Поистине, многие из них когда-то поднимали свои ноги, как

Танцоры, их манил смех в моей мудрости, -- потом они одумались.

Только что видел я их согбенными -- ползущими ко кресту.

Вокруг света и свободы когда-то порхали они, как мотыльки

И юные поэты! Немного взрослее, немного мерзлее -- и вот они

Уже нетопыри и проныры и печные лежебоки.

Не потому ли поникло сердце их, что, как кит, поглотило

Меня одиночество? Быть может, долго, с тоскою, тщетно

Прислушивалось их ухо к призыву труб моих и моих герольдов?

Ах! Всегда было мало таких, чье сердце надолго

Сохраняет терпеливость и задор; у таких даже дух остается

Выносливым. Остальные малодушны.

Остальные -- это всегда большинство, вседневность,

Излишек, многое множество -- все они малодушны.

Кто подобен мне, тому встретятся на пути переживания,

Подобные моим, -- так что его первыми товарищами будут трупы и

Скоморохи.

Его вторыми товарищами -- те, кто назовут себя

Верующими в него: живая толпа, много любви, много

Безумия, много безбородого почитания.

Но к этим верующим не должен привязывать своего сердца

Тот, кто подобен мне среди людей; в эти весны и пестрые луга не

Должен верить тот, кто знает род человеческий, непостоянный и

Малодушный!

Если бы могли они быть иными, они и хотели

бы иначе. Все половинчатое портит целое. Что листья блекнут, --

На что тут жаловаться!

Оставь их лететь и падать, о Заратустра, и не жалуйся!

Лучше подуй на них шумящими ветрами, --

Подуй на эти листья, о Заратустра, чтобы все

Увядшее скорей улетело от тебя!

"Мы опять стали набожны" -- так признаются эти отступники;

И многие из них еще слишком малодушны, чтобы признаться в этом.

Им смотрю я в глаза, -- им говорю я в лицо и в румянец их

Щек: вы те, что снова молитесь!

Но это позор -- молиться! Не для всех, а для тебя, и для

Меня, и для тех, у кого в голове есть совесть. Для тебя

Это позор -- молиться!

Ты знаешь хорошо: твой малодушный демон, сидящий в тебе,

Охотно складывающий руки и опускающий их на колени и любящий

Удобства, -- этот малодушный демон говорит тебе: есть

Бог!"

Но потому и принадлежишь ты к роду боящихся света,

К тем, кому свет не дает покоя; теперь должен ты с каждым днем

Все глубже засовывать голову свою в ночь и чад!

И поистине, ты хорошо выбрал час: ибо теперь вновь

Начинают вылетать ночные птицы. Час настал для всех боящихся

Света, час отдыха, когда они -- не "отдыхают".

Я слышу и чую: настал их час для охоты и торжественных

Шествий, не для дикой охоты, а для домашней, пустячной и

вынюхивающей охоты людей тихо ступающих и тихо молящихся,

Для охоты на чувствительных ханжей: все мышеловки для

сердец теперь опять расставлены! И где ни поднимаю я завесы,

Отовсюду вылетает ночная бабочка.

Не сидела ли она, спрятавшись вместе с другой ночной

бабочкой? Ибо всюду чую я присутствие маленьких скрытых общин;

А где есть приюты, там есть новые богомольцы и смрад от

Богомольцев.

Они сидят по целым вечерам друг у друга и говорят: "Будем

опять как малые дети и станем взывать к милосердному Богу!" --

Устами и желудком, которые испорчены набожными кондитерами.

Или они смотрят долгими вечерами на хитрого,

Подстерегающего паука-крестовика, который сам проповедует

Мудрость паукам и так учит их: "Под крестами хорошо ткать

паутину!"

Или они сидят целыми днями с удочками у болота и оттого

Мнят себя глубокими, но кто удит там, где нет рыбы, того

Не назову я даже поверхностным!

Или они с благочестивой радостью учатся играть на гуслях у

Песнопевца, который не прочь вгусляриться в сердца молодых

Бабенок, -- ибо устал он от старых баб и их похвал.

Или они поучаются страху у полусумасшедшего ученого,

Ожидающего в темных комнатах появления духов, -- тогда как дух

Совсем убегает от него!

Или прислушиваются к старому бурчащему-урчащему

Бродяге-дудочнику, который научился у унылых ветров унылости

Звуков; теперь вторит он ветру и в унылых звуках проповедует

Уныние.