Любят великой любовью, любят великим презрением! Так

говорит Заратустра, безбожник. --

Но что говорю я там, где нет ни у кого моих ушей!

Здесь еще целым часом рано для меня.

Свой собственный провозвестник я среди этих людей, свой

Собственный крик петуха среди темных улиц.

Но приближается их час! Приближается также и мой! Час от

Часу становятся они меньше, беднее, бесплоднее -- бедная трава!

Бедная земля!

И скоро будут они стоять, подобно сухой степной

Траве, и поистине, усталые от себя самих, -- и томимые скорее

Жаждой огня, чем воды!

О благословенный час молнии! О тайна перед полуднем! -- в

Блуждающие огни некогда превращу я их и в провозвестников

огненными языками:

Возвещать будут они некогда огненными языками: он

приближается, он близок, великий полдень! --

Так говорил Заратустра.

На горе Елеонской

Зима, злая гостья, сидит у меня в доме; посинели мои руки

От ее дружеских рукопожатий.

Я уважаю ее, эту злую гостью, но охотно оставляю ее сидеть

Одну. Охотно убегаю я от нее; и если бежишь хорошо, то и

Убегаешь от нее!

С теплыми ногами, с теплыми мыслями бегу я туда, где

Стихает ветер, -- в освещенный солнцем уголок моей горы

Елеонской.

Так смеюсь я над моей суровою гостьей и благодарен ей еще

За то, что она ловит у меня в доме мух и заставляет стихать

Разный мелкий шум.

Ибо она не любит, когда поет комар или даже целых два; она

Делает улицу пустынной, так что лунный свет боится проникать

Туда ночью.

Она суровая гостья, -- но я чту ее и не молюсь, подобно

Неженкам, пузатому идолу огня.

Лучше немного пощелкать зубами, чем молиться идолам! --

так хочет род мой. И особенно ненавижу я всех идолов огня,

Пылких, дымящихся и удушливых.

Кого я люблю, того люблю я больше зимою, чем летом; лучше

И смелее смеюсь я над моими врагами, с тех пор как зима сидит у

Меня в доме.

Поистине, смело даже тогда, когда я заползаю в

Постель: тогда смеется и шалит мое укрывшееся счастье и мои

Обманчивые сны начинают смеяться.

Разве я -- ползаю? Никогда в жизни не ползал я перед

Сильными; и если лгал я когда-нибудь, то лгал из любви. Поэтому

Весел я и на зимней постели.

Скромная постель греет меня больше, чем роскошная, ибо я

Ревнив к своей бедности. А зимою она больше всего верна мне.

Злобою начинаю я каждый день, я смеюсь над зимою холодной

Ванною -- за это ворчит на меня моя строгая гостья.

Также люблю я ее щекотать маленькой восковой свечкой --

Чтобы она наконец выпустила небо из пепельно-серых сумерек.

Особенно злым бываю я утром -- в ранний час, когда звенит

Ведро у колодца и раздается на серых улицах теплое ржание

лошадей:

С нетерпением жду я, чтобы взошло наконец ясное небо,

зимнее снежнобородое небо, старик, белый как лунь, --

Молчаливое зимнее небо, часто умалчивающее даже о своем

Солнце!

Не у него ли научился я долгому, светлому молчанию? Или

Оно научилось ему у меня? Или каждый из нас сам изобрел его?

Тысячекратно происхождение всех хороших вещей: все хорошие

Веселые вещи прыгают от радости в бытие -- как могли бы они это

Сделать -- только один раз!

Хорошая, веселая вещь также долгое молчание, и хорошо

Также смотреть, подобно зимнему небу, с ясным круглоглазым

лицом:

Скрывать, подобно ему, свое солнце и свою непреклонную

Волю-солнце; поистине, хорошо изучил я это искусство и

Это зимнее веселье!

Моя самая любимая злоба и искусство в том, чтобы мое

Молчание научилось не выдавать себя молчанием.

Гремя словами и игральными костями, дурачу я тех, кто

Торжественно ждет, -- от всех этих строгих надсмотрщиков должна

Ускользнуть моя воля и цель.

Чтобы никто не мог видеть основы и последней воли моей, --

Для этого изобрел я долгое светлое молчание.

Многих умных встречал я: они закрывали покрывалом свое

Лицо и мутили свою воду, чтобы никто не мог насквозь видеть их.

Но именно к ним обращались более умные из среды

Недоверчивых и грызущих орехи: именно у них вылавливали они