Непредвиденный, аномальный и стратегический исходный факт 3 страница

* Philip Selznick, TVA and the Grass roots. — Примеч. автора.

Социологические исследования бюрократии откровенно нужда­ются в создании широкой и прочной основы для понимания управ­ленческого аппарата, как государственного, так и частного. До сих пор социологические дискуссии были склонны к спекулятивности, необоснованности и абстрактности, и даже обращаясь к конкретно­му материалу, они в целом были во власти сиюминутных впечатлений. Этот заметный пробел привлек запоздалое внимание и, соответствен­но, ряд эмпирических монографий по социологическим проблемам бю­рократии (инициированных на факультете социологии Колумбийского университета, некоторые из этих исследований с целью получения фан­тов от Совета по социальным наукам). В ранее упоминаемом исследова­нии Селзник (1949) концентрирует свой анализ на непредвиденных по­следствиях организованного действия в бюрократической политике; книга Сеймура Мартина Липсета «Аграрный социализм» (1950) иссле­дует взаимоотношения между бюрократическим персоналом и поли­тическими деятелями; две монографии Олвина У. Гоулднера — «Структура индустриальной бюрократии» (1954) и «Незаконная за­бастовка» (1954) — описывают функции и дисфункции, как латент­ные, так и явные, бюрократических правил на индустриальном заво­де; в книге «Движущие силы бюрократии».(1955) Питер М. Блау ана­лизирует условия, при которых происходят изменения в структуре двух ветвей правительственной бюрократии. До сих пор не опубликовано исследование ДональдаД. Стюарта о местных призывных комиссиях (1950), которое исследует роль волонтерского участия в бюрократи­ческих организациях. В совокупности эти исследования, основанные на наблюдении над работой бюрократии, дают материал особого рода, который не доступен из одних лишь документальных источников. Эти работы начинают вносить ясность в некоторые из принципиальных вопросов в изучении бюрократии¹.

¹ Дополнительный материал о структуре и деятельности бюрократии в двух сбор­никах статей R.K. Merton, A.P. Gray, В. Hockey and H.C. Selvin, eds., Reader in Bureaucracy (Glencoe, Illinois: The Free Press, 1952), and Robert Dubin, Human Relation in Administration (New York: Prentice-Hall, Inc., 1951). Отличное руководство по ин­терпретации и исследованию бюрократической структуры дано Харольдом Виленс-ки — Harold L. Wilencky, Syllabus of Industrial Relation (Chicago: The University of Chicago Press, 1954). Обзор современных теоретических направлений дан Питером М. Блау— Peter M. Blau, Bureaucracy in Modern Society (New York: Random House, 1956). — Roy G. Francis and Robert C. Stone, Service and Procedure in Bureaucracy (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1956).

Совсем недавно появились независимые исследования бюрократии, которые оха­рактеризованы их авторами как по большей части параллельные исследованиям Гоул­днера и Блау, а также как идущие к тем же самым выводам — Roy G. Francis and Robert С. Stone, Service and Procedure in Bureaucracy (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1956). Авторы отмечают: «Конвергенция исследований является особенно интересной,

Другая большая область исследований, затронутая в главе 9, — социологический анализ профессиональной занятости, в данном слу­чае профессии социолога-эксперта. Здесь необходимость кумулятив­ных исследований еще более очевидна. Множество разрозненных исследований занятости опубликовано за последние 30 лет, и ссылки на отдельные из них можно найти в примечаниях к некоторым гла­вам этой книги. (В их числе серия книг о профессиях и о временной занятости Эстер Браун была очень полезна для практических целей.) Но до настоящего времени эти исследования обычно не были соот­несены с последовательной социологической теорией. Несмотря на то что эти интересные или практически полезные исследования су­ществуют, они достигли немногого в качестве развитой социологи­ческой теории или благодаря применению этой теории к пониманию изучаемого в них важного сектора человеческой деятельности.

Разумеется, большинство различных групп (по самым разным критериям) повсеместно признает профессиональную занятость как важное ядро организации общества. Важнейшая часть человеческих часов бодрствования посвящена профессиональной деятельности. Совместная работа социально связанных профессий создает эконо­мическую основу для группового выживания. Человеческие личные стремления, интересы, чувства являются в значительной степени ос­нованными на профессиональных взглядах и сохраняют их черты. Так, мы знаем (на основе личных впечатлений и на основе некоторых ис­следований) с определенной достоверностью, что люди разных про­фессий стремятся играть разные роли в обществе, иметь различное участие в осуществлении власти, как признанной, так и непризнан­ной, и смотреть на мир по-разному. Все это повсеместно чувствует­ся, но мало исследуется. Так, У.Х. Эйден, стремясь выразить совре­менные идеи в поэтической форме, видел, как мечты о будущем, обус­ловленные профессиональными взглядами, отстают от изучаемых в социологии знания проблем:

Малиновский, Риверс, Бенедикт и прочие Знают — у культуры Для всех одни законы

поскольку различные исследования проводились, насколько нам известно, совершен­но независимо. Ясно, что теория бюрократии ведет к общим проблемам и к общим эмпирическим исследованиям». Стр. V. Исследования в Колумбийском университете и эти исследования в Тулене действительно приходят к сходным выводам, и, возмож­но, недалеко то время, когда теоретическая сила их заключений сможет быть направ­лена в один фокус. Здесь мы можем только утверждать, без доказательств, что эти ис­следования служат скорее расширению и спецификации социологической теории бю­рократии, чем обновлению предшествующих теорий. — Примеч. автора.

И мечты у племени Потомков одинаковы: Убить бы братьев матери, Своих сестер взять в жены...

Но, взглянув на лица

Тех, кто едет в поезде,

Каждое — особое, со своей мечтой,

Хочется спросить:

Что так заботит каждого?

Как выглядят для каждого

Отчаянье, любовь?

Вам спросить не хочется, Как влияет «занятость» На людские взгляды, Судьбы и мечты? Например, все клерки — Творения конторки, Брокер знает о цене И на «вещь-в-себе»?

А когда политик •

Мечтает о любимой —

Видит ее образ

Умноженным в толпе?

Нежные ответы —

Как голосование?

Он ее подкупит?

Целует напоказ?

Возможно, на самом деле это лишь стихотворение; возможно, и нет. В любом случае эти вопросы, очевидно, достойны исследования. В главах 7 и 8 представлены первоначальные усилия в этом направле­нии, и отчасти в связи с их результатами я убежден в потенциальной ценности систематических и, сверх того, кумулятивных эмпиричес­ких исследований занятости и профессий, руководствующихся осно­вами социологической теории и, в свою очередь, расширяющих ее. Уже сделаны первые шаги по направлению к подобной программе объединенных исследований в социологии профессиональной заня­тости. Конечно, можно предположить, что в этой большой и значи­тельной области социологических исследований² все, что было в про­шлом, — только пролог.

² William J. Goode, Robert K. Merton and Mery Jean Huntington, The Profession in American Society: A Sociological Analysis and Casebook. Эта книга представляет тщатель­ную экспертизу данной области и теоретический каркас для дальнейших исследова­ний. — Примеч. автора.

Главы 10 и 11 — обе написаны после выхода в свет первого издания этой книги — являются попыткой применить функциональный ана­лиз к исследованию важных компонентов социальной структуры — ре­ферентных групп. Глава 10, написанная в сотрудничестве с Элис С. Росси, рассматривает исследования по теории поведения референтных групп (опубликованные в «Американском солдате»), придавая им за­конченную форму, и связывает их с родственными концепциями, со­зданными ранее. В данной главе референтные группы рассматрива­ются не только с точки зрения социальной психологии, но также с точки зрения их структурных особенностей, порожденных социаль­ной структурой. Дальнейшая детализация теории референтных групп дана в главе 11 (публикуемой впервые). Она направлена на уточнение некоторых основных понятий теории в свете современных исследо­ваний и на разработку их проблематики, т.е. принципиальных про­блем (концептуальных, содержательных, процедурных), которые дол­жны быть разрешены ради продвижения данной теории к среднему уровню.

В главе 12, также новой для этого издания, вводится понятие «лич­ность как фактор влияния». Идентифицируются и характеризуются два типа «влиятельных личностей» — локальный и космополитичес­кий, атакже изучаются формы их действия в структуре влияний в обще­стве. Выявляется, что степень влияния личности не полностью детер­минирована ее классовой позицией, и, следовательно, значительное ко­личество «влиятельных личностей» может быть найдено в каждом слое социальной структуры. В этом отношении материал, изложенный в гла­ве 12, является частью развивающейся традиции социологического изучения проявления влияния в местных сообществах³.

Хотя глава 13 «Самоосуществление пророчества» написана пер­воначально для юридической аудитории, я включил ее в эту книгу, поскольку ее тема относится к наиболее заброшенному сектору фун­кционального анализа в социологии — исследованию динамики со­циального механизма.

Читатель скоро заметит, что механизм самоосуществления соци­ального убеждения, в котором ошибочная убежденность порождает ее собственное ложное подтверждение, имеет тесные теоретические связи с понятием латентной функции. Оба механизма являются раз­новидностями непредвиденных последствий действий, решений или убеждений. Первый создает именно те обстоятельства, которые оши­бочно признаются за уже существующие, второй создает результаты,

³ Для детального рассмотрения источников и результатов этой линии последова­тельных социологических исследований см. Elihu Katz and P.F. Lazarsfeld, Personal Influence (Gloencoe, Illinois: The Free Press, 1955). Введение и часть 1. — Примеч. автора.

к которым не стремились вообще. Оба механизма, косвенно рассмот­ренных в моей ранней статье о «непредвиденных последствиях целе­направленного социального действия», являются еще одним приме­ром социального образца, который часто упоминается, но не иссле­дуется. (Это еще один пример принципиального расхождения с ин­дивидуальной психологией, которая постоянно и внимательно изучает образец самоосуществляемых утверждений как один из типов психо­логического порочного круга.)

В этой главе кратко упоминается, хотя и не рассматривается под­робно, третий образец непредвиденных последствий, а именно: са­моразрушающее убеждение. Этот механизм, образно названный ло­гиком XIX века Джоном Венном «суицидальное предсказание», вклю­чает убеждения, предотвращающие осуществление каких-либо об­стоятельств, которые в ином случае могли бы возникнуть. Хорошо известно множество примеров, подтверждающих это. Уверившись, что они выиграют игру, войну или ценный приз, группы становятся самонадеянными, их самодовольство ведет к бездеятельности, а без­деятельность— к окончательному поражению. Многие люди, в час­тности, те, кто имел опыт в руководстве государственными делами, отмечали и принимали во внимание образцы суицидальных убежде­ний. Линкольн, например, действительно осознавал этот образец. В тяжелые дни 1862-го, когда Мак-Клеллан был в безвыходном поло­жении и войска на западе парализованы, Линкольн не объявил об­щего призыва, который дал бы несколько тысяч отчаянно необходи­мых новых солдат, объясняя: «Я бы публично обратился к стране за этими новым силам, если бы это не означало, что я боюсь общей па­ники, за которой последует бегство: ведь так трудно понимать реаль­ное положение вещей».

Но, с точки зрения науки, мы находимся в самом начале исследо­вания этих своеобразных и важных динамических механизмов. Слу­чаи каждого из них установлены в изобилии и используются для слу­чайных иллюстративных целей (как здесь), но немного исследований было посвящено более глубоким изысканиям. Кроме того, как я утвер­ждал неоднократно на этих страницах, люди стремятся избежать ба­нальностей, что ведет нас временами к игнорированию важных ис­тин, скрытых за этими банальностями. Для нас сейчас образ само­разрушающего убеждения известен почти так же, как колебания ма­ятника для людей во времена Галилея. И поскольку это слишком известно, то этим пренебрегают с чистой совестью, и значение дан­ного убеждения не получает систематического исследования. Следо­вательно, это остается отдельным эмпирическим наблюдением, чем-

то не относящимся к основному предмету эмпирически подтвержден­ной социологической теории.

Здесь, следовательно, еще одна область в исследовании основных процессов социальной динамики и изменений — определение усло­вий, при которых можно встретить три разновидности непредвиден­ных последствий: самоосуществляемое убеждение (предсказание, про­рочество), самоубивающее или суицидальное убеждение и латентные функции (или непредвиденные социальные успехи).

Самоосуществляемое предсказание и суицидальное предсказание представляют двойной интерес для социолога. Они отражают не толь­ко образец, который он хотел бы исследовать в поведении других, но также образцы, которые создают острые и очень специфические со­циальные проблемы по отношению к его собственным исследовани­ям. В связи с ними эмпирическая проверка предсказаний социаль­ной науки исключительно сложна. Так как эти предсказания могут быть приняты во внимание именно теми людьми, к которым они от­носятся, социологи всегда стоят перед лицом возможности, что их предсказания войдут в ситуацию как новый и динамичный фактор, из­меняющий как раз те условия, при которых предсказания первона­чально были верными. Такая характеристика предсказаний свой­ственна именно человеческим делам. Ее нельзя встретить среди пред­сказаний о мире природы (за исключением естественных феноменов, технологически сформированных человеком)⁴. Так, мы знаем, что ме­теорологическое предсказание о непрерывном дожде не виновно в наступлении засухи. Но направленные на перспективу предсказания правительственных экономистов о перепроизводстве пшеницы, ве­роятно, могут заставить индивидуального производителя пшеницы как сократить их планируемую продукцию, так и считать неполно­ценным данное предсказание.

⁴ Как заметил Адольф Грюнбаум, здесь необходимы дополнительные оговорки: «...рассмотрим целенаправленное действие сервомеханизма, например бытового при­бора, в котором используется обратная связь и который подчинен автоматическому контролю огня. Ясно, что каждая фаза работы данного прибора является примером, подтверждающим один или несколько чисто физических принципов. Благодаря тем же самым принципам возможна и следующая ситуация: компьютер предсказывает, что при настоящем курсе ракета промахнется мимо цели, и сообщение этой инфор­мации о ракете в форме новых инструкций заставляет его изменить ее курс и таким образом достичь цели вопреки первоначальному предсказанию компьютера. Чем это отличается в принципе от ситуации, в которой предсказание правительственных эко­номистов о перепроизводстве пшеницы пытается дать инструкцию производителям пшеницы: изменить их первоначальные посевные планы?» См. поучительную замет­ку Грюнбаума «Historical determinism, social activism and prediction in the social sciences» в The British Journal for the Philosophy of Science. — Примеч. автора.

Все это означает, что нацеленный на перспективу и пока еще не полностью идентифицированный тип социального научного предска­зания сталкивается с парадоксом: если оно сделано публично, то ста­новится, по-видимому, неполноценным, если оно не сделано пуб­лично, то его вообще не рассматривают как предсказание, но как «предсказание задним числом». (Это создает ряд трудностей в об­щественных науках, на мой взгляд, сходных, хотя и не эквивалент­ных трудностям в отдельных областях физической науки, представ­ленных принципом неопределенности Гейзенберга.) Конечно, в ми­зантропическом настроении, или ставя ценности общественных наук выше всех остальных человеческих ценностей, или в качестве науч­ного самурая, социолог мог бы письменно изложить, запечатать и на­дежно депонировать свое предсказание надвигающейся безработицы, войны или междоусобных конфликтов, опубликовав его только пос­ле того, как предсказанные события произошли. Но такое безрассуд­ное равнодушие к предмету политики почти равносильно равноду­шию к основам своего собственного материального существования. Если мы имеем представление о глубоком отвращении многих людей к тому, чтобы стать объектом психологического эксперимента в качестве «подопытных кроликов», то можно примерно предположить совокуп­ную ярость целого народа, обнаружившего себя превращенным в гро­мадных социологических подопытных морских свинок. Возможно, этот эксперимент Цирцеи следовало бы критически пересмотреть.

Таким образом, социолог имеет исключительный стимул, допол­няющий его абстрактный интерес к механизму саморазрушающего убеждения, для систематического и тщательного исследования усло­вий, при которых эти саморазрушающие пророчества или прогнозы действуют в социальной области. Возможно, благодаря такому жиз­ненно важному исследованию социолог начнет изучать то, что необ­ходимо для преобразования потенциально суицидального предска­зания в социально полезное и объективно верное предсказание.

Итак, 2-я часть посвящена в первую очередь взаимодействию меж­ду социальными структурами и профессиями в контексте динамичес­кого социального механизма. Эта часть дает представление о некото­рых линиях социологических исследований, соотносимых с теорией, эмпирически проверяемых и социально полезных. В любом случае большой пробел в этих областях убедил одного социолога начать не­медленную работу по социологическому исследованию бюрократии и функциональному анализу занятости.

VI. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ИАНОМИЯ

До недавнего времени, а тем более раньше, можно было гово­рить о наличии в психологической и социологической теории от­четливой тенденции объяснять несовершенное функционирование социальных структур недостаточным социальным контролем над по­велительными биологическими влечениями человека. Образ отноше­ний между человеком и обществом, предполагаемый этой доктриной, столь же ясен, сколь и сомнителен. Вначале существуют биологичес­кие импульсы человека, стремящиеся достичь своего полного выра­жения. А затем появляется социальный порядок, являющийся, по существу, аппаратом, который обеспечивает управление импульса­ми, социальную переработку напряжений и, по выражению Фрейда, «отказ от удовлетворения». Тем самым предполагается, что неподчи­нение требованиям социальной структуры укоренено в изначальной природе человека¹. Именно глубинные биологические импульсы время от времени прорываются через социальный контроль. А сле­довательно, конформность есть результат утилитарного расчета или ускользающего от сознания обусловливания.

С последними достижениями социальной науки этот узел кон­цепций претерпел существенную модификацию. Прежде всего уже не кажется столь очевидным, что человек противостоит обществу в не­скончаемой войне между биологическим импульсом и социальным ограничением. Образ человека как неприрученного сплетения им­пульсов начинает выглядеть больше похожим на карикатуру, чем на портрет. Кроме того, в анализ поведения, отклоняющегося от пред­писанных образцов, все более проникало социологическое видение проблемы. Ибо какую бы роль ни играли биологические импульсы,

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

¹ См., например, S. Freud, Civilization and Its Discontents, passim, особенно р. 63 (рус. пер.: 3. Фрейд. Неудовлетворенность культурой — 3. Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура. — М: Ренессанс, 1992, — с. 66—134, особенно с. 120); Ernest Jones, Social Aspects of Psychoanalysis (London, 1924), p. 28. Если позиция Фрейда является разновид­ностью доктрины «первородного греха», то интерпретация, развиваемая в этой статье, представляет собой доктрину «социально порожденного греха». — Примеч. автора.

остается открытым вопрос, отчего же все-таки частота отклоняюще­гося поведения различается в разных социальных структурах и как так получается, что в разных социальных структурах отклонения при­обретают разные формы и образцы (patterns). Сегодня, как и прежде, нам предстоит еще многое узнать о тех процессах, в ходе которых со­циальные структуры создают такие условия, при которых нарушение социальных кодексов становится «нормальной» (т.е. ожидаемой) ре­акцией². Настоящая глава представляет собой очерк, в котором пред­принимается попытка прояснить эту проблему.

Понятийная схема, представленная в этом очерке, призвана обес­печить единый систематический подход к анализу социальных и куль­турных источников девиантного поведения. Наша главная цель — раскрыть, каким образом некоторые социальные структуры оказыва­ют на некоторых лиц в обществе определенное давление, побуждающее их вести себя скорее вразрез с предписаниями, нежели в соответствии с ними. Если бы мы смогли выявить группы, особенно подверженные такому влиянию, то следовало бы ожидать, что именно в них мы най­дем заметно высокую интенсивность девиантного поведения, и не потому что люди, составляющие их, обладают какими-то особыми биологическими предрасположенностями, а потому что они нормаль­но реагируют на социальную ситуацию, в которой они оказываются. Взгляд, принятый в этой статье, социологический. Нас интересуют вариации в уровнях интенсивности девиантного поведения, а не мас­штабы его проявления³. И если наши поиски увенчаются успехом, мы

¹ Под «нормальной» имеется в виду психологически ожидаемая или даже одоб­ряемая в культуре реакция на определенные социальные условия. Это, конечно, не отрицает роли биологических и личностных различий в степени проявления девиант­ного поведения. Просто э/ио не та проблема, которая здесь рассматривается. В том же смысле, насколько я понимаю, Джеймс Плант говорит о «нормальной реакции нор­мальных людей на ненормальные условия». См.: James S. Plant, Personality and the Cultural Pattern (New York, 1937), p. 248. — Примеч. автора.

³ Точку зрения, которой мы придерживаемся, тонко выразил Эдвард Сепир: «...проблемы социальной науки отличаются от проблем индивидуального поведения в степени конкретности, но не по типу. Любое утверждение о поведении, явно или неявно акцентирующее действительные целостные переживания определенных лич­ностей или типов личностей, относится к данным психологии или психиатрии, но не социальной науки. Однако любое утверждение о поведении, не нацеленное на точ­ное описание поведения конкретного индивида или индивидов либо ожидаемого поведения индивида того или иного физически и психологически определенного типа, но вместо этого абстрагирующееся от такого поведения с целью ясно и четко выя­вить некоторые ожидания в отношении тех аспектов индивидуального поведения, которые разные люди разделяют друг с другом как межличностный, или «социальный» образец (pattern), является, пусть даже в сколь угодно сыром виде, исходным фактом социальной науки». Я выбрал вторую перспективу. И хотя иногда мне все-таки при-

увидим, что некоторые формы девиантного поведения психологичес­ки также нормальны, как и конформное поведение, и приравнива­ние девиантного поведения к психологической ненормальности бу­дет поставлено под вопрос.

Образцы культурных целей и институциональных норм

Среди множества элементов социальной и культурной структур есть два непосредственно для нас важных. Они аналитически различимы, хотя в конкретных ситуациях и сливаются воедино. Первый — это оп­ределенные культурой цели, намерения и интересы, выступающие как требуемые законные цели для всех членов общества либо некоторых его членов, так или иначе в нем размещенных. Эти цели более или ме­нее связаны друг с другом (степень этой связи — вопрос эмпиричес­кий) и складываются в более или менее строгую иерархию ценностей. Приобретая эмоциональную поддержку и значимость, господствующие цели устанавливают определенные рамки, в которые должны уклады­ваться человеческие устремления. Это вещи, «за которые стоит бороть­ся». Это основной, хотя и не единственный, компонент того, чтоЛин-тон назвал «проектами групповой жизни». И хотя какие-то (не все) из этих культурных целей прямо связаны с биологическими влечениями человека, последние их все-таки не определяют.

Второй элемент культурной структуры определяет, регулирует и контролирует приемлемые способы достижения этих целей. Каждая социальная группа неизменно связывает свои культурные цели с уко­рененными в ее нравах и институтах нормами, регулирующими до­пустимые процедуры продвижения к этим целям. Эти регулирующие нормы не обязательно совпадают с техническими нормами, или нор­мами эффективности. Многие процедуры, которые с точки зрения отдельных индивидов эффективнее всего обеспечивали бы обретение желаемых ценностей — применение силы, обмана, власти, — выве­дены за пределы институциональной сферы разрешенного поведения. Иногда недозволенные процедуры содержат элементы, могущие быть целесообразными для самой группы — например, табу, которые ис­торически накладывались на вивисекцию, на медицинские экспе-

Дстся говорить об установках, ценностях и функции, речь о них будет идти под углом зрения того, как социальная структура способствует или препятствует их проявле­нию в конкретных тинах ситуаций. См.: Е. Sapir, «Why Cultural Anthropology Needs the Psychiatrist», Psychiatry, 1938, Vol. 1, p. 7—12. — Примеч. автора.

рименты или на социологический анализ «священных» норм, — ведь критерием приемлемости является не техническая эффективность, а ценностно окрашенные чувства (поддерживаемые либо большин­ством членов группы, либо теми, кто способен содействовать усиле­нию этих чувств совокупными средствами власти и пропаганды). Во всех случаях выбор средств достижения культурных целей ограничи­вается институционализированными нормами.

Социологи часто говорят, что такие механизмы контроля заклю­чены «в нравах» или действуют через социальные институты. Такие эллиптические суждения в общем-то правильны, однако скрывают от внимания тот факт, что культурно стандартизированные практи­ки не все одним миром мазаны. Они подчинены целой гамме конт­ролирующих норм; в них могут быть представлены безусловно пред­писываемые, просто предпочтительные, разрешенные или запре­щенные образцы поведения. И конечно, при оценке действенности социального контроля необходимо принимать в расчет эти его раз­новидности, очень приблизительно разграничиваемые с помощью терминов «предписание», «предпочтение», «разрешение» и «запрещение».

Более того, говоря, что культурные цели и институционализиро­ванные нормы сообща придают форму существующим практикам, мы вовсе не имеем в виду, что их связывают друг с другом неизменные отношения. Культурное акцентирование определенных целей изме­няется независимо от степени акцентирования институционализиро­ванных средств. Может возникать очень мощное, временами даже ис­ключительное, превознесение ценности каких-то особых целей, соеди­ненное со сравнительным отсутствием заботы об институционально предписанных средствах их достижения. В предельном случае масшта­бы распространения альтернативных процедур определяются исклю­чительно техническими, но не институциональными нормами. В этом гипотетическом крайнем случае становятся дозволенными все и лю­бые процедуры, обещающие достижение всезначащей цели. Это один из типов плохо интегрированной культуры. Другой крайний случай обнаруживается в группах, в которых деятельности, первоначально за­думанные как средства, превращаются в самодостаточные практики, не преследующие никаких последующих целей. Первоначальные цели забываются, и непоколебимая верность институционально предписан­ному поведению становится предметом ритуала⁴. Главной ценностью

⁴ Этот ритуализм может связываться с мифологией, рационализирующей эти прак­тики таким образом, чтобы они сохраняли видимость своего статуса средств; однако независимо от этой мифологии преобладает давление в сторону строгой ритуалисти-ческой конформности. А стало быть, ритуализм является наиболее полным тогда, ког­да такие рационализации даже и не нужны. — Примеч. автора.

становится полная конформность. На какое-то время это гарантиру­ет социальную стабильность — но ценой потери гибкости. Посколь­ку степень распространения альтернативных способов поведения, доз­воляемых культурой, жестко ограничивается, утрачивается почти вся­кая основа для приспособления к новым условиям. Возникает связан­ное традицией «священное» общество, отмеченное чертами неофобии. Между этими крайними типами располагаются общества, которые со­храняют относительное равновесие в акцентировании культурных це­лей и институционализированных практик; это интегрированные и от­носительно стабильные, хотя при этом и изменяющиеся, общества.

Действительное равновесие между этими двумя аспектами соци­альной структуры сохраняется до тех пор, пока индивиды, придер­живающиеся тех или других ограничений, получают при этом удов­летворение, т.е. получают как удовлетворение от достижения целей, так и удовлетворение, напрямую вытекающее из направленных в ин­ституциональное русло способов борьбы за их достижение. Здесь мы имеем дело как с продуктом, так и с процессом, как с результатом, так и с деятельностью. Так, индивид должен непрерывно черпатьудов-летворение и из самого участия в конкурентном порядке, и из «затме-вания» конкурентов; только тогда этот порядок может быть сохранен. Если интерес смещается исключительно в сторону результата конку­ренции, те, кто вечно терпит поражение, могут — что вполне понят­но — попытаться изменить правила игры. Жертвы, которые время от времени (но не всегда, как полагал Фрейд) влечет за собой подчинение институциональным нормам, должны компенсироваться социализи­рованными вознаграждениями. Распределение социальных статусов, происходящее в процессе конкуренции, должно быть организовано так, чтобы давать положительные стимулы к верности статусным обяза­тельствам для каждой позиции в рамках этого распределительного по­рядка. В противном случае, как вскоре станет ясно, следствием ста­новится аберрантное поведение. Моя главная гипотеза как раз и со­стоит в том, что отклоняющееся поведение можно социологически рассматривать как симптом расхождения между культурно предпи­санными устремлениями и социально структурированными путями осуществления этих устремлений.