Асимметрия языкового знака

Языковой знак – «языковая сущность, заменяющая или указывающая на внеязыковую сущность, когда последняя становится предметом мыслительно-речевой деятельности, имеет план содержания и план выражения как двусторонняя сущность» [Караулов 1998: 138]. Но поскольку две стороны знака не образуют последовательной идеальной симметрии, в лингвистике принято говорить о структурной смещенности означающего и означаемого относительно друг друга, то есть об асимметричном дуализме языкового знака [Карцевский 1965].

При рассмотрении асимметрии языкового знака в любом аспекте (плане выражения или плане содержания) неизбежны вопросы, связанные с установлением ментальной специфики выражаемых языком норм, так как асимметрия приводит к вариативности формы и содержания, а вариативность – к осознанию говорящим выбора между существующими вариантами, то есть, собственно, к определению нормы.

Начиная с античности асимметрия знака осознается в неразрывной связи с отношениями, устанавливаемыми в языке между миром и человеком.

В центре античного спора о природе именования вопрос о том, можно ли понять сущность вещи, если знаешь ее имя. Так, в своем диалоге «Кратил» Платон [1990] рассматривает две точки зрения: Гармоген доказывает условность всех имен человеческого языка, их зависимость от произвола людей, от обычая и закона [385а-384е]. Сократ же приходит к выводу, что присвоение имен происходит в силу объективного закона, полностью исключающего произвол при присвоении имен [385]. Правильность имен Сократ не сводит к простому подражанию. Она состоит в том, что имя указывает на то, какова вещь.

В учении Платона о правильности имени [Лосев 1990: 831-832] устанавливается мир объективных сущностей, которые слишком глубоки и сложны, чтобы человек мог их познать. Этот мир объективных сущностей не есть нечто сложное и нерасчлененное, каждая сущность заключает в себе собственную структуру, свою идею или эйдос [391a-392б]. Восприятие сущности – это сущностный репрезентативный акт имени, когда сущность целиком отражается сама в себе. Это идеальная сущность, поэтому данному акту противопоставляется относительно репрезентативный акт имени, который доступен человеку и вследствие которого человек способен понять, как он должен интерпретировать идеальные сущности. Поэтому, хотя артикуляционно-фонетический аппарат совершенно отличен от имени, именно он является носителем семантических и интерпретирующих актов сознания [395в-399d].

Осознание данных направлений именования во многих трактатах по лингвосемиотике привело языкознание к противопоставлению классов языковых знаков, в которых преобладает то или иное начало – «произвол людей» или «природа вещей». Особенно эти аспекты разведены в структуральном направлении языкознания, предложившем основные теоретические представления для ортологического анализа. В частности, сформулированное под влиянием структурализма положение о дихотомии системы и нормы, с одной стороны, крайне противопоставило понятия знака и нормы языка, а с другой – предопределило особое видение языковой системы, организация которой безразлична к функционированию, поскольку в норме лишь реализуются системно-структурные свойства знака.

Так, по мнению Ф. де Соссюра, лингвистику интересует только синтактика – «схема», «сетка отношений» между элементами. Отсюда главный принцип языкового знака – принцип произвольности: знак произволен по отношению не только к реальному миру. В принципах своей организации (особенно в сфере звуковой формы) соотношение означаемого и означающего, звучания и значения также произвольно: «Связь, соединияющая означающее с означаемым произвольна, поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в результате ассоциаций некоторого означающего с некоторым означаемым, то эту мысль мы можем выяснить проще: языковой знак произволен» [Соссюр 1977: 100]. В этом тезисе Ф. де Соссюр следует Д. Уитни, который говорил о языке как об общественном учреждении и понимал под ним систему произвольных и условных знаков [Якобсон 1984: 105]. В свою очередь эта традиция восходит античной идее – к утверждению Гармогена о том, что языковая форма закрепляется за содержанием «по соглашению», «социальному договору», т.е. является конвенциальной.

Произвольность, определяемая Ф. де Соссюром в качестве ведущего принципа языкового знака, поддерживается, по его мнению, линейным характером означающего. Отсюда особый интерес к асимметрии знака, основные тенденции которой призваны показать произвольный, конвенциальный характер системы и нормы в структурной смещенности формы и содержания. Разнообразные случаи асимметрии доказывают произвольный характер организации языковых категорий, т.к. означающее не может свободно выбираться говорящим: «…человек не властен внести даже малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым коллективом» [Соссюр 1977: 101-102], поэтому «…означающее немотивировано, т.е. произвольно по отношению к означаемому, с которым у него в действительности нет естественной связи» [там же: 101]. Следовательно, изучение норм, «изменчивости знака» на разных этапах эволюции языка показывает различное соотношение языка и говорящего коллектива. Отсюда вывод: «…в языке нет ничего, кроме различий… Различие предполагает наличие положительных членов отношения, между которыми оно устанавливается, однако в языке имеются только различия без положительных членов системы» [там же: 152], т.е. язык – система значимостей того или иного означаемого или означающего. Сами же эти категории не имеют значения в процессе формирования системы процессов языка. Единственной реальной величиной языка являются различия между элементами системы: «…в языке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы независимо от языковой системы, а есть только смысловые различия и звуковые различия, проистекающие из этой системы. И понятие, и звуковой материал, заключенный в знаке, имеют меньше значения, нежели то, что есть вокруг него в других знаках…» [там же: 152-153].

Однако не с этими постулатами Ф. де Соссюра связаны перспективы развития теории языкового знака. В его учении заложены и принципы ассоциативного подхода к семиотическим категориям.

Как бы то ни было, но знак – это все же «целое, возникающее в результате ассоциаций некоторого означающего с некоторым означаемым» [там же: 100]: «Хотя означаемое и означающее, взятые в отдельности, – величины чисто дифференциальные и отрицательные, их сочетание есть факт положительный. Это даже единственный вид фактов, которые имеются в языке, потому что основным свойством языкового устройства является как раз сохранение параллелизма между этими двумя рядами различий» [там же: 153]; «…как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся перед чем-то в своем роде положительным. Языковая система – ряд различий в звуках, связанных с рядом различий в понятиях, но такое сопоставление некоего количества знаков, с равным числом акустических отрезков, выделенных в массе мыслимого, порождают систему значимостей; и эта-то система значимости создает действительную связь между звуковыми и психическими элементами внутри каждого знака» [там же: 153].

Особая заслуга в обосновании данной проблематики принадлежит Э. Бенвенисту [1974].

Э. Бенвенист обращает внимание на тот факт, что «…только для беспристрастного и стороннего наблюдателя связь между означающим и означаемым является чистой случайностью, в то время как для носителя языка эта связь превращается в необходимость» [Бенвенист 1974: 91], потому язык – система с наиболее ярко выраженным семиотическим характером как по своей формальной структуре, так и по своему функционированию [там же: 86]. В отличие от Ф. де Соссюра он рассматривает языковой знак в свете категорий реального мира (объекта познания), личности как субъекта познания и категорию общения (коммуникативный аспект), так как, по его мнению, главной функцией языка является передача значения, определенных смыслов, которые осуществляются в процессе передачи информации о мире и являются в то же время средством общения. Исходя из этого никакая другая система не располагает соответствующим языком, с помощью которого она создавала бы свои категории. Язык же категоризирует и интерпретирует все, включая и самого себя [там же: 85]. Кроме того, язык передает значение присущим только ему способом – способом двойного означивания: семиотического и семантического [там же: 87].

При семиотическом способе означивания означивание присуще уже первичным элементам в изолированном состоянии. Взятый сам по себе знак представляет собой означивающую основу языка, необходимый материал выражения, если распознается всей совокупностью членов данного языкового коллектива [там же: 88]. В отличие от первого способа означивания, где оно в принципе свободно от дифференциации, семантическое означивание основано на всех референтных связях, то есть «…семиотическое (знак) должно быть узнано, а семантическое (речь) должно быть понято» [там же]. Таким образом язык категоризует реальность (ср.: «…знак целиком покрывает реальность и господствует над нею, более того, он и есть эта реальность» [там же: 93]; «Поскольку язык есть орудие упорядочивания окружающей действительности и общества, он накладывается на мир, рассмотренный как «реальный» и отражает «реальный мир»» [там же: 132]), а произвольность языка заключается лишь в том, что «…какой-то один знак, а не какой-то другой, прилагается к данному, а не другому элементу реального мира» [там же: 93]. Необходимым же, то есть непроизвольным, мотивированным определяется отношение означающего и означаемого, формы и значения: «Форма и значение, таким образом, выступают как совмещенные свойства, обязательно и одновременно данные, неразделимые в процессе функционирования языка» [там же: 137].

Близким по духу пафосом проникнуты работы Р. Якобсона (см. прежде всего [Якобсон 1983]), в которых развивается другое утверждение, не менее важное для лингвосемиотики, а именно – утверждение Ч. Пирса о материальности знака, наличии у него собственного «тела». По мысли Р. Якобсона, если знак материален, коды или семиотические системы, построенные с участием разных по своей сущности знаков, воспринимаются по-разному. «Тела» знаков связаны с функциями, которые они выполняют, поэтому значимым является то, с какой модальностью связано знаковое средство, и то, как оно репрезентирует содержание знака.

Особое отношение Р. Якобсона к «телесности» знака, по справедливому замечанию Е.С. Кубряковой, делает его первым лингвистом, который, в отличие от Ф. де Соссюра, считавшего знак психической сущностью, объединяющей акустический образ и понятие, полагал, что знак сочетает материальную сущность и идеальную [Кубрякова 1993: 22]. Устройство знака Р. Якобсон объясняет его внутренней организацией, строением.

Классификацию знаков Р. Якобсон характеризует как зависимую исключительно от того, как «тело» знака определенной природы репрезентирует свое содержание в взаимоотношениях означающего и означаемого.

Поддерживая семиотику Ч. Пирса, Р. Якобсон отмечает, что одной из важных черт семиотической классификации Ч. Пирса является то, что различие в трех основных классах знаков – лишь различие в относительной иерархии: «В основе разделения знаков лежит преобладание одного из факторов над другим» [Якобсон 1983: 106]. По сути дела, Р. Якобсон был первый ученый, который, разъяснив суть классификации знаков у Пирса, продемонстрировал наличие в языковой системе не только идеальных знаков-символов, но и индексальных знаков, которые он специально описал под именем шифтеров, а также иконических знаков и явлений так называемого диаграмматического иконизма.

Классификацией знаков Ч. Пирса – Р. Якобсона наносится сильнейший удар по догме Ф. де Соссюра о произвольности и немотивированности знака и существенно уточняется тезис о линейности знаков.

Р. Якобсон отмечает, что языковые знаки (под ними понимаются символы) организованы по принципу смежности, ибо две стороны предполагают друг друга, а «…в иконическом знаке обозначающее знака и обозначаемое объединены в силу их сходства» [Кубрякова 1993: 22].

Помимо классификации знаков на типы, нужно использовать и другие параметры: все языковые знаки интенциональны, т.е. специально предназначены для передачи значения. Это кардинальное свойство знака приводит Р. Якобсона к понятию интерпретируемости (переводимости) знака, то есть к возможности представлять его содержание другими, более эксплицированными знаками. С этим положением связано заимствованное у Ч. Пирса понятие знаковой интерпретанты, с помощью которой может быть объяснен знак. Знак и воспринимаем, и объясним, осмыслен, для понимания знак нужно интерпретировать.

Возникая в акте семиозиса, знаки приобретают свое строение и внутреннее устройство в зависимости от соотношения означающего и означаемого. Следовательно, асимметрия знака – это не простое структурное противоречие его различных сторон. Их функционирование зависит от модуса, с которым они будут соотнесены, – иконического, индексального или символического.

Идея Ч. Пирса о том, что «…самые совершенные из знаков те, в которых иконические, индексальные символические признаки смешаны по возможности в равных отношениях» (ср. условность языка в концепции Ф. де Соссюра, в которой лишь «полностью произвольные знаки наиболее пригодны для оптимального семиотического процесса»), является ведущей в современных определениях природы языкового знака:

1. «Знак – нечто воспринимаемое, образующее тело знака и представляющее в языковом коллективе как сообществе интерпретантов некое содержание, которое заменяет означающее или обозначаемое в языковых и метаязыковых операциях в каком-то отношении (интерпретанта₁) и для достижения определенного эффекта (интерпретанта₂)» [Кубрякова 1993: 27].

2. «Интерпретанта – тот (новый) знак, который рождается в голове человека на базе исходного знака или оказывается с ним связанным, т.е. тот, который включает знак в цепочку знаков. Знака нет, если нет системы знаков» [Степанов 1984: 81].

3. Поскольку без человека нет знака, то знак – это «посредник между человеческим мозгом и миром, а системы знаков объединяют их в еще более высокую целостность» [Кубрякова 1993: 27].

Таким образом, современная лингвистика обращается к критике многих положений структуральной парадигмы языкознания, согласно которой языковой знак имеет черты имманентной категории, конвенциальной формы. Такое определение знака, его структуры и функций, на которое ориентирован анализ отношений элементов в системе, во многом обусловили и представление о развитии языка и динамике его норм. Так, созданное в структурализме понимание асимметрии знака предопределило следующий тезис: языковые нормы антропоцентричны только в отношении к своему использованию в речи индивида, разделяющего общие принципы коммуникативного употребления знака. Социальный конвенционализм в языке давлеет над индивидуальной психологией, противопоставляя незакономерным эманациям духа тенденции, принятые к функционированию, но не рождающие семиотические правила. Нормы, следовательно, призваны фиксировать в асимметрическом дуализме структурные различия, актуальные в процессе описания системы отношений.

Однако центральные аспекты знака, выделенные в структурализме, явно выходят за пределы трактовки системы языка в духе узкого атропоцентризма. Такой центральный уровень знака, как синтактика, хотя и вскрывает значимость внешней неповторимости языковых категорий, одновременно ставит под сомнение и принцип произвольности форм и значений. Так, рассматривая закон асимметрического дуализма в качестве важнейшего показателя специфики языковой единицы, структуралисты были вынуждены соглашаться и с тем, что для полной фиксации различий в классах языковой субстанции, необходимо познание некоторого тождества между двумя рядами различий в звучании и значении. Это тождество угадывалось не только в границах синтагмы при выполнении единицами некоторой функции в целостной структуре высказывания, но и в структуре самого знака, дающей положительный факт сочетания между двумя рядами различий. Через принципы ассоциативного преодоления асимметрии знака структурализм приходит, по сути дела, к познанию осмысленности асимметрического дуализма, его различных форм. В закреплении же шкалы двойного членения в соответствующих единицах системы отражается стремление выяснить значимость асимметрии для развития языка. Анализ этого свойства приводит к определению знака сквозь призму ассоциативной интерпретации его знаковых свойств, а через них и к философским категориям внутреннего мира человека, символических форм сознания и внешних границ языкового познания.