Научились теперь трубить в рог, делать ночной обход и будить
Старье, давно уже уснувшее.
Пять слов из старья слышал я вчера ночью у садовой стены:
Они исходили от этих старых ночных сторожей, унылых и сухих.
"Для отца он недостаточно заботится о своих детях:
человеческие отцы делают это лучше!" --
Quot;Он слишком стар! Он уже совсем перестал заботиться о
Своих детях" -- так отвечал другой ночной сторож.
Quot;Разве у него есть дети? Никто не может этого
Доказать, если он сам не докажет! Мне давно хотелось, чтобы он
Однажды основательно доказал это".
Quot;Доказал? Как будто он когда-нибудь что-нибудь
Доказывал! Доказательства ему трудно даются; он придает больше
Значения тому, чтобы ему верили ".
Quot;Да! да! Вера делает его блаженным, вера в него. Такова
привычка старых людей! То же будет и с нами!" --
Так говорили между собой два старых ночных сторожа и
Пугала света и затем уныло трубили в свой рог: это происходило
Вчера ночью у садовой стены.
У меня же сердце надрывалось со смеху, оно хотело
Вырваться и не знало, куда? и надорвало себе живот.
Поистине, я умру оттого -- что задохнусь со смеху, глядя
На пьяных ослов и слушая ночных сторожей, сомневающихся в Боге.
Разве не прошло давным-давно время для всех
Подобных сомнений? Кто стал бы еще будить давно уснувшее
Старье, страдающее светобоязнью!
Уже давным-давно пришел конец старым богам, -- и поистине,
У них был хороший, веселый божественный конец!
Они не "засумерились" до смерти, -- об этом, конечно,
Лгут! Напротив: однажды они сами засмеяли себя -- до
Смерти!
Это случилось, когда самое безбожное слово было
Произнесено одним богом -- слово: -- "Бог един! У тебя
не должно быть иного Бога, кроме меня!" -- старая борода,
сердитый и ревнивый Бог до такой степени забылся:
И все боги смеялись тогда, качаясь на своих тронах, и
Восклицали: "Разве не в том божественность, что существуют
боги, а не Бог!"
Имеющий уши да слышит. --
Так говорил Заратустра в городе, который любил он и
Который прозывался: "Пестрая корова". Отсюда оставалось ему
Всего два дня пути, чтобы быть опять в своей пещере и у своих
Зверей; и душа его непрестанно радовалась близости возвращения.
--
Возвращение
О, одиночество! Ты, отчизна моя, одиночество!
Слишком долго жил я диким на дикой чужбине, чтобы не
Возвратиться со слезами к тебе!
Теперь пригрози мне только пальцем, как грозит мать,
теперь улыбнись мне, как улыбается мать, теперь скажи только:
"А кто однажды, как вихрь, улетел от меня? --
Кто, расставаясь, кричал: слишком долго сидел я в
Одиночестве я разучился молчанию! Этому, конечно, ты
Научился теперь?
О Заратустра, все знаю я: и то, что в толпе ты был более
Покинутым, чем когда-либо один у меня!
Одно дело -- покинутость, другое -- одиночество:
Этому -- научился ты теперь! И что среди людей будешь ты
всегда диким и чужим --
Диким и чужим, даже когда они любят тебя: ибо прежде
Всего хотят они, чтобы щадили их!
Здесь же ты на родине и у себя дома; здесь можешь ты все
Высказывать и вытряхивать все основания, здесь нечего стыдиться
Чувств затаенных и заплесневелых.
Сюда приходят все вещи, ластясь к твоей речи и льстя тебе:
Ибо они хотят скакать верхом на твоей спине. Верхом на всех
Символах скачешь ты здесь ко всем истинам.
Прямо и напрямик вправе ты говорить здесь ко всем вещам: и
Поистине, как похвала, звучит в их ушах, что один со всеми
Вещами -- говорит прямиком!
Но иное дело -- покинутость. Ибо помнишь ли ты, о
Заратустра? Когда твоя птица кричала над тобой, когда ты стоял
в лесу в нерешимости, не зная, куда идти, около трупа:
Когда ты говорил: пусть ведут меня мои звери! Опаснее
Быть среди людей, чем среди зверей, -- это была
Покинутость!
И помнишь ли ты еще, о Заратустра? Когда ты сидел на своем
острове, среди пустых ведер источник вина, давая и раздавая,
разливая и проливая себя жаждущим:
