ГеикинД.М. Правй собственности вСССР. С- 197. 2 страница

Захват, охота — это внешне направленная деятельность, которая не имела правового характера, однако рассматривалась

* В новое время оно редуцировалось до права военной добычи, которое, как справедливо отмечает Д. И. Мейср, принципиально отличается от военного захвата в античности, поскольку, по современным представлениям, иностранцы являются субъектами права.

² Л. Кофанов приводит толкование hostis Цицероном: " Ведь прежде этим словом называли Перегрина, который пользовался своими законами, теперь же так называют того, кого раньше звали perduellis (воюющий враг)" (См.:

Кофанов Л.Л. Обязательственное право в архаическом Риме. С. 55).

³ "В отношении чужеплеменников никакие законы не действовали" (См-История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой обшины. М.;

Наука, 1986, С. 475 (автор главы — В-А- Шнирсльман).

По замечанию М- Моитеня, чужеземец для человека иного племени не является человеком (Монтень М. Опыты. Т. 1. М.: Наука, 1981. С. 36),

* Характерно, что "имение, иметь — значит владеть по праву захвата". И мение в этом смысле противопоставлялось собственности (собине) как тому, что возникло в силу принадлежности к общности, к роду, причем очень ваэкно. что имение первым начало выделяться в смысле собственности (См.:

Колосов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л.: Иад-во ЛГУ, 1986. С- 106).

⁵ Шершеневич Г.Ф. Учебник русского граэкоанского права. С. 78.

⁶ Дьяконов И.М,, Янковская Н.Б.. Ардзинба В.Г. Страны Восточного Средиземноморья в IV—11 тысячелетиях до н.э. // История Древнего Востока- Часть нторая. Передняя Азия, Египет/Отв. ред. Б.Б. Пиотровский. М., 1988. С- 276-

как имеющая несомненный вещный результат: охоту и войну "можно рассматривать до известной степени как естественное средство для приобретения собственности"'.

В развитие этих взглядов можно привести также наблюдение В. Колесова, отмечающего в "Русской Правде" и текстах других жанров использование слова "чужой" применительно только к имуществу: "русская форма слова "чужой" выражает обычно имущественные отношения"². Хотя смысл высказываний и не сводится к поощрению захвата чужого, но появление на первом плане имущества, а не самих чужаков не только как субъектов права, но даже и просто людей, сколько-нибудь дифференцированных, выделенных из тайного, кромешного мира, подтверждает универсальность архаичной парадигмы, в рамках которой присвоение чужого имущества в неправовых формах определенно предшествует установлению любого неантагонистического общения с внешним миром.

Развитие оборота привело к дифференциации этого отношения. Наряду с сохранением любого не включенного в правовую среду чужаком положения врага, подлежащего захвату, что не только продолжало оставаться одной из материальных основ римского могущества, но и питало правовое сознание в указанном выше смысле, появились чужеземцы-медиаторы, прежде всего торговцы, вокруг которых возникло мощное эмоциональное, религиозное, а также и юридическое напряжение. Одним из ранних проявлений этого напряжения было возникновение ius commerciurn^ позже оно юридически разрешилось в распространении римбкого гражданства на всех подданных империи Каракаллой. Разделяющий эти этапы многовековой период может рассматриваться как срок преодоления кардинального отчуждения, срок, почти равный всему времени существования римской цивилизации. Но даже и для завершающего периода характерны идеи, аналогичные высказанной Адрианом по частному поводу, связанному с попытками обойти интересы фиска и кредиторов путем расширения площади могильников, изъятых из оборота: "В отношении римлян ничто не бывает неотчуждаемым"³.

' Аристотель. Ст.: В 4т. Т. 4. М.: Мысль. 1983. С. 389.

"Артхашастра" также устанавливает: "То, что добыто из чужого (вражеского) имущества собственной доблестью, добывший получает а свое пользование". (Артхашастра или наука политики / Под ред. В.И. Кальянова, М.;

Наука. 1993. С. 207.).

² Колесос В.В. Мир человека в слове Древней Руси. С. 68.

⁾ РановичА. Гномон идеолога//Древние цивилизации. Древний Рим. Вестник древней истории- М., 1997. С- 74.

Поскольку враги не могли не оставаться вне реакции права, мы можем судить об отношении к ним лишь косвенно, оценивая статус прежних, адаптированных врагов — гостей. Связь здесь, конечно, не вызывает сомнений и видна хотя бы из известной общности слов hostis (враг) и hospes (от этого корня производятся слова, обозначающие гостеприимство).

Объединение под покровительством Гермеса (Меркурия) таких видов деятельности, как странствия, торговля, воровство, обнаруживает единство в их противостоянии оседлой, единой и сплоченной общине, которую они разрушали как идейно — через признание чужих (гостей) людьми, так и материально — через вовлечение прежнего лично-имущественного единства в обмен', требующий разобщения. Это противостояние, конечно, вызывало энергичный отпор, подтверждением которого стало распространение на странников божественной защиты², а это означало, что в такой защите была острая необходимость, как и вообще степень гостеприимства подразумевает ту же степень ксе-нофобии.

Сила этой реакции должна, конечно, многократно возрастать при насильственном столкновении с врагом, достигая абсолютных значений. Эта абсолютность и оказалась впечатанной в понятие собственности, тяготевшее изначально, как мы б№-дим, к присвоению захваченного.

С таким подходом согласуется и суждение Ф. Ницше, полагавшего, что "именно война (включая и воинственный культ жертвоприношений) дала все те формы, в которых наказание выступает в истории"³. Хотя автор говорит об уголовном праве, в описываемую эпоху разделение на отрасли еще не про-

' Если говорить о возможной конкуренции между обменом внутри общины и внешней торговлей — что в нашем контексте, конечно, немаловажно, — то до тех пор, пока действуют различные табу для членов соообщеет-на, всегда выступавшего прежде всего как религиозное единство, сохраняются серьезные препятствия к внутреннему обмену, дававшие преимущества внешней торговле; известны фикции, с помощью которых облегчался обмен внутри общности: М. Вебер приводит пример индийского кастового табу "рука ремесленника всегда чиста" (Вебер М. Социология религии. Типы религиозных сообществ // Избранное. Образ общества. М., 1994- С. 108).

² "Странники находятся под покровительством Зевса", — считали греки. Отметим не только божественное покровительство, но и привлечение главного божества пантеона, что может служить свидетельством как сравнительно позднего происхождения явления, современного молодому поколению богов, так и его значимости, но и уязвимости, требующих усиленной защиты.

³ Ницше Ф. К генеалогии морали // Соч.; В 2 т. Т. 2. М., J990. С. 451. Здесь вновь, хотя и без акцентирования автором, звучит важная тема связи архетипов права с участием богов в имущественном распределении, поскольку жертвоприношения первоначально имели, конечно, и такую функцию.

изошло" (там же подробно разбирается знаменитая норма Двенадцати таблиц, которая позволяла кредиторам расчленить должника на части, соответствующие долгу). Война — это нормальная форма отношений с чужими, т.е. с врагами.

Захват военной силой, не являясь, конечно, правом, становится им в силу признания такого захвата обществом. Следующим, а для нас ключевым вопросом является тот, каким образом приобретенные в захвате черты возникшего права, и прежде всего его абсолютный и исключительный характер, проникли в оборот между своими, ориентированный потому на относительные связи, и привели к созданию единого, универсального права собственности.

Иного, кажется, не могло быть уже в силу универсальности оборота. Но умозрительность этого суждения, равно как и отсутствие в римском праве единого юридического понятия собственности (хотя различия носят преимущественно стадиальный или ситуационный характер, не отрицая в принципе оппозиции "мое—чужое по праву")², заставляет более детально рассмотреть и этот вопрос. Примером, в котором по необходимости должны совпасть права на захваченное у врага и приобретенное по ius civile имущество, могут быть распродажи "под копьем" отбитого у врага, включающего в том числе и награбленное врагом у римских граждан. Здесь купленное имущество не может иметь различный статус в зависимости от прежнего обладателя. Для это^о аукцион носил форму не продажи, а судебного разбирательства под руководством консула, а собственность приобреталась через виндикационную формулу meum esse ex iure Quiritium aio³ ("утверждаю, что вещь моя по праву квиритов"),

Но Наиболее серьезным доводом служит, конечно, тот, что само по себе правомерно отчужденное имущество не должно различаться в обороте. Здесь нас, однако, поджидает еще один серьезный вопрос. Ведь если захваченное у врага будет отчуж-

' Ведь не будем же мы говорить, что разделение до того синкретичного права началось с того, что гражданское стало использовать для своего генезиса исключительно формы отношений внутри общины, а уголовное — с чужаками, тем более что мы уже убедились, что общинные связи в целом сопротивлялись становлению права.

^д В. Савельев, например, отмечает, что Гай отдавал предпочтение притяжательным местоимениям — "вещь "моя"—"твоя", либо указаниям на хозяина (dominus) для обозначения права собственности (Савельев В.А. Власть и собственность: юридические аспекты собственности в праве классического периода//Древнее право. 1996.№ 1.С- 114).

^J Кофаное Л. Обязательственное право в архаическом Риме. С. 89.

дено по манципации, полученное право приобретает форму usus auctoritas, т.е. скорее относительную.

Остановимся в этой точке и вспомним, что источником правовых понятий служат прежде всего применяемые сторонами в судебном процессе формы защиты.

Можно чисто умозрительно представить, что приобретатель вещи имел альтернативу между утверждением "вещь моя", которое, как видно, опирается на представление о насильственном', т.е. первичном и "бесспорном", ее приобретении, и утверждением "вещь получена с применением меди и весов", что также дает прочное право, однако^едва ли вещное. Если бы это предположение было верным, мы бы получили два типа процесса о вещи и два права принадлежности², одно из которых, по крайней мере, было бы уж точно вещным. Но в реальности сложился, как известно, один тип, причем его единство оказалось само по себе важнейшим обстоятельством. Именно поэтому многократно подчеркивалось, что "единая форма виндикации внесла громадный вклад в формирование классического понятия собственности"³.

Если ранняя форма виндикации — legis actio sacramenio in rem — использовала идею захвата, то непосредственно вырос^ шая из нее и имитирующая ее форма in iure cessio (уступка вещи в форме инсценированного виндикационного процесса) обнаруживает уже идею, вполне применимую к договору: "перед магистратом... тот, кому вещь переуступается, держа ее,

¹ М- Казер отмечает, что сама формула виндикации (meum esse — это мое) указывает на насилие (Diosdi G. Op. cit. P.68).

А.П. Сергеев в согласии с традиционными взглядами указывает на то, что и vim dicere означает "объявлять о применении силы" (Гражданское право. Ч. 1.2-е изд. /Под ред. А.П. Сергеева и Ю.К. Толстого. М„ 1997. С. 444).

² Учитывая казуистический способ рассуждения римских юристов, исключить такой вариант, может быть, и нельзя. Ведь говорил же Цицерон, доказывая, что по природе вещь не может оказаться в частной собственности: все становится частным либо вследствие древней оккупации, либо если кто пришел на пустующие места, либо вследствие победы, либо по условию, договору, закону, жребию. Здесь мы к двум нашим формам — вследствие победы и по договору — получаем еще и третью — по оккупации. Тем более замечательно, что победило единое понятие собственности, а различия оснований были перенесены в способы приобретения этого единого права.

Интересно, что более позднее обобшенис способов приобретения доми-ния, данное Д. Ульпианом: "Dominium на отдельные веши приобретается нами путем манцнпации, традиции, давности, in iure cessio, присуждения, закона" {Юлий Павел. Пять книг сентенций к сыну: Фрагменты Домииия Ульпиана/Отв.рсд.Л.Кофанов.М., 1998. С. 190—191), уважительно повторяя эмпирически находимый монизм собственности Цицероном, в то же время "оказывает безусловное вытеснение внеоборотных способов получения собственности оборотными.

^\ Diosdi ff.Op.cit. P. 104.

произносит: "Я утверждаю, что этот человек мой по праву квиритов". Затем, после того как он заявил такую виндикацию, претор спрашивает отчуждающего, не имеет ли он какой-нибудь претензии? Когда этот последний говорит, что нет, или молчит, тогда претор присуждает предмет в индицирующему (приобретающему); эта форма, которую можно совершать также в провинциях перед наместником» называется legis actio"'.

Хорошо видно, как договор поглощен формой виндикации, а это значит, что результат договора не может формально отличаться от результата виндикационного процесса.

Можно заметить, как представляется, и то, что право принадлежности, возникающее из договора, следует за правом, устанавливаемым захватом. Такое не только хронологическое (можно вслед за Д. Дождевым говорить и о развертывании института в иной сфере) отставание объясняется прежде всего, конечно, тем,; что, пока непоколебима позиция familia, существует "принципиальная неотчуждаемость семейного имущества"², идеологические основания и конкретные юридические следствия которой обсуждались выше. И только по мере распада фамилии, равно как и других форм архаичной общности, и установления автономии лица слабеют и препятствия к отчуждаемости имущества. Важнейшим обстоятельством, связанным, кажется, именно с таким отставанием, оказывается то, что порождаемое договором (в том числе и главным образом — купли-продажи) право на вещь не всегда оказывалось безупречно абсолютным, а первоначально и вовсе "перенос собственности не является нормальным эффектом передачи вещи (будь то посредством манци-пации или traditio) на основании договора купля-продажи"³, причем — и это самое важное — оборот обнаружил достаточную пластичность и вполне приспособился к возможным несовершенствам полученного из договора права.

То, что виндикация и вытекающая из нее идея собственности сложилась именно по модели, опирающейся на насильственный захват, можно объяснить по-разному: и слабым разви-

' Гай. Институции. С. 91.

¹ ДождевД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 50.

'Там же. С. 110.

Автор пишет не об отставании, а. пожалуй, еще более решительно, о том, что купля-продажа "(стегс) оказывается вне плана собственности и сделок с реальным эффектом".

Эга идея пребывания купли-продажи в иной плоскости, чем собственность. позволяет удачно объяснить некоторые не вполне логически согласованные нормы современного права, например обязательность права собственности на стороне продавца при полагаемой в то же время вполне допустимой возможности отсуждення вещи у покупателя (ст. 461 ГК РФ).

тием обмена как источника оспоримого имущества сравнительно с захватом (особенно поскольку речь идет о рабах, которые обычно фигурируют в упоминаемых классиками формулах), и тем, что сама манципация, возможно, опиралась на ситуацию овладения силой (такие взгляды высказывались как на базе самой манципации, так и в силу ее близости виндикации), и наконец, тем, что в публичной сфере, которой охватывалась и военная служба» индивидуализация, становление личности начались раньше, чем в familia, и потому именно отсюда проникали первые правовые импульсы, противостоящие имущественным.формам общности, в том чисде'собственность¹.

Решающим обстоятельством, видимо, стало то^ что полученная из столкновения с врагами идея полного, исключительного господства над приобретенным, исключающим всякую возможность соучастия, оказалась в наибольшей степени отвечающей тенденции высвобождения личности из архаичного лично-вещного единства, тенденции, имеющей, конечно, не одно имущественное, но и гуманистическое содержание. Личность освобождалась не только от поглощения семьей, но и от подчинения вещам, их мистическим свойствам². Чужие, вражеские вещи, конечно, тоже не были лишены' этой силы, зачастую вредоносной³, но она не была прямо.направлена на связь, а тем более на подчинение, как в обряде манципации (да и сами механизмы подчинения или любого типа зависимости, конечно, не могли существовать, как не могли сложиться никакие иные формы юридического общения с врагами).

Противопоставление цивильного оборота насильственным отношениям с чужими содержало в себе и другой конфликт, уже внутреннего-происхождения, ведь насилие в имущественной сфере имело место и внутри общества. И это повлекло вы-

Если стоятьна позиции глубокойсакрализации имущественных отношений,то поглощениевещей familia, выступающей прежде всегокак сакральноеединство, исключает абсолютностьвсякого всшнбго права,пока вещи принадлежат богам (в том числеи обожествленным предкам) млн также ибогам. Тогдазахват вещей, ранее принадлежавшихчужим богам, повседневнаязависимость-связь с которыми невозможна, создает принципиально

иную ситуацию.

¹ Как тут не вспомнить замечание Н. Бердяева, что собственность не

лишена мистериоаности.

³ Отметим обычай прислуживания господ своим рабам во время Сатурналии, "чтобы на самом деле не попасть в рабство врагам из-за того, что случится что-либо, что может принести им вред" (Кофанов Л. Указ. соч. С. 156).

А женскому соответствию Сатурна — Дуа "посвящалось оружие убитых врагов, возможно, для искупления пролитой крови и для отвращения ее вредоносного влияния на посевы" (Мифологический словарь / Гл. ред. Е.М. Ме-летннский. М., 1990. С. 479).

деление специфических отношений, оказавшихся также в оппозиции обороту в цивильных формах.

Всякая вещь, полученная от собственника помимо его воли, считалась опороченной как ворованная. (Если продолжать следовать логике двучленных классификаций, то признание собственности из захвата у чужих должно быть ясно отграничено от захвата у своих — воровства).

Такая вещь не могла быть приобретена в квиритскую собственность через приобретательную давность. Закон Атиния гласил: "Что будет украдено, если не вернется во власть того, у кого было украдено, пусть контроль над этими вещами будет вечным (aetema auctoritas)".

Прежде всего обращает на себя внимание чрезмерно, на современный взгляд, широкое понимание воровства, определяемое как "захват чужой вещи вопреки воле ее господина"' — понятие по сути частноправовое.

Согласно Гаю, "воровство бывает не только тогда, когда кто-либо уносит чужую вещь, но вообще, когда кто присваивает себе чужую вещь вопреки воле хозяина". Примером воровства (furtum) Гай считает даже пользование (не присвоение) вещью, отданной на хранение.

Возможен и'furtum собственной вещи — изъятие ее у залогодержателя или похищение у добросовестного владельца².

Надо полагать, что это воззрение возникло не без влияния идей Платона, заявлявшего в "Законах": "Никто не должен похищать ничего из чужого имущества, ни пользоваться чем бы то ни было из того, что принадлежит соседям^ без разрешения на то со стороны владельца"³.

Там же установленное основное правило в деловых взаимоотношениях людей ("Пусть никто по мере возможности не касается моего имущества и не нарушает моей собственности, даже самым незначительным образом, раз нет на то всякий раз моего особого разрешения. И я буду точно так же относиться к чужой собственности"⁴), представляя собой убедительное обоснование виндикации как и владельческой защиты, исходит из того же понимания хищения.

Диошди, опираясь на Гая и других авторов, говорит о "широком понимании кражи (furtum), охватывающем любое соз-

' Смирим В.М. Римская familia и представления римлян о собственности // Быт и история в античности. М.: Наука, 1988- С. 32. ^г Гай. Институции. С. 3, 195, 196, 200. 243, 245. ³ Платон. Соч.: В 3 т. Т. 3. Ч. 2. М., 1972. С. 375. * Там же-С-410.

нательное распоряжение чужой вещью без согласия владельца"'.

Такое определение воровства, прямо увязывавшее его с участием (или, точнее, неучастием) воли владельца, хотя и приводило, как отмечал не только Диошди, но и, например Штурм, к "широкому пониманию воровства" в классическом праве², в то же время означало помещение всей ситуации в глубину социума и тем самым несовпадение ее с происходящим на границе общества завладением чужими вещами: если захват веши был наиболее естественным способом приобретения, и потому вещь без препятствий вводилась в оборот, то украденная вешь, оставаясь внутри общества, становилась сама по себе препятствием к нормальному отчуждению (продавец, зная о пороке вещи, сам приравнивался к вору) и служила средством разделения имущества, давая повод к судебному преследованию вещи.

Расширение сферы понятия кражи едва ли можно объяснить несовершенством понятийного юридического аппарата, ведь внутри furtum были достаточно разработанные разграничения (укажем, например, на открытое похищение — funum manifestum, влекующее повышенную штрафную ответственность). Возможно, здесь есть определенная связь с начавшейся социальной дифференциацией и вытеснением прежних форм имущественных отношений из быта, что могло бы повлечь чрезмерное усиление реакции, в том числе и путем отнесения к краже иных, прежде обычных и правомерных, форм реализации принадлежности, известных, например, из этнографии и истории права³:

' Diosdi G. Op. cit. Р. 146-

² Ibid. P. 159.

³ "Чем ближе были взаимоотношения между инпейцами-кубео, -•- пишет, например, В. Шнирельман, — тем проще им было брать и использовать вещи родственников, причем случавшаяся при этом утрата веши никого особенно не огорчала н не вызывала каких-либо ссор. То же самое зафиксировано у африканских тонга и некоторых других народов. Интересно, что при этом понятие "кража" было у кубео уже известно. Но это понятие связывалось только с использованием пищи с чужого огорода, что сурово наказывалось" (История первобытного общества: Эпоха первобытной родовой общины / Под ред. Ю.В. Бромлей. М.: Наука, 1986, С. 351). Ср. с отмеченным М.В. Ду- ховским строгим сравнительно с другими нарушениями осуждением кражи русской общиной: "вору мира нет" {Егоров С. А. Пионер уголовной политики (О взглядах известного русского юриста М.В. Духовского) //Журнал российского права. 1998. № 7. С. 146).

Можно также заметить, что "в старомКитае сын, укравший имуществоотца.не признавался вором" {КычаиоаЕ.И.Основы средневекового китайского права (VI1-XIIIвв.). М.:Наука, 1986.С. 195).

Павел отмечал, что по "природе вещей" невозможен иск из воровства к сьшу и иному подвластному {Дождев Д. Основание защиты владения. С. 88),

Как отмечал еще Фрейд, усиленная защита нужна против того, к чему имеется наибольшая склонность.

Однако при расширении понятия кражи защита в целом оставалась частноправовой (возможно, что именно последующее перемещение ее в публичное право и вызвало ограниче-ние, а также изменение предмета защиты, причем можно заметить, что понятия своего и чужого имущества не вполне тождественны в частном и публичном праве, поэтому говорить о согласовании этих процессов нет достаточных оснований).

Сохранение furtum в сфере частного права, конечно, не могло не сыграть важнейшей роли в становлении и собственности, и владения.

Диошди обращает внимание на то, что "в Древнем Риме — как и в других неразвитых правовых системах — средства защиты собственности были тесно связаны с преследованием за кражу"'.

О том, что виндикации предшествовало судебное преследование за воровство, упоминают многие романисты².

В этом случае виндикация, особенно ранняя, в которой "не столько право истца на вещь, сколько деликт ответчика служит основанием иска"³, оказывается процессом истребования краденой веши, поскольку ответчик не может сослаться на приобретение вещи от истца: ведь если вещь получена им помимо воли владельца, налицо кража (в ее классическом римском понимании). Понятно, что если в основу процесса ставится получение вещи помимо воли истца и тем самым ссылки на эту волю исключены, то предоставляемая в рамках такого процесса защита, а значит, и защищаемое право не могут приобретать каких-либо форм относительности, если иметь в виду взаимоотношения сторон. Ведь если возможность повторения процесса l.a.s.i.r. (что исключается после петиторного иска) могла бы еще рассматриваться как свидетельство неокончательности, неполноты защищенного права, то против другой стороны в деле присуждение носит окончательный, абсолютный

' Diosdi G. Ор. ей. Р. 103.

² См. высказывания М. Казера, Диошди в кн.: Современные исследования римского права: Реферативный сборник / Под ред. B.C. Нерсесянца и др-М.: ИНИОН АН СССР, 1987. С. 104,98. Ср. также: "Насильственное присвоение недвижимости влечет за собою наказание, как за воровство" по "Артха-шастрс" (Артхашастра или наука политики. С, 182).

По "Русской Правде" свод — отыскание ответчика при обнаружении утраченной веши — завершается признанием ответчика вором, а если свод прерван по известным основаниям, то последующие поиски вора все же предполагаются как завершение свода, который "кончается открытием преступника" {Владимирский-Буданов М.Ф. Указ. соч. С. 588—589).

³ Покровский И.А. История римского права. С. 248.

характер (эту особенность подчеркивают критики теории относительной собственности М. Казера). Эта абсолютность сама по себе еще не означает приобретения защищенным правом уешного характера, но то обстоятельство, что предполагаемым вором, а значит, и ответчиком может оказаться любое лицо, причем заведомо не связанное с истцом взаимоотношениями по поводу вещи (еще раз напомним понимание кражи как приобретения вещи без разрешения собственника), и придает этому праву те определяющие черты, которые превращают его в право вещное. Такому праву в наибольшей степени соответствует.право, получаемое на вещь, наоильственно захваченную у врага, что и воплощено, надо полагать, в ритуале возложения фестуки на спорную вещь', i

Таким образом, можно предположить, что источник вещного права коренится в идее насильственного захвата вражеского имущества и получает собственные юридические формы в виндикационном процессе, сначала ориентированном на исключающее личные имущественные отношения истребование краденой вещи. Тогда та радикальная грань, которая отделяет относительные права.от прав вещных, — это та же грань, которая первоначально отделяла обмен взаимно признающих друг друга лиц как систему волевых актов от захвата вещей помимо и вопреки воле собственника².