуры дает пред­ставление о том, что при определенных условиях конформизм по от­ношению к регулирующим инструкциям может стать дисфункцио­нальным как для осуществления структурных целей, так и для раз­личных общественных групп, которым должна служить бюрократия. В подобных случаях инструкции применяются даже тогда, когда обстоятельства (первоначально сделавшие их функциональными и эффективными) настолько существенно изменились, что конфор­мизм по отношению к правилам лишает их целесообразности. Оче­видно, это далеко не новая точка зрения, хотя бы в свете библейско­го различия между духом и буквой. На протяжении многих веков люди отмечали, что нормы, однажды санкционированные благодаря куль­турным ценностям, продолжают оставаться обязательными, даже ког­да изменившиеся условия сделали их устаревшими. Действительно, это еще одно из старых, укоренившихся наблюдений, настолько обычных и банальных, что их привычность вредит глубокому пони­манию. В результате важный социологической смысл этого обще-

принятого утверждения еще не был серьезно изучен, то есть изучен систематически и с техническим мастерством. Каким образом в бю­рократической организации непреклонность такого рода становится неизбежной? Потому ли, что инструкции слишком сковали бюрок­ратический персонал, или потому, что инструкции были насквозь про­питаны определенными аффектами и чувствами, вследствие чего они остаются жестко закрепленными и неизменными, даже когда они не соответствуют более своему функционированию? Долг, честь, вер­ность, порядочность — это только несколько высоких слов, якобы описывающих конформизм к определенным социальным нормам. Будут ли эти нормы более непреложными и, следовательно, более ус­тойчивыми к изменению, чем нормы, рассматриваемые как полнос­тью инструментальные? Подобные вопросы рассмотрены в главе 8.

В этой главе бюрократические дисфункции рассмотрены как про­исходящие не только от слишком точной и неизменной регламента­ции в изменившихся обстоятельствах, но и от распада обычно саморе­гулирующегося социального механизма (например, ориентация бюрок­ратов на хорошо организованную карьеру может привести при опреде­ленных условиях к чрезмерной предусмотрительности, а не просто послужить в качестве наиболее эффективного критерия конформно­сти к регулирующим инструкциям). Принимая во внимание расту­щий интерес к механизмам саморегуляции в социальных системах (данный интерес нашел отражение в понятиях «социальный гомеос-таз», «социальное равновесие», «механизмы обратной связи»), в пер­вую очередь необходимо обратиться к эмпирическому исследованию условий, при которых подобные, когда-то объединяющие механиз­мы прекращают саморегуляцию и становятся дисфункциональными для социальной системы. Как недавно показали исследования Фи­липа Селзника «Администрация Долины Теннеси и народ»*, эта тео­ретическая проблема может быть эмпирически исследована в бюрок­ратической организации с большим успехом, поскольку здесь взаи­мосвязи структуры и механизмов наблюдать легче, чем в менее орга­низованной социальной системе.

Не только глава 8 посвящена отношению бюрократической струк­туры к развитию личности профессионала, но и глава 9 рассматрива­ет осложнения, ограничения и возможности, с которыми может встре­титься профессиональный социолог-эксперт в государственной бюрок­ратии. Обе главы исследуют, во-первых, общие структурные проблемы бюрократии и, во-вторых, проблемы социологии занятости. Очевидно, обе эти области социологии требуют намного больше кумулятивных эмпирических исследований, чем ранее.