[И еще;] Если бы мошенникам отказывали в общественном признании, их стало бы намного меньше. Некоторые стали бы лишь усерднее заметать следы своего присутствия на окольных путях неправедности, но другие надругались бы таки над собственной совестью и отказались от неудобств мошенничества ради неудобств честной жизни. Ведь недостойный человек ничего на свете так не боится, как лишиться пожатия честной руки и остаться наедине с ледяной, неотвратимой пощечиной безразличного взгляда.
Богатые мошенники водятся у нас потому, что есть «респектабельные» люди, которые не стыдятся подавать им руку, видеться с ними, говорить, что они их знают. В этом сквозит предательский отказ приструнить их; крикнуть во весь голос, что они тебя ограбили, значит изобличить своих сообщников.
Можно мило улыбаться мошеннику (а большинство из нас делают это много раз в день), если не знаешь, что он мошенник, и если тебе не сказали об этом другие. Но если об этом знаешь или если тебя об этом предупредили, то продолжать при этом улыбаться ему значит быть лицемером — либо просто лицемером, либо льстивым лицемером, в зависимости от того места в жизни, которое занимает одаряемый улыбкой мошенник. Простых лицемеров больше, чем льстивых, ведь заурядных мошенников больше, чем богатых и выдающихся; правда, и улыбок им достается меньше. Американцев будут грабить до тех пор, пока американский характер остается таким, какой он сейчас, пока сохраняется терпимость к удачливым негодяям и пока американская изобретательность проводит воображаемое различие между публичным и частным характером, коммерческим и личным поведением человека. Короче говоря, американцев будут грабить до тех пор, пока они этого заслуживают. Ни один
человеческий закон не сможет это остановить, ничто не в силах это остановить, ибо невозможно отменить высший и более спасительный закон: «Что посеешь, то и пожнешь» м.
Бирсу, жившему в эпоху процветания американских «баронов-разбойников», было трудно не заметить появление того, что позже получило известность как «должностное преступление». Тем не менее он сознавал, что далеко не все крупные и драматичные отступления от институциональных норм в высших экономических стратах предаются огласке, а отклонения в кругу скромного среднего класса становятся достоянием гласности, может быть, даже в еще меньшей степени. Сазерленд неоднократно доказывал с документами на руках, что среди бизнесменов преобладают «должностные преступления». Кроме того, он отмечает, что многие из этих преступлений так и не были наказаны — либо потому, что не были раскрыты, либо, если они все-таки были раскрыты, в силу «статуса бизнесмена, тенденции ухода от наказания и сравнительно неорганизованного возмущения общественности в отношении должностных преступников»15. Исследование, охватившее около 1700 человек, в основном представителей среднего класса, показало, что «незаре-
14 Наблюдения Диккенса взяты из его «Американских записок»: Charles Dickens, American Notes (Boston: Books, Inc., 1940), p. 218. (Здесь приводятся в переводе Т. Кудрявцевой по изданию: Ч. Диккенс. «Собр. соч. в 30-ти томах». — М.: Гос. изд-во худ. литры, 1958, — Т. 9. с. 296—297.) Социологического анализа, который стал бы формальным, хотя и неизбежно менее полным, аналогом фрейдовского психологического анализа функций тенденциозных острот, давно ждут. Одну из отправных точек для него дает докторская диссертация Жаннетт Тэнди, правда, не социологическая по характеру: Jeannette Tandy, Crackerbox Philosophers: American Humor and Satire (New York: Columbia University Press, 1925). В пятой главе книги «Интеллектуальная Америка», удачно озаглавленной «Интеллигенция», Оскар Каргилл приводит несколько емких замечаний о роли мастеров американского юмора XIX века, но они, естественно, занимают лишь очень скромное место в этой большой книге о «развитии американских идей». См.: О. Cargiil, Intellectual America (New York: Macmillan, 1941). Очерк Бирса, большую цитату из которого я привел, можно найти в книге: The Collected Works of Ambrose Bierce (New York, Washington: The Neale Publishing Company, 1912), Vol. XI, p. 187—198. Следует заметить, что я ни в коем случае не могу согласиться с резкой и совершенно необоснованной оценкой Бирса, данной Каргиллом. Она кажется мне даже не столько оценкой, сколько выражением предрассудка, который, по словам самого Бирса, есть лишь «бродячее мнение без зримых средств поддержки». — Примеч. автора.
ls См.: Е.Н. Sutherland, White collar criminality, op. cit.\ Crime and business, Annals, American Academy of Political and Social Science, 1941, Vol. 217, p. 112—118; Is «white collar crime» crime?, American Sociological Review, 1945, Vol. 10, p. 132—139; Marshall B. Clinard, Пе Black Market: A Study of White Collar Crime (New York: Rinehart & Co., 1952); Donald R. Cressey, Other People's Money: A Study in the Social Psychology of Embezzlement (Glencoe: The Free Press, 1953). — Примеч. автора.
гистрированные преступления» — обычное дело для вполне «респектабельных» членов общества. 99% опрошенных признались, что совершили по крайней мере одно из сорока девяти преступлений, внесенных в уголовный кодекс штата Нью-Йорк; каждое было достаточно серьезным, чтобы при самом суровом приговоре повлечь за собой тюремное заключение сроком не менее чем на 1 год. Среднее число преступлений среди взрослых (сюда не входят нарушения, совершенные в возрасте до 16 лет) составило 18 для мужчин и 11 для женщин. Целых 64% -мужчин и 29% женщин признали себя виновными в совершении одного или более уголовного преступления, которые, согласно законодательству штата Нью-Йорк, являются основанием для лишения их всех гражданских прав. Один из лейтмотивов этих открытий выражен в словах священника, подававшего ложные сведения о продаваемом товаре: «Сначала я пытался вести себя честно, но это не всегда приносит успех». Опираясь на эти результаты, авторы делают сдержанный вывод, что «число действий, содержащих с правовой точки зрения состав преступления, намного превосходит число официально зарегистрированных преступлений. Противозаконное поведение отнюдь не относится к числу социальных или психологических аномалий; на самом деле это вполне обычная практика»16.
Но сколь бы ни различалась интенсивность девиантного поведения в разных социальных стратах — а мы из многочисленных источников знаем, что официальная статистика преступности, регулярно показывающая более высокий ее уровень в низших социальных стратах, далека от совершенства и надежности, — из нашего анализа ясно видно, что самый сильный толчок к отклоняющемуся поведению получают низшие страты. Конкретные примеры позволят нам выявить социологические механизмы, втянутые в производство этих давлений. В ряде исследований было показано, что в некоторых специализированных областях порок и преступление являются «нормальной» реакцией на ситуацию, когда культурный акцент на денежный успех был усвоен, а доступ к общепризнанным и законным средствам достижения этого успеха — почти полностью перекрыт. Профессиональные возможности людей в этих областях ограничиваются преимущественно ручным трудом и малоквалифицированной конторской работой. В условиях характерной для американцев стигматизации ручного труда, которая оказалась почти в равной степени присущей всем социальным классам американского об-
16 См.: James S. Wallerstein, Clement J. Wyle, «Our law-abiding law-breakers», Probation, April, 1947. — Примеч. автора.
щества'7, и в условиях отсутствия реальных возможностей выйти когда-нибудь за пределы этого уровня результатом становится отчетливая склонность к девиантному поведению. Статус неквалифицированного труда и вытекающий из него низкий уровень доходов никак не могут, с точки зрения установленных стандартов человеческой ценности, конкурировать с теми обещаниями власти и высокого дохода, которые исходят от организованного порока, рэкета и преступности'8.
С точки зрения наших задач, в этих ситуациях можно выделить два ключевых элемента. Во-первых, установленные культурные ценности дают стимул стремиться к успеху; во-вторых, классовая структура ограничивает доступные пути продвижения к этой цели главным образом девиантным поведением. Это сочетание культурного акцента и социальной структуры как раз и производит сильное принуждение к отклонению. Обращение к законным каналам «заполучения денег» сдерживается классовой структурой, которая не полностью открыта на всех уровнях для талантливых людей19. Несмотря на нашу настойчиво пропагандируемую идеологию «открытых классов»20, достиже-
" См.: National Opinion Research Center, National Opinion on Occupations, April, 1947. Это исследование, проведенное на общенациональной выборке и посвященное ранжированию и оценке 90 родов занятий, предоставляет ряд важных эмпирических данных. Большое значение имеет сделанное в нем открытие, что, несмотря на известную склонность людей располагать свои и родственные им профессии в ранговой иерархии выше, чем это делают другие группы, между всеми профессиональными слоями есть существенное согласие в общем ранжировании профессий. Необходимы еще исследования такого рода для выяснения культурной топографии нынешних обществ. (См. сравнительное исследование престижности основных профессий в шести индустриализованных странах: Alex Inkeles, Peter H. Rossi, «National Comparisons of Occupational Prestige», American Journal of Sociology, 1956, Vol. 61, p. 329—339.). — Примеч. автора.
18 См.: Joseph D. Lohman, «The Participant Observer in Community Studies», American
Sociological Review, 1937, Vol. 2, p. 890-898, и William F. Whyte, Street Comer Society
(Chicago, 1943). Обратите внимание на выводы Уайта: «Человеку из Закоулка трудно
взобраться на лестницу [успеха], даже на самую нижнюю ее ступень... Он итальянец,
а представители высшего класса относят итальянцев к числу наименее желательных
иммигрантских народов... Привлекательные вознаграждения в виде денег и собствен
ности общество преподносит тому, кто «добился успеха». Для большинства жителей
Закоулка эти вознаграждения становятся доступными лишь через успех в мире рэке
та или политики» (р. 273—274). — Примеч. автора.
19 Во множестве исследований было обнаружено, что образовательная пирамида
не подпускает значительную долю бесспорно талантливых, но стесненных в средствах
молодых людей к получению высшего образования. Этот факт, касающийся нашей
классовой структуры, в частности, отметил с тревогой в своем правительственном
докладе «Наука: бесконечный фронтир» Ванневар Буш. См. также: W.L. Warner, R.J.
Havighurst, M.B. Loeb, Who Shall Be Educated? (New York, 1944). — Примеч. автора.
20 Изменяющаяся историческая роль этой идеологии — благодатная тема для изу
чения. — Примеч. автора.
ние цели (успеха) случается относительно редко и заметно затруднено для тех, в чьем распоряжении есть только низкое образование и скудные экономические ресурсы. Господствующее в культуре давление ведет к постепенному затуханию законных, но в общем и целом неэффективных усилий и ко все большему применению незаконных, но более или менее действенных средств. К тем, кто занимает место в низинах социальной структуры, культура предъявляет несовместимые требования. С одной стороны, она призывает их ориентировать свое поведение на перспективу обретения крупного состояния («Каждый человек — король», — говорили Марден, Карнеги и Лонг), с другой стороны, в значительной степени лишает их возможности сделать это институционально. Следствием этого структурного несоответствия является высокий уровень девиантного поведения. Равновесие между предписанными культурой целями и средствами становится очень шатким по мере того, как все больше делается акцент на достижение наделенных престижем целей любыми средствами. В этом смысле фигура Аль Каноне выражает триумф аморального интеллекта над морально предписанной «неудачей» в условиях, когда закрыты или сильно сужены каналы вертикальной мобильности в обществе, которое всячески превозносит экономическое изобилие и социальное восхождение для всех его членов11.
Последнее уточнение имеет первостепенное значение. Из него видно, что если мы желаем понять социальные корни отклоняющегося поведения, то мы должны принять во внимание не только исключительное акцентирование денежного успеха, но и другие аспекты социальной структуры. Высокая частота девиантного поведения не порождается самим по себе отсутствием возможностей или этим возвеличиванием денежного успеха. Сравнительно жесткая модификация классовой структуры, каковой является кастовый порядок, может заходить в ограничении возможностей гораздо дальше, чем сегодняшнее американское общество. Именно когда система культурных ценностей превозносит до небес, ставит буквально выше всего некоторые общие цели успеха и навязывает их всему населению в целом, в то время как социальная структура жестко ограничивает или полностью перекрывает для значительной части того же самого насе-
21 Роль негра в этой связи поднимает почти столь же много теоретических и практических вопросов. Сообщалось, что большие сегменты негритянского населения ассимилировали ценности денежного успеха и социального роста господствующей касты, но «реалистично приспособились» к тому «факту», что социальное восхождение в настоящее время почти целиком ограничено пределами их касты. См.: Dollard, Caste and Class in a Southern Town, p. 66 и далее; Donald Young, American Minority Peoples, P- 581; Robert A. Warner, New Haven Negroes (New Haven, 1940), p. 234. См. также последующее обсуждение этого вопроса в настоящей главе. — Примеч. автора.
ления доступ к одобряемым способам достижения этих целей, — именно тогда принимает широкие масштабы девиантное поведение. Иначе говоря, наша эгалитарная идеология косвенно отрицает существование таких индивидов и групп, которые бы не конкурировали друг с другом в погоне за денежным успехом. Более того, одна и та же совокупность символов успеха считается применимой ко всем. Считается, что цели выходят за классовые границы, не удерживаются в их пределах; и в то же время реальная социальная организация устанавливает различия в доступности этих целей для разных классов. В этой среде главная американская добродетель, «честолюбие», пестует главный американский порок, «девиантное поведение».
Этот теоретический анализ может помочь объяснить изменчивые корреляции между преступностью и бедностью22. «Бедность» — не изолированная переменная, действующая одинаково везде, где бы ее ни находили; это лишь одна из переменных, входящая в комплекс опознаваемо взаимосвязанных социальных и культурных переменных. Самой по себе бедности и сопутствующего ей ограничения возможностей еще недостаточно, чтобы вызвать явно высокую интенсивность преступного поведения. Даже пресловутая «нищета посреди изобилия» не обязательно приведет к этому результату. Но когда бедность и связанные с ней невыгодные условия соперничества за культурные ценности, одобренные всеми членами общества, соединяются с акцентированием культурой денежного успеха как наивысшей цели, нормальным следствием этого становится высокая интенсивность преступного поведения. Так, очень приблизительная (и не обязательно надежная) статистика преступности говорит, что в Юго-Восточной Европе бедность меньше коррелирует с преступностью, чем в Соединенных Штатах. Казалось бы, экономические жизненные шансы бедных в этом европейском регионе являются даже менее обещающими, чем в нашей стране, а стало быть, ни бедность, ни ее связь с ограниченными возможностями недостаточны для объяснения этих меняющихся корреляций. Однако когда мы рассматриваем всю конфигурацию — бедность, ограниченность возможностей и навязы-
22 Эта аналитическая схема может помочь разрешить некоторые кажущиеся противоречия в связях между преступностью и экономическим статусом, упомянутые П.А. Сорокиным. В частности, он отмечает, что «не везде и не всегда бедные демонстрируют большую долю преступлений... во многих более бедных странах преступность была ниже, чем в более богатых... Экономические улучшения второй половины XIX и начала XX в. не привели к снижению преступности». См. его Contemporary Sociological Theories (New York, 1928), p. 560—561. Главное, однако, в том, что низкий экономический статус играет разную динамическую роль в разных социальных и культурных структурах, о чем говорится в тексте. А потому не следует ожидать линейной зависимости между преступностью и бедностью. — Примеч. автора.
вание культурных целей, — появляется некоторая основа для объяснения более высокой корреляции между бедностью и преступностью в нашем обществе, нежели в других, где более жесткая классовая структура соединена с разными для каждого класса символами успеха.
Жертвы этого противоречия между культурным акцентированием денежных амбиций и общественным ограничением возможностей не всегда сознают структурные источники сдерживания их устремлений. Разумеется, они часто сознают расхождение между индивидуальной ценностью и общественными вознаграждениями. Но они не обязательно понимают, откуда оно берется. Те, кто находит его источник в социальной структуре, могут отчуждаться от этой структуры и становятся готовыми кандидатами на пятый тип приспособления (мятеж). Между тем другие — а их, видимо, подавляющее большинство — могут относить свои трудности на счет более мистических и менее социологических источников. Ибо, как заметил в этой связи Гилберт Мэррей, выдающийся исследователь античности и воп-реки-самому-себе-социолог, «лучшая почва для суеверий — это такое общество, в котором судьбы людей кажутся практически никак не связанными с их достоинствами и усилиями. Стабильное и хорошо управляемое общество, грубо говоря, склонно гарантировать, что Добродетельный и Прилежный Ученик достигнет успеха в жизни, а Порочный и Ленивый — нет. В таком обществе люди склонны придавать особое значение цепочкам причинности, которые можно разумно помыслить или увидеть. Но в [обществе, страдающем от аномии], обычные добродетели прилежания, честности и доброты, по-видимому, приносят мало пользы»23. И в таком обществе люди обычно находят опору в мистицизме, начинают все списывать на Судьбу, Случай, Удачу.
Действительно, и самые «преуспевшие», и самые «непреуспевшие» в нашем обществе нередко объясняют этот результат «удачей». Так, например, процветающий бизнесмен Юлиус Розенвальд заявил, что 95% крупных состояний «обязаны удаче»24; а один из ведущих деловых журналов, объясняя в редакционной статье социальные преимущества, приносимые большим личным богатством, считает необходимым добавить к мудрости как фактору обогащения еще и удачу: «Когда человек благодаря мудрому вложению денег — пусть даже
11 Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion (New York, 1925), p. 164—165. Главу профессора Мэррея об «Утрате самообладания», из которой я взял этот отрывок, можно с уверенностью причислить к лучшим образцам тонкого и проницательного социологического анализа нашего времени. — Примеч. автора.
24 См. цитату из интервью, приводимую в книге: Gustavus Meyers, History of the Great American Fortunes (New York, 1937), p. 706. — Примеч. автора.
во многих случаях не без помощи удачи — накапливает пару-дру-гую миллионов, он ничего у нас не отнимает»25. Точно так же и рабочий часто объясняет экономический статус «случаем». «Рабочий видит вокруг себя много опытных и квалифицированных людей, оставшихся без работы. Если у него есть работа, он чувствует, что ему повезло; если нет — считает себя жертвой неудачного стечения обстоятельств. Рабочий может не видеть почти никакой связи между заслугами и их последствиями»1*'.
В той мере, в какой рабочему приходится подстраиваться под иной раз непредсказуемые решения менеджеров, его начинают терзать тревоги и страх потерять работу; и это еще одна «благодатная почва» для веры в участь, судьбу и случай. Было бы полезно выяснить, ослабевают ли эти верования, когда организации рабочих редуцируют вероятность ускользания их профессиональной судьбы из их рук.
Между тем эти ссылки на случай и удачу выполняют разные функции в зависимости от того, делаются ли они теми, кто достиг акцентируемых культурой целей, или теми, кто их не достиг. Для первых, с психологической точки зрения, это обезоруживающее выражение скромности. Говорить, что тебе просто улыбнулась удача, не разглагольствуя о том, что ты совершенно заслуживаешь своей счастливой доли, — нечто бесконечно далекое от всякого подобия самодовольства. С социологической точки зрения, доктрина удачи, выдвигаемая преуспевшими, выполняет двойную функцию: она объясняет частое расхождение между заслугами и вознаграждениями и в то же время делает неприкосновенной для критики социальную структуру, допускающую частое проявление этого расхождения. Ведь если успех прежде всего дело случая, если он заложен в слепой природе вещей, если он «дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит»*, то, разумеется, он не подчиняется никакому контролю и будет проявлять себя в одной и той же степени, какова бы ни была социальная структура.
Для не достигших успеха и особенно для тех из них, чьи заслуги и усилия не были достаточно вознаграждены, доктрина удачи обслуживает психологическую функцию сохранения самоуважения перед лицом неудачи. Она может также влечь за собой и дисфункцию:
25 Nation's Business, Vol. 27, No. 9, p. 8—9. — Примеч. автора.
26 См.: E.W. Bakke, The Unemployed Man (New York, 1934), p. 14. [Курсив мой].
Бакке намекает на структурные источники веры в удачу среди рабочих: «Есть ка
кая-то доля безнадежности в ситуации, когда человек знает, что его везение или не
везение почти им не контролируется и зависит только от счастливого случая». [Кур
сив мой]. — Примеч. автора.
* Иоан. 3, 8. — Примеч. пер.
обуздание мотивации к продолжению усилий". С социологической точки зрения, как предположил Бакке28, эта доктрина может отражать непонимание того, как работает социальная и экономическая система, и может быть дисфункциональной в той мере, в какой уничтожает основания бороться за структурные изменения в направлении более справедливых возможностей и вознаграждений.
Эта ориентация на шанс и риск, обостренная напряжением, связанным с крушением надежд, возможно, поможет объяснить повышенный интерес к азартным играм — институционально запрещенной или в лучшем случае допускаемой, но никак не предпочтительной и не предписываемой форме деятельности, — который свойствен некоторым социальным стратам29. У тех, кто не применяет к колоссальной пропасти между заслугами, усилиями и вознаграждением доктрину удачи, может сформироваться индивидуалистическая и циничная установка по отношению к социальной структуре, ярче всего выраженная в культурном стереотипе: «Ценно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь».
В таких обществах, как наше, культура, чрезмерно акцентирующая денежный успех для всех, и социальная структура, слишком ограничивающая практическое обращение к одобренным средствам для большинства, создают тяготение к инновативным практикам, расходящимся с институциональными нормами. Однако эта форма приспособления предполагает, что индивиды не были как следует социализированы, что и позволяет им отбрасывать институциональные средства, сохраняя при этом стремление к успеху. Тех же, кто полностью интернализировал институциональные ценности, аналогичная ситуация скорее всего приводит к альтернативной реакции, когда цель отбрасывается, а конформность к нравам сохраняется. На этом типе реакции следует остановиться более подробно.
27 В предельном случае она может подталкивать к отказу от притязаний и рути-
низации деятельности (III тип приспособления) или к фаталистической пассивности
(IVтип), на которых мы далее подробно остановимся. — Примеч. автора.
28 Ср.: Bakke, op. cit., p. 14, где высказывается предположение, что «рабочий знает
о процессах, которые приводят его к успеху или лишают всякого шанса на успех, мень
ше, чем бизнесмены и профессионалы. А следовательно, есть еще много других то
чек, в которых события кажутся происходящими по воле благоприятного или небла
гоприятного случая». — Примеч. автора.
29 Ср.: R.A. Warner, New Haven Negroes; и Harold F. Gosnell, Negro Politicians (Chicago,
1935), p. 123—125. Оба автора в этой связи упоминают о большом интересе малообес
печенных негров к «участию в нелегальных лотереях». — Примеч. автора.
III. Ритуализм
Ритуалистический тип приспособления легко поддается определению. Он предполагает отвержение или понижение завышенных культурных целей великого денежного успеха и быстрой социальной мобильности до той точки, когда эти устремления могут быть удовлетворены. Но хотя индивид отвергает культурное обязательство пытаться «обогнать весь мир», хотя он ужимает горизонты своих устремлений, он продолжает при этом едва ли не с маниакальной навязчивостью соблюдать институциональные нормы.
В вопросе о том, на самом деле ли это девиантное поведение, есть нечто от терминологической софистики. Поскольку приспособление здесь в конечном счете является внутренним решением, а внешнее поведение хотя и не предпочтительно с точки зрения культуры, но все-таки институционально дозволено, в ритуализме обычно не усматривают социальной проблемы. Близкие индивидов, выбравших этот путь приспособления, могут судить о них в рамках господствующих культурных приоритетов, «сочувствовать им» и, как было в одном случае, переживать, что «дружище Джоунси явно погряз в рутине». Описываем ли мы такое поведение как девиантное или нет, оно явно представляет собой отступление от той культурной модели, в которой людей обязывают активно стремиться — желательно пользуясь для этого институционализированными процедурами — к продвижению вперед и вверх в социальной иерархии.
Следует ожидать, что этот тип приспособления будет довольно часто происходить в обществе, где социальный статус человека во многом зависит от его достижений. Ибо, как часто отмечалось30, непрерывная конкурентная борьба порождает у людей острую тревогу за свой статус. Один из способов смягчения этой тревоги — постоянное снижение человеком уровня своих притязаний. Страх порождает бездействие, или, точнее говоря, рутинизированное действие31.
Синдром социального ритуалиста известен и поучителен. Его скрытая жизненная философия находит выражение в ряде культурных стереотипов: «я стараюсь не выделяться», «я соблюдаю осторожность», «я довольствуюсь тем, что у меня есть», «не стремись высоко — и не будешь разочарован». Сквозной нитью через все эти установки прохожем., например: H.S. Sullivan, «Modern Conceptions of Psychiatry», Psychiatry, 1940, Vol. 3, p. 111-112; Margaret Mead, And Keep Your Powder Dry (New York, 1942), Chapter Vll; Merlon, Fiske, Curtis, Mass Persuasion, p. 59—60. — Примеч. автора.
31 См.: P. Janet, «The Fear ofAction», Journal oj Abnormal Psychology, 1921, Vol. 16, p. 150—160, а также блистательное обсуждение вопроса, имеющее прямое отношение к рассматриваемому здесь типу приспособления, в F.L. Wells, «Social Maladjustments: Adaptive Regression», op. cit. — Примеч. автора.
дит мысль, что высокие амбиции открывают дорогу разочарованию и опасности, тогда как скромные приносят удовлетворение и уверенность. Это ответ на ситуацию, которая выглядит угрожающей и возбуждает недоверие. Такая установка неявно присутствует среди рабочих, тщательно следящих за соответствием своей производительности труда установленной норме выработки; такое поведение свойственно промышленной организации, в которой рабочие имеют повод опасаться, что если их производительность труда будет то возрастать, то падать, управляющие «поставят их на заметку» и «что-нибудь случится»32. Так ведут себя и напуганный увольнением служащий, и бюрократ, ревностно соблюдающий нормы в кассовом отделе частного банка или в дирекции государственного предприятия33. Короче говоря, это форма приспособления, состоящая в том, что индивид пытается в частном порядке уйти от тех опасностей и фрустраций, которые кажутся ему неотъемлемым компонентом конкуренции за основные культурные блага, отказываясь от этих целей и тем больше привязываясь к безопасным рутинам и институциональным нормам.
Если от американцев низшего класса в ответ на фрустрации, вызываемые преобладающим акцентом на большие культурные цели и фактом малых социальных возможностей, следует ожидать второго типа приспособления («инновации»), то от американцев низшего среднего класса следует ожидать большого представительства среди тех, кто прибегает к третьему типу приспособления, «ритуализму». Ибо именно в низшем среднем классе родители обычно оказывают на детей непрерывное давление, дабы те строго следовали моральным наказам общества, тогда как вероятность того, что их социальное восхождение будет успешным, ниже, чем в высшем среднем классе. Строгое дисциплинарное принуждение к подчинению нравам снижает вероятность второго типа приспособления и повышает вероятность третьего. Суровое воспитание нагружает многих тяжелым бременем тревожности. Таким образом, образцы социализации низшего среднего класса способствуют появлению самой структуры характера, наиболее предрасположенной к ритуализму34. А потому именно в этом
