Природа национализма. Ганс Кон

Национализм, как мы понимаем его, возник не ранее второй половины XVIII в. Его сила впервые проявилась во время Фран­цузской революции, которая придала новому движению небывалый размах и динамизм. В конце XVIII в. национализм проявился поч­ти одновременно в ряде далеко удаленных друг от друга стран Ев­ропы. Наступило его время в развитии человечества. Хотя Фран­цузская революция была одним из мощнейших факторов роста и распространения национализма, она отнюдь не означала его рож­дение. Как любое историческое движение, национализм имеет свои корни в далеком прошлом. Условия, сделавшие его появление возможным, складывались в течение веков. Формированию нацио­нализма предшествовало длительное развитие в политической, экономической и интеллектуальной сферах, происходившее раз­ными темпами в различных странах. Все эти процессы невозмож­но расставить по степени важности или однозначно установить их причинные связи. Они тесно взаимосвязаны, каждый процесс влияет на все остальные, и хотя развитие в каждой области можно проследить в отдельности, последствия неразделимы — разве что в научном анализе, но в жизни они неразрывно переплетены.

Национализм немыслим без предшествующих его появлению представлений о народном суверенитете, т.е. без полного пере­смотра положения правителя и управляемых, классов и каст.

Нужна была секуляризация восприятия вселенной и общества при помощи естественных наук и естественного закона, как его пони­мали Гротиус и Локк. Традиционность экономической жизни пред­стояло преодолеть растущему третьему сословию, которое в свою очередь должно было отвлечь внимание общества от королевских дворов с их цивилизацией, чтобы обратиться к жизни, языку и ис­кусствам народа. Этот новый класс был менее связан традициями, чем аристократия или духовенство, он представлял новую силу, ориентированную на новые цели, способную порвать с прошлым, отвергнуть традицию — скорее в своих собственных глазах, чем в действительности. Усиливаясь, этот класс претендовал на то, что он выражает интересы всего народа. Там, где третье сословие в XVIII в. приобрело особый вес, например, в Великобритании. Франции, США, национализм проявился главным образом (хотя не только) в политических и экономических переменах. В странах, в которых в начале XIX в. третье сословие оставалось в зачаточном состоянии (в Германии, Италии, среди славянских народов), национализм выражался прежде всего в сфере культуры. На начальном этапе у этих народов ядром национализма стали не столько нация-государство, сколько Volksgeist, "дух народа", и его проявления в литературе, фольклоре, родном языке, исто­рии. По мере усиления третьего сословия и политического и культурного пробуждения масс в XIX в. этот культурный на­ционализм трансформировался в стремление создать свое на­циональное государство.

Рост национализма — это процесс интеграции народной массы в рамках общей политической парадигмы. Поэтому национализм предполагает существование — на деле или в качестве идеала — централизованного государства на большой территории. Такая форма была создана абсолютными монархами, которые тем самым проложили дорогу современному национализму. Французская ре­волюция наследовала и продолжила централизаторскую политику королей, но наполнила центральную организацию новым духом и придала ей невиданную прежде силу. <...>

Можно сказать, что некое осознание национальности сущест­вовало и до возникновения современного национализма; оно коле­балось в широких пределах, иногда почти полностью угасая, ино­гда становясь более или менее явным. <...> Но оно не оказывало глубокого и всестороннего влияния на мысли и действия людей. Лишь иногда оно четко проявлялось среди личностей, а в периоды испытаний или в ответ на провокации — также среди групп. Од­нако в конечном счете оно не определяло постоянно цели и действия. Это не была целеустремленная воля, сплачивающая индиви­дов в единстве эмоций, мыслей и действий. <...>

Национализм прежде всего и главным образом — это состоя­ние ума, волевой акт, который со времен Французской революции становится все более характерным для человечества. Умственная жизнь человека в одинаковой мере определяется его индивидуаль­ным и групповым сознанием. Оба они — сложные состояния ума, достигаемые посредством опыта дифференциации и противопос­тавления нашего Я и окружающего мира, своей и внешней груп­пы. Центром коллективного, или группового, сознания могут быть совершенно различные группы, среди которых одни (например, се­мья, класс, клан, каста, деревня, секта, религия и др.) более по­стоянны, другие же (такие как группа однокашников, футбольная команда, пассажиры на корабле) имеют преходящий характер. В каждом случае в зависимости от того, насколько устойчива груп­па, коллективное сознание стремится к гомогенности внутри груп­пы, установлению конформизма и единомыслия, т.е. таких свойств, которые создают предпосылки для согласованных общих действий и облегчают их осуществление. В этом смысле можно говорить о групповом уме и групповом действии. Мы можем гово­рить о католическом уме и католическом действии, английском уме и английском действии, а также о деревенском или городском уме и о действиях сельских и городских групп. Все эти группы развивают свой собственный характер. Характер крестьян, солдат, чиновников и других профессиональных групп может быть столь же или даже более отчетливо выражен и устойчив, как и характер национальной группы. Каждая группа создает свои символы и со­циальные условности, придерживается традиций, которые выра­жаются, в частности, в общественном мнении группы.

Групповое сознание никогда не бывает полностью замкнутым. Люди одновременно входят в состав различных групп. По мере усложнения цивилизации число групп, в которые входит индивид, в целом увеличивается. Группы эти строго не разграничены, меня­ется их значимость для индивида. В множественном, нередко внутренне противоречивом групповом сознании все же есть нечто такое, что рассматривается человеком как высшее и самое важное и чему он отдает предпочтение в случае внутреннего конфликта лояльности. Человек отождествляет себя с группой и ее сущест­вованием не только в настоящем, но и в прошлом и будущем. В определенные периоды это чувство солидарности может привести к полному слиянию индивида с группой. На готовность к общим установкам и общим действиям нацелено и все воспитание членов группы.

В различные периоды истории и в разных цивилизациях мы на­ходим различные группы, которым отдается высшая лояльность. Современный период истории, начиная с Французской революции, характеризуется тем, что именно в этот и только в этот период нация требует высшей лояльности человека и все люди, а не толь­ко отдельные личности или группы, проникаются этой лояльно­стью. Все цивилизации, до современного периода шедшие своими, нередко очень несхожими путями, теперь все больше и больше подчиняются одному высшему групповому сознанию — национа­лизму.

Многое высказано по поводу того, что рост национализма и на­циональной ограниченности произошел именно в то время, когда международные отношения, торговля и коммуникации развивались невиданными ранее темпами, что местные языки приобрели дос­тойный статус литературных и культурных языков как раз в то время, когда наиболее желательным представлялся отказ от на­циональных языков в пользу мировых. Однако при этом упускает­ся из вида, что повсеместный рост национализма и вызванное им пробуждение масс к политической и культурной жизни подготови­ли почву для более тесных культурных контактов между всеми цивилизациями, впервые пришедшими к общему знаменателю, од­новременно соединяя и разделяя их. <...>

Для разных периодов истории характерны различные пределы человеческих симпатий. Эти пределы не установлены раз и навсе­гда, а изменяются под воздействием великих исторических кризи­сов. В средние века жители Иль-де-Франс испытывали острую ан­типатию и презрение к людям Аквитании или Бургундии. Совсем недавно схожее чувство было присуще мусульманам Египта и ме­стным христианам-коптам. В древности афиняне ненавидели и презирали спартанцев. Даже в пределах одной общности соперни­чавшие религиозные секты разделялись почти непреодолимыми барьерами. До недавних пор в Китае пределом привязанности бы­ла семья, а по отношению к нации или другой крупной социальной группе лояльность была чрезвычайно слабо выражена, а то и во­все отсутствовала.

Начиная с XIX в. в западном, а в XX в. также в восточном ми­ре границы симпатий определяются национальностью. Во многих случаях эти новые изменения создали новые разделяющие линии. Объединение людей в новую форму организации и вокруг ее сим­волов приобрело небывалый размах. Быстрый рост населения, распространение образования, повышение роли масс, новая техни­ка информации и пропаганды придали чувству национальности та­кую интенсивность и постоянство, что оно стало восприниматься как выражение чего-то естественного, что существовало и будет существовать всегда. Но пределы симпатии не обязательно долж­ны всегда оставаться такими, как они существуют сегодня. С пре­образованием социальной и экономической жизни, с ростом взаи­мозависимости всех национальностей, сокращения расстояний, с новым направлением образования эти пределы могут включать надна­циональные сферы общих интересов и симпатий.

Подобное расширение солидарности, если оно настанет, воз­можно только в результате борьбы невиданных ранее масштабов. Национализм представляет "корпоративные интересы": не только политические и экономические, но также интеллектуальные и эмоциональные, отличающиеся небывалой интенсивностью. По сравнению с всемогущей национальностью общечеловеческое пред­ставляется как отдаленный идеал или поэтическая мечта, не обла­дающая плотью и жизненным пульсом. Это действительно так. Но на определенном отрезке истории французская или немецкая на­ция тоже была не более чем отдаленной идеей. Все же после ве­ликой борьбы исторические силы ее осуществили. В XVIII в. поя­вилась утопическая идея организации всего человечества, но уро­вень развития государства и экономики, техники и коммуникаций был недостаточным для решения такой задачи. Сегодня ситуация другая. <...> Когда-то национализм способствовал личной свободе и счастью, теперь он подрывает их и подчиняет целям своего соб­ственного существования, которое уже не представляется оправ­данным. Когда-то великая жизненная сила, ускорившая развитие человечества, теперь он может стать серьезной помехой на пути гуманности.