Образование наций. Энтони Д. Смит

Сказав, что современный мир — это "мир наций", мы обознача­ем одновременно реальность и стремление. Национализм сегодня представляет собой легитимизирующий принцип политики и соз­дания государств, никакой другой принцип не пользуется сопоста­вимой лояльностью человечества. Даже федерации — это всегда федерации наций. И в то же время немногие государства сегодня являются нациями-государствами в строгом смысле термина. На­селение большинства государств не просто этнически смешано, так как в них имеются значительные меньшинства и глубокие раз­личия, но и сами границы этих государств нечасто совпадают с территорией расселения этнических популяций. Более того, внут­ри этих государств имеются и этнии и нации: с одной стороны, такие полноценные нации, как Каталония, Шотландия или Фландрия, и с другой — этнические группы, как галисийцы в Испании или сорбы в Восточной Германии. Между ними располагаются те этнии, которые стремятся стать настоящими нациями с собствен­ным государством или без него. Так, курды Ирака и Ирана стре­мятся преобразовать свою этнию в нацию, даже если она не бу­дет независимым государством, то же самое делают нага, друзы, сикхи, тигре, моро, а в Европе — уэльсцы, окситанцы, корсикан­цы, бретонцы, эльзасцы и, возможно, сицилийцы. Другие этниче­ские общности готовы оставаться таковыми, но хотят расширить свое влияние и привилегии в рамках большей политической общ­ности или нации-государства. В первую очередь здесь можно вспомнить о белых этниях или этнических фрагментах в США, а также черной и пуэрториканской общинах в той же Америке.

Таким образом, возникает смешанная и запутанная картина: с одной стороны, трудно провести четкую линию между этниями и нациями, но с другой — сила националистических устремлений преобразовала природу всех государств и отношения между ними, а также цели и свойства многих этний. Для националиста мир состоит из наций, каждая со своим особым и уникальным характе­ром, и вся власть исходит только от нации. В его глазах нация — это полное единство, фиксированное, но постоянно развивающее­ся, устойчивое, но полное многообразия. Поскольку это видение политической реальности превалирует на большей части планеты, в отношениях между государствами и этниями возникают все­возможные двусмысленности и напряженности. Многие люди вследствие националистического давления испытывают конфликт между лояльностью к государству, в котором они живут, и к этнии, к которой они относятся по рождению и воспитанию. Анало­гичным образом становление нации создает плодородную почву для сепаратизма, по мере того как многие этнии стремятся стать нациями.

Западные революции

Как же возникла такая ситуация? Почему "нация" стала во­площать идеалы человечества, большинства мужчин и женщин, если не было никакой неизбежности самого возникновения наций? Или же почему многие, но не вес этнии испытывают потребность стать нациями, хотя в течение исков их члены казались вполне довольными своим статусом и судьбой?

Истоки перехода к национальности (nationhood) скрываются в туманном прошлом. В принципе их можно увязать с постепенным объединением саксонскими и франкскими королями территорий, которые позже, в раннее средневековье, стали известны как "Англия" и "Франция". Также можно указать на рост объединен­ных испанского, шведского, польского государств в первой поло­вине второго тысячелетия и появление вслед за ними России, Венгрии и Голландии. Некое подобие централизованных госу­дарств существовало в исламском мире — в Египте Фатимидов, Сефевидском Иране и в меньшей степени в Османской империи. Даже в Могольской империи, как и Сунской, была центральная администрация. Но все эти "централизованные государства", даже когда они не были полиэтничными империями, ничем не отлича­лись от предшествовавших государств Ближнего и Дальнего Вос­тока, которые существовали на тех территориях с конца третьего тысячелетия до Р.Х. Так что административное объединение тер­риторий, постепенно происходившее в средневековой Европе по­средством завоевания, союзов и браков, само по себе нельзя счи­тать причиной образования наций. В лучшем случае такие объе­диненные территории создали скорлупу и рамки — возможность, но не более того — для последовавшего появления наций. <...>

Причиной, сделавшей нации, столь желанными, послужило воз­действие тройственной западной революции, или, точнее, трех ти­пов революций, происходивших на Западе в разное время в разных странах. Это — революция в сфере разделения труда, революция в контроле управления и революция в культурной координации.

Первая привлекла наибольшее внимание исследователей. Обычно именуемая "переходом (от феодализма) к капитализму", она отличалась высокими, хотя и неравномерными, темпами эко­номической интеграции. Как показал Уоллерстейн, подъем в конце XV в. центральных районов сильных государств, контролировав­ших основные потоки экономического обмена в пределах их тер­риторий, а также с периферийными и полупериферийными облас­тями, означал более высокую степень экономической интеграции во всей Западной Европе, особенно в узловых государствах. Это в свою очередь укрепило мускулы государства, получавшего доход в виде налогов, монополий, таможенных сборов и в результате кон­троля над такими ключевыми ресурсами, как добыча полезных ис­копаемых и регулирование торговли. <...>

Более интенсивная и целенаправленная деятельность государ­ства побуждала конкретные экономические центры развивать свя­зи друг с другом на территории под контролем государства. В ре­зультате региональные и городские элиты оказались объединен­ными общей экономической судьбой. Таким образом, постепенно в пределах государства формировалась единая профессиональная система, по крайней мере в зародышевом состоянии на этой фазе, и наметилась эрозия устоявшегося регионального деления. С тех пор, хотя бы теоретически, купцы и ремесленники могли зани­маться своим делом в пределах всего королевского домена при сходных экономических условиях, хотя на практике только в XIX в. регулярные коммуникации и целенаправленная политика госу­дарства создали одинаковые условия и единую легально признан­ную профессиональную систему с потенциально мобильной рабо­чей силой в масштабах всей страны. <...>

Тесно связано с этой экономической революцией было впечат­ляющее преобразование военных и административных методов контроля. <...> Способность концентрировать экономические и политические ресурсы посредством относительно стройной военно-административной государственной машины с ее обученной ин­теллигенцией далеко превосходила возможности и эффективность других государств, включая самые мощные империи — Осман­скую, Могольскую и Китайскую. Только те империи, которые пе­реняли западную модель государства, как это сделала в опреде­ленной степени послепетровская империя Романовых, могли вы­жить и сохранить свои территории. Хотя в составе государствен­ных элит и в системе эксплуатации крестьянства остались некото­рые элементы феодализма, особенно в Восточной Европе, этот но­вый тип бюрократического государства поощрял рост богатого буржуазного класса и связанной с ним интеллигенции, часто про­тивостоявших аристократии. Поэтому когда монархия лишилась реальной власти или была смещена, именно этот слой унаследовал традиции и концепции накопленного веками искусства управления государством, а также государственную машину для осуществле­ния политики в своих интересах.

Административная и военная революции не были делом рук буржуазии, хотя их опыт стал непременной предпосылкой ее осу­ществления. Буржуазия унаследовала и интенсифицировала эта­тистскую политику своих предшественников, тем самым подчерки­вая решающий характер территориального деления Европы и меж­государственной системы, созданной династиями. Иными словами, буржуазия и интеллигенция сохранили существовавшие террито­риальные и политические единицы в своих собственных целях максимизации выгоды и престижа и в результате стали жертвами системы государств и порождаемых ею войн. <...>

Наконец, была революция в сфере культуры и образования, в ходе которой церковную власть и традицию заменила новая сис­тема. В ней суверенное государство само заняло место божества, обещавшего практическое спасение, ограниченного и осязаемого одновременно и использующего инструменты земного спасения для создания общности равноправных граждан. И здесь тоже бю­рократическое "рациональное" государство играло главную роль — не как эрзац божества, а как активное начало культурных пере­мен. Монархи всегда стремились к религиозному конформизму, контролируя церковь и клир и освобождая государственную поли­тику от церковных и традиционных ограничений. С этой целью они поощряли рост интеллигенции с классическим и светским об­разованием, но лояльной в первую очередь династии и государству и получавшей награды в виде бюрократических должностей. Через смуту социальных революций идентификация этого нового слоя с государством и контролируемым им территориальным доменом способствовала совмещению государства, территории и культурной общности. Ибо в процессе идентификации бюрократы постепенно сплачивали вместе различные классы и регионы Франции, Англии (позже Британии), Испании (с некоторыми исключениями), Швеции, Голландии, Венгрии и России, хотя в последних двух случаях этниче­ская гетерогенность оказалась слишком сложным препятствием.

Однако на Западе территориальная централизация и консоли­дация шли одновременно с возраставшей культурной стандартиза­цией. Административные языки играли ключевую роль, представ­ляя собой стандартный способ коммуникаций не только на прак­тическом уровне государственных постановлений, но и более тон­ко, предоставляя возможность образованным классам вообразить свое единство и гомогенность. Как живо показал Андерсон, техно­логия печати и большой поток книг и газет, издававшихся на стандартных административных языках централизованных бюро­кратических государств, превратили расплывчатые контуры суве­ренных государств в реальные общности, хотя скорее воображае­мые, чем видимые. <...>

В действительности государство по-настоящему взяло на себя роль воспитателя во второй половине XIX в., когда массовое на­чальное образование стало нормой в большинстве стран Запада. Исследование Юджином Вебером политического и социального развития Франции того периода показывает, что лишь по мере расширения массового призыва в армию и роста массового образо­вания большинство французов начали осознавать свою "французскость" и ставить лояльность к государству — или, ско­рее, нации-государству — выше своих различных локальных или региональных привязанностей. И только тогда стало возможным завершить процесс секуляризации в политике вследствие отделе­ния церкви от государства и окончательно поставить образование под контроль государственных бюрократов, намеренных гомогени­зировать население и сделать французов сознательными гражданами. Сходным образом Kulturkampf в Германском рейхе Бисмар­ка выразил гомогенизирующий порыв государственных элит при выковывании единого национального сознания среди разных и не­давно приобретенных немецкоязычных территорий.

Таким образом, стержнем этих трех революций было становле­ние централизованных и культурно гомогенных государств. К на­чалу XX в. весь европейский континент был разделен сетью бюро­кратических "рациональных" государств, и концепции и практика государственного строительства намеренно насаждались в замор­ских колониальных территориях. Именно в этом тигле — в евро­пейской и колониальной межгосударственной системе — возник национализм и сформировались нации.